Текст книги "Собачья жизнь"

Питер Мейл
Собачья жизнь

Peter Mayle

A DOG’S LIFE

With drawings by Edward Koren

Text copyright c 1995 Escargot Productions Ltd.

Illustrations copyright c 1995 Escargot Productions Ltd.

All rights reserved

© И. Пандер (наследники), перевод, 2017

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017

Издательство АЗБУКА®

* * *

Посвящается

Жан-Клоду Ажено, Доминик Руазар и Джонатану Турецки –

трем истинным принцам среди ветеринаров

От автора

В этой книге – все правда, за исключением нескольких страниц. На них я по примеру современных политиков, пишущих мемуары, немного подправил правду там, где она мне не нравилась.

Судьба, слава, Пруст и я

Жизнь, как известно, подчас бывает несправедлива, и это не так уж плохо. Если бы все в ней шло по плану, сидеть бы мне сейчас на цепи у фермерского дома в какой-нибудь глуши, питаться скудными объедками да лаять на ветер. Но к счастью, у судьбы есть свои любимчики – те, кому с самого рождения предназначено, невзирая на скромное происхождение и жестокую конкуренцию, подняться к вершинам успеха и славы. Примером таких избранников фортуны может служить знаменитая Лесси или та нелепая собачонка, что, неестественно выкрутив шею, всю жизнь слушает старомодный граммофон. Ей, конечно, не позавидуешь, но, с другой стороны, для терьера даже такая карьера – невиданная удача. Чего еще могут ждать от жизни эти вздорные, брехливые коротышки с весьма ограниченным кругозором?

На этих страницах я намерен рассказать читателям о своем жизненном пути – от самого рождения и до нынешнего высокого положения: о времени тяжелой борьбы за существование, о месяцах, проведенных наедине с дикой природой, о долгих скитаниях в поисках дома, об интересных встречах, о судьбоносных решениях и поворотных моментах. Однако в этой главе мне хотелось бы остановиться на двух более значимых вещах: на моем внезапном восхождении к вершинам славы и на решении сделать свои взгляды достоянием общественности.

Все началось, как это часто бывает, с простой случайности. Как-то к нам в надежде на бесплатную выпивку забрел фотограф, притворявшийся, что хочет поснимать лавандовую лужайку. Я не обратил на него особого внимания и, бегло понюхав, удалился. Как ни странно, фотографу хватило силы воли на пару минут выпустить из рук бокал и сделать несколько портретов. Как сейчас помню, я стоял против солнца – contre-jour, как говорят у нас во Франции, – и потому на фотографии получился мой силуэт. Замешкавшись, чтобы оросить герань, я услышал, как гость бормочет что-то о «благородном дикаре».

Тогда я нисколько не задумался об этом мелком происшествии. Просто кто-то более фотогеничен, а кто-то менее. А через несколько недель моя фотография появилась в журнале. Эффектное освещение, усы топорщатся, хвост гордо задран кверху – живое воплощение бесстрашного сторожевого пса. А еще говорят, что камера никогда не врет. Знали бы они…

После этого все и началось. Меня стали домогаться и другие журналы – по крайней мере, те из них, которые понимают, что такое настоящая звезда. К нам повадились газетчики, съемочные группы с телевидения, поклонники, ближние и дальние, и не слишком щепетильные люди, торгующие просроченной собачьей едой, и я для каждого старался найти минутку. А потом стали приходить письма.

Не знаю, случалось ли вам когда-нибудь получать письмо от незнакомца с просьбой рассказать о своих самых интимных привычках. Ко мне они поступали сотнями, и среди них попадались довольно дерзкие. Одно содержало даже предложение безопасного секса с ротвейлершей (не слишком соблазнительная перспектива, памятуя о ее челюстях). Как бы то ни было, скоро мне стало ясно, что мир от меня чего-то ждет: возможно, изложения основ моего мировоззрения или практического руководства для тех, кто хочет добиться успеха. Я задумался.

В последние годы у меня появилась слабость к Марселю Прусту. Правда, я нахожу, что иногда он бывает излишне многословен и чересчур увлекается подробностями, но все-таки надо признать, у нас с ним немало общего. Во-первых, мы оба французы. Оба склонны к рефлексии. Оба страстно любим печенье: он – «Мадлен», а я – обогащенные кальцием хрустящие галеты в форме косточки. И коли уж он, рассуждал я, нашел нужным поделиться с миром своими суждениями о жизни, любви, своей матери, кондитерских изделиях и поисках счастья, то почему бы и мне не сделать того же? Вот только матери я почти не помню, ибо она покинула меня и двенадцать моих сестер и братьев вскоре после нашего рождения. Учитывая численность потомства, я не могу винить ее за этот поступок, хотя моя вера в материнский инстинкт была тогда сильно подорвана. То были тяжелые, голодные и холодные дни, как вы сами скоро убедитесь.

Но я отклонился от темы. Литература манит меня, и, чтобы ею заниматься, следует привести мысли в порядок. В целом, несмотря на горестное начало, мою жизнь можно считать удавшейся. Святой покровитель собак – а это святой Бернар, если кто-то не знает, – был добр ко мне. Тем не менее у меня имеется нешуточный жизненный опыт и ряд вполне сложившихся убеждений. Я не исключаю, что некоторых особо чувствительных читателей могут смутить мои суждения о младенцах, котах, гигиене, пуделях и ветеринарах, упрямо продолжающих измерять температуру давно устаревшим способом. Я не стану извиняться за свою откровенность. Ведь книги – во всяком случае такие, как моя, – пишутся не для того, чтобы утаивать правду.

Невзгоды

На день моего рождения явилось чересчур много гостей, и, заметьте, никого из них я не приглашал. Сначала я их даже не видел – глаза открылись только через несколько дней, – но зато чувствовал, и даже очень. Представьте себе, что вы завтракаете вместе с очень голодной футбольной командой и у вас на всех только один бутерброд, и тогда вы поймете, через что мне пришлось пройти. Свалка, куча-мала, каждый сам за себя, куда ни сунешься – везде локти, и к черту хорошие манеры! В те дни я был юн, наивен и не подозревал, к каким серьезным и даже трагическим последствиям скоро приведут эти регулярные потасовки из-за места у материнского бока.

Нас было тринадцать, а кранов с молоком – всего шесть. В тот год жизнь приготовила для нашей бедной матери два сюрприза: сначала ее за амбаром застал врасплох наш отец, а потом появление на свет потомства, чья численность в два раза превышала количество мест в ее столовой. А это означало, что работать ей придется в две смены. Бедняжка горько жаловалась на постоянное недосыпание, трещины сосков и послеродовую депрессию. Оглядываясь назад, я понимаю, что в этом не было ничего удивительного.

В наши дни модно сокрушаться о горькой участи единственного ребенка. Люди, как это им свойственно, с серьезным видом несут всякую чушь про одиночество, нехватку родственных связей, излишнюю опеку со стороны родителей, скучные и сиротливые трапезы и тому подобное. А по мне, такая жизнь похожа на рай. Истинный рай. И уж во всяком случае страдать от одиночества куда приятнее, чем вступать в схватку с дюжиной вечно голодных соперников каждый раз, когда у тебя появляется настроение перекусить. Такой режим питания выматывает и неблагоприятно сказывается на пищеварении. Большие семьи хороши только для кроликов. Уверен, что Пруст со мной согласился бы.

Наверное, примерно так же рассуждала и моя бедная усталая мать, потому что, едва мы раскрыли глаза и еще неуверенно встали на четыре лапы, она исчезла. Просто испарилась. Я хорошо запомнил это событие. Посреди глухой ночи, еще во сне я перевернулся на другой бок, решив, что пора подкрепиться, а через минуту, проснувшись, обнаружил у себя во рту ухо одного из моих братьев. Должен сказать, его это поразило не меньше, чем меня, и потом еще долго он поглядывал на меня косо. Интересно было бы услышать, что посоветуют в такой ситуации ревнители множественных родственных связей. Скорее всего, они прописали бы нам групповую терапию, пару уроков по технике самоанализа и инъекцию антибиотиков для пострадавшей стороны.

Как вы понимаете, в ту ночь мы больше не спали, а к утру у всех уже громко урчали животы; самые слабые начали хныкать. Будучи оптимистом, я до последней минуты верил, что наша дорогая мама просто соскучилась по взрослой компании и решила прогуляться за сарай, а к завтраку непременно вернется со смущенной улыбкой на лице. Однако ничего подобного не случилось. Время шло, урчание и вой становились все громче, и даже я начал подозревать худшее. Осиротевший, окруженный стаей беспомощных дурачков, я все еще чувствовал во рту вкус братского уха и уже не надеялся, что в ближайшее время туда попадет что-нибудь более питательное. Так состоялось мое первое знакомство с темными сторонами жизни.

Ума не приложу, как нам удалось выжить в последовавшие за этим несколько недель. Властитель здешних мест и его супруга изредка выделяли нам миску жидкого молока и жалкие куски, уже побывавшие в употреблении (до сего дня я не могу без отвращения смотреть на холодную лапшу), но этого было явно недостаточно. Однако судя по тому шуму, что они поднимали вокруг этих несчастных объедков, можно было подумать, что нас кормят парной вырезкой. Каждый день они ругались перед дверью, ведущей в наш сарай, – он в сапогах, она в войлочных шлепанцах. Я не все понимал в этих препирательствах, но то, что я слышал, мне совсем не нравилось. Столько ртов невозможно прокормить, деньги на ветер, так дальше нельзя, надо что-то делать, это все твоя вина, как тебя угораздило выпустить ее из дома в полнолуние – в жизни не слышал столько ругани по поводу трех обглоданных куриных косточек и половины черствого багета. Но выбирать нам не приходилось, и мы довольствовались тем, что получали.

Потом в сарай начали являться визитеры, и старый лицемер в сапогах сразу же запел по-другому. Он демонстрировал нас своим приятелям и расписывал так, будто мы были фамильными драгоценностями. «Лучшая охотничья кровь, – захлебывался он. – Среди предков – одни чемпионы. Безупречная наследственность. Это же сразу видно по форме головы и крутому загривку». Само собой, все это было чистейшим враньем. Могу поспорить, что он никогда даже не видел нашего папашу. Как, впрочем, и я. Тем не менее он продолжал не краснея заливать о наших генах и отличных родословных, берущих свое начало во времена Людовика XIV.

Разумеется, большинство его приятелей не попадались на столь откровенную ложь, но простаков всегда хватает, и мало-помалу мои братья и сестры начали переезжать к новым хозяевам, наивно полагающим, что приобрели чистокровного охотничьего пса. Все это неопровержимо свидетельствует о том, как полезно бывает умение бессовестно блефовать. Внимательно наблюдая за типом в сапогах, я хорошо усвоил этот урок, и впоследствии он не раз сослужил мне добрую службу. Вспомнить хотя бы тот день, когда в лесу я нос к носу столкнулся с целым семейством диких кабанов… Впрочем, речь сейчас не об этом.

Вам, наверное, хочется спросить, что я чувствовал, когда видел, как самые родные и близкие покидают отчий дом. Может, я тосковал о них? Был удручен и печален? Не сказал бы. В каждом событии есть что-то плохое и что-то хорошее, и я очень скоро обнаружил, что чем меньше нас остается, тем больше еды приходится на каждого. Вы можете счесть такую позицию бессердечной и эгоистичной, но, должен вам сказать, пустой желудок в корне меняет мировоззрение. А кроме того, я всегда знал, что являюсь украшением этого помета – если бы вы видели остальных, то не стали бы спрашивать почему, – и не сомневался, что уже очень скоро жизнь расставит все по местам и я обрету то, что причитается мне по праву, – хорошее трехразовое питание и уютную лежанку в доме. Что ж, всем нам свойственно ошибаться.

Я начал приглядываться к тому, кто носил сапоги, решив, что он здесь главный. Каждый раз, когда этот гад оказывался в зоне видимости, я норовил с ним подружиться. Техника у меня еще хромала, но я старался как мог: с энтузиазмом махал хвостом и повизгивал от восторга; мне даже казалось, что я делаю определенные успехи. Под малопривлекательной внешностью, надеялся я, у него скрывается добрая душа, которая в конце концов воспылает любовью ко мне. Увы, душа оказалась еще хуже, чем наружность. Думаю, вам приходилось слышать, как жизнь называют грязной, жестокой и чересчур короткой. Все это в точности относилось и к хозяину дома. И сапогами своими он орудовал не в меру ретиво, отчего у меня по сей день сохранилось глубокое недоверие к человеческим ногам.

Но вот в один прекрасный день он впервые выпустил меня из сарая, и я решил было, что вот сейчас-то моя жизнь изменится к лучшему. Я ожидал по меньшей мере приятной прогулки, а возможно, даже экскурсии по моему новому дому и праздничного обеда в честь вхождения в семью. Ах этот глупый юношеский оптимизм!

Человек в сапогах привел меня в самый запущенный уголок сада, засаженный сорняками, с ржавыми канистрами и парой древних шин от трактора, проворно надел мне на шею петлю, привязал другой конец веревки к стволу платана, отошел в сторонку и уставился на меня. Вы когда-нибудь видели, как человек в мясной лавке пристально изучает витрину, не в силах сделать выбор между бараньей ножкой и говяжьей лопаткой? Вот в такой же глубокой задумчивости смотрел на меня хозяин дома. Я немного попрыгал на месте, изображая невинное веселье, едва не удавился петлей, после чего успокоился и уселся в пыль. Теперь мы глядели друг на друга. Он жевал ус. Я на всякий случай жалобно тявкнул. Он недовольно промычал что-то, отвернулся и ушел в дом. И чего после этого стоят все разговоры о мистической связи между человеком и его собакой?

Так и прошел остаток лета: я сидел на привязи, скучал, плохо питался, и единственным доступным мне удобством была густая тень от платана. Время от времени он приходил и так же оценивающе меня осматривал – этим исчерпывались все мои развлечения. Я много лаял, чтобы хоть чем-нибудь заняться, и изучал жизнь муравьев. Забавные они ребята, я и сейчас люблю за ними понаблюдать. Вечно бегают туда-сюда, почему-то всегда по трое, и смотрят прямо перед собой. Говорят, в больших городах происходит то же самое: сначала миллионы людей бегут из одной норки в другую, а потом так же дружно возвращаются обратно. Странный способ проживать жизнь, но, видимо, так уж они устроены.

Ночи я проводил свернувшись клубком в одной из шин и как-то утром, проснувшись, обнаружил, что все вокруг изменилось. Воздух пах совсем по-другому, а на резине блестела роса. Лето кончилось.

Тогда я еще не знал, что каждый год с началом осени в душах всех мужчин, а в особенности моих соотечественников, просыпается древний инстинкт. Он заставляет их собираться в кучи, вооружаться до зубов и отправляться на смертельную битву с дроздами, кроликами, бекасами и вообще со всем, что подозрительно шуршит в кустах. Иногда, если с кроликами не сложилось, а добычу домой принести хочется, они стреляют друг в друга. Но, кажется, я опять отвлекаюсь.

В тот день я вылез из шины, потянулся, сделал все, что полагается, и приготовился к еще одному скучному дню, как две капли воды похожему на предыдущие, но тут из дверей дома показалось диковинное видение – по-другому и не скажешь. Это был тот, что в сапогах, но вместо обычной фуфайки и молью траченных штанов он напялил на себя полную камуфляжную форму: пятнистый, зелено-коричневый картуз, такую же куртку и огромный патронташ; на одном плече у него висела сумка, на другом – ружье. Ни дать ни взять охотник Нимрод в маскарадном костюме.

Он подошел ближе, и я почувствовал идущий от сумки запах старой крови – куда более приятный, должен заметить, чем его обычный букет из табака, пота и чеснока. Я понял, что сегодня что-то произойдет. Он отвязал меня и при помощи сапога направил в сторону фургона. Кому-то, возможно, покажется, что это не слишком многообещающее начало хорошего дня, но не забывайте, что до этого я несколько месяцев просидел на привязи, а потому все происходящее казалось мне захватывающим приключением. Наблюдение за жизнью муравьев в конце концов тоже приедается.

Итак, мы двинулись в путь. Сначала фургон ехал по асфальту, потом свернул на бугристый проселок и наконец остановился. Нимрод вылез наружу, но меня не выпустил. Услышав лай, я прильнул к стеклу.

На лесной лужайке стояли еще три или четыре машины, и в каждой из них, судя по звукам, сидела собака. Нимрод с друзьями топтались на травке, с мужественным видом хлопали друг друга по спинам и хвастались вооружением. По рукам пошла бутылка, а один из бесстрашных воинов достал из сумки колбасу и нарубил ее огромным ножом, каким не стыдно было бы свежевать и кита. Они сожрали ее так, точно несколько дней ничего не ели, а ведь все только что позавтракали. Потом появилась еще одна бутылка, лай постепенно затих, и я, кажется, задремал.

Следующее, что я помню, это как меня за шиворот вытаскивают из машины и отправляют в лес. Другие собаки, похоже, знали, как себя вести, и я решил делать то же самое. Опустив носы к земле, мы с целеустремленным видом бежали между деревьями, а вооруженный до зубов отряд замыкал колонну. При этом он производил столько шума, что все птицы, у которых имелась хотя бы половина мозгов (фазаны, к примеру), задолго до нашего приближения отправились искать спасение где-нибудь на крыше gendarmerie.

А вот поведение кроликов заранее угадать невозможно. Одна из собак вдруг резко остановилась и приняла позу, которую художники так любят изображать на охотничьих пасторалях: голова вытянута вперед, шея, позвоночник и хвост образуют идеально ровную линию, а одна передняя лапа приподнята, будто она наступила на какую-то гадость. Кажется, это называется «стойка». Я тут же поспешил проверить, что там происходит, и – о чудо! – под кустом сидел кролик. Он трясся, как желе, и, похоже, никак не мог решить, что делать: валиться на спину и притворяться мертвым, выбрасывать белый флаг или улепетывать со всех ног.

Вояки у нас за спинами страшно всполошились и начали выкрикивать какие-то команды, но я не обращал на них внимания. В конце концов, это был мой первый кролик и мне не терпелось его получше рассмотреть. С мечтой о плотном ланче я прыгнул к нему, а он, вероятно прочитав мои мысли, сорвался с места и проскочил у меня между ног. И тут разразилась третья мировая война.

Следует напомнить, что я еще никогда не бывал в бою, и жуткий грохот нескольких разрядившихся у меня над головой ружей стал для меня полной неожиданностью. Вы даже не представляете, какой это был шок, а потому я не считаю нужным оправдываться. Повинуясь одному лишь инстинкту, я вылетел с линии огня быстрее, чем кролик, и, кажется, даже обогнал его, когда несся назад к своему безопасному фургону.

Машина была закрыта, а потому я забился под нее и едва успел перевести дух и поздравить себя со счастливым спасением, как вернулись охотники. До меня доносились громкий смех и весьма сочные выражения, изрыгаемые моим Нимродом. Он единственный не смеялся.

В категоричной форме он потребовал, чтобы я вылезал из-под фургона, но мне казалось, что сначала надо дать ему успокоиться. Тогда он стал пинать машину, чем еще больше развеселил присутствующих, а когда и это не помогло, встал на четвереньки, прикладом вытолкал меня, распахнул дверцу и пинком направил внутрь.

Дорога домой получилась не слишком веселой. Я понимал, что не до конца оправдал его ожидания, но ведь это была моя первая охота. Откуда мне было знать правила игры? В интересах мира и согласия я сделал несколько робких попыток извиниться, но в ответ получил только чувствительный толчок и поток новых оскорблений. Только теперь я понимаю, что больше всего он злился на то, что по моей вине выставил себя кретином, каковым, собственно, и являлся, перед своими товарищами (те, судя по виду, были не многим умнее, но у них хотя бы имелось чувство юмора). Я заметил, что люди вообще очень чувствительны к тому, как они выглядят в глазах окружающих. Мельчайшая трещинка в броне самоуважения заставляет их дуться часами. Или срывать свое раздражение на тех, кто окажется под рукой. В данном случае на мне.

Итак, я опять оказался на веревке и на несколько дней впал в немилость. Мы с Нимродом заново осмысливали наши взаимоотношения. Он, видимо, мечтал об отважном и неутомимом помощнике на охоте. Я же склонялся скорее к тихой домашней жизни и, возможно, необременительным обязанностям по охране в обмен на крышу над головой. Не подумайте, что я отвергал охоту по моральным соображениям. Вовсе нет. По мне, так мертвый кролик гораздо лучше, чем живой и убегающий. Просто я не выношу грохота выстрелов. У меня на редкость чувствительные уши.

Последняя капля упала несколькими днями позже, когда Нимрод решил заняться моей дрессировкой. Он появился из дома, потрясая ружьем и каким-то бесформенным меховым свертком – кажется, это была одна из его ужасных старых фуфаек с привязанной сверху кроличьей шкуркой.

Сняв с моей шеи веревку, он сунул сверток мне под нос и заставил пару минут его нюхать. При этом он бормотал что-то о запахе дичи, совершенно упуская из виду, что уже давно вытирает этой фуфайкой руки, когда возится со своей машиной. Не так-то просто демонстрировать энтузиазм, вдыхая запах дизельного топлива, но я постарался принять одновременно деловой и возбужденный вид. После чего начался следующий акт фарса.

Он зашвырнул сверток метров на двадцать, в самую гущу сорняков, а сам придерживал меня рукой, не давая броситься за ним. Между нами говоря, я и не собирался. У меня не было ни малейшего желания оставлять этого придурка с заряженным ружьем в руке у себя за спиной. Я просто сел и стал ждать развития событий. Похоже, он приписал мое поведение похвальной сдержанности и полевой выучке и даже искривил рот в гнусной ухмылке, которая ему самому, вероятно, казалась поощрительной. «Bieng, – сказал он. – Ça commence bieng»[1]1
  Хорошо. Хорошо для начала (фр. с провансальским акцентом).


[Закрыть].

И что дальше? Будем ждать, пока фуфайка в шкурке сама вылезет из сорняков и сдастся превосходящим силам противника? Попытаемся подползти и застать ее врасплох? Пока он решал, я прилег, и, как скоро выяснилось, совершенно напрасно, потому что стартовая скорость из лежачего положения всегда ниже.

Я даже не смотрел на этого идиота и не заметил, как он поднял ружье. Но, когда оно выстрелило, мне хватило доли секунды, чтобы забиться в свою шину, пригнуть голову и зажать уши лапами.

Вы когда-нибудь видели, как человек буквально лопается от злости? Не слишком приятное зрелище, особенно если в руках у него ружье и он тычет им в вашу сторону. Мне сразу же захотелось, чтобы между нами оказалось что-нибудь твердое, и я одним прыжком перемахнул из шины за широкий ствол платана. Несколько минут мы кругами ходили вокруг дерева: он – непрерывно ругаясь, а я – стараясь выглядеть по возможности покаянно, что не очень-то просто, когда двигаешься задом наперед на высокой скорости. Поворачиваться к нему спиной я все-таки не решался, хотя снайпером он точно не был и, скорее всего, промахнулся бы.

Наверное, набегавшись до изнеможения, мы в конце концов заключили бы перемирие, но тут к дому подъехал один из его приятелей. Некоторое время он наблюдал, как мы водим хороводы вокруг платана, и хохотал до слез. Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что именно этот смех и стал причиной последовавшей смены моего адреса. Наверняка вы и сами не раз с этим сталкивались. Некоторые из нас совершенно не понимают шуток.

После этого события стали развиваться слишком быстро и были не очень приятными. Нимрод наконец загнал меня в угол, пару раз огрел веревкой и бесцеремонно затолкал в фургон. Потом он что-то проорал своей жене – какой же тяжкий крест приходилось нести этой бедняжке! – сел за руль, рявкнул на меня и рванул с места с такой скоростью, точно спешил на похороны лучшего друга и боялся пропустить поминки.

Я затаился сзади, куда он, по счастью, не мог дотянуться, и принялся размышлять. Мы точно ехали не на охоту, потому что он не захватил проклятое ружье и свой дурацкий картуз. Столь же очевидно было, что это не увеселительная прогулка. Даже его плечи и затылок излучали злость, и гнал он чересчур быстро для человека с явно нарушенной координацией движений. На поворотах машина кренилась, как одноногий пьяница, и к тому же он непрерывно гудел.

Мы ехали довольно долго и по большей части в гору и наконец, резко затормозив, остановились на обочине. Мысленно я уже давно приготовился к худшему, а потому, когда он вылез из машины и распахнул заднюю дверь, быстренько перебрался на водительское место на случай, если он задумал что-то недоброе. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга: он – через открытую дверь, я – поверх спинки сиденья.

Я уже ждал нового потока оскорблений, но вместо этого он сунул руку в карман, извлек из него внушительный кусок колбасы и протянул мне. Конечно, мне следовало бы догадаться, что вряд ли у такого старого скряги ни с того ни с сего случится приступ щедрости, но, сами понимаете, я был голоден и доверчив. Ноги сами двинулись в сторону предложенного угощения. Он отошел от фургона, а я спрыгнул на землю и уселся в самую трогательную позу: передние лапы вместе, голова набок, слюнки текут. Он кивнул и сунул колбасу мне под нос. Как сейчас помню, она была свиной, с правильной дозой жира и восхитительным острым ароматом. Я потянулся к ней, но он быстро замахнулся и зашвырнул ее в кусты. Довольно далеко для человека, который вечно жаловался на артрит.

Думаю, вы уже догадались, что случилось дальше. Я бросился за колбасой, успев подумать, что вот такая охота мне по вкусу. Усердно работая носом, я шарил по траве и, наверное, чересчур увлекся, потому что не слышал никаких посторонних звуков. К тому же на цыпочках я ходить не умею и, вероятно, поднял порядочный шум, продираясь между кустами. Во всяком случае, когда после продолжительных и бесплодных поисков я поднял голову, чтобы сориентироваться, сразу же заметил, что в пейзаже чего-то не хватает.

Фургон и его коварный владелец исчезли. Воспользовались тем, что мне было не до них. Колбасу, кстати, я так и не нашел.