Текст книги "Тау ноль"

Глава 13

Можно приблизиться к скорости света, но ни одно тело, обладающее массой покоя, не может ее достигнуть. Все меньше и меньше становились приросты скорости, благодаря которым «Леонора Кристина» приближалась к этому недостижимому пределу. Таким образом, могло показаться, что вселенная, которую наблюдал ее экипаж, не может быть искажена сильнее.

Аберрация в состоянии в крайнем случае сместить звезду на 45 градусов; эффект Допплера может бесконечно смещать в красную сторону спектра фотоны за кормой, но только удвоить частоты впереди.

Тем не менее, предела обратному тау не существовало, а именно тау был мерой изменений в воспринимаемом пространстве и ощущаемом времени.

Соответственно не было предела оптическим изменениям; и космос впереди и позади мог сокращаться, стремясь к нулевой плотности, где столпятся все галактики.

Таким образом, когда корабль совершил свой великий рывок вдоль половины Млечного Пути и развернулся, чтобы нырнуть сквозь его центр, в перископ корабля было жутко глянуть. Ближайшие звезды стремились назад с такой скоростью, что было видно воочию, как они пересекают поле зрения поскольку к этому времени снаружи проходили годы, пока внутри тикали минуты. Небо больше не чернело, оно было мерцающим пурпуром и становилось ярче по мере того, как внутри проходили месяцы: поскольку взаимодействие силовых полей и межзвездной среды – в данном случае, межзвездного магнетизма – высвобождало кванты. Более далекие звезды срослись в два шара, пылающий голубой впереди, глубокий багровый за кормой. Но постепенно эти шары стягивались в точки и тускнели, потому что почти все их излучение сместилось за пределы видимого спектра, к гамма-излучению и радиоволнам.

Видеоскоп был отремонтирован, но он уже не способен был компенсировать картину. Система просто не могла различить отдельные звезды дальше, чем на расстоянии нескольких парсеков. Техники разобрали инструмент и восстановили его с повышенными возможностями, чтобы не пришлось лететь совсем незрячими.

Этот проект и несколько других перестроек, возможно, были полезнее для тех, кто их осуществлял, чем сами по себе. Те, кто работал, не замыкались в своих скорлупках, как делали слишком многие их товарищи по кораблю.

***

Борис Федоров нашел Луиса Перейру на палубе гидропоники. Доставали урожай из бака с водорослями. Управляющий биосистем работал вместе со своими людьми, раздетый как и они, с него стекали вода и зеленая липкая грязь. Они заполняли металлические горшки, которые стояли на тележке.

– Фью! – сказал инженер.

Под усами Перейры сверкнули зубы.

– Не выступай против моего урожая так громко, – ответил он. – В свое время будешь его есть.

– Я а-то удивлялся, как имитация лимбургского сыра получилась такой натуральной, – сказал Федоров. – Можно поговорить с тобой?

– А позже нельзя? Мы не можем остановиться, пока не закончим. Если что, то вам придется надолго затянуть пояса.

– У меня тоже неотложное дело, – сказал Федоров, посуровев. – Лучше пусть мы будем голодными, чем разобьемся.

– Тогда продолжайте без меня, – сказал Перейра своей бригаде. Он выпрыгнул из бака и направился в душ, где наскоро сполоснулся. Не позаботившись вытереться или одеться – на этом, самом теплом уровне корабля, – он повел Федорова к себе в кабинет.

– Между нами говоря, – признался он, – я несказанно рад предлогу избавиться от этого грязного занятия.

– Ты гораздо меньше обрадуешься, когда услышишь, в чем дело. Придется серьезно поработать.

– Тем лучше. Я ломал голову над тем, как удержать мою команду, чтобы она не развалилась. То, чем мы сейчас заняты – не та работа, которая вызывает восторг. Ребята поворчат, но будут счастливы заняться хоть чем-то, кроме повседневной рутины.

Они прошли через секцию зеленых растений. По обе стороны прохода листья наполняли воздух запахами, шелестели, когда их задевали. Фрукты висели среди листвы, как фонарики. Становилось понятно, почему у работающих здесь оставалось хоть какое-то подобие спокойствия.

– Меня поднял по тревоге Фокс-Джеймсон, – пояснил Федоров. – Мы достаточно приблизились к центральной галактической туманности, чтобы можно было использовать новые инструменты, разработанные с целью получения точных значений плотности материи.

– Хм? Я думал, что наблюдениями занимается Нильсон.

– Предполагалось, что он. – Федоров нахмурился. – Но у него слегка поехала крыша. В последнее время от него ничего невозможно добиться.

Остальным членам его группы, даже людям из мастерской, которые делают для них оборудование, как Ленкеи… им приходится выполнять его работу, насколько это в их силах.

– Это плохо, – сказал Перейра. Его хорошее настроение улетучилось. Мы полагались на Нильсона в разработке инструментов для межгалактической навигации при ультранизком тау, так ведь?

Федоров кивнул.

– Лучше бы ему побороть хандру. Но не в этом сегодня проблема. Когда мы войдем в эти облака, то столкнемся с самой плотной полосой, из всех, что до сих пор встречались – в силу релятивистских эффектов. Я уверен, что мы вполне можем пройти сквозь нее. Но все же я хотел бы укрепить некоторые части корпуса, чтобы обезопасить нас наверняка. – Он рассмеялся коротким лающим смехом, – «Наверняка» – в таком полете! Как бы то ни было, моя техническая бригада будет работать в этой части корабля. Вам придется убрать у них с дороги установки. Все это я хотел обсудить с тобой.

– Угу. Ага. Вот мы и пришли.

Перейра взмахом руки направил Федорова в маленькое уютное помещение с письменным столом и полкой для бумаг.

– Сейчас покажу схему нашего размещения.

Они обсуждали деловые вопросы в течение получаса. (За стенками корабля прошли столетия). Добродушие Федорова, исчезло без следа. Он говорил кратко, почти грубо.

Убрав чертежи и заметки, Перейра негромко спросил:

– Ты не очень хорошо спишь по ночам?

– Я занят, – буркнул инженер.

– Дружище, на работе ты преуспеваешь. Синяки под глазами у тебя не от работы. Это Маргарита, так ведь?

Федоров дернулся на стуле.

– Что – Маргарита?

Он и Хименес уже несколько месяцев жили вместе.

– В нашей деревне невозможно не заметить, что у нее горе.

Федоров уставился в дверной проем, на зелень.

– Я бы хотел уйти от нее – если бы только не чувствовал себя предателем.

– М-м-м… Если помнишь, мы с ней часто были вместе, прежде чем она выбрала тебя в постоянные партнеры. Может быть, я лучше понимаю ее. Тебя нельзя назвать бесчувственным, Борис, но ты редко бываешь настроен в унисон с женским умом. Я желаю вам двоим добра. Могу ли я помочь?

– Дело в том, что она отказывается принимать процедуры против старения. Ни Урхо Латвала, ни я не можем переубедить ее. Наверное я действовал слишком активно и напугал ее Она со мной почти не разговаривает. – Тон Федорова стал резким. Он продолжал рассматривать листья снаружи. – Я никогда не любил серьезно… ее. Как и она меня. Но мы привязались друг к другу. Я хочу сделать для нее все, что смогу. Но что?

– Она молода, – сказал Перейра. – Если наши условия сделали ее, как бы выразиться, переутомленной, она может нервничать при любом упоминании о старении и смерти.

Федоров повернулся к нему.

– Она все прекрасно знает! Ей известно, что процедуры должны проводиться периодически в течение всей взрослой жизни – иначе климакс наступит у нее на пятьдесят лет раньше. Она говорит, что этого и желает!

– Почему?

– Она хочет умереть раньше, чем сломаются химическая и экологическая системы. Ты предсказал для этого пять декад, верно?

– Да. Медленный и скверный способ смерти. Если мы до тех пор не найдем планету…

– Она христианка и придерживается предрассудков в отношении самоубийства. – Федоров вздрогнул. – Мне самому не по душе такая перспектива. Кому она нравится? Маргарита не верит, что этого удастся избежать.

– Я думаю, – сказал Перейра, – что настоящий ужас для нее перспектива умереть бездетной. Она раньше любила придумывать имена для членов большой семьи, которую хотела иметь.

– Ты хочешь сказать… Погоди. Дай мне подумать. Нильсон, черт его побери, был прав, когда говорил, что мы вряд ли когда-нибудь найдем новый дом. Приходится согласиться, что жизнь в таких обстоятельствах кажется довольно бессмысленной.

– А для нее особенно. Оказавшись лицом к лицу с этой пустотой, она отступает – очевидно бессознательно – к дозволенной форме самоубийства.

– Что же нам делать, Луис? – с болью спросил Федоров.

– Если бы капитан объявил процедуры обязательными… Он может это обосновать. Предположим, что мы, несмотря ни на что, достигнем планеты.

Общине понадобится детородная способность каждой женщины по максимуму.

Инженер вспыхнул.

– Еще одно правило? Реймон будет тащить ее к врачу? Нет!

– Ты напрасно ненавидишь Реймона, – упрекнул его Перейра. – Вы с ним очень похожи. Вы оба из тех людей, которые не сдаются до последнего.

– Когда-нибудь я его убью.

– Ну вот, теперь ты являешь романтическую сторону своей натуры, заметил Перейра, желая смягчить атмосферу. – А он – воплощение прагматизма.

– Что бы, в таком случае, он сделал с Маргаритой? – насмешливо спросил Федоров.

– Н-ну… не знаю. Что-нибудь лишенное сентиментальности. Например, собрал бы команду исследователей и разработчиков для усовершенствования биосистем и органоциклов, чтобы сделать корабль неограниченно обитаемым. И тогда она могла бы иметь по меньшей мере двоих детей…

Слова его повисли в воздухе. Двое мужчин уставились друг на друга, открыв рот. В их взглядах сверкало:

ПОЧЕМУ НЕТ?

***

Мария Тумаджан вбежала в спортзал и обнаружила Иоганна Фрайвальда упражняющимся на трапеции.

– Дружинник! – крикнула она. Она дрожала от страха. – В игровой комнате драка!

Он спрыгнул на пол и бросился по коридору. Сначала он услышал шум взволнованные голоса. Дюжина свободных от вахты людей собралась в круг.

Фрайвальд протолкался в середину. Там второй пилот Педро Барриос и повар Майкл О'Доннелл, тяжело дыша, наносили друг другу удары костяшками пальцев. Зрелище было отвратительным.

– Прекратите! – взревел Фрайвальд.

Они послушались, сердито глядя на него. К этому времени народ уже знал о приемах, которым Реймон научил своих добровольцев.

– Что это за фарс? – требовательно спросил Фрайвальд. Он презрительно смотрел на зрителей. – Почему никто из вас не вмешался? Вы что, слишком глупы, чтобы понять, к чему нас приведет такое поведение?

– Никто не смеет обвинять меня, что я жульничаю в картах, – сказал О'Доннелл.

– Ты это делал, – ответил на колкость колкостью Барриос.

Они снова замахнулись. Фрайвальд успел раньше. Он схватил обоих за вороты туник и развернул, надавив на адамовы яблоки. Драчуны молотили руками и пинались. Он наградил их ударами. Оба со свистом выдохнули от боли и сдались.

– Вы могли воспользоваться боксерскими перчатками или шестами кендо на ринге, – сказал Фрайвальд. – Теперь вы предстанете перед первым помощником.

– Э-э, прошу прощения. – Худощавый опрятный новоприбывший просочился мимо ошеломленных наблюдателей и тронул Фрайвальда за плечо: картограф Пра Тах. – Не думаю, что в этом есть необходимость.

– Занимайтесь своим делом, – проворчал Фрайвальд.

– Это мое дело, – сказал Тах. – Если мы не будем едины, то просто не выживем. Официальные кары здесь не помогут. Эти люди – мои друзья. Думаю, что смогу уладить их разногласия.

– Мы должны уважать закон, или с нами покончено, – ответил Фрайвальд.

– Я увожу их.

Тах принял решение.

– Могу я сначала поговорить с вами наедине? На минутку?

– Ну… ладно, – согласился Фрайвальд. – Вы двое оставайтесь здесь.

Он вошел в игровую комнату вслед за Тахом и закрыл дверь.

– Я не могу позволить, чтобы им сошло с рук сопротивление мне, сказал он. – С тех пор, как капитан Теландер дал нам, дружинникам, официальный статус, мы олицетворяем власть на корабле.

Он был одет в шорты, и закатал носок, чтобы показать ссадины на щиколотке.

– Вы можете не обратить на это внимания, – предложил Тах. – Сделайте вид, что не заметили. Они неплохие парни. Их просто довели до ручки монотонность, бесцельность, напряжение неизвестности: пробьемся ли мы вперед, или столкнемся со звездой.

– Если мы позволим кому-то избежать ответственности за драку…

– Что, если я заставлю их помириться и извиниться перед вами? Не послужит ли это нашему делу лучше, чем арест и наказания?

– Возможно, – скептически сказал Фрайвальд. – Но почему я должен верить, что вы сможете это сделать?

– Я тоже дружинник, – ответил Тах.

– Что? – вытаращился Фрайвальд.

– Спросите Реймона, когда увидите его. Я не должен никому открывать, что он меня завербовал, разве что официальным дружинникам в чрезвычайной ситуации. Каковая, по моему мнению, сейчас наблюдается.

– Aber… почему?..

– Он сам сталкивается с неприязнью, сопротивлением и стремлением его избегать, – сказал Тах. – Его открытые добровольные помощники, вроде вас, имеют меньше неприятностей подобного рода. Вам редко приходится делать грязную работу. Но все же существует некоторая степень сопротивления и вам. А я – не… не штрейкбрехер. У нас нет настоящих преступлений.

Предполагается, что я – закваска, фермент, катализатор. Я оказываю влияние, насколько это в моих силах. Как, например, в этом случае.

– Мне казалось, что вам не нравится Реймон, – слабо сказал Фрайвальд.

– Не могу сказать, что он мне нравится, – ответил Тах. – Как бы то ни было, он убедил меня, что я могу принести пользу. Полагаю, что вы не выдадите секрет.

– Нет, нет. Конечно, нет. Даже Джейн. Ну и сюрприз!

– Вы позволите мне уладить дело с Педро и Майклом?

– Ну да, – рассеянно ответил Фрайвальд. – Сколько еще таких, как вы?

– Не имею ни малейшего понятия, – сказал Тах, – но подозреваю, что в конце концов Реймон хочет задействовать всех.

Он вышел.

Глава 14

Небулярные массы, скопившиеся в ядре галактики, грозовыми тучами клубились впереди, нависали черными громадами. «Леонора Кристина» уже пересекла их внешний край. Впереди не было видно звезд; в остальных направлениях их с каждым часом становилось все меньше, а свет их – все слабее.

В этой концентрации звездного вещества корабль двигался в соответствии с сверхъестественной разновидностью аэродинамики. Его обратный тау был теперь столь огромен, что плотность пространства мало влияла на корабль. Напротив, теперь он пожирал материю еще более жадно, и больше не был ограничен атомами водорода. Перенастроенные селекторы корабля превращали все, что им встречалось, газ, пыль или метеороиды, в реактивное топливо. Кинетическая энергия «Леоноры Кристины» и дифференциал времени росли с головокружительной быстротой. Она неслась, как порыв ветра меж звездных скоплений.

Несмотря ни на что, Реймон насильно затащил Нильсона в приемную.

Ингрид Линдгрен заняла свое место за столом, одетая в униформу. Она похудела, и вокруг глаз у нее легли тени. Каюта вибрировала чересчур громко, и часто дрожь проходила по переборкам и полу. Корабль ощущал неравномерности в облаках – порывы, течения, водовороты продолжающегося творения миров.

– Нельзя было подождать, пока закончится прохождение, констебль? спросила она, в равной степени гневно и устало.

– Не думаю, мадам, – ответил Реймон. – Если возникнет непредвиденная ситуация, нужно, чтобы люди были убеждены, что справятся.

– Вы обвиняете профессора Нильсона в распространении недовольства. В Уставе записана свобода слова.

Стул заскрипел под астрономом, когда тот пошевелился.

– Я ученый, – заявил он ядовито. – У меня есть не только право, но и обязанность утверждать истину.

Линдгрен неодобрительно оглядела его. Он обзавелся жидкой бородкой, давно не мылся и был одет в угрюмый комбинезон.

– Вы не имеете права распространять истории в жанре ужасов, – сказал Реймон. – Разве вы не заметили, как реагировали на ваши слова некоторые женщины, когда вы выступили на мессе? Это убедило меня в необходимости вмешательства. Но вы уже давно вносите беспорядки, Нильсон.

– Я всего лишь высказал вслух то, что всем было прекрасно известно с самого старта, – огрызнулся тот. – У них нет смелости обсуждать это открыто. У меня есть.

– У них нет подлости. У тебя есть.

– Без личных оскорблений, пожалуйста, – сказала Линдгрен. Расскажите мне, что случилось.

В последнее время она трапезничала одна у себя в каюте, под предлогом занятости, и, кроме как в часы вахт, ее видели редко.

– Вы знаете, – сказал Нильсон. – Мы несколько раз обсуждали этот вопрос.

– Какой вопрос? – спросила она. – Мы говорили о многом.

– Говорили, вот именно, как разумные люди, – рявкнул Реймон. – А не читали нотации всем присутствующим товарищам по кораблю, большинство из которых и без того чувствует себя скверно.

– Прошу вас, констебль. Продолжайте, профессор Нильсон.

Астроном напыжился.

– Элементарная вещь. Не могу понять, почему вы и все остальные, были такими идиотами, чтобы не задуматься над этим всерьез. Вы слепо полагаете, что мы затормозим в галактике Девы и найдем обитаемую планету. Но объясните мне, как? Подумайте о наших запросах. Масса, температура, освещение, атмосфера, гидросфера, биосфера… согласно самым оптимистичным оценкам, только один процент звезд может иметь планеты, которые в какой-то степени похожи на Землю.

– Ну, – сказала Линдгрен. – Ну конечно…

Нильсона нельзя было свернуть с пути. Возможно, он даже не дал себе труда услышать ее. Он загибал пальцы, считая по пунктам.

– Если один процент звезд нам подходит, понимаете ли вы, какое их количество нам придется проверить, чтобы иметь равные шансы найти то, что мы ищем? Пятьдесят! Я думал, что кто угодно на борту корабля способен произвести этот подсчет. Можно предположить, разумеется, что мы будем удачливы, и наткнемся на нашу Nova Terra у первой же звезды. Но шансы против этого – девяносто девять к одному. Несомненно, нам придется проверять много звезд. Проверка каждой из них требует почти года торможения. Чтобы покинуть ее и отправиться на поиски в другое место, нужен еще год ускорения. Это годы по времени корабля, не забывайте, поскольку практически весь период проходит при скоростях, которые не сравнимы со световой и, следовательно, фактор тау близок к единице – что вдобавок не позволяет нам развить ускорение больше одного "g".

Следовательно, мы должны положить примерно два года на одну звезду.

Равные шансы, о которых я говорил – и помните, что они всего лишь равны, то есть у нас столько же шансов найти Nova Terra среди первых пятидесяти звезд, сколько и не найти, – эти шансы требуют ста лет поиска. В действительности требуется больше, поскольку нам придется останавливаться время от времени и осуществлять трудоемкий процесс пополнения реактивного топлива для ионного двигателя. Никакие процедуры против старения не помогут нам столько прожить.

Таким образом все наши усилия, весь риск, на который мы идем в этом фантастическом прыжке сквозь галактику в межгалактическое пространство, тщетны. Quod erat demonstratum.

– Среди ваших многочисленных отвратительных свойств, Нильсон, сказал Реймон, – есть привычка бубнить о том, что и так очевидно.

– Мадам! – захлебнулся астроном. – Я протестую! Я подам жалобу об оскорблении личности!

– Замолчите, – приказала Линдгрен. – Вы оба. Я должна признать, что ваше поведение провокационно, профессор Нильсон. С другой стороны, констебль, могу ли я напомнить вам, что профессор Нильсон – один из самых выдающихся ученых в своей области, которыми располагает… располагала Земля. Он заслуживает уважения.

– Только не за свое поведение, – сказал Реймон. – И не за запах.

– Будьте вежливы, констебль, или я сама выдвину против вас обвинение.

– Линдгрен сделала вдох. – Похоже, вы не делаете скидки на человеческие слабости. Мы затеряны в пространстве и времени; мир, который мы знали, уже сто тысяч лет, как в могиле; мы мчимся почти вслепую в ту область галактики, где звезды расположены плотнее всего; мы можем в любую минуту столкнуться с чем-нибудь, что нас уничтожит; в лучшем случае нас ждут годы в тесной и скудной обстановке. Неужели вы ждете, что это никак не скажется на людях?

– Конечно жду, что скажется, мадам, – сказал Реймон. – Я жду, что они не будут вести себя так, чтобы еще больше усугублять положение.

– В этом есть доля истины, – уступила Линдгрен.

Нильсон скорчился и надулся.

– Я пытался избавить их от разочарования в конце этого полета, пробормотал он.

– Вы абсолютно уверены, что не потворствовали своему эго? – вздохнула Линдгрен. – Неважно. Ваша позиция обоснована.

– Нет, это не так! – возразил Реймон. – Он получил один процент, принимая в расчет все звезды. Но очевидно, что мы не будем отвлекаться на красные карлики – которых большинство – или голубые гиганты, или что-либо другое за пределами достаточно узкого спектрального класса. Что сильно ограничивает радиус поиска.

– Примем фактор ограничения, равный десяти, – сказал Нильсон. – Я не очень-то в это верю, но давайте примем, что у нас есть десятипроцентная вероятность найти Nova Terra у любой из звезд класса Солнца, к которой мы приблизимся. Для этого все равно требуется проверить пять звезд, чтобы получить наши равные шансы. Десять лет? Больше – похоже на двадцать, если принять все во внимание. Самые молодые из нас уже будут не молоды. Выход столь многих из репродуктивного возраста означает соответствующую потерю наследственности; а наш генетический набор и так минимален для основания колонии. Если мы подождем несколько декад, прежде чем обзаводиться детьми, их просто не будет недостаточно. Лишь немногие вырастут настолько, что смогут сами о себе позаботиться к тому моменту, когда их родители станут беспомощными. И в любом случае человечество вымрет за три-четыре поколения. Видите ли, я кое-что знаю о дрейфе генов.

Он приобрел самодовольный вид.

– Я не хотел никого огорчать, – сказал он. – Моим стремлением было помочь, продемонстрировав, что ваша концепция пионеров, концепция поселения человечества в новой галактике… что это на самом деле инфантильная фантазия, каковой она и является.

– У вас есть альтернатива? – настойчиво спросила Линдгрен.

У Нильсона начался нервный тик.

– Ничего кроме реализма, – сказал он. – Принять факт, что мы никогда не покинем этот корабль. Приспособить наше поведение к этому факту.

– Именно по этой причине вы увиливаете от исполнения своих обязанностей? – потребовал ответа Реймон.

– Мне не нравится ваша терминология, сэр, но действительно нет никакого смысла строить приборы для полета на большие расстояния. Куда бы мы ни попали, для нас не будет никакой разницы. Я не могу даже отнестись с энтузиазмом к предложениям Федорова и Перейры касательно системы жизнеобеспечения.

– Вы понимаете, я полагаю, – сказал Реймон, – что для половины людей на корабле логическим выходом, как только они решат, что вы правы, будет самоубийство.

– Возможно, – пожал плечами Нильсон.

– Неужели вы сами настолько ненавидите жизнь? – спросила Линдгрен.

Нильсон приподнялся и снова упал на стул. Он сглотнул. Реймон удивил обоих своих слушателей, поменяв манеру поведения на более мягкую:

– Я притащил вас сюда не только для того, чтобы вы прекратили мрачные бредни. Я бы хотел узнать, почему вы не размышляете над тем, как улучшить наши шансы?

– Как это можно сделать?

– Именно это я и хотел бы от вас услышать. Вы – эксперт по наблюдениям. Насколько я помню, дома вы руководили программами, в ходе которых было найдено около пятидесяти планетных систем. Вы идентифицировали отдельные планеты и классифицировали их на расстоянии в несколько световых лет. Почему вы не можете сделать то же самое для нас?

Нильсон взвился.

– Смешно! Я вижу, что мне придется пояснять тему в терминах детского садика. Вы потерпите, первый помощник? Слушайте внимательно, констебль.

Допустим, что расположенный в космосе прибор очень больших размеров может различить объект размером с Юпитер на расстоянии нескольких парсеков. Это при условии, что объект получает хорошее освещение, но при этом не теряется в сиянии своего солнца. Допустим, что посредством математического анализа данных о возмущениях, собранных на протяжении лет, можно вывести некоторую гипотезу о сопутствующих планетах, которые чересчур малы, чтобы попасть на снимок. Двусмысленности в уравнениях могут быть в некоторой степени разрешены тщательным интерферометрическим изучением явлений вроде вспышек на солнце; планеты оказывают незначительное влияние на эти циклы. Но, – его палец уперся Реймону в грудь, – вы не понимаете, насколько не надежны такие результаты.

Журналисты всегда готовы с восторгом раструбить, что обнаружена еще одна планета класса Земли. Однако всегда оставалось фактом, что это всего лишь одна из возможных интерпретаций данных. Только одно среди многочисленных возможных распределений размера и орбиты. Подверженных огромной вероятностной ошибке. И это, не забывайте, имея в распоряжении самые большие, самые лучшие приборы, которые только могут быть созданы. Приборы, которых у нас здесь нет, и нет места для них, если бы мы каким-то образом сумели их сделать.

Нет, даже дома единственным способом получить подробную информацию о планетах вне Солнечной системы было, возможно, послать зонд, а затем пилотируемую экспедицию. В нашем случае единственный способ – это затормозиться для близкого изучения. А потом, я убежден, продолжать путь.

Потому что вы должны сознавать, что планета, которая кажется в других отношениях идеальной, может оказаться стерильной или иметь биохимию, которая окажется для нас бесполезной или смертельной.

Я рекомендую вам, констебль, почерпнуть некоторые научные сведения и немного научиться логике. Это вернет вас к реальности. Так что? – закончил Нильсон триумфальным карканьем.

– Профессор… – попыталась Линдгрен.

Реймон сухо улыбнулся.

– Не волнуйтесь, мадам, – сказал он. – До драки не дойдет. Его слова меня не унижают.

Он смерил астронома взглядом.

– Можете мне не верить, – продолжал он, – но мне известно все то, что вы только что изложили. Мне также известно, что вы – способный человек; по крайней мере, были им. Вы совершали открытия, вы изобрели приспособления, с помощью которых было сделано много открытий. Вы много сделали для нас и здесь, пока не перестали работать. Почему бы вам не задействовать свой мозг для разрешения наших проблем?

– Не будете ли вы так любезны снизойти до описания этой процедуры? насмешливо заявил Нильсон.

– Я не ученый и не очень силен в технике, – сказал Реймон. – Однако некоторые вещи кажутся мне очевидными. Давайте предположим, что мы оказались в галактике, в которую направляемся. Мы погасили ультранизкий тау, который нам был нужен, чтобы до нее добраться, но наш тау все еще составляет… возьмем любое подходящее число. Десять в минус третьей, например. Ну вот, это дает нам чудовищно длинную базовую линию и космическое время для ведения наблюдений. В течение недель или месяцев по времени корабля вы сможете собрать больше данных по каждой отдельной звезде, чем имеете о ближайших соседях Солнца. Я полагаю, что вы можете найти способы использовать релятивистские эффекты для получения информации, которая была недоступна дома. И, естественно, сможете одновременно наблюдать большое количество звезд класса Солнца. Так что у вас есть возможность доказать, пользуясь точными цифрами, что среди них есть планеты с массами и орбитами примерно соответствующими земным.

При этом вопросы атмосферы и биосферы остаются. Нам понадобится взгляд вблизи.

Да, да. Но непременно ли для этого нужно останавливаться? Что если мы проложим курс, который проведет нас вблизи от наиболее обещающих звезд по очереди – при том, что мы будем продолжать полет на околосветовой скорости. В космическом времени у нас будут часы или дни для проверки интересующих нас планет. Спектроскопия, термоскопия, фотосъемки, магнитное поле… напишите свой собственный список необходимых исследований. Мы можем получить представление об условиях на поверхности планеты.

Биологических в том числе. Мы будем искать термодинамическое неравновесие, спектры отражения хлорофилла, поляризацию в результате наличия колоний микробов, основанную на L-аминокислотах… Да, я думаю, что мы вполне способны составить мнение, какая планета подойдет.

При низком тау мы можем проверить любое количество планет за небольшой отрезок нашего личного времени. Конечно, нам придется воспользоваться автоматикой и электроникой; конечно, люди не в состоянии работать так быстро. Затем, когда мы определим, который из миров нам нужен, мы вернемся к нему. На это потребуется несколько лет, согласен. Но эти годы можно выдержать. Мы будем знать с высокой степенью уверенности, что впереди нас ждет дом.

На щеках Линдгрен появился румянец. Глаза ее заблестели.

– Бог мой, – сказала она. – Почему же вы не говорили об этом раньше?

– Я занят другими проблемами, – ответил Реймон. – Почему об этом не говорили вы, профессор Нильсон?

– Потому что все это абсурд, – фыркнул астроном. – У нас нет ваших гипотетических приборов.

– Разве мы не можем их построить? У нас есть инструменты, оборудование с высокой точностью, материальная база, искусные работники.

Ваша группа уже делает успехи.

– Вы хотите быстродействия и чувствительности приборов, на целые порядки превышающие те, которые когда-либо существовали.

– Ну так что? – сказал Реймон.

Нильсон и Линдгрен уставились на него. По кораблю прошла дрожь.

– Так почему мы не можем разработать то, что нам необходимо? озадаченно спросил Реймон. – Среди нас – самые талантливые, получившие наилучшую подготовку, обладающие воображением люди, которых родила наша цивилизация. В их числе есть представители всех отраслей науки. То, чего они не знают, можно найти в микропленках библиотеки. Они умеют работать на стыках дисциплин.

Представьте, например, что Эмма Глассгольд и Норберт Вильямс объединились и разработали спецификации устройства для обнаружение и анализа жизни на расстоянии. При необходимости они проконсультируются с другими. Постепенно к ним присоединятся физики, электронщики и остальные для собственно создания устройства и его отладки. Тем временем, профессор Нильсон, вы можете возглавить группу, которая будет создавать инструменты для планетографии на расстоянии. Собственно говоря, логично было бы, чтобы вы возглавили программу в целом.

Суровость слетела с Реймона. Он воскликнул с мальчишеским энтузиазмом:

– Это именно то, что нам нужно! Увлекательная, жизненно важная работа, которая требует от каждого максимума того, что он может дать. Те, чьи специальности не потребуются, тоже будут вовлечены в проект помощники, чертежники, рабочие руки… Я думаю, нам придется переделать грузовую палубу, чтобы разместить там принадлежности… Ингрид, это путь спасения не только наших жизней, но и наших рассудков!