Текст книги "Тау ноль"

На миг его голос возвысился.

– Дети – это еще и залог смелости, клянусь Богом. И новая причина выжить. Да!

Хименес попыталась дотянуться до него и обнять. Реймон отстранил ее.

Не обращая внимания на плач и смех женщины, он приказал инженеру:

– Успокойте ее. Я обговорю вопрос с первым помощником. В нужный момент мы все встретимся и проведем совещание. Пока никому ни слова.

– Вы… отнеслись ко всему… так спокойно, – сказал Федоров.

– Как же еще? – резко спросил Реймон. – У нас и так слишком много этих проклятых эмоций. – На мгновение забрало его шлема поднялось. На сей раз наружу выглянула маска смерти. – До черта много!!! – выкрикнул он.

Реймон рывком широко распахнул дверь и вырвался в коридор.

***

Будро всматривался в видеоскоп. Галактика, к которой стремилась «Леонора Кристина», рисовалась сине-белой дымкой на темном, неясном поле зрения. Когда он отошел от видеоскопа, лоб его прорезали глубокие морщины.

Он подошел к главной консоли. Шаги глухо стучали – возвращенным весом (корабль пересекал пространство между семействами).

– Неправильно, – сказал он. – Я видел их слишком много.

– Ты имеешь в виду цвет? – спросил Фокс-Джеймсон. Навигатор попросил астрофизика прийти на мостик. – Частота кажется слишком низкой для нашей скорости? Это в основном объясняется обычным расширением пространства, Огюст. Постоянная Хаббла. Мы догоняем галактические группы, скорости которых увеличиваются по отношению к нашей точке старта, чем дальше мы летим. Это хорошо. Иначе допплеровский эффект мог бы доставить нам больше гамма-излучения, чем способна сдержать наша защита. Ну и, конечно, как ты прекрасно знаешь, мы очень рассчитываем, что расширение пространства поможет нам оказаться в ситуации, когда мы сможем остановиться. В конце концов изменения скоростей сами по себе должны перевесить вызванное ими ограничение эффективности бассердовского модуля.

– Эта часть понятна. – Будро наклонился над столом, сгорбившись над своими заметками. – Но я повторяю: я наблюдал каждую галактику, сквозь которую мы проходили, и те, мимо которых мы пролетали на достаточном для наблюдений расстоянии, в течение последних месяцев. Мне знакомы все их разновидности. И постепенно эти разновидности изменяются. – Он мотнул головой в сторону видеоскопа. – Вот эта впереди наверху, например, нерегулярного вида, как Магеллановы Облака рядом с нашей родиной…

– В этих краях, я думаю, Магеллановы Облака уже тоже входят в понятие родины, – пробормотал Фокс-Джеймсон.

Будро решил пропустить мимо ушей его замечание.

– Она должна содержать высокий процент звезд последовательности II, продолжал он. – С нашей точки зрения мы должны наблюдать много отдельных голубых гигантов. А мы не видим ни одного. Все полученные мной спектры, насколько я могу их интерпретировать, стали отличаться от нормы для соответствующих классов. Разновидности галактик больше не выглядят, как должны выглядеть.

Он посмотрел на Фокс-Джеймсона.

– Малькольм, что происходит?

Фокс-Джеймсон казался удивленным.

– Почему ты задаешь этот вопрос мне? – спросил он вместо ответа.

– Сначала у меня было только смутное впечатление, – сказал Будро. – Я не настоящий астроном. Кроме того, я не могу получить точные навигационные отметки. Например, чтобы получить значение тау, необходимо распутать такую кошачью колыбельку допущений, что… Bien, когда я в конце концов уверился, что природа пространства меняется, я подошел к Шарлю Реймону. Ты знаешь, как он затыкает рот паникерам, и он прав. Он сказал, чтобы я потихоньку посоветовался с кем-нибудь из вашей команды, и сообщил ему результат.

Фокс-Джеймсон фыркнул от смеха.

– Ну вы и наворотили, конспираторы! Вам что, больше нечем себе голову морочить? Я вообще-то считал, что это общеизвестный факт. Настолько общеизвестный, что никто из нас, профессионалов, его ни разу не упомянул, хотя все изголодались по свежим темам для разговора. Ха! Поневоле задумаешься, что ты еще просмотрел.

– Qu'est-ce que c'est?

– Смотри, – сказал Фокс-Джеймсон. Он сел на край стола. – Звезды развиваются. Они производят элементы тяжелее водорода в термоядерных реакциях. Если звезда столь велика, что взрывается, превращаясь в сверхновую в конце своего развития, она выбрасывает некоторые из этих атомов обратно в межзвездное пространство. Более важный процесс, хотя и менее зрелищный, это утечка массы из небольших звезд, которых большинство, на стадии красного гиганта по пути к угасанию. Новые поколения звезд и планет конденсируются из этой обогащенной среды и обогащают ее, когда приходит их черед. Со временем растет процентное соотношение богатых металлом звезд. Это отражается на общем спектре. Но, разумеется, ни одна звезда не возвращает больше материи, чем ушло на ее образование. Большая часть вещества остается связанной в плотных телах, остывающих до абсолютного ноля. Таким образом межзвездная среда истощается. Пространство внутри галактик становится чище. Процесс образования звезд идет на убыль.

Он вытянул руку вперед, по курсу корабля.

– Наконец мы достигаем точки, где возможна очень небольшая дальнейшая конденсация, или невозможна вообще. Активные недолговечные голубые гиганты выгорают и не имеют наследников. Светящиеся члены галактики исключительно карлики, и, наконец, не остается никаких звезд, кроме холодных красных скупых светил класса М. Их хватает почти на сто гигалет.

Насколько я могу судить, галактика, к которой мы направляемся, еще не достигла такого возраста. Но она к нему приближается. Приближается.

Будро взвесил сказанное.

– Значит, мы не разгонимся в этой галактике так сильно, как прежде, сказал он. – Раз межзвездные газ и пыль там заканчиваются.

– Верно, – сказал Фокс-Джеймсон. – Но не волнуйся, я уверен, что все будет в порядке. Звезды не вбирают все без остатка. Кроме того, у нас есть межгалактическое пространство, промежутки между скоплениями, между семействами. Пространство там разреженное, но при нашем теперешнем тау может быть использовано – в конце концов мы сможем использовать даже газ в межклановых промежутках.

Он дружески хлопнул навигатора по спине.

– Не забывай, что мы к этому моменту пролетели три сотни мегапарсеков, – сказал он. – Что означает примерно тысячу миллионов лет времени. Неудивительно, что мы наблюдаем перемены.

Будро был менее привычен к астрономическому подходу.

– Ты хочешь сказать, – прошептал он, – что вся вселенная постарела настолько, что мы это заметили?

Впервые со времени своей ранней юности навигатор перекрестился.

***

Дверь в приемную была заперта. Чи-Юэнь помедлила в нерешительности, прежде чем нажать на кнопку звонка. Когда Линдгрен впустила ее, она робко произнесла:

– Мне сказали, что вы здесь одна.

– Пишу. – Первый помощник стояла, слегка сгорбившись, и все равно она была на голову выше планетолога. – Уединенное место.

– Простите, что я вам помешала.

– Это моя работа, Ай-Линг. Садитесь.

Линдгрен вернулась за стол, который был завален бумагами, исписанными небрежным почерком. Кабина дрожала и вибрировала от неравномерного ускорения. «Леонора Кристина» шла сквозь клан невиданного размера.

Одно время надеялись, что этот клан может оказаться тем самым, где корабль сможет затормозить в какой-нибудь из составляющих его галактик.

Ближайшее рассмотрение показало, что нет. Обратный тау стал слишком велик.

Несколько человек на общем собрании выдвинули идею, что необходимо в любом случае немного затормозить, чтобы условия остановки по достижении следующего клана стали не такими суровыми. Невозможно было доказать, какая из точек зрения в споре верна, учитывая, что такие подробности космографии до сих пор не известны. Можно было воспользоваться только статистикой, как и поступили Нильсон и Чидамбарна, чтобы доказать, что ПРАВДОПОДОБИЕ нахождения места, где они смогут остановиться, КАЖЕТСЯ выше, если продолжать ускоряться. Офицеры корабля сомневались, принять ли эту теорему на веру и поддерживали полный вперед. Реймону пришлось припугнуть нескольких человек, чьи возражения были недалеки от бунта.

Чи-Юэнь примостилась на краешке кресла для посетителей. Она была маленькой и ладной в красной тунике с высоким воротником, широких белых брюках, с волосами, зачесанными назад слишком строго и придерживаемыми костяным гребнем. Линдгрен составляла с ней контраст. Ее рубашка была без воротника, рукава закатаны до локтей, запачкана в разных местах, волосы сбились, а под глазами – синяки.

– Что вы пишете, можно поинтересоваться? – спросила Чи-Юэнь.

– Проповедь, – сказала Линдгрен. – Это нелегко. Я не писатель.

– Вы, пишете проповедь?

Левый уголок рта Линдгрен слегка дернулся вверх.

– Точнее сказать, обращение капитана на праздновании Дня летнего солнцестояния. Он может продолжать вести богослужения. Но в данном случае он попросил меня вдохновить экипаж от его имени.

– Он не вполне здоров? – негромко спросила Чи-Юэнь.

Линдгрен слегка нервничала.

– Не вполне. Я полагаю, что могу доверять вам. Что вы не разболтаете.

Даже, если все и так подозревают. – Она оперлась локтем о стол.

Ответственность его добивает.

– Как может он винить себя? Какой у него выбор, кроме как позволить роботам продолжать вести корабль вперед.

– Ему не все равно. – Линдгрен вздохнула. – Еще этот последний диспут. Поймите, нельзя сказать, что у него полное нервное истощение. Не совсем. Но он больше не может преодолевать сопротивление людей.

– Разумно ли устраивать проповедь? – поинтересовалась Чи-Юэнь.

– Не знаю, – сказала Линдгрен безжизненным голосом. – Просто не знаю.

Теперь, когда – мы этого не объявляем, но нельзя помешать вычислениям и разговорам – мы где-то около пяти-или шестимиллиардолетней отметки… Она подняла голову, рука ее упала. – Праздновать что-то настолько чисто земное – абсурд. «Теперь, когда мы должны начинать думать, что Земли больше нет…»

Она обеими руками обхватила подлокотники кресла. Мгновение она смотрела своими голубыми глазами невидящим и безумным взглядом. Затем напряжение спало, и, откинувшись в кресле, Линдгрен сказала ровным тоном:

– Констебль убедил меня продолжать наши ритуалы. Неповиновение.

Воссоединение после ссоры. Возобновление привязанностей, особенно к ребенку, который скоро родится. Новая Земля: мы еще вырвем ее из рук Бога.

Если Бог еще что-то значит, хотя бы эмоционально. Может, религию вообще лучше не упоминать. Карл дал мне только общую идею. Предполагается, что я смогу ее изложить лучше всех. Я. Это должно вам много сказать о нашем состоянии, правда?

Она моргнула, приходя в себя.

– Извините, – сказала она. – Я не должна была вываливать на вас мои проблемы.

– Это проблемы общие, первый помощник, – ответила Чи-Юэнь.

– Пожалуйста, зовите меня Ингрид. И благодарю. Если я вам не говорила раньше, позвольте сказать сейчас: вы – по-своему, тихо и незаметно, – одна из ключевых людей на корабле. Сад спокойствия… Ладно. – Линдгрен сомкнула пальцы подушечками, образовав арку. – Что я могу для вас сделать?

Чи-Юэнь отвела взгляд.

– Я по поводу Шарля.

Ногти на пальцах Линдгрен побелели.

– Ему нужна помощь, – сказала Чи-Юэнь.

– У него есть дружинники, – без выражения ответила Линдгрен.

– Кто заставляет его действовать, кроме него самого? Кто заставляет действовать всех нас? Вас тоже. Вы зависите от него.

– Конечно. – Линдгрен переплела пальцы и распрямила их. – Вам должно быть понятно – возможно, он никогда этого не говорил вам, так же как мне, или я ему, но это очевидно – наша ссора стерлась за время совместной работы. Я желаю ему только добра.

– Тогда можете ли вы сделать для него часть этого добра?

Взгляд Линдгрен стал пронзительным.

– О чем вы?

– Он устал. Устал больше, чем вы можете представить, Ингрид. И он одинок.

– Он таков по натуре.

– Быть может. Но его натуре не свойственны ни одна из этих ролей, которые он должен играть: огонь, бич, оружие, двигатель. Я немного изучила его. В последнее время я наблюдаю за ним – как он спит, те немногие часы, когда у него есть возможность заснуть. Его защитные силы на исходе. Я слышала, как он разговаривает во сне – несколько раз, когда это были сны, а не просто кошмары.

Линдгрен сомкнула ладони.

– Чем мы можем ему помочь?

– Верните ему часть вашей силы. Вы это можете. – Чи-Юэнь подняла взгляд. – Видите ли, он вас любит.

Линдгрен встала, прошлась взад-вперед по узкому проходу за столом, ударяя кулаком о ладонь.

– Я приняла обязательства, – сказала она. Слова застряли у нее в горле.

– Я знаю…

– Не повредить человеку, в котором мы все нуждаемся. И не… быть свободной в своих связях. Я должна оставаться офицером во всех своих поступках. Так же поступает и Карл. – Ее голос сорвался:

– Он бы отказался!

Чи-Юэнь тоже поднялась с места.

– Вы могли бы не ночевать у себя сегодня ночью? – спросила она.

– Что? Что? Нет. Говорю вам, это невозможно. О, время у меня есть, но все равно это невозможно. Вам лучше уйти.

– Пойдемте со мной. – Чи-Юэнь взяла Линдгрен за руку. – Какой скандал может произойти, если вы навестите нас двоих в нашей каюте?

Линдгрен неуверенно двинулась за ней. Они направились вверх по вибрирующей лестнице на палубу команды. Чи-Юэнь открыла дверь, пропустила Линдгрен и закрыла дверь за собой. Они оказались одни среди сувениров и украшений страны, которая умерла гигагоды назад, и посмотрели друг на друга. Линдгрен прерывисто дышала. На ее лице румянец постепенно сменялся бледностью.

– Он скоро вернется, – сказала Чи-Юэнь. – Он ничего не знает. Это мой дар ему. Хотя бы одна ночь: показать ему, что его любят, как прежде.

Она разделила кровати. Затем опустила разделяющую перегородку. Она едва сдерживала слезы.

Линдгрен на мгновение прижала ее к себе и поцеловала.

Глава 19

– Пожалуйста, – взмолилась Джейн Сэдлер. – Пойдите и помогите ему.

– А вы не можете? – спросил Реймон.

Она покачала головой.

– Я пыталась. Мне кажется, от этого только хуже. В его теперешнем состоянии. Потому что я женщина. – Она залилась румянцем. – Вы понимаете?

– Ну, я не психолог, – сказал Реймон. – Но все-таки пойду посмотрю, что можно сделать.

Он покинул беседку, где отдыхал до прихода Джейн. Карликовые деревья, ниспадающие лианы, мох и цветы возвращали ему спокойствие. Но он заметил, что немногие теперь приходят сюда. Напоминают ли им растения слишком о многом?

Разумеется, никаких планов не строили насчет празднования осеннего равноденствия, который приближался по корабельному календарю – как, собственно говоря, и всех остальных праздников. Празднование явно удалось.

В спортзале игроки в гандбол в невесомости носились из угла в угол.

Однако члены экипажа играли скорее из упрямства. Большинство пассажиров редко приходили сюда, кроме как на обязательные занятия. Они не выказывали большого интереса и к трапезам. Правда, нельзя сказать, чтобы результаты деятельности Кардуччи в последнее время вдохновляли. Один-два прохожих молча кивнули Реймону в знак приветствия.

Дальше по коридору была открыта дверь в любительскую мастерскую.

Гудел токарный станок, сиял синим огнем факел резака в руках Като М'Боту и Иешу бен-Цви. Они явно делали что-то для недавно возобновленного экологического проекта Федорова-Перейры, и перебрались сюда из-за недостатка места в мастерских на нижних уровнях.

Хорошо, что проект возобновили, но дело продвигалось слишком медленно. Нужно в точности быть уверенным, что ты делаешь, прежде чем переоборудовать системы, от которых зависит жизнь. Пока еще проект находился в стадии исследований и над ним работали лишь несколько специалистов.

Программа усовершенствования инструментов, которой руководил Нильсон, была великолепным средством занять людей работой. Теперь она близилась к завершению, если только астроном не изобретет еще какие-нибудь усовершенствования. Большая часть работы была закончена, груз перемещен, палуба номер два превращена в электронную обсерваторию, ее запутанные провода подстрижены. Эксперты могли настраивать и уточнять приборы и погружаться в углубленное изучение внешнего мира. Для большей части работавших над проектом дел больше не осталось.

Не осталось ничего, кроме как терпеть.

При каждом кризисе люди сплачивались. Но за каждым взлетом надежды наступал более глубокий спад, каждая новая неприятность била больнее. Не принесло большой радости и изменение правил о детях. О материнстве попросили всего две женщины, и их последние инъекции будут действительны еще несколько месяцев. Остальные заинтересовались, разумеется, определенным образом…

Корабль вздрогнул. Тяжесть навалилась на Реймона. Он чуть не упал на палубу. Металлический шум пронизал корпус, как гонг basso profundo. Вскоре все утихло. Вернулась невесомость. «Леонора Кристина» прошла сквозь еще одну галактику.

Эти прохождения участились. Неужели корабль никогда не встретит конфигурацию, которая позволит ему остановиться?

Могли ли Нильсон, Чидамбарна и Фокс-Джеймсон просчитаться? Может, они начали это осознавать? И именно поэтому работают допоздна в лаборатории в последние недели, и так молчаливы и озабоченны, когда выходят наружу перекусить и поспать?

Ладно, Линдгрен наверняка получит сведения от Нильсона, когда они подтвердятся. Каковы бы они ни были.

Реймон поплыл по лестничному колодцу к палубе команды. Он зашел в свою каюту, а потом нашел нужную дверь и позвонил. Не получив ответа, он толкнул дверь. Заперто. Соседняя дверь на половину Сэдлер была открыта. Он вошел в ее половину каюты. Перегородка между ней и ее мужчиной была опущена. Реймон убрал перегородку.

Иоганн Фрайвальд плавал в воздухе на конце страховочной веревки.

Рослая фигура скорчилась в зародышевой позе. Но в глазах была настороженность.

Реймон ухватился за поручень, встретил этот взгляд и сказал уклончиво:

– Я удивился, почему тебя нигде не видно. Потом мне сказали, что ты себя плохо чувствуешь. Могу ли я чем-то помочь?

Фрайвальд что-то буркнул.

– Вот ты мне действительно можешь помочь, – продолжал Реймон. – Ты мне чертовски нужен. Ты лучший дружинник – полицейский, советник, глава рабочих групп, генератор идей – который у меня был за все это время. Без тебя мне не обойтись.

Фрайвальд заговорил с видимым усилием.

– Придется обойтись без меня.

– Почему? В чем дело?

– Я больше не могу выдержать. Все очень просто. Не могу.

– Но почему? – настаивал Реймон. – Наша работа физически не трудна. И в любом случае ты крепкий мужчина. Невесомость тебя никогда не беспокоила.

Ты человек технической эры, практичный парень, здоровый духом, прочно стоящий на земле. Не такой, как эти сосредоточенные на себе неженки, которых надо каждую минуту нянчить, потому что их нежный дух не в силах выдержать долгое путешествие. – Он ухмыльнулся. – Или ты тоже такой?

Фрайвальд шевельнулся. Его небритые щеки слегка потемнели.

– Я человек, – сказал он. – А не робот. И наконец я начал думать.

– Друг, неужели ты думаешь, что мы бы выжили до сих пор, если бы по крайней мере офицеры не тратили каждый час бодрствования на то, чтобы подумать?

– Я не имею в виду ваши проклятые измерения, вычисления, поправки курса, модификации оборудования. Это результат ничего иного, как инстинкта выживания. У омара, вылезающего из котла, примерно столько же достоинства.

Я спросил себя, зачем? Что мы в действительности делаем? Какой в этом смысл?

– Et tu, Brute, – пробормотал Реймон.

Фрайвальд переворачивался, пока не оказался с констеблем лицом к лицу.

– Раз уж ты такой бездушный… Ты знаешь, какой сейчас год?

– Нет. И ты не знаешь. Данные слишком ненадежны. А если ты хочешь знать, какой год был бы на Земле, это для нас лишено значения.

– Замолчи! Я знаю весь этот треп по поводу синхронизации времени. Мы пролетели что-то около пятидесяти миллиардов световых лет. Мы огибаем пространство как таковое. Если бы мы вернулись в этот момент к Солнечной системе, мы бы ничего не нашли. Наше солнце давным-давно погасло. Оно разбухало и набирало яркость, пока не поглотило Землю, оно превратилось в белого карлика, в уголь от костра, в золу. Другие звезды последовали за ним. В нашей галактике не осталось ничего, кроме убывающих красных карликов, если хоть они остались. Если и их больше нет, тогда – только застывшая окалина, выгоревшие мертвые глыбы. Млечный Путь погас. Все, что мы знали, все, что произвело нас на свет, мертво. Начиная с человечества.

– Не обязательно.

– Тогда оно превратилось во что-то, чего мы не в состоянии понять. Мы призраки. – Губы Фрайвальда задрожали. – Мы мчимся вперед и вперед, одержимые одной идеей… – Снова дрожь ускорения сотрясла корабль. – Вот.

Ты слышал. – Глаза его сверкнули белками, словно в страхе. – Прошли сквозь еще одну галактику. Еще сто тысяч лет. Для нас доля секунды.

– Ну, не совсем, – сказал Реймон. – Наш тау не может быть таким низким. Мы, скорее всего, пересекли спиральный рукав.

– Сколько миров уничтожив по дороге? Я знаю цифры. Мы не так массивны, как звезда. Но наша энергия – я думаю, что мы можем пронзить сердце звезды и не заметить.

– Возможно.

– Это еще одна составляющая нашего ада. Мы превратились в угрозу для… для…

– Не говори так, – искренне сказал Реймон. – Не думай так. Потому что это неправда. Мы взаимодействуем с пылью и газом, больше ни с чем. Мы действительно пересекаем много галактик. Они лежат сравнительно близко друг к другу относительно их собственного размера. Внутри скопления его составляющие отстоят друг от друга примерно на десять своих диаметров, часто на меньшее расстояние. Одиночные звезды внутри галактики – это совсем другое дело. Их диаметры составляют микроскопическую часть светового года. В районе ядра, в самой густонаселенной части… ну, одну звезду от другой отделяет такое расстояние, как одного человека от другого, стоящего на противоположном берегу континента. Большого континента. Вроде Азии.

Фрайвальд отвернулся.

– Азии больше нет, – сказал он. – Ничего больше нет.

– Есть мы, – ответил Реймон. – Мы живы, мы настоящие, у нас есть надежда. Что еще тебе нужно? Грандиозное философское обоснование? Забудь об этой роскоши. Наши потомки его выработают вместе с нудным эпосом о наших героических подвигах. У нас здесь пот, слезы, кровь – он блеснул улыбкой, – короче говоря, бесславные телесные выделения. И что в этом плохого? Твоя проблема в том, что ты считаешь, будто комбинация акрофобии, сенсорного голодания и нервного напряжения есть метафизический кризис. Я, например, вовсе не презираю наш животный инстинкт выживания. Я рад, что он у нас есть.

Фрайвальд висел в воздухе, не шевелясь.

Реймон приблизился к нему и сжал его плечо.

– Я не преуменьшаю твоих трудностей, – сказал он. – Продолжать все это действительно трудно. Наш худший враг – отчаяние, время от времени оно посещает каждого из нас.

– Только не тебя, – сказал Фрайвальд.

– Конечно да, – ответил Реймон. – Меня тоже. Но я все время опять поднимаюсь на ноги. Ты тоже это сделаешь. Как только перестанешь чувствовать себя ненужным из-за нарушения, которое есть совершенно нормальное временное следствие физического истощения сил. Джейн понимает это лучше тебя, парень, – бессилие скоро пройдет само собой. Потом ты посмотришь на все свои проблемы в перспективе и снова будешь способен справляться с ними.

– Ну… – Фрайвальд, самую малость расслабился. – Может быть.

– Я знаю точно. Не веришь мне, спроси врача. Если хочешь, я попрошу его дать тебе что-нибудь от нервов, чтобы ускорить твое выздоровление. Я делаю это потому, что нуждаюсь в тебе, Иоганн.

Мускулы под рукой Реймона еще немного расслабились. Он улыбнулся.

– Однако, – продолжал он, – я взял с собой единственное лекарство от нервов, которое, по-моему, пригодится.

– Какое? – Фрайвальд глянул «вверх».

Реймон запустил руку под тунику и достал бутылку для питья в невесомости с двумя трубками.

– Вот, – сказал он. – Положение имеет свои привилегии. Скотч.

Настоящий, а не это ведьмино зелье, которое скандинавы считают имитацией.

Я прописываю тебе здоровенную дозу, и себе тоже. Я бы с удовольствием поболтал ни о чем. Не делал этого так давно, что даже не помню.

Этого занятия им хватило на час, и к Фрайвальду стала возвращаться жизнь. Неожиданно интерком сказал голосом Ингрид Линдгрен:

– Констебль здесь?

– Мгм, да, – ответил Фрайвальд.

– Мне сказала Сэдлер, – пояснила первый помощник. – Ты можешь прийти на мостик, Карл?

– Срочное дело? – спросил Реймон.

– Н-не очень, я думаю. Последние наблюдения, кажется, указывают на… дальнейшие эволюционные изменения в космосе. Нам, возможно, придется модифицировать схему полета. Я решила, что ты захочешь обсудить это.

– Хорошо. – Реймон пожал плечами в сторону Фрайвальда. – Жаль.

– Мне тоже.

Механик оглядел флягу, печально покачал головой и протянул ее обратно.

– Нет, можешь ее допить, – сказал Реймон. – Не один. Пить одному скверно. Я скажу Джейн.

– Ладно. – Фрайвальд по-настоящему рассмеялся. – Спасибо тебе.

Выйдя из каюты и закрыв дверь, Реймон осмотрелся. Коридор был пуст.

Он бессильно повис, закрыв глаза рукой, дрожа всем телом. Спустя минуту он наполнил легкие и отправился на мостик.

На лестнице ему встретился Норберт Вильямс.

– Привет, – бросил химик.

– Вы выглядите веселей большинства, – заметил Реймон.

– Согласен. Мы с Эммой много говорили, и, похоже, напали на новый трюк, при помощи которого можно проверить на расстоянии, имеет ли планета жизнь нашего типа. Понимаете, популяция типа планктона должна сообщать некоторые характеристики поверхности океана, а с учетом эффекта Допплера, который превращает эти частоты в такие, которые мы можем проанализировать…

– Отлично. Продолжайте над этим работать. А если сможете привлечь других, я буду рад.

– Конечно. Мы об этом уже думали.

– Пожалуйста, разыщите Джейн Сэдлер и передайте ей, что она освобождается на весь день от работы. У ее парня есть к ней кой-какое дело.

Грубый хохот Вильямса долго преследовал Реймона.

Но командная палуба была безжизненной и тихой. На мостике Линдгрен несла вахту одна. Руки ее напряглись, держась за поручни на основании видеоскопа. Когда она обернулась при его появлении, он увидел, что у нее в лице ни кровинки.

Реймон закрыл дверь.

– Что не так? – приглушенно спросил он.

– Ты никому не сказал?

– Нет, конечно. Понятно было, что дело серьезное. Что случилось?

Она попыталась заговорить и не смогла.

– Еще кто-то придет на совещание? – спросил Реймон.

Она покачала головой. Он приблизился к ней, закрепился, обхватив одной ногой перила и уперев другую в пол, и обнял Линдгрен. Она прижалась к нему так крепко, как той единственной украденной ночью.

– Нет, – сказала она, пряча лицо у него на груди. – Элоф и… Огюст Будро… они сказали мне. Кроме них знают еще Малькольм и Мохендас. Они попросили меня сказать… Старику. Они не смеют. Не знают, как. Я тоже не знаю. Не знаю, как сказать кому бы то ни было. – Ее ногти впились в него сквозь тунику. – Карл, что нам делать?

Он некоторое время ерошил ей волосы, глядя поверх ее головы, чувствуя, как быстро и неровно стучит ее сердце. Корабль снова загудел и прыгнул. Из вентилятора подуло холодом. Металл вокруг, казалось, сокращался в размерах, съеживался.

– Давай, – сказал он наконец. – Скажи мне, alskling.

– Вселенная – вся вселенная – умирает.

Он издал горловой звук. Больше ничего. Он ждал.

Наконец Ингрид оторвалась от Реймона и отодвинулась настолько, чтобы взглянуть в глаза. Она заговорила торопливо и невнятно.

– Мы забрались дальше, чем предполагали. В пространстве и во времени.

Больше ста миллиардов лет. Астрономы начали это подозревать, когда… не знаю. Я знаю только то, что они мне сообщили. Все слышали, что галактики, которые мы видим, тускнеют. Старые звезды постепенно угасают, новые не рождаются. Мы не думали, что это затронет нас. Все, что мы искали, это одна маленькая звезда, не слишком отличная от Солнца. Таких должно было остаться много. Галактики живут долго. Но теперь…

Они не были уверены. Наблюдения вести трудно. Но они начали задумываться… не недооценили ли мы расстояние, которое преодолели. Они тщательно проверяли допплеровское смещение. Особенно в последнее время, когда мы проходили сквозь все большее число галактик, а газ между ними казался все плотнее.

Они обнаружили, что результаты наблюдений невозможно объяснить при помощи нашего тау, каким бы он ни был. Должен быть другой влияющий фактор.

Галактики собираются ближе. Газ уплотняется. Пространство больше не расширяется. Оно достигло своего предела и коллапсирует. Элоф говорит, что коллапс будет продолжаться. И продолжаться. До конца.

– А мы? – спросил он.

– Кто может сказать? Но цифры свидетельствуют, что мы не можем остановиться. Мы могли бы затормозить. Но к тому времени, как мы остановимся, ничего не останется… кроме пустоты, выгоревших звезд, абсолютного нуля, смерти. Ничего.

– Нам это ни к чему, – глупо сказал он.

– Да. Но что нам нужно? – Странно, что она не плакала. – Я подумала… Карл, не следует ли нам сказать «спокойной ночи»? Всем нам сказать это друг другу. Последний праздник с вином и при свечах. Потом разойтись по каютам. Ты и я пойдем в нашу с тобой каюту. И будем любить друг друга, если сможем, и скажем «спокойной ночи». У нас хватит морфия на всех. Ах, Карл, мы все так устали. Так хорошо будет заснуть.

Реймон снова привлек ее к себе.

– Ты читал когда-нибудь «Моби Дика»? – прошептала она. – Это про нас.

Мы преследовали Белого Кита. До конца времен. И еще… этот вопрос. «Что есть человек, чтобы пережить своего Творца?»

Реймон бережно отстранил ее от себя и посмотрел в видеоскоп. Глянув вперед, он на миг увидел мелькнувшую мимо галактику. Она, должно быть, находилась на расстоянии всего нескольких десятков тысяч парсеков, так как он увидел ее сквозь тьму очень большой и ясной. Ее форма была хаотичной.

Структура, какова бы она ни была когда-то, разрушилась. Она имела тусклый и смутный красный цвет, темнеющий на краях до оттенка запекшейся крови.

Галактика исчезла из пределов видимости. Корабль прошел сквозь другую, содрогнувшись, как от порыва урагана, но она была невидима.

Реймон отпрянул к пульту управления. Он был бледен.

– Нет! – сказал он.