Текст книги "Чеченская марионетка, или Продажные твари"

Вадим поверил, что господин Иванов удовлетворится блокнотом и ручкой.

– Куда ты собираешься сунуть кассету?

– Там видно будет. Если сумею пройти к нему в офис, запихну куда-нибудь в бумаги. Если пригласит сесть в машину, спрячу в щель между сиденьями. Наверняка у него в машине сиденья мягкие, глубокие. В общем, как-нибудь сориентируюсь, не беспокойся.

– Легко сказать – не беспокойся! Все это полное безумие.

– Ну почему? Почему безумие? Мы же с тобой уже просчитали все возможные варианты. Ни один из них не опасен.

– А если охрана попросит тебя открыть сумку?

– Почему бы корреспондентке молодежного журнала не носить в сумке кассету от видеокамеры? Я недавно снимала на пляже своих друзей, а кассету забыла вытащить. Они ведь станут искать у меня оружие или взрывное устройство.

– Машенька, – Вадим взял ее за руку и заметил длинные накладные ногти, покрытые розовато-лиловым лаком, – девочка моя, зачем тебе все это нужно?

– Я уже говорила, я не хочу, чтобы тебя убили, – тихо ответила Маша, взглянув на него чужими темно-синими глазами и взмахнув длиннющими приклеенными ресницами.

* * *

Около офиса Вячеслава Иванова Маша была в половине седьмого. Именно в это время кандидат в губернаторы покидал свое рабочее место по пятницам. А сегодня была пятница. Белый джип «Чероки» стоял за оградой.

Походкой манекенщицы, не спеша, «нога от бедра вперед», Маша прошла мимо чугунной ограды и окинула охранника томным медленным взглядом. Остановившись как бы в нерешительности, она взглянула на часы, потом приблизила лицо к ограде и прочитала вывеску на фасаде двухэтажного свежеотремонтированного здания. «Областное управление торговли» – было высечено золотыми буквами на черном мраморе. А внизу, более мелко, – «филиал».

«Прямо мемориальная доска, как на памятнике архитектуры», – усмехнулась про себя Маша.

Все так же медленно и плавно, «нога от бедра», она двинулась к охраннику.

– Здравствуйте, молодой человек, – пропела она, обдавая его запахом духов «Фиджи», – если не ошибаюсь, Вячеслав Борисович Иванов работает именно здесь? Сейчас он еще у себя?

– А вы по какому вопросу? – спросил охранник, восхищенно оглядывая рыжеволосую синеглазую красотку.

– Значит, я не ошиблась. – Она ослепительно улыбнулась, высоко вскинула подбородок. – Вы позволите мне войти? Дело в том, что мне необходимо взять у Вячеслава Борисовича небольшое интервью.

– Вы договаривались с ним по телефону? – спросил охранник.

Он готов был уже впустить красотку, но работа есть работа.

– Нет, все получилось случайно. Я корреспондентка молодежной газеты «Кайф», из Москвы. Меня зовут Юлия Воронина. – Царственным жестом она протянула охраннику тонкую холеную руку. Он пожал эту руку растерянно и осторожно.

– Вообще-то, – начал он, – если нет предварительной договоренности... А можно мне взглянуть на ваше удостоверение?

– Дело в том, что...

Тут дверь офиса открылась, и появился Иванов собственной персоной – маленький, пухлый, с редкими светлыми волосами, прикрывающими раннюю лысину. Маша решительно нырнула под цепь между створками ворот.

– Минуточку, девушка! – Охранник попытался преградить ей путь, но Иванов уже заметил ее и шагнул навстречу:

– Вы ко мне? Вова, пропусти!

В курортном городе не было недостатка в красотках. Но далеко не все они стремились встретиться с бывшим комсомольцем. А эта обалденная рыжая девица прямо бросилась к нему в объятия, обволакивая запахом духов и томно прикрывая темно-синие глаза. Иванов питал вполне понятную слабость к молодым красивым женщинам и не мог позволить охраннику ее задержать.

– Здравствуйте, Вячеслав Борисович, – произнесла Маша глубоким грудным голосом, – простите, что отнимаю у вас время. Я корреспондент московской молодежной газеты «Кайф», меня зовут Юлия Воронина, я веду колонку светской хроники.

Иванов впервые слышал о такой газете. Но их столько развелось сейчас. «Ну до чего же хороша телка!» – подумал он и важно кивнул:

– Очень приятно.

– Вы так внимательно смотрите на меня, Вячеслав Борисович, – Маша чуть потупилась и улыбнулась, – вам, возможно, знакомо мое лицо. Фотографию часто печатают перед репортажами. Наш тираж растет с каждым днем. Знаете, в вашем замечательном городе меня иногда узнают на улицах. Честно говоря, на отдыхе это немного утомляет.

«Теперь он вряд ли попросит показать удостоверение, – решила Маша, – неловко просить удостоверение у человека, которого узнают на улицах. А он, кажется, клюнул!»

– Так вот, – продолжала она, вскинув ресницы, – я прочитала вашу предвыборную листовку и страшно заинтересовалась вами как личностью. Думаю, наши читатели тоже заинтересуются. Знаете, настоящий репортер – и на отдыхе репортер. Позвольте мне задать вам несколько вопросов.

Про удостоверение Иванов даже не вспомнил. Пока Маша говорила, он не сводил глаз с ее ног, бедер и груди.

– Я с огромным удовольствием побеседую с вами, Юленька. Мы можем пройти в офис, в мой кабинет.

– Большое спасибо, Вячеслав Борисович. Я не отниму у вас много времени. – Покачивая бедрами, Маша вошла в дверь офиса.

Они поднялись на второй этаж.

– Подожди меня внизу, – бросил Иванов своему громиле-телохранителю, который следовал за ним безмолвной тенью и тоже тихонько облизывался на рыжую московскую корреспондентку.

Секретарша уже покинула приемную. Открыв дверь своим ключом, Иванов широким жестом пригласил Машу в кабинет, обставленный по последнему слову офисной роскоши.

Маша сразу обратила внимание на глубокую напольную вазу с сухими цветами и на неприметную дверь в углу. Она вспомнила, что в кабинете ректора ее родного Щепкинского училища такая вот неприметная дверь вела в отдельный начальственный сортир. «Два варианта для кассеты уже есть», – отметила она про себя.

Усевшись в глубокое кресло у журнального столика, она достала из большой элегантной сумки блокнот-ежедневник и ручку:

– Вячеслав Борисович, для начала я задам вам вопросы нашей обычной экспресс-анкеты для героя номера. А потом, если не возражаете, мы немного побеседуем о вашей потрясающей предвыборной программе.

Перспектива стать героем номера московской газеты, пусть даже молодежной, Иванову понравилась.

– Я готов, Юленька, – сказал он, подъезжая поближе к Маше в своем кресле на колесиках и вальяжно раскидываясь.

– Какую кухню вы предпочитаете – русскую, французскую, грузинскую? – Маша поставила в блокноте цифру «1».

– Я люблю пробовать разную еду. Но наверное, ближе всего мне русская кухня и, пожалуй, украинская. Сытно, просто.

– Каким видом спорта вы занимались в детстве и занимаетесь сейчас?

– В детстве я, как все мальчишки, гонял в футбол, а сейчас, как все чиновники, играю в теннис. Правда, редко, к сожалению. На спорт при моей работе совсем не остается времени.

Маша старательно записывала ответы. Иванов то и дело царапал глазами по открытой странице блокнота, будто хотел проверить, правильно ли она фиксирует на бумаге его бесценные откровения.

– Какую музыку слушаете на досуге?

– Ох, Юленька, где он, этот досуг? – спросил он со вздохом. – Но музыку я люблю. Разную. Мне нравится и эстрада, и народные песни в хорошем исполнении.

«Настоящая корреспондентка сейчас наверняка бы попыталась уточнить, попросила бы назвать хоть одного исполнителя или композитора. Но я не настоящая и уточнять не буду, – усмехнулась про себя Маша, – и так сойдет!»

– Какой тип женщин вам нравится? Блондинки, брюнетки, худые, полные?

– Рыжие! Мне больше всего нравятся рыжеволосые женщины. В них есть изюминка, огонек. – На его круглом лице расплылась весьма откровенная улыбка. – В общем, Юленька, мне больше всего нравятся женщины вашего типа. Так и запишите. Да, кстати, я не предложил вам кофе! Простите, у меня сегодня был тяжелый день, я совсем замотался.

«Молодец! – мысленно похвалила его Маша. – Догадался наконец. Сейчас ты пойдешь в приемную, электрический чайник и все прочее наверняка у секретарши. А ее нет. Делать кофе тебе придется самому, и я останусь в кабинете одна».

Но Иванов в приемную не пошел. Он просто встал и нажал кнопку селекторной связи:

– Николай, поднимись и организуй нам кофейку.

– Сейчас, Вячеслав Борисович, – подал голос телохранитель.

«Вот скотина! – подумала Маша. – Даже кофе сам не можешь даме сварить!»

– Еще один вопрос нашей анкеты, – сказала она вслух, – расскажите, пожалуйста, о каком-нибудь ярком воспоминании из вашего детства.

Запас Машиных вопросов постепенно иссякал. «Пусть поболтает подольше», – решила она.

Иванов задумался:

– Мне сложно так сразу ответить на этот вопрос. Я попробую вспомнить. – Было слышно, как телохранитель возится в приемной, готовя кофе.

– Вы пока подумайте, Вячеслав Борисович, а я... простите, где у вас туалет?

– Вот эта дверь, пожалуйста.

Маша оказалась права, индивидуальный сортир находился за незаметной дверью в углу кабинета.

Достав из сумки большую кожаную косметичку, Маша направилась к этой двери и заперлась изнутри.

Кроме унитаза и раковины, был стоячий душ за шторкой. Но спрятать здесь кассету оказалось невозможно. Все открыто, ни одной подходящей щелочки: раковина-«тюльпан», пустая мусорная корзина, унитаз...

«Ох, придется выходить отсюда с кассетой, – подумала Маша, – в кабинете я не останусь одна ни на секунду. Может, попробовать незаметно положить ее в напольную вазу с сухими цветами так, чтобы он не заметил? Впрочем, и это непросто. Он хоть и клюнул, но следит за мной во все глаза».

Раскрыв косметичку, она, кроме кассеты, обнаружила маникюрные ножницы и рулон лейкопластыря. «Ну вот, недаром мы с Вадимом вспоминали фильм „Крестный отец“. Там пистолет приклеили лейкопластырем к внутренней стороне крышки унитазного бачка. Я про пластырь и ножницы забыла, а Вадим догадался положить!»

Маша подняла крышку бачка, приклеила кассету лейкопластырем крест-накрест, бесшумно поставила крышку на место и с облегчением вздохнула. Кассета была обернута в полиэтиленовый мешок поверх коробки и от водяных брызг пострадать не могла. Найдут ее скоро, так что пластырь не успеет намокнуть и отклеиться.

Нажав рычаг спуска, чтобы было слышно в кабинете, Маша ополоснула руки, вытерла их куском туалетной бумаги, поправила парик перед зеркалом и вышла из туалета.

– Кофе уже готов, – сообщил Иванов.

На журнальном столе стояли две толстобокие керамические чашки, ваза с фруктами и открытая коробка шоколадных конфет.

– Благодарю вас. – Маша уселась в кресло и отхлебнула жидкий растворимый кофе. – Ну, Вячеслав Борисович, вспомнили?

Самым ярким воспоминанием пионерского детства оказался первый поцелуй в губы с девочкой-одноклассницей в двенадцатилетнем возрасте. Автоматически записывая подробный рассказ об этом знаменательном событии, Маша думала, что пора сматываться. Хозяин кабинета, раззадоренный сладкими воспоминаниями, норовил положить потную лапу на голую коленку корреспондентки.

– О’кей, Вячеслав Борисович. – Дождавшись конца рассказа, Маша откровенно взглянула на часы. – Давайте считать первую часть нашей интересной беседы на этом законченной. У меня к вам предложение – перенести вторую, более серьезную часть на завтрашний вечер или на любое удобное для вас время. Нам придется касаться политики, и лучше это делать с диктофоном. К тому же в половине восьмого я должна встретиться с подругой. Мне неловко заставлять ее ждать. – Маша сокрушенно вздохнула, – Если бы я знала, что мне сегодня так повезет и удастся встретиться с вами, я освободила бы весь вечер, не назначая никаких встреч, и обязательно взяла бы диктофон.

– Не огорчайтесь, Юленька. – Он все-таки положил свою потную лапу ей на коленку. – Я с огромным удовольствием встречусь с вами завтра вечером, часов в восемь. Лучше это сделать в менее формальной обстановке. Где вы живете? Мой шофер подъедет за вами к восьми часам, куда прикажете.

– Спасибо, – нежно улыбнулась она и чуть подвинулась, высвобождая коленку из-под влажной пухлой ладони, – не стоит беспокоить вашего шофера. Я сама подойду к восьми часам сюда, к офису.

– Ну что вы! Какое беспокойство?! – Иванов понял, что для первого раза переборщил, и руку на коленку больше не клал. – Вы все-таки скажите, где именно вы отдыхаете.

– Санаторий «Солнечный берег», – нехотя ответила Маша.

– Вот и хорошо. Вы просто выходите к восьми к проходной, вас будет ждать моя машина. Я с удовольствием приглашу вас поужинать, а потом отвечу на все ваши оставшиеся вопросы.

Маша встала, оправила короткий подол платья, бросила в сумку блокнот и ручку:

– Большое спасибо, Вячеслав Борисович, с нетерпением буду ждать завтрашнего вечера. Всего доброго.

– Подождите, Юленька, давайте я вас подвезу. Где вы встречаетесь с подругой?

– В кафе «Прометей», на набережной.

Кафе «Прометей» считалось одним из самых приличных и тихих мест в городе. Вечерами там никаких дискотек не проводили и почти всегда было пусто из-за высоких цен. Столики под тентами стояли у самой кромки пляжа.

Иванов сел рядом с Машей на заднее сиденье джипа. Маша вжалась в дверь, чтобы он не вздумал опять положить куда-нибудь руку. До кафе было минут двадцать езды. Молчание становилось неловким, напряженным. Иванов не сводил с нее масляных зеленоватых глазок, смотрел так, будто уже мысленно раздевал.

– Вячеслав Борисович, можно курить у вас в машине? – громко спросила Маша, пытаясь нарушить молчание.

– Я сам не курю, но вам, Юленька, можно все! – многозначительно ответил он.

Маша закурила, выпуская дым в открытое окошко.

– Вячеслав Борисович, вы женаты?

– Да, вторым браком. Но сердце мое пока свободно, как говорится.

«Тьфу, придурок!» – выругалась про себя Маша.

– А дети есть у вас?

– Дочь шестнадцати лет, от первого брака. А вы, Юленька, замужем?

– Да! – выпалила Маша и прикусила язык. Следовало доиграть до конца, не огорчать его, зайчика, потерпеть еще минут десять. – У меня сложные отношения с мужем, – добавила она, чуть понизив голос и горестно вздохнув, – знаете, в наше время так тяжело построить семью, особенно если женщина с раннего утра до позднего вечера занята на работе, к тому же постоянные командировки и время отпуска не совпадает. Вот и сейчас я отдыхаю с подругой, а муж в Москве.

– Можно, я задам вам нескромный вопрос? Впрочем, вы еще не в том возрасте, когда этот вопрос неприятен женщине. Сколько вам лет, Юленька?

– Двадцать пять. Два года назад я окончила факультет журналистики Московского университета, год проработала в «Московском комсомольце». А потом появилась наша газета «Кайф». Я люблю все новое, мне нравится начинать сначала.

– А кто спонсирует вашу газету?

– О, у нас много сильных спонсоров, например: банк «Огни Москвы», компания «Проктер энд Гембл», потом... японская компьютерная фирма, я, к сожалению, все время забываю, как она называется. В общем, с этим у нас проблем нет.

Маша уже плела невесть что. Она понятия не имела, кто и как может спонсировать молодежную газету.

Наконец показалась светящаяся вывеска кафе «Прометей». Любезно попрощавшись с Ивановым, Маша выскочила из джипа и облегченно вздохнула. В кафе она уже вошла спокойно, не спеша села за пустой столик, заказала стакан «спрайта» и порцию мороженого. Воду выпила залпом, мороженое лишь ковырнула ложкой, выкурила сигарету, расплатилась и спустилась на пляж.

Было восемь часов вечера, народу на пляже оказалось совсем мало. Маша с наслаждением стянула проституточное лиловое платье и осталась в купальнике-бикини. У лифчика не было бретелек, пластмассовые чашечки торчали далеко вперед, и объем груди явно не соответствовал тоненькой фигурке. Раскрыв пудреницу, она осторожно вытащила сине-лиловые контактные линзы. Снимать парик на глазах запоздалых купальщиков Маша не решилась, натянула сверху большую резиновую шапку и, разбежавшись, с удовольствием прыгнула в воду, отплыла на глубину, нырнула, потом быстро отклеила размокшие накладные ресницы, мерзкие розово-лиловые ногти, и все это медленно отнесло волной, как легкий мусор.

Теплое вечернее море расслабляло, смывало страх и напряжение вместе с чужим, назойливым запахом духов «Фиджи». Накупавшись, Маша с удовольствием прошлась босиком по прохладным камням пляжа, сняла рыжий парик вместе с резиновой шапкой, встряхнула свалявшимися под париком темно-каштановыми волосами, достала из сумки пакет, в котором лежали шорты, майка и китайские тапочки.

Через пятнадцать минут она садилась в черную «Тойоту», которая поджидала ее в тихом переулке неподалеку от кафе.

ГЛАВА 16

Глубокой ночью старый темно-зеленый «микрик» с заляпанным грязью номером и погашенными фарами почти бесшумно подъехал к двухэтажному зданию офиса Областного управления торговли. Из «микрика» выскочили четыре темные фигуры, аккуратным ударом пистолетной рукояти оглушили охранника, дремавшего в будке.

Они знали, как отключается сигнализация в здании, поэтому оглушительная сирена не завыла, когда они открыли дверь. У них была связка ключей от всех дверей в этом здании.

В кабинете коммерческого директора управления жалюзи на окнах были опущены, шторы плотно задернуты. Ночные гости включили свет и, распределившись по четырем частям кабинета, стали обыскивать его, тщательно и быстро. Никаких следов своей молчаливой работы они не оставляли, каждую вещь клали на прежнее место. Заглянули и в индивидуальный сортир, но там искать было негде, каждый уголок на виду.

Через полчаса они закончили свою работу, но один из них все-таки еще раз зашел в сортир справить малую нужду. Застегнув ширинку, он на всякий случай, для очистки совести, поднял крышку бачка.

Через десять минут «микрик» с погашенными фарами тихо отчалил от ворот офиса. Теперь в нем сидел еще и охранник. Он не успел очухаться, рот его был заклеен куском скотча, руки связаны за спиной.

А еще через полчаса появились новые пассажиры – сонный, перепуганный Вячеслав Иванов в вишневой трикотажной пижаме и его телохранитель Николай в тугих белых трусиках, оглушенный, как и охранник офиса, ударом пистолетной рукояти. Рты обоих тоже заклеили, руки связали.

«Микрик» выехал из города и направился к горам. Отодранная от крышки туалетного бачка маленькая кассета от видеокамеры лежала в кармане джинсовой куртки одного из ночных гостей.

Всю долгую тряскую дорогу Вячеслав Борисович жалобно, но достаточно громко и выразительно поскуливал сквозь скотч, чем серьезно раздражал своих попутчиков. Когда «микрик» въехал в маленькое горное село, охранник и телохранитель уже окончательно очухались. А Иванова пришлось вносить в дом чуть ли не на руках – ноги отказали ему, от страха он почти лишился чувств.

Куски скотча со ртов сняли, но рук не развязали.

– Ты плохо спрятал кассету, – с мрачной усмешкой произнес Ахмеджанов, выслушав доклад одного из своих боевиков.

– Аслан! Какую кассету?! Что ты говоришь?

Чеченец сунул в лицо Иванову маленькую кассету от видеокамеры, замотанную в тонкий полиэтиленовый пакет, с куском широкого лейкопластыря, прилипшего к полиэтилену.

– Что это? Я не понимаю!

– Сейчас поймешь. – Носком тяжелого ботинка он легко врезал бывшему комсомольцу в пах. Тот скорчился и опять громко заскулил. – Видеокамеру принесите! – крикнул чеченец кому-то.

Появилась видеокамера. Он развернул кассету, вставил ее в камеру, просмотрел несколько первых кадров и тут же выключил.

Иванова осенило. Он понял, что это за кассета.

– Аслан! Мне же ее подкинули! Девчонка вечером приходила, корреспондентка, она и подкинула!

Заикаясь, путаясь, он стал рассказывать о визите очаровательной Юли Ворониной.

– Как, говоришь, газета называется? «Кайф»? А удостоверение ты ее видел?

– Нет! – в ужасе спохватился Иванов.

– Кто-нибудь из вас видел ее документы? – обратился чеченец к охраннику и телохранителю.

– Я попросил ее предъявить, – стал объяснять охранник, – но тут Иванов вышел и велел ее не задерживать. А мне что? Он велел, я пропустил.

– Значит, никаких документов этой корреспондентки никто из вас не видел. Как она выглядела?

– Шикарная баба, – начал охранник, – лет двадцать пять, волосы рыжие, прямые, короткие, челка до глаз. Глаза синие. Ноги, бедра, грудь – все высшего класса.

– Да! – горячо вмешался Иванов. – Именно такая! Я еще спросил, сколько ей лет, она сказала: двадцать пять.

– Завянь, гнида, – брезгливо бросил чеченец, – тебя не спрашивают.

– Подожди, Аслан, – не унимался Иванов, – она еще сказала, что живет в «Солнечном береге», с подругой.

– В «Солнечном береге»? – Глаза Ахмеджанова тускло сверкнули. – Может, она тебе еще и номер назвала?

– Нет, – сокрушенно покачал головой Иванов, – не назвала.

Чеченец закурил, выпустил дым колечками и, переводя задумчивый взгляд с охранника на телохранителя, спросил:

– Она худая или полная?

– Скорее худая, – подал голос телохранитель, который так и стоял в одних трусах, поеживаясь от ночной прохлады.

– Худая, говоришь? – Еще одно идеально круглое колечко дыма медленно поднялось к потолку и растаяло. – Ладно, проверим.

* * *

– Приставал? – спросил Вадим, когда Маша рассказала подробности визита корреспондентки Юлии Ворониной.

Они стояли, обнявшись, в саду у дома доктора. Перед ними в темноте горел небольшой костерок, в котором корчились, исчезая, лиловое трикотажное платье, рыжий парик и босоножки на тонких высоченных шпильках.

– Салом истек, – кивнула Маша, – руку на коленку положил. Ладошки у него потные и холодные.

– Неврастеник, – определил доктор, – инвалид комсомольско-криминального фронта. У них у всех к сорока годам либо цирроз печени, либо неврастения. Иванов не пьет, не курит. Вероятно, печень у него в порядке. Но неврастению он себе заработал честно.

– Знаешь, – задумчиво сказала Маша, прижавшись лбом к плечу доктора, – у меня сейчас такое чувство, будто мы преступники и сжигаем труп убиенной нами красотки-корреспондентки Юли Ворониной. Такой образ получился, такая героиня! Я успела полюбить ее всей душой. Жаль, не видел меня мой преподаватель сценического мастерства.

Костер догорел. Обнявшись, они ушли в дом.

* * *

С утра Ахмеджанов был мрачен и молчалив. У него даже заныл живот под швом, что в последнее время случалось с ним крайне редко. Угнетала не только мысль о больших деньгах, вложенных в предвыборную кампанию этого слизняка Иванова. Самым оскорбительным было то, что он, Аслан Ахмеджанов, ошибся. Деньги что? Пыль, прах, бумажки. Хотя, конечно, жалко. Главное, он, который не имеет права на ошибку, ошибся. И об этом все узнают.

Дед говорил ему в детстве: «Аслан, никогда не верь трусу. Ты можешь купить труса, но рано или поздно страх побеждает жадность. И ты проиграешь». Бывший комсомолец – трус, настоящий шакал, чуть что – поджимает свой паршивый хвост. Ахмеджанов считал себя умным и хитрым. Он держал труса Иванова именно страхом, а деньгами только подкармливал. Дед говорил: «Не верь шакалу. Не верь даже себе самому, если имеешь дело с шакалом».

Деда давно нет на свете, но, даже мертвый, он опять оказался прав. Но с кем еще иметь дело, кроме шакалов? Кого еще удержишь страхом? Иногда у него появлялось странное чувство, будто весь его прошлый опыт, все его знание жизни – ерунда. Позади нет ничего, кроме крови и смерти. Со смертью он знаком, он ее видел столько раз, он ее делал сам: оружием, голыми руками, мозгом, душой, всем своим существом.

Он и сам умирал, видел смерть совсем близко, в образе молоденькой черноволосой, очень красивой медсестры. Он с развороченным животом истекал кровью, а она стояла рядом, держала его за руку и говорила ласковые слова. Он удивился тогда, что смерть – вовсе не старуха с косой на плечах, а нежная юная красавица с теплыми, мягкими пальцами. Это был предсмертный бред. Девушка была всего лишь медсестрой грозненского госпиталя, но в памяти отпечаталось все именно так.

Никто не верил, что он выживет. Его не хотели вывозить из Грозного, потому что хоронить человека лучше на родине. Но все-таки вывезли. И он выжил. Этот русский доктор с насмешливыми голубыми глазами спас его, вытащил с того света. Такое не забывается.

Но благодарность – сложное чувство. От нее смертельно устаешь. Этот долг не отдашь деньгами, а Ахмеджанов не любил быть должником. К доктору Ревенко он чувствовал одновременно уважение и ненависть. Не мог смотреть в насмешливые голубые глаза, не мог слышать спокойный, низкий голос. Доктор видел его насквозь, до кишок, в прямом смысле этого слова. Однако сейчас Ахмеджанову было не до чувств. Сейчас он хотел проверить факты, расставить все по местам, выяснить, что за рыжая девка приходила к Иванову. Особенно не понравилось ему то, что она якобы живет в санатории «Солнечный берег».

Впрочем, уже сегодня к трем часам дня он выяснил, что никакой Юлии Ворониной из Москвы в «Солнечном береге» нет и не было. И газеты под названием «Кайф» тоже нет. Иванов и его люди не могут так дружно врать, да и фантазии у них не хватило бы. Кто-то сделал серьезный ход, кто-то вступил с ним, Ахмеджановым, в игру.

Еще ночью, допросив Иванова и его людей, он решил усилить наблюдение за домом доктора. Он хотел знать каждый шаг, каждый вздох Ревенко и его девочки. Тот, кто сделал первый ход, тут же делает второй. Иначе какой смысл вступать в игру?

Наружники дежурили посменно. День кончался, а никаких сигналов не поступало.

Наконец он не выдержал и сам позвонил наружнику, который только что сменился:

– Почему молчишь?

– Так нечего сообщать! – весело ответил наружник, который в это время уплетал шашлык в ресторане на набережной. Ахмеджанов слышал в телефоне, как тот жует.

– Что они делали все это время? Давай подробно!

– Подробно? – усмехнулся в трубку наружник. – Пока я за ними наблюдал, два раза кончил. В окошко смотрел, будто эротику по видаку! Только живьем.

– Хватит, – брезгливо поморщился Ахмеджанов, – встречались они с кем-нибудь? Говорили? Звонки были?

– Не-а. – Наружник прижал сотовый телефон к уху плечом и вытер салфеткой шашлычный жир. – Я ж говорю, только трахаются, жрут, один раз на пляж вышли, загорали, купались.

– Между собой о чем говорят?

– Да ни о чем. Он ей про детство рассказывает, про маму с папой, она ему – тоже.

– Ели дома или ходили куда-нибудь?

– Костер в саду развели, картошку пекли.

– Значит, целый день никаких звонков?

– Нет. Все тихо. Ни с кем в контакт не вступали. Ни с единой живой душой. Им никто не нужен, кроме друг друга.

– А не могли они тебя засечь?

– Да они никого вокруг в упор не видят, я ж сказал!

– Ладно, отдыхай. – Ахмеджанов захлопнул крышку телефона.

«И все-таки надо проверить, – подумал он, – проверить надо!»

* * *

Они сидели на маленьком пляже за домом. Вокруг не было ни души. Огромное густо-оранжевое солнце уже коснулось краем спокойного светлого моря. В сумерках, перед темнотой, краски стали четкими и насыщенными. Дневная ослепительная жара плавила очертания предметов, а сейчас глаза отдыхали от яркого света. Можно было даже на солнце смотреть спокойно, не щурясь. Оно все глубже уходило в море, по воде тянулась яркая ровная дорожка. Ближе к берегу она медленно распадалась на длинные оранжевые лоскутья.

– Неужели они и в окно спальни подсматривали? – шепотом спросила Маша.

– Не думаю, – улыбнулся Вадим, – хотя... Знаешь, я уже привык, что постоянно следят, но сегодня как-то уж особенно явно.

– Странное это ощущение, когда за тобой следят. Затылку щекотно, кажется, будто взгляд к тебе прикасается, словно прозрачные щупальца. Фу, пакость какая! – Она поморщилась и тряхнула головой: – Как ты думаешь, это я такая чувствительная или они не особенно прятались?

– Ты просто знала, что должны следить. Поэтому чувствовала. Они работают вполне профессионально.

– А сейчас?

– Тоже. В кустах, за оградой или из окошка соседнего дома. Сейчас нас видят, но не слышат.

– Уже приятно, – вздохнула Маша, – хотя бы не слышат. Как ты думаешь, завтра будет то же самое?

– Вряд ли. У них не хватит людей, чтобы вот так следить несколько дней подряд.

Неподалеку раздались сигналы машины. Длинный гудок, потом два коротких.

– «Газик» мой прибыл, – заметил доктор.

– Почему не позвонили, не предупредили? – тревожно спросила Маша.

– Так я же телефон в доме оставил. Вот, предупреждают. Ну что он разгуделся? – поморщился доктор. – Ладно, пошли.

Они нехотя встали и направились к дому.

– Там не может быть никакой ловушки? – спросила Маша шепотом.

– Вряд ли. Он бы так не гудел, не предупреждал.

К «газику», ожидавшему у ворот, они подошли вместе. Маша вежливо поздоровалась с молодым черноусым шофером. Он приветливо улыбнулся в ответ и сказал доктору по-абхазски:

– Двух раненых привезли.

Доктор повторил эту фразу по-русски для Маши и добавил:

– Не волнуйся, ложись спать.

Прощаясь, Маша поцеловала Вадима и незаметно перекрестила его, когда он садился в «газик».

Оставшись одна, она плотно задернула все шторы и взяла в руки кассету, которая отличалась от десятка других кассет лишь тем, что на торце не было никакой бумажки с надписью. Вытащив из кассетной коробки квадрат бумаги с пустыми разлинованными наклейками, она написала: Э. Рязанов. «Жестокий романс» – первое, что пришло в голову, аккуратно отделила клейкую полоску с надписью, прижала ее к торцу кассеты и поставила коробочку назад, на полку.

Потом она приняла душ, приготовила себе чай, улеглась на диван в гостиной и включила видеомагнитофон – она давно хотела пересмотреть нашумевший боевик Марка Гордона «Скорость».

Когда лихой полицейский Джек Тревен в исполнении Кину Ривса вскочил в заминированный автобус на полном ходу, в двери бесшумно повернулась отмычка и два кавказца вошли в дом.

Маша не успела опомниться, а глаза ей уже завязали черным платком и чья-то грубая рука зажала рот. Отчаянно брыкавшуюся Машу понесли в машину, которая стояла у ворот. Один из кавказцев на секунду вернулся в дом, выключил телевизор и видик, погасил свет, захлопнул дверь.

Маша довольно скоро поняла, что брыкаться и сопротивляться бесполезно.

– Будешь орать, – сообщил ей незнакомый голос с акцентом, – придется заклеивать тебе рот. Будешь хорошей девочкой, не обидим.

– А можно узнать, куда вы меня везете? – решилась спросить Маша.

– В гости, – ответили ей, усмехнувшись.

Машина долго ехала по горной дороге. Маша чувствовала кривые зигзаги и ухабы, но ничего не видела. В босые ноги впивались мелкие острые камушки, которыми был усыпан пол под сиденьем. Машу раздражало, что на ней ничего нет, кроме трусиков и длинной, до колен, белой футболки.

«Хорошо, что они не вытащили меня прямо из душа, – подумала она. – Господи, кончится все это когда-нибудь?!»

– Дайте мне, пожалуйста, сигарету, – попросила она тихо.

Тут же ей в рот сунули бумажную трубочку фильтра. Щелкнула зажигалка. Было странно прикуривать в полной темноте.

Наконец машина остановилась. Машу ввели в какое-то помещение, она почувствовала под ногами гладкий деревянный пол. Повязку сняли с глаз. В лицо ударил ярчайший электрический свет, и на миг Маше показалось, будто она ослепла. Она почувствовала, что на нее в упор глядит несколько пар глаз, и, немного привыкнув к яркому свету, разглядела четыре темных мужских силуэта в глубине комнаты.