Текст книги "Локдаун"

II

Они проехали через туннель Блэкуолл и на развязке свернули на Миллениум-вэй. В Северном Гринвиче, прямо перед ними, возвышался похожий на большую палатку Купол тысячелетия, подвешенный на торчащих наружу стальных колоннах. Двухполосное шоссе привело по заброшенной промзоне к парковке у станции метро и автобусных остановок. Поезда и автобусы давным-давно не ходили, но парковка была забита под завязку.

Солдаты в масках у входа махнули, разрешая проехать, и Макнил миновал вереницу скорых, выстроившихся к возведенному вокруг Купола тысячелетия голубому забору. После краткого существования в качестве концертной площадки этому недоразумению стоимостью в миллиард фунтов наконец-то нашли применение. Купол заполнили больными и умирающими. Огромную площадь перегородили на ячейки и расставили тысячи кроватей, чтобы разгрузить городские больницы. Флот скорых и машин с медикаментами выстраивался у платформ автобусной станции.

Макнил припарковался на свободном месте перед разворотом в конце шоссе, и они поспешили к воротам в заборе. Красный асфальт вокруг купола был уставлен машинами, вокруг шныряли медики в масках. Полный хаос. Никаких указателей для посетителей, потому что посетителей здесь не ждали. Марта и Макнил понятия не имели, куда идти или кого искать. Здесь не было охраны, и никто не задержал на них взгляд, когда они вошли в огромное, похожее на пещеру помещение, отгороженное белым брезентом.

Стоял страшный шум. Гул нагревателей над головой. Тысячи голосов на фоне чихающих, кашляющих, стонущих и блюющих больных. Бледные санитары в белых костюмах провезли мимо каталку. На ней лежал мертвый подросток, едва прикрытый простыней, заляпанной его собственной кровью и рвотой, открытые глаза уставились в пространство. Макнила чуть не стошнило. Где-то здесь его сын. В этом аду. Если он все равно умрет, лучше забрать его домой, чем оставить умирать здесь. Макнил схватил за руку медсестру, и та обернулась.

– В чем дело?

В темных кругах под ее глазами читалась чудовищная усталость, глаза были затуманены, как от катаракты. Она так вымоталась, что терпения на живых уже не хватало.

– Где-то здесь мой сын. Его привезли утром.

Сквозь усталость на мгновение прорезалось сострадание.

– Выйдите на улицу и идите до ворот «С». Туда привозят новеньких.

И она скрылась в катакомбах перегородок.

Макнил взял Марту за руку, и они на несколько коротких мгновений сбежали от стонов умирающих на свежий воздух. Они обогнули Купол по периметру, проталкиваясь мимо медицинских работников, которые ругались вслед. Но теперь желание найти сына превратилось в навязчивую идею. Двойные ворота «С» были распахнуты, Марта и Макнил подбежали к временной регистратуре, где данные пациентов заносили в компьютер. Сидящая за стойкой пожилая медсестра опасливо покосилась на них из-под маски.

– Чем могу помочь?

– Нашего сына привезли утром, – сказал Макнил. – Шон Макнил. Ему восемь.

– Мы не принимаем посетителей, извините. – Но тон был совсем не извиняющимся. – Звоните по экстренному номеру. Он работает круглосуточно.

На столе рядом с ней лежала схема отделения с написанными карандашом именами. Макнил не сразу сообразил, что карандашом их пишут, чтобы легче было стереть и написать новые. Если задуматься, это имело смысл, учитывая быструю смену пациентов. Но сейчас он быстро схватил схему.

– Эй! – Медсестра попыталась забрать ее, но не смогла дотянуться. – Я вызову полицию, – сказала она, и в голосе проскользнули истеричные нотки.

– Я сам из полиции.

Макнил быстро оглядел схему. Имен было больше, чем он способен был разобрать. Помещение разделили на секции, и внизу к схеме прикреплялось еще с полдюжины страниц.

– Я его не вижу, – сказал он Марте с намеком на панику в голосе.

И пролистал страницы.

Медсестра глубоко вздохнула, и ее пальцы заплясали по клавиатуре компьютера, а потом она протянула руку за схемой. Шона она нашла на третьей странице.

– Секция 7В, – сказала она. – Идите по стрелкам на полу. Седьмая – желтые стрелки.

Шон лежал в отгороженной ячейке седьмой секции вместе с тремя другими детьми. Он и еще двое были под капельницами. На его щеках горели красные пятна, но все остальное было мертвенно бледным. Скомканные вокруг измученного тела простыни вымокли от пота. Он бредил в забытьи, время от времени взрываясь приступами неконтролируемого кашля. Было слышно бульканье жидкости в его легких и горле. Врач в маске, белом халате и перчатках преградил им путь.

– Какого черта вы здесь делаете?

– Это наш сын, – ответила Марта едва различимым шепотом, ей пришлось откашляться, чтобы повторить уже громче.

Врач устало взглянул на Шона и повел плечами.

– Мне жаль.

Сейчас все выражают сожаления.

– Как вы его лечите? – спросил Макнил.

Врач снял с изножья кровати Шона карту и изучил записи. Потом вздохнул.

– Мы даем ему стероиды. Он принимает обычный курс. У него ОРДС.

– Что это значит? – Марта вцепилась в руку бывшего мужа.

Но Макнил знал, что это означает. Когда эпидемия только начиналась, всем полицейским рассказали о симптомах и почти неизбежном течении гриппа. Как и любой грипп, он начинается с ломоты в теле, температуры, больного горла и кашля. А затем быстро переходит в прогрессирующее и необратимое поражение дыхательного тракта, так называемый «острый респираторный дистресс-синдром» – ОРДС. Начинается он как пневмония, но не поддается лечению антибиотиками или антивирусными препаратами. Макнил знал, что стероиды – последняя надежда, но даже они вряд ли остановят развитие воспаления, которое приводит к фиброзу и смерти.

– Все зависит от того, насколько крепкий у ребенка организм, – сказал врач. – Насколько эффективно его иммунная система борется с болезнью.

Макнил посмотрел на измученного мальчика в кровати. Он выглядел таким маленьким и беззащитным. От этого гриппа умирают и взрослые. Он скашивает здоровых, крепких и спортивных мужчин, как ветер соломинку. Какая надежда остается ребенку? Макнил закрыл глаза, понимая свою полную беспомощность. Но ведь он же отец, черт возьми! Должен оберегать сына и смотреть, как тот вырастет. Услышав, как сын зашелся в жестоком, выворачивающем наизнанку кашле, Макнил снова открыл глаза и почувствовал, что его переполняют слезы.

– Сколько ему осталось?

Врач пожал плечами. Он был столь же бессилен помочь мальчику, как и отец.

– Если продержится еще час, может, у него будет шанс выкарабкаться.

III

Выйдя наружу, Макнил стянул маску и вдохнул полную грудь холодного январского воздуха. Обнял Марту за плечо и почувствовал, как все ее тело содрогается от сдерживаемых рыданий. В полузабытьи они прошли мимо снующих туда-сюда людей, не замечая ничего вокруг, обратно через ворота на Миллениум-вэй. На противоположной стороне дороги тоже стоял забор, и они прошли через проем с нарисованным от руки знаком, указывающим в сторону мотеля «Миллениум», где через пару сотен метров можно было поесть и переночевать.

Но там царило запустение. Дома из осыпающегося кирпича заколочены. На месте снесенного дома завалы обломков и пробивающийся сквозь трещины в бетоне бурьян. Ржавый фонарный столб покосился под немыслимым углом. По периметру старой верфи навалены груды земли. Когда-то великая мечта тысячелетия. Мрачная, заброшенная, обанкротившаяся. Печальное отражение их собственной жизни. Брак лежал в руинах, ребенок застрял в этом жутком месте между жизнью и смертью.

На другом берегу зеркальной излучины реки пробивались сквозь пелену тумана небоскребы Кэнари-Уорф. Предвестники новой эры процветания и возрождения, по крайней мере, так считали их создатели. Но на самом деле такие же бездушные, как и построившие их люди, а теперь в страхе заброшенные.

Над водой раздался какой-то треск, раскатившийся медленным мрачным эхом. Марта подняла голову, как нюхающий воздух зверек. Ее вопрос был скорее машинальным, нежели вызванный интересом. Просто нужно было что-то сказать.

– Что это?

– Наверное, стреляют.

Она нахмурилась.

– Кто стреляет?

Макнил отвечал механически. Как и Марте, ему казалось, что нужно что-то сказать, заполнить какими-нибудь словами пустоту, иначе они утонули бы в ненужных размышлениях.

– Собачий остров закрыт. Там нет гриппа, и группа вооруженных людей, которым хорошо платят, присматривает за тем, чтобы никто не принес туда заразу.

– И им это позволяют? – не поверила Марта. На мгновение она забыла, почему они здесь.

– Видимо, да. Оттуда можно уехать, но вернуться уже не выйдет. У них нечто вроде статус-кво с армией, а правительство, похоже, решило не идти на конфронтацию. Периодически бывают перестрелки. Но, думаю, это лишь напоказ. Если кого-нибудь действительно застрелят, наверняка пошлют войска.

Снова разнесся треск, а потом настала тишина. Ее нарушало лишь неспешное пыхтение буксира, тянущего вниз по течению желтые контейнеры.

Несколько минут они шли молча. Потом Макнил сказал:

– Сегодня мой последний день.

Он понял, что Марта повернулась к нему, но не хотел встречаться с ней взглядом.

– В каком смысле?

– Я подал заявление. Заканчиваю завтра в семь утра.

– Не понимаю.

Макнил почувствовал в ее голосе смятение.

– Чего ты не понимаешь? Я увольняюсь.

– Почему?

– Потому что ты получила опеку над Шоном. И я понял, что если у меня сейчас нет времени с ним видеться, то никогда не будет.

Марта долго не отвечала.

– Жаль, что ты не додумался сделать это пораньше, – наконец сказала она.

– Не начинай, – Макнил убрал руку с ее плеча, и на него снова накатила та же странная злость. Как всегда, когда они ссорились. – Теперь я уже этого не хочу. Я делал это только ради Шона, только он имеет значение.

Марта взяла его под руку и крепко стиснула.

– Ты прав. Прости. Может, если бы мы оба думали о Шоне больше, чем о себе, все было бы по-другому.

Для Шона уж точно, подумал Макнил. Но он сомневался, что сам был бы счастливее. Или Марта. Если бы неожиданно не появился Шон, их отношения перегорели бы сами собой, и оба пошли бы дальше своей дорогой. Сколько пар загнаны в ловушку брака без любви из-за беспечно зачатого ребенка? И насколько это нечестно по отношению к ребенку? Шон просил у них только любовь. Но они всегда что-то просили взамен. А теперь он умирает, и у них остались только сожаление и чувство вины. Виноваты они оба.

– Чем займешься? – спросила Марта. – В смысле, чем будешь зарабатывать на жизнь?

Макнил тряхнул головой. Этой темы он старался избегать.

– Понятия не имею.

– Может, если Шон… – вдруг сказала она. – Если он выкарабкается… Может, попробуем еще раз? Ради него.

Макнил хмуро глянул на ледяной зимний туман и почувствовал, будто ухает в пропасть.

– Может быть, – неубедительно ответил он.

IV

Эми подвела курсор к выпадающему меню на экране компьютера и выбрала «послать сообщение». В списке контактов в мессенджере она выбрала: «Сэм». И начала быстро печатать.

«Сэм, хочу попросить извлечь ДНК из тканей, которые Том достал из костного мозга. Как вы считаете?»

Она нажала «отправить». Сообщение с хлюпаньем ушло. Эми подождала ответа, глядя на окошко мессенджера. В качестве аватара, который появится на экране куратора вместе с сообщением, она выбрала свой портрет. А Сэм по какой-то причине – картинку с ярким попугаем. Эми всегда хотела спросить, что это значит, но забывала в процессе разговора – если текстовые сообщения можно назвать разговором. Они чаще переписывались в мессенджере, чем по электронной почте, это удобнее звонков. Достаточно оставить окно открытым, и можешь вернуться к разговору когда захочешь. В этот день Эми уже не раз говорила с куратором, введя антрополога на пенсии в курс дела с костями.

Еще одно «фьють-фьють» возвестило, что пришел ответ.

«Зачем?»

«Зачем ДНК или зачем я спрашиваю вас?»

«ДНК».

Их диалоги часто отличались почти детской легкомысленностью – только так два человека, никогда не видевшие друг друга, могли выразить взаимную привязанность. Но сегодня от слов куратора веяло раздражением. Пальцы Эми застучали по клавиатуре.

«Есть крохотный шанс, что она окажется в базе ДНК».

«Если она из развивающейся страны, как ты предполагаешь, то вряд ли».

«Да, но мы будем локти кусать, если она окажется в базе. Вы же сами говорили – никогда не упускай очевидное».

«Материала в костном мозге наверняка мало».

«Можем взять кусочек зуба».

«Ты же вроде принесла череп домой».

«Ой, точно. Значит, кости. Могу попросить Тома вырезать клин из бедренной кости. Хотя он наверняка уже это сделал, чтобы добраться до костного мозга».

Пауза затянулась. Эми смотрела на мигающий курсор.

«Наверное, стоит попробовать. – Последовала еще одна пауза. – Какие еще тесты заказал Том?»

«Не знаю. Вероятно, токсикологию».

«Это много не даст. Скорее качественные, чем количественные результаты. Если присутствуют какие-либо медикаменты, то будут только следы. Невозможно сказать, какая была доза».

Эми кивнула экрану, словно Сэм ее видит. Она знала, что это правда. И это ужасно разочаровывало. Ей всегда казалось, что кости должны сказать о человеке гораздо больше.

«Спасибо, Сэм. Поговорим позже».

Эми посмотрела на свою реконструкцию черепа Лин. Расщелина верхней челюсти даже без подчеркивающих ее тканей сильно изуродовала лицо, сместив зубы, которые должны были расти прямой и ровной линией. Эми взялась за рычаг в правом подлокотнике кресла и плавно переместилась через всю комнату к столу у окна. Она уже просверлила отверстия и приклеила на место штырьки. Клей схватился, и можно начинать наращивать слой «мышц», который придаст лицу индивидуальность и форму. Эми начала готовить полоски пластилина, но никак не могла избавиться от чувства разочарования.

В последнее время она часто ощущала разочарование, и иногда это приводило к депрессии. Все возникало из-за неспособности делать свою работу, к которой она так много готовилась и успела полюбить. Мозг был по-прежнему острым и ясным, да и пальцы не растеряли навыков, но ограничение способности передвигаться означало, что Эми больше не может выполнять все функции судебного стоматолога. Кое-что просто невозможно сделать из инвалидного кресла. Конечно, она читала лекции, но ей никогда это не нравилось. Она терпеть не могла видеть в чужих глазах сочувствие. Оно каким-то образом преуменьшало ценность того, что она собиралась сказать.

Она написала несколько статей и опубликовала некоторые исследования. Давала консультации и советы для службы судебно-медицинской экспертизы, и не раз ее мнением интересовались детективы за пределами Лондона. Она даже начала заниматься экспертизой телесных повреждений и у живых, и у мертвых. Инструментальные отметины, так их называли, – след от кольца в деле об убийстве, ссадина от пряжки на ремне в деле об изнасиловании, ножевые ранения во время драки. Принцип анализа был тот же, что и при анализе укусов, а это всегда входило в ее специализацию и это можно делать, даже сидя в инвалидном кресле. И все же ограничения действовали на нервы.

Однако Эми пыталась не оставлять места для жалости к самой себе. Это было бы слишком просто. И потому она отмахнулась от разочарования и приложила первую полоску на скулу черепа. В этот момент ее и осенило. Эми удивилась, почему это не пришло ей в голову раньше.

Она взяла телефон и по памяти набрала домашний номер Тома, а потом долго слушала гудки.

– Что?

Голос Тома звучал невесело.

– Том?

– Господи, Эми, я только что отключился после долгой смены. А в семь вечера опять заступать.

– Прости, я не подумала. Мы можем поговорить?

Том накрыл трубку рукой, и послышался приглушенный разговор между ним и другим мужчиной. Потом он убрал руку.

– Сейчас не лучшее время.

– Позвоню позже.

Но тут он сдался.

– Это важно?

– Может подождать.

Эми услышала его глубокий вздох.

– Ох, Эми, ладно уж. Все равно я уже проснулся. Говори. – Голос звучал откуда-то издалека. – Я слушаю. Просто отошел сделать чашку чая. Как дела с черепом?

– Продвигаются.

– Уже получила ее лицо?

– Да брось, я не такая проворная. – Она помедлила. – Том, какие тесты ты заказал по костному мозгу?

Том выругался, уронив чашку.

– Блин! – Последовал еще один приглушенный разговор, а потом Том сказал: – Знаешь, Эми, в конце концов я решил, что оно того не стоит. В смысле, результаты токсикологии все равно не дадут ничего определенного.

– Сэм тоже так считает.

– Ты обсуждала это с куратором?

– Ага. Ведь можно было?

– Наверное.

– Мы подумали, что можно было бы получить из костного мозга образец ДНК.

– Это возможно. Но сомневаюсь, что будет полезно, если только у нас не появится что-нибудь для сравнения.

– А я еще вот о чем подумала, – сказала Эми. – Мы могли бы сделать вирусологический тест. ПЦР. Узнать, не было ли у нее гриппа.

– Да у половины проклятого города грипп!

На Тома ее идея явно не произвела впечатления.

– Да, но возможно, она умерла именно из-за него.

– И с какой стати кому-то пытаться это скрыть?

Эми пожала плечами, хотя никто этого и не видел.

– Не знаю, – сказала она. – Мне просто показалось, что нам стоило бы это знать. Ну, то есть, мы и так можем извлечь из скелета очень мало данных. Нужно получить все возможные.

Она снова услышала вздох. Затем последовала пауза.

– Вот что я тебе скажу. Почему бы тебе не позвонить Зои? Попроси ее этим заняться. Пусть эта стерва хоть чем-то займется, вместо того чтобы целый день курить на лестнице.

V

Ветер крепчал, поднимая холодный промозглый воздух с устья Темзы, и гнал его вверх по течению, в самое сердце города.

Макнил и Марта снова обошли Купол по периметру. Час тянулся бесконечно, но Макнил решил, что стоит подождать еще пятнадцать минут. Не было смысла возвращаться так скоро. Хотя, по правде говоря, он просто оттягивал момент, когда услышит то, чего слышать не желал. Надежда в неведении.

Мимо них протрусила группа солдат с прижатыми к груди автоматами – мальчишки с испуганными глазами под армейскими противогазами, созданными для биологической войны в Ираке, которой так и не случилось, поскольку оружие массового поражения там так и не нашли. Чуть дальше, у изгиба Купола, через несколько ворот, выстроились черные фургоны без опознавательных знаков, чтобы отвезти покойников в официальные похоронные центры.

Городские крематории уже не справлялись, и правительство создало центры по экстренной кремации для возрастающего потока трупов. Каждый день кремации ожидали тысячи тел, их негде было хранить. Считалось, что тело нужно сжечь в течение двадцати четырех часов, иначе оно будет представлять опасность. Семейные похороны не проводились. Запретили даже поминальные службы из-за риска распространения инфекции в местах скопления людей. Правительство обещало провести мемориальные службы позже. А горе родственников, лишенных достойной церемонии прощания, становилось почти невыносимым.

Двойные двери ворот «С» по-прежнему были открыты. За стойкой сидела уже другая медсестра, но она была занята оживленным разговором с группой санитаров и не взглянула на Макнила и Марту, когда они прошли мимо. Макнил повел Марту по лабиринту, следуя вдоль желтых стрелок, пока они не добрались до секции 7В. Койки были по-прежнему заняты. Четыре ребенка. Но Шона среди них не было.

Марта вцепилась в предплечье Макнила.

– Где он?

Макнил увидел за ближайшей загородкой врача, он устанавливал капельницу девочке. Это был не тот молодой врач, с которым они говорили раньше. Макнил схватил его за руку.

– А где мальчик, который лежал на правой кровати в секции 7В?

Врач раздраженно выдернул руку и оглядел проход между загородками.

– Темноволосый?

– Да.

– Он умер.

Глава 7

Макнил стоял в спальне своего сына и смотрел в окно на качели в саду, которые сам собрал и установил на траве, закрепив цементом. В ушах еще висели радостные крики Шона, когда Макнил раскачивал его все выше и выше, крики страха и восторга. «Еще, папа, еще!»

За высоким деревянным забором прогрохотал поезд, и дом затрясся. Они уже этого не замечали.

Макнил опустил тюлевую занавеску и вернулся в комнату. Стены были украшены постерами с игроками «Арсенала», на стул у кровати перекинут красно-белый шарф, с натянутой у потолка проволоки свисали вымпелы. Из соседней комнаты доносились рыдания Марты, и во внезапном приступе раздражения Макнил пнул футбольный мяч Шона к дальней стене. Мяч врезался в комод и сшиб семейную фотографию в рамке. Стекло разлетелось на кусочки. Макнил нагнулся, чтобы их собрать, и вытащил фотографию из сломанной рамки. Они увеличили снимок, сделанный на отдыхе всей семьей на Коста-Брава. Они втроем сидели на песке, за спинами тянулся забитый под завязку пляж, а на невероятно синем море играл солнечный свет. Они попросили какую-то девушку сфотографировать их на свою камеру, и снимок оказался лучшим из всех, где они были вместе. Навсегда запечатленное мгновение счастья. Теперь потерянного навсегда.

С фотографией в руке он сел на край кровати Шона и впервые за долгое время подумал о собственных родителях. После утраты сына его застарелый конфликт с родителями выглядел бессмысленным и глупым. Жизнь одна, и она слишком коротка, чтобы тратить ее на бестолковую злость.

Он снова и снова твердил себе, что не виноват, но осознавал, что и не пытался наладить отношения. Макнил никогда не был близок с родителями и лишь время от времени звонил им из Лондона. И при этом его всегда встречали особенным тоном. Завуалированными колкостями. Как мило, что он позвонил (Почему он не звонил столько времени?). Мать была мастером язвительных упреков, скрытых под сладкой улыбкой.

Когда Марта объявила о своей беременности, Макнил не сразу сказал родителям. Знал, что они не одобрят. Они даже не знали, что он с кем-то живет. Секс до брака в их мире считался грехом. Чем дольше он откладывал, тем труднее становилось сказать. И в конце концов он решил сказать только после свадьбы. Они с Мартой поженились в лондонском регистрационном бюро, в присутствии лишь пары друзей в качестве свидетелей.

Когда он наконец-то сказал родителям, они насмерть обиделись. Мало того, что он не принес брачные клятвы перед лицом Господа, но даже не пригласил их на свадьбу. На свадьбу собственного сына! А узнав об ожидающемся ребенке, они сложили два и два, и это стало последней каплей.

Макнил возил Марту и сына на север только единожды. Он боялся этой поездки, и не без причины. Атмосфера была кошмарная. Хотя родители возились и сюсюкались с сыном, с ним они обращались холодно, а с Мартой почти грубо. Накануне отъезда Макнил поскандалил с ними по этому поводу, пока Марта гуляла с младенцем в коляске. Между ними состоялся болезненный, резкий и полный взаимных обвинений разговор, и то, что осталось невысказанным, было даже хуже сказанного. С тех пор Макнил не возвращался.

Теперь, сидя на кровати, в которой уже больше никогда не будет спать его сын, Макнил впервые думал о родителях без злости. Вспоминал то, что успел забыть. Свое детство. Смех, нежность, защищенность. С ними он всегда чувствовал себя как за каменной стеной, они любили его, пусть и по-своему – сурово и без особого тепла. Очень по-шотландски, как истинные пресвитериане. Можно любить кого-то, но нельзя этого показывать.

Он достал и кармана пиджака мобильный и снова включил. Телефон пискнул и сообщил о нескольких пропущенных сообщениях. Макнилу не хотелось их слушать. Вместо этого он покопался в адресной книге и нашел телефон родителей. Следовало бы помнить его наизусть, но Макнил не помнил. Еще один компонент их отчужденности – после ухода Макнила родители переехали, и он больше не чувствовал себя у них как дома. Дом остался там, где он вырос, и Макнил до сих пор хранил обиду на то, что его продали.

Он тупо слушал, как звонит телефон где-то за шестьсот миль отсюда. В другом времени, другом мире. Макнил толком не понимал, зачем ему понадобилось звонить родителям, но все же позвонил. Может, просто хотел снова свернуться калачиком, как в детстве, отгородиться от реальности, избавиться от всякой ответственности. Трубку поднял отец. Ответ был четкий, вежливый и ритмичный.

– Пап, это я, Джек.

На другом конце линии повисла долгая тишина.

– Здравствуй, Джек. Чем обязан такой чести?

– Шон умер, папа.

На этот раз тишина показалась бесконечной. И наконец он услышал, как отец выдохнул – медленно и глубоко.

– Схожу позову твою мать, – сказал он совсем тихо.

Прошло больше минуты, прежде чем к телефону подошла его мать.

– Ох, сынок… – сказала она дрогнувшим голосом, и по лицу Макнила покатились слезы.

* * *

Когда он вышел из спальни, Марта была в коридоре. Судя по ее взгляду, она поняла, что Макнил плакал.

– С кем ты разговаривал?

– С родителями.

Макнил заметил, как она напряглась.

– И что они сказали?

– Почти ничего.

– Даже не сказали, что так нас наказывает Бог?

Он отвернулся.

– Нет. – Они долго стояли молча. А потом Макнил добавил: – Мне нужно идти.

– На работу, конечно же.

В ее тоне звучал явный укор.

– Убили девочку.

– Наш сын умер, Джек.

– Я не могу этого изменить. Не могу даже найти человека, которого можно обвинить в этом.

Марта стояла напротив, скрестив руки на груди и едва сдерживаясь. И наконец слезы все-таки хлынули у нее из глаз, и без того красных от рыданий.

– Останься, – сказала она.

– Не могу.

– Не хочешь.

Макнил покачал головой.

– Не могу, Марта. Да и не уверен, что в этом есть смысл. – Он проскользнул мимо нее к входной двери. Но потом остановился и оглянулся. – Или есть?

Все накопленное напряжение разом отпустило ее, и Марта обмякла.

– Наверное, нет.

– Прими «Гриппобой», – сказал он. – Я должен вернуть таблетки только завтра.

Марта вытащила пузырек из кармана и на мгновение задержала перед глазами. Потом развернулась и зашагала к ванной в конце коридора. Распахнула дверь, открутила с пузырька крышку и высыпала содержимое в унитаз. А затем с вызовом посмотрела на Макнила.

– В жопу этот «Гриппобой». Надеюсь, я заболею. Надеюсь, я умру.

И она потянула за рычаг, смыв всякую надежду на спасение.