Текст книги "Чеченская марионетка, или Продажные твари"

Арсюша стоял и смотрел на море. Часы красовались у него на руке.

– Глебушка, – сказал он тихо, – смотри, там пустой матрас плавает.

Полковник увидел за буйками пустой матрас Матвея. Оглядевшись, он заметил на лежаке знакомую пляжную сумку. Самого Моти нигде не было.

Пока искали спасателей, пока спускали на воду и заводили катер, полковник успел нырнуть раз пять, проплыть под водой у буйков туда и обратно. Вместе с ним в море бросились двое мужчин, загоравших на пляже. Остальные отдыхающие бестолково толпились, отпуская реплики: «Какой ужас!», «Кошмар!», «Надо же!».

Вынырнув в очередной раз, полковник заметил на берегу Лизу рядом с Арсюшей. Они стояли, обнявшись, и ждали, когда он выйдет из воды.

Тело Матвея нашли через четыре часа. Его отнесло течением далеко в сторону, к одному из окраинных пляжей. В поисках принимали активное участие водолазы из Научно-исследовательского института морских млекопитающих, с раннего утра работавшие неподалеку от пляжа санатория.

– Знаете, сколько у нас за лето бывает утопленников? – спросил врач «скорой».

– Знаю, – кивнул полковник, – но погибший отлично плавал.

– Товарищ полковник, вы с ним были знакомы? – услышал Константинов за спиной чей-то голос.

Для того чтобы пройти за ограждение, которым зачем-то оцепили пляж, Глебу пришлось показать свое удостоверение.

– Да, – кивнул он задавшему вопрос младшему лейтенанту милиции, – я был с ним знаком. Его ведь вся область знала, и не только.

– Тонут чаще всего те, кто хорошо плавает, – заметил врач «скорой», – то ногу сведет, то сердечный приступ в воде. Обычное дело, мы уже привыкли. А то заснет человек на матрасе, упадет в воду и тут же захлебывается. Недаром плавать на матрасах за буйки категорически запрещается.

Уходя, Глеб почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он оглянулся. На него смотрел парень лет двадцати двух, в резиновом водолазном костюме – один из наемных водолазов НИИ морских млекопитающих.

* * *

Далеко за полночь Константинов и Белозерская сидели вдвоем на освещенном балконе. Арсюша давно спал в соседнем номере, Глеб курил, глядя в темноту санаторного сада, Лиза сосредоточенно вязала.

– Пошли спать, – тихо сказал Константинов, – поздно уже. Ты испортишь глаза, свет очень слабый.

– Глебушка, – прошептала Лиза, быстро двигая спицами, – неужели нельзя просто послать подразделение спецназа в эти проклятые горы и разгромить их вонючие базы к чертовой матери?

– Надеюсь, скоро можно будет. Только Матвея уже не вернешь.

И тут послышался тихий свист. На этот раз Юраша Лазарев воспроизводил «Траурный марш» Шопена. Константинов не стал отвечать свистом, как-то не хотелось. Он просто спустился вниз.

– Ну, что скажешь, полковник? – усмехнулся Юраша, присаживаясь на скамейку.

– Я бы тебя хотел послушать, полковник, – ответил Глеб безо всякой усмешки.

– А что меня слушать? Из моих людей никто к офису близко не подходил в тот вечер. Я, конечно, и думать не смею, что это ваша работа. Но ты мне все-таки скажи прямым текстом, мол, нет, Юраша, это не наша работа. А то мой герр генерал требует подробного отчета.

– Нет, Юраша, Иванова убрали не мы. Но и ты мне, будь добр, скажи тоже прямым текстом – что это не ваша работа. Ведь мой генерал тоже ждет подробностей.

– Не наша, – покачал головой Лазарев, – а жаль. Тонкая работа, просто отличная! Особенно мне понравилась вся эта путаница с рыжей красоткой и с молодежной газетой «Кайф». Хотел бы я знать, кто с нами и с вами так успешно конкурирует. Ведь и мы, и вы тоже должны были комсомольца тихо арестовать. У вас как, доказательств хватало?

– А у вас?

– А у нас в квартире газ! – засмеялся Юраша. – Слушай, Глебушка, теперь уже все равно, удовлетвори мое здоровое любопытство. Вы ведь знали, кто конкретно из чеченцев оплатил предвыборную кампанию комсомольца?

– Не думаю, что любопытство – здоровое чувство. И вообще, Юраша, о мертвых или хорошо, или ничего. Стоит ли поминать несчастному Иванову его чеченские грехи? Пусть земля ему будет пухом.

– Ладно, Глебушка, Бог с ним, с комсомольцем. А как насчет твоего Матвея? Про его безвременную кончину что скажешь?

– Скажу одно: я уверен, ваши люди не работали сегодня с раннего утра в бригаде наемных водолазов НИИ морских млекопитающих.

– Ты думаешь, он не сам утонул? – удивленно поднял брови Юраша.

– Ты тоже так думаешь.

– Что теперь гадать? Ведь не докажешь уже ничего. Как говорится, концы в воду. Ужас, что творится, – сокрушенно покачал головой Лазарев, – кандидата в губернаторы находят в роще в одной пижаме с пулей в затылке, лучший журналист области тонет в море среди бела дня, на глазах у нескольких десятков отдыхающих, а мы с тобой, два полковника, ну ничего не знаем.

– И не говори, – согласился Константинов, – действительно, ужас.

ГЛАВА 19

К полудню городской рынок превращался в гудящее, орущее, бурлящее, как кипяток, человеческое море. Совсем близко светилось на солнце море, настоящее, спокойное и прохладное. А здесь, на рынке, жара казалась нестерпимой, хотелось вырваться из толкучки и убежать на пляж.

Крепко держа Арсюшу за руку, полковник Константинов шел вдоль бесконечного мясного ряда, где были разложены дымящиеся ломти еще теплой красной говядины, розовой свинины и темно-вишневой баранины. На крюках висели бледные молочные поросята и синеватые кролики с неободранными пушистыми лапками.

– Глебушка, пойдем отсюда, пойдем на пляж! – канючил Арсюша.

– Ты же хотел домашней колбасы, давай уж купим. Обидно полчаса здесь протолкаться и уйти с пустыми руками.

Продавцы громко зазывали всех проходивших мимо и потряхивали тяжелыми кусками мяса над прилавками.

– Я уже не хочу никакой колбасы, – ворчал мальчик, – я лучше вегетарианцем стану.

Полковник нес два тяжелых пакета с фруктами, пот лился градом, тонкая рубашка промокла насквозь.

– Давай хотя бы сала купим, хорошего деревенского сала, розового, с прожилочками, – уговаривал он.

– Мама говорит, сало есть вредно.

– Для мамы вообще все вредно. Ты же у нас не балерина.

– Ну, пожалуйста, Глебушка, пойдем. Я устал.

– Ладно, – сдался Константинов, – обойдемся без сала и колбасы.

Елизавета Максимовна должна была ждать их в небольшом открытом кафе в центре рынка. Пока Глеб с сыном покупали продукты, она отправилась к рядам с колониальными товарами. Надо было купить Арсюше новые плавки, пару маек, а себе – пляжные шлепанцы и шпильки для волос.

Быстро справившись с покупками, Лиза отправилась в кафе. С чашкой кофе и стаканом сока она уселась за пустой столик в углу.

Толпа обтекала кафе с двух сторон. Под широким полосатым тентом было прохладно и спокойно. Лиза успела устать от толчеи вещевых рядов. С удовольствием откинувшись на неудобную спинку пластмассового стула, она отхлебнула ледяной яблочный сок и вдруг услышала, как кто-то зовет ее по имени-отчеству. Она огляделась. К ней, лавируя между столиками, шла ее ученица Маша Кузьмина.

За тот месяц, который Белозерская ее не видела, девочка похудела еще больше и не то чтобы повзрослела, но как-то неуловимо изменилась. Черты стали мягче, женственней, взгляд глубже и серьезней. «Как быстро чужие дети растут», – успела подумать Лиза и тут заметила рядом с Машей высокого седого господина лет сорока – широкие плечи, умные, насмешливые голубые глаза, твердая линия рта. «О Господи! – испугалась Лиза. – Вот оно что. Роман у Машеньки. Роман с человеком, который старше ее раза в два. Такие редко бывают холостяками, и дети есть наверняка. Неужели она с ним здесь познакомилась?»

– Елизавета Максимовна, – Маша отступила на шаг, – это Вадим. Мой... – она запнулась, – мой друг. Вадим, это моя учительница балета Елизавета Максимовна, подруга моей мамы.

«Интересно, что скажут Машины родители? Здесь не просто роман, они оба чуть не светятся, фосфоресцируют изнутри».

– Очень приятно, – сказала она вслух и пожала сухую, сильную руку.

– Машенька, зачем тебе толкаться со мной у прилавков? – спросил Вадим. – Я куплю все сам, а ты посиди здесь с Елизаветой Максимовной, кофейку попей. Я вернусь за тобой минут через двадцать.

Он ушел. Маша взяла себе чашку двойного кофе по-турецки, тут же закурила и возбужденно зашептала:

– Елизавета Максимовна, вы только родителям ничего не говорите.

– Машенька, а они вообще знают, что ты здесь?

– Нет. Я сказала, что еду в Севастополь, к Лене Семеновой. А сюда мы собирались приехать с Саней Шарко, они бы меня с ним не отпустили, пришлось соврать.

– Та-ак, – протянула Елизавета Максимовна, – это замечательно. Никогда не думала, что ты способна соврать маме с папой. Они совершенно правы, что не отпустили бы тебя сюда с Шарко. Тот еще вертихвост. Где он, кстати?

– В Москве.

– То есть?

– Ну, понимаете, ему дали роль на телевидении, а билеты мы уже купили и решили, что я поеду первая, а потом встречу его. Но он не приехал. У него случился приступ аппендицита, его увезли на «скорой». Его мама сказала, когда я дозвонилась в Москву. Она мне даже деньги выслала на обратную дорогу, но тут получить нельзя, переводы не выплачивают.

– Да, я знаю, – кивнула Белозерская, – и ты осталась одна, без денег?

– Я взяла у хозяйки то, что заплатила вперед за комнату, там как раз хватало на билет в плацкартном вагоне, но у меня вытащили из сумки, прямо на вокзале. Тогда я решила доехать до Москвы на товарняках.

– На чем, прости?

– На товарных поездах. Нет, вы не волнуйтесь, у меня все равно ничего не получилось. Я влипла в кошмарную историю, и если бы не Вадим… В общем, долго рассказывать. Как-нибудь потом, в Москве, я вам расскажу.

– Сколько ему лет? – тихо спросила Белозерская.

– Сорок пять.

– Он женат?

– Нет. Он уже десять лет один. Есть взрослый сын, но живет в Канаде.

В этот момент в кафе вошли Глеб и Арсюша.

– Ой, Машка Кузьмина! Машка, привет! – обрадовался Арсюша.

Елизавета Максимовна часто брала его на занятия в училище, он знал всех ее студентов и в гостях у Кузьминых бывал с мамой.

– Глебушка, познакомься, Машка Кузьмина – мамина ученица, жутко талантливая, в футбол классно играет! – сообщил он Константинову.

«Маша Кузьмина, та самая, в которой Тамара Ефимовна увидела нечто общее с рыжей корреспонденткой, – подумал полковник, – значит, она не уехала из города. А глаза у нее действительно карие. Она – Лизина ученица, студентка Щепкинского театрального училища. Из этого вовсе не следует, что она могла загримироваться, напялить рыжий парик, вставить синие контактные линзы и сыграть загадочную корреспондентку. Нет, теоретически, конечно, могла. Однако зачем?»

Константинов машинально пожал тонкие прохладные пальчики, произнес: «Очень приятно!» – и тут же замер: в кафе входил доктор Ревенко. Он шел прямо к ним, к их столику, с двумя тяжелыми пакетами – такими же, как у Константинова. Но из всех, кто сидел и стоял у столика, он видел только одного человека – Машу Кузьмину. Он шел к ней, никого, кроме нее, не замечая.

– Ой, мама, это же тот самый доктор, который мне руку вправлял! – закричал Арсюша.

– Здравствуй, Арсюша, – как бы опомнившись, оторвав глаза от Маши, улыбнулся доктор, – ты уже без повязки? С рукой все нормально?

– Все отлично! Наша санаторная врач сказала, мне повезло, плечо могло распухнуть, я бы даже купаться не сумел, если бы вы сразу не вправили.

– Спасибо вам большое, Вадим... – Лиза растерялась, она успела забыть отчество Машиного «друга».

– Николаевич, – тут же подсказала Маша.

– Спасибо, Вадим Николаевич, вы Арсению не только руку вправили, но и мозги тоже. Он теперь врачей не боится, раньше даже горло еле уговаривали показать, а уж от уколов просто под стол готов был залезть.

– Ничего я не боялся и никуда не залезал, – насупился Арсюша, – тебе, мамочка, лишь бы только меня воспитывать при всяком удобном и неудобном поводе.

– Арсюша у вас молодец, – сказал Ревенко, продолжая улыбаться, – не всякий взрослый держался бы так мужественно.

– Мы не познакомились тогда, на границе, – полковник протянул Ревенко руку, – Константинов Глеб Евгеньевич.

– Ревенко Вадим Николаевич. – Они пожали друг другу руки.

И в этот момент полковник спиной почувствовал чей-то взгляд. Такие взгляды он всегда чувствовал спиной – внимательные, фиксирующие, словно фотообъектив, каждый шаг, каждое движение.

«Хвост»! – мелькнуло у него в голове. – Так я и знал. Надо быстро расходиться».

Оглянувшись, Глеб не заметил никого, похожего на наружника. «Скорее всего, следят за Ревенко. Своего „хвоста“ я бы почувствовал значительно раньше. Интересно, кто идет за доктором на этот раз? Чеченцы или смежники?»

– Константинов? Полковник Константинов? – шепотом произнесла Маша, глядя на Глеба как зачарованная.

– Конечно, полковник! – гордо кивнул Арсюша. – А ты откуда знаешь?

– Да, Машенька, откуда вы знаете, что я полковник? – спросил Глеб с улыбкой.

– Не важно. Потом расскажу, – быстро, возбужденно заговорила Маша, – нам необходимо...

– Нам необходимо с вами поговорить, – тихо перебил ее доктор, – нам срочно надо встретиться с вами, Глеб Евгеньевич.

– Да, Вадим Николаевич, мы непременно поговорим. Но не здесь и не сейчас.

– А давайте вместе пойдем на пляж! – предложил Арсюша. – Машка, ты вообще где живешь? Ты надолго здесь?

Арсюша трудно знакомился со сверстниками, а девятнадцатилетнюю Машу воспринимал почти как ровесницу. Иногда после занятий она самозабвенно гоняла с ним в футбол во дворе училища.

Доктор вытащил из кармана свою визитную карточку и протянул мальчику:

– Вот телефон, ты можешь позвонить Маше в любое время.

Взгляд невидимого «хвоста» сверлил полковнику затылок, как рентгеновский луч. Даже голова заболела.

– Ночью, – произнес он одними губами, чуть наклонившись к Ревенко, – в два часа ночи за первым волнорезом в сторону города, на пляже у вашего дома. За вами следят. Нас не должны видеть вместе.

Он сказал все это очень быстро и очень тихо, но Ревенко прекрасно расслышал и понял каждое слово.

– А мы в «Солнечном береге», – сообщил между тем Арсюша, – номер четыреста тридцать семь, третий корпус, четвертый этаж. Телефона, правда, нет.

– Пожалуй, нам пора, – сказал доктор, беспокойно оглядевшись, – очень приятно было познакомиться.

Как только они скрылись в толпе, Лиза вздохнула:

– Ужас какой! Мало того что у девочки роман с человеком, который...

– Который – что? – тут же встрял Арсюша, переводя любопытные глаза с мамы на Глеба.

Полковник вытащил из кармана несколько купюр и протянул ему:

– Купи, пожалуйста, себе мороженое и сок, а нам с мамой по чашке кофе.

– Я все не донесу, – обиделся Арсюша, – не хотите при мне Машку обсуждать, так и скажите, сплетники несчастные!

– Мы не собираемся обсуждать Машу, – успокоила его Лиза, – просто Глеб устал, нес тяжелые сумки. А я – дама. Поэтому мороженое и кофе лучше купить тебе. Там дают поднос, так что не волнуйся, ты донесешь.

Арсений, надувшись, отошел к прилавку.

– Лиза, почему «ужас»? Ну роман у девочки. Она же совершеннолетняя, рано или поздно с девушками ее возраста такое случается. И хорошо, если случается. Неужели ты не заметила, что у них с этим Ревенко достаточно серьезные отношения? Он глаз с нее не спускает…

– Перестань, Глеб! – поморщилась Лиза. – Они только познакомились, а она уже живет у него. Родители понятия не имеют, где она и с кем. Машина мама – моя близкая приятельница. Маша – единственный поздний ребенок, они дрожат над ней. А она наврала с три короба, сказала, будто отправляется с подругой в Севастополь, а сама собралась сюда с мальчишкой, с первым красавцем курса. Редкостный прохвост.

– Кто?

– Мальчишка. Герой-любовник, – Лиза неприятно усмехнулась, – мне с самого начала не нравилась их дружба.

– Ну, теперь это в любом случае дело прошлое, – пожал плечами Глеб, – где он, первый красавец курса?

– В Москве! Задержался по каким-то своим делам. Маша приехала первая. А у него случился аппендицит. Она осталась здесь одна, у нее вытащили последние деньги, в общем, после всяких приключений она и познакомилась с этим доктором. Глупо, конечно, морализировать, но понимаешь, я Машеньку знаю с пеленок. Все-таки одно дело – мальчик-сокурсник и совсем другое...

Лиза нервничала и сбивалась. Глеб, слушая ее, думал о том, какая странная получается цепочка: Ревенко – чеченец – Иванов – корреспондентка – Маша Кузьмина. Все замыкалось на Маше и докторе. Но есть ли в этом какая-нибудь логика? Глупо думать, будто эта влюбленная парочка, которой дела нет ни до кого, причастна к убийству Иванова!

– Глеб, ты меня слышишь? – обиженно спросила Лиза. – Почему ты молчишь?

– Да, Лизонька, я тебя внимательно слушаю, – виновато встрепенулся он, – я не понимаю, почему ты так нервничаешь. Ревенко – хороший человек...

Тут подошел Арсюша с подносом, и они замолчали.

– Все обсуждаете Машку и ее хахаля? – мрачно поинтересовался он.

– Как ты сказал? – подняла светлые брови Лиза. – Хахаль?

– Ну, любовник, жених – какая разница? – Арсюша деловито принялся за шоколадное мороженое. – Мам, ну будто я не заметил! Что ты на меня так смотришь? У Машки Кузьминой любовь до гроба, а ты мучаешься, не знаешь, сказать тете Наташе и дяде Леве или нет. Я думаю, не стоит тебе лезть в чужие дела. Они начнут за сердце хвататься, тетя Наташа будет рыдать, дядя Лева – грызть валидол и запивать валерьянкой.

– Валидол не грызут, а сосут, – поправил полковник.

Елизавета Максимовна смотрела на сына, подперев ладонью щеку:

– Хорошо. Раз ты такой умный, скажи, тебя не смущает, что этот доктор старше Маши лет на двадцать пять?

– Подумаешь! – пожал плечами Арсюша. – В жизни всякое бывает. А он – классный мужик, Машка с ним не пропадет. И если хочешь знать, с Санькой-красавчиком его не сравнить!

– О Господи! Ты и это знаешь! Ты что, в курсе всех наших институтских романов? Или выборочно?

– Выборочно, – кивнул Арсюша и тщательно облизал ложку, – про Кузьмину я знаю. Про нее интересно. А про других – нет.

– Почему? – удивился Глеб.

– Ну как тебе объяснить? – Арсюша задумался. – Понимаешь, большинство девиц считает, что они – самые красивые. Они только об этом и думают. Вот разговаривает с тобой какая-нибудь фифа, спрашивает тебя о чем-то, а ты чувствуешь, что ей до тебя дела нет. Она в это время как бы собой любуется: «Ах, какая я красивая, ах, какая я обаятельная!» И сразу становится скучно, будто с куклой говоришь. А Машка слушать умеет, и в футбол играет, как парень, и вообще...

– Футбол – это главное, – кивнул полковник, – куда ж нам без футбола? Карточку дашь посмотреть визитную?

– Между прочим, это мне вручили. Мне лично! Доктор – мой знакомый, а не ваш. Это ведь не тебе, Глебушка, он вывих вправлял.

– Вот и покажи. Любопытно взглянуть на первую визитную карточку, которую вручили тебе, как взрослому.

– На, смотри! – великодушно разрешил Арсюша и вытащил карточку из кармана.

* * *

– Видишь, как все просто? – спросила Маша, садясь в машину.

– Этот полковник – муж твоей преподавательницы?

– Муж у нее пианист. Известный.

– Интересно... Ты догадалась, что он полковник, только по фамилии?

– Вадим, ну ведь у него на лбу написано: «Я – военный!» Ты разве не заметил? И потом, ходил мутный слушок по институту, будто у Белозерской давний роман с каким-то полковником, чуть ли не разведчиком. А главное, когда в голове все время вертится сочетание «полковник Константинов» и тебе называют эту фамилию, сомнения отпадают сами собой.

– Значит, он отдыхает здесь с твоей преподавательницей и ее сыном, а отец семейства, пианист...

– В Голландии. Учит тамошних музыкантов. А Арсюша – сын Константинова.

– Почему ты так думаешь? – удивился Вадим.

– Я видела пианиста несколько раз, ходила на его концерты и все гадала: на кого похож этот ребенок? А сейчас поняла на кого. Значит, у них роман не меньше десяти лет. Арсюше ведь десять.

– Не меньше одиннадцати. Ребенка еще вынашивают девять месяцев.

– Бедный пианист, – вздохнула Маша, – Арсюша называет его папочкой, а родного отца – Глебушкой. Но, в общем, я уверена в Константинове. Если у Елизаветы Максимовны с ним роман одиннадцать лет, он не может быть плохим человеком.

– Машенька, я не сомневаюсь, что он замечательный человек. Но арестует меня за милую душу. И будет прав.

– За что? Ты врач, ты обязан спасать жизнь раненым.

– Раненым бандитам, за большие деньги.

– А почему ты должен лечить бандитов бесплатно? Я, между прочим, читала Уголовный кодекс. Там есть статья – о неоказании медицинской помощи. А об оказании помощи статьи нет. В чем тебя обвинят? Что раньше не донес? А кому ты должен был доносить? Этому провокатору капитану Головне, про которого ты рассказывал? Да здесь же вся милиция состоит из таких Головней!

– Машенька, – тихо попросил Вадим, – не надо обвинять весь мир, оправдывая меня.

– Правильно. Тебя не надо оправдывать. Ты ни в чем не виноват. И арестовывать тебя не за что.

– Передачи будешь мне носить? – улыбнулся Вадим.

– Ага, прямо сейчас, приедем и начнем сухари сушить. Только хлеба надо купить подходящего, чтобы не крошился под ножом.

* * *

У Ларисы Величко был закупочный день. На рынок она всегда отправлялась одна, без мужа. Ее Вова дурел от обилия людей и товаров, походив пятнадцать минут вдоль рыночных рядов, жаловался, что голова кружится и в глазах рябит, хныкал как малый ребенок: «Пошли отсюда!»

Лариса любила бродить по рынку, долго, с удовольствием торговалась, закупала на несколько дней овощи, парную свинину, розовое соленое сало, творог, травы и специи. Давно не было нужды таскать продукты с ресторанной кухни. Денег хватало, чтобы все закупить на рынке, самое свежее и качественное.

Обычно она легко носила тяжести, но на этот раз набрала слишком много всякой снеди. В каждой руке несла по три пластиковых мешка, общим весом килограммов тридцать, плечи ломило, к тому же жарища стояла нестерпимая.

Купив упаковку тонкого, как бумага, армянского хлеба, который хорошо разогреть в микроволновой печи, а потом завернуть в него кусок белоснежного домашнего сыра с парой листиков лилового тархуна, Лариса остановилась в раздумье у открытого кафе напротив хлебной лавки. Она размышляла, не посидеть ли минут десять в тени под полосатым тентом, не выпить ли чашку кофе или лучше сразу идти к машине и скорее ехать домой с этими неподъемными сумками, тем более домашних дел впереди очень много.

«Дома я и десяти минут не передохну, – решила Лариса, – начну сумки разбирать, котлеты крутить. Выпью я здесь, пожалуй, кофейку».

За угловым столиком она заметила одинокую белокурую женщину и тут же узнала ее. Ошибиться невозможно: высокая гибкая шея, гладко зачесанные назад и стянутые в пучок на затылке пепельные волосы, большой выпуклый лоб, тонкий, с аристократической горбинкой нос, светлые изогнутые брови над бледно-серыми, почти прозрачными глазами. За угловым столиком пила в одиночестве кофе Елизавета Максимовна Белозерская, бывшая балерина, любовница полковника ГРУ Глеба Евгеньевича Константинова.

Лариса уже шагнула под полосатый тент, на ее раскрасневшемся лице расплылась радостная, простодушная улыбка, но тут она услышала, как кто-то крикнул с противоположной стороны ограждения, где тоже был вход: «Елизавета Максимовна!»

Все еще улыбаясь, Лариса сделала шаг назад. Она видела, как прямо к Белозерской направляется тощая темноволосая девчонка. Возможно, Лариса и не узнала бы ее, но за ней маячила седая голова доктора Ревенко.

Простодушная улыбка бесследно растворилась, лицо Ларисы замерло. Она сделала стойку, как хорошая охотничья собака, и впилась глазами в компанию за столиком. Слов она разобрать не могла из-за шума, но по жестам догадалась, что московская пацанка давно знакома с Белозерской, однако на рынке они встретились случайно, обе рады встрече, но слегка смущены. Она догадалась, что пацанка знакомит Белозерскую с Ревенко.

Ларису толкали, пихали, какая-то толстуха громко выругалась, стукнувшись коленом о Ларисины тяжелые сумки. Застревать здесь не следовало, ее могли заметить из кафе. Но уходить, не доглядев до конца, она не собиралась. Эта случайная встреча, проходившая у нее перед глазами, словно кадры немого кино, стоила того, чтобы отказаться от чашки кофе в тени.

Оглядевшись, Лариса заметила стеклянную витрину хозяйственной лавки и нырнула внутрь. Отсюда отлично просматривалась та часть кафе, где сидели за столиком двое: Белозерская и пацанка. Доктор ушел, вероятно, отовариваться. С улицы Ларису невозможно было заметить, взгляд упирался в блестящее стекло, и глядевший видел только собственное отражение, как в большом зеркале.

Пацанка что-то возбужденно рассказывала Белозерской, та качала пепельной головой. Минут через пятнадцать в кафе вошли Константинов и десятилетний сын Белозерской Арсений. Мальчишка был явно знаком с докторской пассией и обрадовался ей, как родной. А вот Константинов видел пацанку впервые. Белозерская представила их друг другу.

– Женщина, вы долго здесь стоять собираетесь? У нас обед! – услышала Лариса суровый голос продавщицы.

– Да, простите, я сейчас уйду, – пробормотала она, не оборачиваясь, не отрываясь от стекла.

В кафе входил доктор Ревенко, нагруженный пакетами.

– Торчит тут полчаса, ничего не покупает, нашла, где отдыхать, – возмущалась у нее за спиной продавщица.

«Нет, они не знакомы, – отметила про себя Лариса, глядя, как доктор и полковник пожимают друг другу руки, – или знакомы? Впрочем, теперь это уже не важно. Контакт произошел».

– Женщина, ты глухая, что ли? – не унималась продавщица. – Мне тебя как, выпихивать за шиворот или милиционера звать?

В другой ситуации Лариса с удовольствием ответила бы хамке, обложила бы ее крепким мужицким матом. Но сейчас было не до того. Глаза полковника тревожно скользнули по стеклу витрины, потом еще раз, уже внимательней. Надо было уходить, тихо и быстро.

«Теперь я еще и наружник, – усмехнулась про себя Лариса, аккуратно укладывая пакеты в багажник своей „шестерки“. – Константинов заметить меня никак не мог, но взгляд почувствовал, напрягся. Потому и разошлись они так быстро».

Выруливая с платной стоянки, Лариса думала о том, что с намеченными на первую половину дня домашними делами придется погодить. Шеф вряд ли удовлетворится телефонным сообщением, потребует выложить подробности и детали.

«Ну вот, а я губы раскатала, думала, успею борщ сварить, котлеты накрутить. Угораздило же их столкнуться именно сегодня у меня на глазах. Уж я-то знаю, как их обоих обложили со всех сторон, чтобы они не встретились, доктор и полковник, им просто невозможно было встретиться без свидетелей. Наверняка не я одна зафиксировала этот случайный контакт. А потому надо доложить скорее, меня ведь тоже могли засечь, мигом настучат, что я с такой информацией не спешу. Однако я ведь спешу, – она притормозила у светофора, – так спешу, что самой противно».