Текст книги "Судьба адмирала Колчака. 1917–1920"

Правда и то, что чехи вполне обоснованно считали Колчака своим врагом; особенно оскорбил их его приказ Семенову взорвать байкальские тоннели, чтобы не допустить их эвакуацию. Сыровой впоследствии писал, что «для сохранения дисциплины в чехословацкой армии необходимо было отказаться от конвоирования Колчака». Хотя это последнее утверждение вряд ли стоит принимать на веру, остаются сомнения в том, что приказу Сырового подчинились бы, если бы он потребовал пойти на риск и конвоировать Колчака за Иркутск. А уж если бы эти приказы исходили от Жанена, которому легион всегда подчинялся лишь номинально, то ими точно пренебрегли бы.

Таким образом, аргументация Жанена и Сырового звучит вполне убедительно. «Несмотря на трудности и опасности, грозившие нашей эвакуации, – отмечал последний в официальном рапорте, – мы, по сути, защищали Колчака дольше, чем могли себе позволить». И далее подчеркивал, что Колчака все-таки передали не большевикам, а относительно умеренному Политическому центру.

Утверждения Жанена и Сырового, что обстоятельства оказались выше их, звучали бы убедительнее, если бы хоть что-то намекало на то, что для них это стало печальной неизбежностью. Ничего подобного. «Сплавили, и слава богу» – вот лейтмотив всех их попыток реабилитироваться. И это пренебрежительное, где-то даже мстительное отношение к человеку, за скорую расправу над которым они, безусловно, несут некоторую ответственность, заставляет вспомнить об их отношении к Колчаку с самого падения Омска. Целых два месяца генерал Жанен, главнокомандующий союзными войсками в Сибири, который, что бы лично он ни думал о верховном правителе, был кое-чем ему обязан, старательно избегал любых, даже телефонных, контактов с адмиралом. И целых два месяца генерал Сыровой задерживал, не гнушаясь угрозой применения оружия, движение на восток его поездов. Трудно представить, каким образом в те два месяца два старших по званию представителя союзников могли бы причинить больший ущерб человеку, поддерживать которого обязывал их служебный долг.

С этой точки зрения выдача Колчака представляется не единственным выходом из критической ситуации, неожиданно сложившейся в Иркутске, а логической кульминацией долгосрочного плана, целью которого было бросить адмирала в беде или довести до гибели. Кто разработал этот план или насколько сознательно его сформулировал, определить невозможно. Опираясь на факты, с уверенностью можно лишь сказать, что он успешно претворился в жизнь. Жанен и Сыровой уверяют, что не могли не выдать Колчака, однако их слова о том, что они действовали в форс-мажорных обстоятельствах, неубедительны.

Политический центр отживал отпущенный ему срок. Его войска были малочисленны и ненадежны. Авангарды Красной армии уже были в нескольких сотнях километров от Иркутска, и путь им преграждали только войска Каппеля. Хотя чехи заявляли, что народ на всем их пути настроен против Колчака и его поезда просто не могли двигаться дальше, на самом деле, ни разу не выстрелив и не потеряв ни одного человека, они эскортировали его почти 500 километров по территории, чье враждебно настроенное население постоянно требовало его выдачи. Если чехам необходимо было купить охранную грамоту, то у них имелся золотой запас, но они покорно выдали Колчака и сокровище шаткому режиму, что говорит об отсутствии духовности и циничном пренебрежении международным мандатом, обязывающим их охранять и человека, и золотой запас.

Несколько недель спустя эту ситуацию реалистично оценил Роберт Ходжсон, бывший британский консул в Омске. Перечислив все, что можно бы назвать категоричными отрицаниями вины, утверждениями, что у чехов не было другого выхода кроме как выдать Колчака, он написал: «Вряд ли чехи всерьез приняли бы все эти соображения, если бы их действительно волновала безопасность Колчака. Они располагали обширным подвижным составом, собственными квалифицированными железнодорожниками и достаточным контингентом для обеспечения – при необходимости – работы черемховских шахт. То, что у них была физическая возможность успешно продвигаться на восток, демонстрирует переход армии Каппеля, находившейся рядом с ними, не пользовавшейся железной дорогой, обремененной огромным количеством больных, раненых, женщин и детей, и все же с боями пересекшей Сибирь от Новониколаевска до Читы».

Колчак, как кто-то сказал, «сам выкопал себе могилу», то есть его отношение к чехам стало главной причиной его ареста и казни. На первый взгляд этот тезис обоснован и подтверждается не более поздними свидетельствами, а событиями, последовавшими сразу же за выдачей Колчака. В заявлении, сделанном чехами в Иркутске в начале февраля, сжато изложены их претензии к адмиралу. Они заявили, что Колчак, как любой российский гражданин, подчиняется законам и может быть предан суду за свои действия. И адмирал не мог рассчитывать на то, что ему предоставят убежище чехословаки, против которых он совершил уголовное преступление – отдал приказ Семенову всеми возможными мерами препятствовать их продвижению на восток и не останавливаться даже перед разрушением мостов и тоннелей.

Здесь надо прояснить два момента. Первый: Колчак отдал свой безрассудный приказ Семенову лишь после того, как чехи своевольно и без предупреждения преградили ему путь на восток, иначе он вообще бы этого не сделал. Второй: к тому моменту, как чехи выдали Колчака, было ясно, что его приказ – пустая угроза. К середине января чешские эшелоны уже проходили или прошли байкальские тоннели. Скипетров (который так верил или притворялся, что верил, Жанену) отвечал за разрушение тоннелей и находился под присмотром чехов. Хотя и предполагали, что у него с собой много взрывчатки, в его небольшом сборном отряде не было квалифицированных саперов, и он никак не мог осуществить невероятно трудную задачу по разрушению прорубленных в скалах тоннелей.

Естественно, что Колчак вызывал у чехов неприязнь: он никогда им не доверял, а они не одобряли его политику. Конечно, его приказ Семенову усилил их враждебность. Понятно, что они предпочли позабыть, чем спровоцировали этот приказ. Ясно, что они хотели избавиться от ответственности за охрану Колчака, поскольку его присутствие в одном их их поездов осложняло и могло поставить под угрозу их эвакуацию.

Если верить Жанену, накануне прибытия адмирала в Иркутск он сказал Сыровому: «Делайте все, что в ваших силах. Сохраните честь Чехословакии. Я поддержу вас». Почти наверняка оба командующих еще раньше договорились выдать Колчака. Не было предпринято никаких попыток затянуть переговоры, а потом оспорить выдачу. На директиву верховных комиссаров они не ссылались, хотя она накладывала определенные обязательства на Сырового и Жанена, а Политический центр, прекрасно осведомленный о ней, не мог этим запросто пренебречь. Ничего не было ни сделано, ни сказано, чтобы воспрепятствовать мирному процессу передачи Колчака. Чехи даже получили за него расписку.

Историку никогда не известны все факты, не говоря уж обо всех заблуждениях, влияющих на роль людей в цепи исторических событий. Однако сохранились достаточно полные данные об обстоятельствах, при которых (цитируем по официальному заявлению) «в 21.55 15 января 1920 года представители Политического центра <…> получили из рук чехословацкого высшего командования бывшего верховного правителя адмирала Колчака и бывшего премьер-министра Пепеляева». Если имеются пробелы, то не того сорта, что вызывают сомнения в достоверности складывающейся картины. Мы знаем, что было сделано, как сделано и почему сделано. Генерал Жанен и генерал Сыровой несут полную ответственность за происшедшее. История, сделав скидки на их трудности, должна предъявить им обвинение как инициаторам гнусного злодеяния.

Глава 22
Окончательное уничтожение

Так заканчивается не очень сильно дискредитирующая авантюра.

X., К.

Это заключительная фраза из документа министерства иностранных дел об аннулировании поста британского верховного комиссара в Сибири. За буквой «X» скрывается составивший документ заместитель министра лорд Хардинг, за буквой «К» – внесший поправки лорд Керзон, министр иностранных дел.

Ни одна из держав, участвовавших в интервенции, не могла бы вынести более честный вердикт своей собственной деятельности в Сибири. Правда, первоначальная цель была достигнута. Транспортные корабли с последними частями Чехословацкого легиона отплыли из Владивостока 30 ноября 1920 года. Хотя чехи, как и белые русские, получали материальную помощь от Антанты, нельзя сказать, что интервенция внесла значительный вклад в успешный вывод легиона из Сибири. События доказали, что чехи были вполне способны выпутаться сами и сделали бы это гораздо быстрее при отсутствии в Сибири войск Антанты. В действительности их присутствие отрицательно повлияло на судьбу легиона, ибо, хотя японские и американские гарнизоны защищали от партизан железную дорогу восточнее Байкала, войска Антанты провоцировали деятельность партизан, оскорбляли национальные чувства русских и стимулировали революционные волнения в несравнимо большей мере, чем проезжающие мимо чехи, а использование этими иностранными войсками подвижного состава и железнодорожных сооружений неизбежно задерживало движение легиона к побережью.

Кроме всего этого, единственную прямую угрозу успешному выводу чехов из Сибири представлял Семенов, и по единственной причине – за ним стояли японцы. Без них Семенов был бы не более значителен, чем несговорчивый начальник станции, и без них он не стал бы рисковать и упорствовать слишком долго.

Чехи ставили всего лишь одно обязательное условие: безопасную базу для себя во Владивостоке. Они взяли под контроль порт малой частью своих сил еще до того, как в поле зрения появился первый солдат союзников. Впоследствии не произошло ничего такого, что помешало бы им удерживать порт без всякой помощи, а если бы возникла внутренняя или внешняя угроза безопасности Владивостока, стоявшие в гавани союзные военные корабли являлись достаточной гарантией того, что ничего серьезного случиться не может. Короче говоря, чехи почти ничего не выиграли от неуклюжей и противоречивой интервенции и прекрасно обошлись бы без нее.

Ликвидация колчаковского режима привела к созданию в Восточной Сибири условий, граничащих с анархией. Однако в начале апреля 1920 года были заложены основы некоего буферного государства, известного как Дальневосточная республика, постепенно утвердившегося на большей части территории между озером Байкал и Тихим океаном. Хотя Дальневосточная республика отменила частную собственность на землю, она скорее была радикальной демократией, чем авторитарным государством в советском духе, и за два с половиной года своего существования оставалась номинально независимой от Москвы. Фактически же являлась сателлитом, обязанным жизнеспособностью скорее желанию советского правительства оградить свои восточные границы от прямого контакта с Японией, чем стремлениям сибиряков к автономии. В октябре, после изгнания Семенова, правительство обосновалось в Чите. Семенов перелетел на аэроплане в Маньчжурию, где четверть века спустя нашел самый непредсказуемый конец.

Отплытие последних американцев весной 1920 года и последних чехов восемь месяцев спустя лишило японцев уважительных причин для сохранения большого экспедиционного корпуса на российской территории. Однако в марте партизаны уничтожили японский гарнизон Николаевска, находящийся в устье Амура, и убили всех японских граждан, живших в городе[45]45
  Около 700 японцев ни в коем случае не были единственными жертвами. По меньшей мере 6 тысяч мужчин, женщин и детей – более трети городского населения – были убиты по приказу партизанского вожака Тряпицына. Один из его приказов предписывал убить всех детей в возрасте свыше пяти лет, которые в противном случае помнили бы увиденное и могли бы вынашивать мысли о мести. Начальником штаба Тряпипына и также его любовницей была Нина Лебедева, двадцатипятилетняя коммунистка, которая, как предполагали, следила за тем, чтобы николаевские партизаны придерживались советской политики. Верхом на коне, вооруженная до зубов и обычно затянутая в темно-красную кожу, она выглядела эффектно и театрально. Когда прибыла японская карательная экспедиция, Тряпицын сровнял Николаевск с землей и ушел в леса, где был арестован сподвижниками, запоздало возмущенными его страшными преступлениями. Тряпицына, Нину и нескольких гнусных убийц казнили после короткого суда. В Гражданской войне мало найдется эпизодов, более чудовищных, чем бойня в Николаевске.


[Закрыть]. Население Японии было шокировано, и как раз перед отплытием последнего американского транспортного корабля Токио выступил с заявлением о тревожной ситуации на российском Дальнем Востоке, угрожающей не только жизни японцев в Сибири, но и «всеобщему миру» в Корее и Маньчжурии. Из этого следовало, что японские войска не могут быть выведены «немедленно». Однако японцы сократили свою зону оккупации до прибрежных территорий, включавших Владивосток, и в 1922 году покинули Россию. В следующем месяце Дальневосточная республика, словно марионетка, которую дернули за ниточки из Москвы, проголосовала за собственную ликвидацию, и власть перешла к большевикам.

Трагедия подошла к концу, актеры разошлись: некоторых ждало забвение, многих – из белогвардейского лагеря – нелегкая судьба. Не все исчезли из вида мирового сообщества. Генерал Сыровой занимал пост военного министра в чехословацком правительстве во время Мюнхенского соглашения 1938 года (англо-франко-германо-итальянский сговор об отторжении Судетской области у Чехословакии. – Примеч. пер.). После войны его приговорили к пожизненному заключению за сотрудничество с немцами, и генерал умер в 1953 году. Генерал Гайда был предан суду за измену и оправдан в 1926 году, вступил в фашистскую партию и за это (хотя он и отказался иметь дело с нацистами во время немецкой оккупации своей страны) в 1945 году оказался в одной тюрьме с Сыровым. Позже он был амнистирован. Генерал сэр Альфред Нокс, выйдя в отставку, сделал головокружительную карьеру в парламенте.

Но есть еще два человека, которые заслуживают более подробного упоминания, поскольку каждый из них по-своему оказал серьезное влияние на крах Колчака: атаман Семенов и генерал Жанен.

Побег Семенова в Маньчжурию явился прямым следствием отхода японцев к побережью. В первые месяцы 1920 года авангардам Красной армии было еще далеко до Байкала, но к западу и востоку от Читы росло и крепло партизанское движение. Маленькая отчаянная армия атамана была недисциплинированной, и он терял последние остатки своей власти. Не дожидаясь худшего, он бросил свое маленькое царство и своих людей на произвол судьбы. Еще до того, как аэроплан Семенова покинул Читу, золотые и серебряные слитки и другая его добыча были, с любезного разрешения японцев, переправлены в Маньчжурию.

Там он и жил до конца своих дней, если не считать поездки в США, откуда его депортировали после скандала и судебного преследования. Наряду с укреплением японцев в Маньчжурии усиливалась и зависимость от них Семенова. Можно предположить, что он фигурировал во многих их туманных заговорах и планах, нацеленных против его духовной отчизны – Монголии.

Всю свою жизнь Семенов был удачливым хищником, сеявшим неприятности, обустраивавшим свое гнездышко и быстро удиравшим при приближении опасности. Есть некоторая ирония в том, что в конце концов он покорно сдался режиму, которому энергично противостоял двадцать пять лет если не делами, то словами. Когда в конце Второй мировой войны Красная армия победила японские маньчжурские войска в военной кампании, длившейся едва ли неделю, Семенова арестовала русская служба безопасности в Дайрене.

В августе 1946 года с семью другими белыми русскими, самым знатным из которых был князь Ухтомский, Семенов предстал перед Военной коллегией Верховного суда СССР. Всем восьми подсудимым предъявили обвинение в многолетней антисоветской деятельности и в службе японцам. Показания против них с готовностью давал пленный японский старший офицер. О прошлом Семенова в период Гражданской войны почти не говорили, но утверждали, что весной 1917 года он пытался организовать заговор с целью убийства Ленина и других советских лидеров.

Всех обвиняемых признали виновными. Двое получили большой срок тюремного заключения в трудовых лагерях, пятерых приговорили к смерти через расстрел. Семенова повесили. Справедливость, парадоксально воплотившаяся в сталинском трибунале, настигла человека, который, превратно толкуя ее, убил, покалечил или разорил бесчисленное множество невинных людей.

Когда новости о случившемся в Иркутске достигли Парижа, французское правительство освободило генерала Жанена от командования и приказало ему вернуться во Францию, не афишируя, однако, этих своих действий. Жанен покинул Харбин в апреле, но до отъезда принял от генерала Дитерихса на хранение три чемодана и сундук, содержащие триста одиннадцать предметов реликвий из Екатеринбурга, относящихся к царской семье. Кроме документов и фотографий, ценный груз состоял из «десятков трех фрагментов костей, небольшого количества человеческого жира, накапавшего с поленьев (на которых сжигали тела), волос, ампутированного пальца, который эксперты идентифицировали как безымянный палец императрицы, обугленных остатков ювелирных изделий, маленьких иконок, крохотных остатков одежды и обуви, таких металлических деталей, как пуговицы, обувные пряжки и пряжка от ремня царевича, кусочков окровавленного ковра, револьверных пуль и так далее». (Печальный перечень не включал зубов, и Жанен объяснял это тем, что трупы были расчленены и головы, запакованные в древесные опилки, забрал человек со зловещим именем Апфельбаум[46]46
  Апфельбаум (Apfelbaum) – яблоня (нем.). Зловещее автор, должно быть, видит в том, что в европейских культурах издревле яблоко традиционно считалось символом грехопадения. (Примеч. ред.)


[Закрыть]. Жанен твердо верил в то, что царя казнили немецкие агенты.)

Эти останки Романовых были собраны во время судебного расследования убийства, и разные люди в Харбине – среди них Роберт Уилтон, один из корреспондентов «Таймс» в Сибири, и Пьер Жильяр, учитель-француз, входивший в число домочадцев царя, – пытались организовать их вручение великому князю Николаю, старшему из выживших членов семьи, в то время находившемуся во Франции.

По какой-то причине Жанен решил снабдить рассказ о своем участии в передаче реликвий сомнительными таинственными подробностями. Напомнив о собственных тесных связях с царем (который однажды в разговоре с французским политиком назвал его «мой друг генерал Жанен»), он рассказал, как британских представителей власти попросили взяться за перевозку реликвий в Европу, но они отказались. За этим нежеланием сотрудничать Жанену почему-то чудилось влияние жены британского консула в Харбине, «по слухам, родственницы Троцкого». Жанен с готовностью ринулся в образовавшуюся брешь. Когда сгустились сумерки, Дитерихс и Гийар внесли в его вагон три чемодана и сундук. Они доложили, что за ними следовали «тревожащие силуэты», растворившиеся в темноте при встрече с чешскими часовыми. Из отчета Жанена невозможно определить, кто, по его мнению, имел виды на царские реликвии, как их намеревались присвоить и по каким мотивам. Тем не менее в Пекине он из предосторожности потребовал опечатать груз дипломатическими печатями, а когда в Шанхае погрузился на французский военный корабль, морские офицеры, как он вспоминал, «облегчили его задачу по охране чемоданов во время путешествия». Мы теряемся в догадках, от кого требовалось охранять реликвии на борту военного корабля. Мы также не знаем, как тленные останки выдержали путешествие через Индийский океан в самое жаркое время года.

Жанен, по его словам, считал себя хранителем царственных останков от имени Франции и был удивлен и раздосадован, когда, прибыв в Марсель, не обнаружил официальной торжественной встречи. Местный чиновник предложил генералу передать останки в ведение министерства иностранных дел, которое и проследит за тем, чтобы чемоданы дошли до великого князя Николая. Однако Жанену казалось, что такое развитие событий несовместимо с возложенными им на себя обязанностями, и перед отъездом в Париж, где должен был доложить о своем возвращении с Дальнего Востока, оставил реликвии на своей вилле близ Гренобля. Если читать меж строк его отчета, то за суетливыми рассуждениями о реликвиях чувствуется жалкая попытка оправдаться, отвлечь внимание от собственных сомнительных поступков в Сибири, подтвердить с помощью нескольких косточек и пуговиц свое право нести гроб на похоронах союза с Россией, когда-то столь много значившей для Франции.

Расчеты не оправдались. Жанена холодно приняли в Париже. Военный министр предупредил его, что он попал в немилость. Это подтвердил и министр иностранных дел при встрече, которую Жанен назвал «весьма оживленной». Вероятно, беседа была нелицеприятной – речь шла о расследовании поведения генерала по отношению к Колчаку. Расследование ни к чему не привело, однако Жанен не получил пост главы французской военной миссии в Праге, на который был самым очевидным претендентом. Чехи, высоко оценив заслуги генерала, отклонили его кандидатуру. Жанена отправили в отпуск, а в дальнейшем он служил на незначительных должностях.

В октябре 1920 года, шесть месяцев спустя после того, как Жанен взял на себя ответственность за царские реликвии, он сумел передать их соотечественникам Николая П. Казалось, они никому не нужны. Великий князь Николай отказался взять их на хранение на том основании, что он теперь всего лишь частное лицо. Бывшему русскому военно-морскому атташе в Париже, которого каким-то образом привлекли к решению проблемы, негде было хранить их. Жанен считал, что банковское хранилище не подходит, и останки должны быть выставлены для торжественного прощания.

В конце концов Жанен, по решению великого князя, передал реликвии старшему по должности российской дипломатической службы и получил расписку в трех экземплярах. Как ему сказали, реликвии отправят в штаб Врангеля в Крым, но вскоре режим Врангеля рухнул, и Жанен так уже и не узнал, что же стало с этим печальным грузом, который он так старательно доставил из Харбина. Он видел иронию судьбы в том, что все, что осталось от царской семьи, после столь долгого путешествия под охраной «иностранца с преданным сердцем» закончило свой путь во Франции (стране, когда-то бурно приветствовавшей русского царя), и никто не знал, обрели ли скорбные останки достойную могилу.

На этом мы можем проститься с «иностранцем с преданным сердцем», который не жалел сил, чтобы сохранить палец царицы, пряжку от ремня ее сына и много других мелких обугленных, глубоко чтимых предметов. Если бы Жанен так же позаботился о смелом человеке, интересы которого должен был защищать по долгу и по совести, Колчак обрел бы более достойное место упокоения, чем дно замерзшей Ушаковки.