Текст книги "Легкие шаги безумия"

– Ну и знакомые у вас, Елена Николаевна, – присвистнул майор и распорядился продолжить наблюдение.

Глава 25

Он действительно вел себя как старый знакомый. Глаза его были скрыты затемненными стеклами очков. Лена тоже надела темные очки – день был ярким, солнечным.

– Раньше ваши политические обозреватели любили называть Нью-Йорк городом контрастов, – говорил Майкл, когда они шли по изуродованному Старому Арбату, – но более кричащих контрастов, чем в Москве, я не видел даже в Каире и Бомбее. Удивительно, у вас была такая чудесная, уютная улица, с которой столько связано имен и исторических событий. И что сделали с бедным Арбатом? Это какая-то вульгарная матрешка, прямо издевательство над городом. Слушай, – спохватился он, – а почему твой знакомый все время молчит?

– Вениамин не говорит по-английски.

– Так ты переведи, мне интересно побеседовать с человеком, который разъезжает по Москве в «мерседесе». Ведь он-то точно новый русский?

– Веня, ты новый русский? – спросила Лена.

– Не знаю, – пожал он плечами, – наверное, да. Смотря что подразумевать под этим понятием.

Через несколько минут между Майклом и Волковым завязалась оживленная светская болтовня. Механически переводя с английского на русский и обратно, Лена думала о том, что, глядя на этого милого, неглупого, хорошо воспитанного человека, невозможно представить его в роли злодея, бандита, блатного пахана. И в роли пылкого влюбленного тоже.

– Бизнеса в чистом смысле этого слова у нас пока нет, – говорил Волков. – Он настолько плотно слит с криминалом, что невозможно определить границу, даже приблизительно.

– То есть вы хотите сказать, что у вас нет практической разницы между бизнесменом и гангстером? А как насчет политиков?

– То же самое. Наши капиталы, в том числе и политические, криминальны в своей основе.

– Как вы думаете, это результат большевистского режима или совсем новое, самостоятельное явление? – Майкл даже вытащил на ходу маленький блокнот и ручку из кармана куртки.

– И то и другое. Каждое явление имеет свои корни. То, что сейчас происходит, не взялось из воздуха. Я не знаю, какой режим лучше, большевистский или криминальный.

– А вам не кажется, что это родственные понятия? – прищурился Майкл. – Многие большевики были бандитами. И к власти они пришли на плечах люмпенов и уголовников.

– Мой дед был комиссаром, большевиком, – улыбнулся Волков, – а я занимаюсь большим бизнесом. Все в жизни относительно и взаимосвязано… Ты замерзла? У тебя ледяные руки. Мне хочется обнять тебя и согреть.

Лена механически переводила и нечаянно перевела последние две фразы. Брови Майкла недоуменно поползли вверх.

– Что, прости? – не понял профессор.

Оказывается, Волков держал ее за руку, крепко и нежно, чуть поглаживая ладонь кончиками пальцев. О, она так была занята синхронным переводом, что не чувствовала…

– О, «Макдоналдс»! – радостно воскликнул Майкл. – Я слышал, что их много в Москве, но вижу впервые. Я бы не отказался перекусить.

– Он что, проголодался? – тихо спросил Волков.

– Да, – кивнула Лена, – и я, честно говоря, тоже.

– Но в этой столовке мы не будем обедать. – Волков презрительно кивнул на «Макдоналдс». – Скажи ему, что мы отправляемся в закрытый клуб, где он увидит настоящих новых русских, во всей красе.

Они вернулись к машине, и через десять минут перед ними открылись чугунные ворота, отделявшие двор старинного дворянского особняка от улицы Герцена и от всего остального мира. Только одна буква К, увитая затейливыми вензелями, одиноко и многозначительно красовалась на каменном столбе у ворот.

– Какое интересное место, – тараторил Майкл, пока широкоплечий гладкий молодой человек в строгом костюме снимал с него куртку-пуховик, – это настоящий закрытый клуб? А что означает буква К? Наверное, здесь все очень дорого? Эй, подождите, еще шарф! – Он кинулся вслед за молодым человеком, который унес куда-то его светлый пуховик.

– Счастье мое, – прошептал Волков, снимая с Лены кожаную куртку и быстро припадая губами к ее уху, – радость моя… У меня сегодня прямой эфир на ОРТ, я должен к восьми подъехать в Останкино. Это недолго, всего час. Я отвезу вас с американцем домой после обеда, а потом, из Останкина, приеду за тобой. Есть квартира неподалеку отсюда… Я не могу без тебя. Мы теряем золотое время, пока твой муж в командировке.

«Откуда он знает, что Сережи нет в Москве? Впрочем, удивляться нечему… Но я ему об этом не говорила. Или говорила? В любом случае он переигрывает, – подумала Лена, – или так вошел в роль, что уже не может из нее выйти…»

– Нет, Веня, сегодня не получится. Это неудобно. Майкл – мой гость, к тому же…

«Надо сказать ему, что мы уезжаем сегодня ночью. Нельзя, чтобы он поймал меня на вранье. Нельзя исчезнуть потихоньку… И вообще, сколько я еще сумею водить его за нос?.. Я могу сказать, что мы летим в Сибирь. Сибирь большая, главное, не упоминать о Тобольске. А может, он уже знает?» Все это быстро неслось у Лены в голове, пока лощеный официант усаживал их за круглый, покрытый розовой скатертью и уставленный серебряными приборами стол.

– Я не вижу никаких новых русских, – заметил Майкл, оглядывая маленький ресторанный зал.

Действительно, в зале было пусто. Работал телевизор, рояль в углу поблескивал лаковыми белыми боками. На розовых стенах висели современные абстрактные картины в тяжелых старинных рамах.

– Они появятся позже, – пообещал Волков.

Официант зажег свечи на столе, расстелил у Лены на коленях розовую льняную салфетку, раздал огромные, переплетенные дорогой кожей карты вин и меню.

– О, все переведено на английский, – обрадовался Майкл, – полно вегетарианской еды. И цены в долларах. Я надеюсь, здесь принимают кредитные карточки? Я с удовольствием угощу обедом вас обоих.

– Скажи ему, что здесь угощаю я, – попросил Волков, когда Лена перевела, – он может сделать заказ сам. Официанты говорят по-английски.

– Опять ты всех кормишь, как тогда, в Тобольске, – тихо произнесла Лена.

– А ты помнишь Тобольск? – спросил он, пристально глядя ей в глаза.

– Смутно. Все-таки столько лет прошло…

Они разговаривали вполголоса, пользуясь тем, что Майкл не отрываясь смотрел в экран телевизора, где отплясывали под гармонь деревенские старики и старушки.

– Как ты жила эти годы? Милиционер – твой первый муж?

– Третий. Но первые два не в счет.

– А полковник – в счет?

– Так же, как твоя жена, – пожала плечами Лена, – знаешь, у меня ни разу в жизни не было романа с женатым человеком. Мне всегда казалось, что крутить роман с женатым мужиком – это хуже, чем воровать. И сейчас мне страшно… Позавчера кто-то бросил взрывчатку в пакет, который висел на Лизиной коляске. Мы чудом остались живы. Устройство сработало на несколько минут раньше. А вчера ночью кто-то пытался открыть дверь моей квартиры. Майкл слышал скрежет в замочной скважине. А потом сосед, который вышел в это время с собакой, увидел высокую женщину в темном пальто. Она ждала лифта на нашем этаже около двух часов ночи.

– Может, это связано с работой твоего мужа? – спросил он еле слышно, жадно отхлебнул минеральной воды и, поставив стакан на стол, нечаянно скинул вилку. – Как он вообще решился оставить тебя одну? Я бы на его месте… Как он мог уехать в такой ситуации?

– В какой ситуации? Все началось, когда его уже не было в Москве.

– Ты рассказала ему по телефону о том, что произошло?

– Нет. Я не хотела его пугать напрасно. Он, хоть и полковник милиции, вряд ли сможет посадить нас с Лизой в бронированный бункер. Если это связано с его работой, то его возвращение только усилит опасность. Он начнет активно искать преступников, они, в свою очередь, тоже не станут бездействовать… Знаешь, Веня, очень страшно, когда взрывается коляска, в которой через минуту мог оказаться твой ребенок. Я не собираюсь ничего выяснять. Я просто не хочу пережить такое еще раз, я не могу жить в постоянном напряжении и страхе. – Она взглянула ему в глаза. – Ты уверен, что твоя жена ничего не знает?

– С тобой и с твоим ребенком ничего больше не случится, – сказал он твердо и прикоснулся горячими пальцами к ее руке, – тебе не надо бояться.

– Откуда ты знаешь? – горько усмехнулась Лена.

– Просто знаю, и все. Поверь мне на слово, это не повторится.

Явился официант. Майкл оторвал глаза от телевизора и уставился на серебряные лотки, обложенные льдом и щедро наполненные черной и красной икрой, семгой, огромными тигровыми креветками и прочей снедью.

– Я не знаю, едят ли вегетарианцы икру, – произнес Волков с обаятельной улыбкой.

Лена перевела.

– Нет, вегетарианцы не едят икру, но я не в силах отказаться, – признался Майкл, – я никогда не видел ее в таком количестве. Это просто фантастика!

«Взрыв коляски для него не был новостью. Но он и не пытался изображать удивление и ужас, он даже не пытается скрыть, что ему многое известно, – думала Лена, намазывая паюсной икрой поджаренный ломтик ржаного хлеба. – Я нарочно подкинула ему тему тобольских воспоминаний. Он не зацепился, а мог бы. Зачем все это – закрытый клуб, горы икры, чудовищно дорогой коньяк?»

И вдруг она поймала себя на том, что врет не столько Волкову, сколько себе самой. Ольга права, великий и могучий суперпродюсер влюбился на старости лет. И дело даже не в икре и коньяке, не в придыханиях и признаниях. Дело в том ощущении, которое нельзя сформулировать…

«Зачем мне это? Я не понимаю, что с этим делать, как себя вести. Я бы справилась с логической задачкой, но что мне делать с влюбленным Волковым? Вероятно, он отвечает за свои слова. Пока я изображаю, будто готова на все, я в безопасности. И Лиза тоже. А если он поймет, что мне его любовь как кость в горле? Он ведь может и сам меня убить. Он может. Если я скажу, что сегодня ночью мы с Майклом улетаем в Сибирь, он обязательно спросит, в какой город. Я назову Тюмень, и это будет правдой. Однако, если дело всего лишь в его ревнивой и предусмотрительной жене, то надо ли мне ходить в Тобольске по старым адресам?»

– Лена! Почему ты не переводишь? – услышала она голос Майкла. – Мы же без тебя как глухонемые!

– Простите, все так вкусно, – виновато улыбнулась она.

– Я пытаюсь спросить Вениамина, каким конкретно бизнесом он занимается, – стал объяснять Майкл.

Лена подключилась к разговору, переводила, смеялась, подшучивала над своими собеседниками. Но расслабиться ей не удалось. В голове постоянно стучал один безнадежный вопрос: «Господи, что мне делать?»

Сочетание водки, коньяка, джин-тоника и ликера «Белиус» оказалось для Майкла слишком сильным, даже при обильной еде.

– По-моему, твой профессор сейчас свалится со стула, – тихо заметил Волков, когда официант принес кофе. – Я заеду за тобой часам к десяти, после передачи. Твой профессор проспит до утра, он даже не заметит, что ты не ночевала дома. А заметит, так ведь не скажет твоему мужу.

– Это невозможно, – покачала головой Лена, – сегодня ночью мы улетаем в Тюмень. Самолет в час тридцать. В одиннадцать за нами должен заехать мой сослуживец и отвезти в аэропорт. А сейчас уже без пятнадцати шесть.

– Вы улетаете в Тюмень?

Его лицо застыло, окаменело. В глазах мелькнуло какое-то странное, затравленное выражение.

«Ну вот и все, – испуганно подумала Лена, – я никуда не улечу. Я, возможно, даже не доеду до дома. А Майкл? Господи, какая я дура! Влюблен… потерял голову… Это я потеряла голову! Достаточно того, что рассказал Гоша, чтобы не верить ни единому слову суперпродюсера, суперинтригана Вениамина Волкова. Только этого достаточно. А я знаю значительно больше, и все равно поверила. А что, собственно, я о нем знаю? Он ведет со мной какую-то сложную, хитрую игру. У него, вероятно, были веские причины, чтобы не убирать меня сразу… Теперь все».

– И сколько дней я тебя не увижу? – Его голос звучал как сквозь вату.

– Десять, – эхом отозвалась она.

– Это страшно много, – выражение затравленности сменилось тяжелой, мрачной тоской.

Стараясь не смотреть ему в глаза, Лена вытянула сигарету из пачки. Он щелкнул зажигалкой, она заметила, как дрожит язычок пламени в его руке.

– Собственно, ради поездки в Сибирь Майкл и прилетел в Россию, – сказала она как можно спокойней. – Он изучает русскую историю, попросил меня помочь, поработать с ним в качестве консультанта-переводчика. Это двести долларов в день, очень приличные деньги.

– Я десять дней тебя не увижу, – тихо произнес он. – Ты едешь только из-за денег?

– А из-за чего же еще?

– Я могу дать тебе, сколько нужно.

– Веня, я привыкла зарабатывать деньги, а не брать просто так.

– Но у мужа ты бы взяла просто так?

– С мужем у нас общие деньги. У тебя ведь с твоей женой тоже. И давай оставим эту тему.

– Но я не хочу, чтобы ты улетала.

– Веня, ты не маленький мальчик. Десять дней пробегут очень быстро, ты оглянуться не успеешь, я вернусь. В конце концов, дело не только в деньгах. Я обещала Майклу, ты ведь понимаешь, что обещания надо выполнять.

– Да, – кивнул он, – я понимаю.

«Откуда в нем эта беспомощность, потерянность? Эти умоляющие интонации… Господи, даже слезы стоят в глазах! – думала Лена, глядя на его бледное лицо, на дрожащие руки. – Он столько всего прошел, он перешагивал через трупы, а сидит сейчас передо мной, как маленький мальчик, которого впервые оставляют в детском саду на пятидневку. Или он гениальный актер, или я круглая идиотка… Я ничего в нем не понимаю. Когда я с ним, мне кажется, я вообще ничего не понимаю в людях».

– А с кем останется твоя Лиза? – спросил он, закуривая и немного успокаиваясь.

– С няней. У нас очень хорошая няня.

– Вы будете только в Тюмени или поедете еще куда-нибудь?

– Пока не знаю. Майкла интересуют сибирские деревни. А что?

– Я бы мог вырваться в Тюмень дня на два… У вас уже заказана гостиница? Ты знаешь, где вы будете жить?

– Веня, у меня там не будет и минутки свободной. Я еду работать. Веня, ну ты же не маленький.

– Ты не хочешь, чтобы я прилетел туда?

– Я позвоню тебе. А сейчас отвези нас, пожалуйста, домой. Майкла надо уложить в постель. Он спит. К тому же я не успела собраться.

Профессор тихо посапывал, раскинувшись в кресле. Волков взял в ладони Ленину руку и стал осторожно целовать каждый палец.

– Ты ускользаешь, – шептал он, – ты не веришь мне, я тоже никому не верю, кроме тебя. Ты не представляешь, как я тебя люблю. Тебя так никто никогда не любил, я раньше думал, что так не бывает, а когда увидел тебя… через четырнадцать лет… за это время было столько грязи, крови, дерьма… и раньше… и сейчас. Я умру без тебя…

Он говорил словно в бреду. Краем глаза Лена заметила, как официант высунул голову из-за двери и тут же скрылся. Никого, кроме сладко сопящего Майкла, в ресторанном зале не было. Обещанные американскому профессору новые русские в тот вечер так и не пришли в закрытый клуб «К».

Глава 26

Павел Севастьянов по кличке Сева, двадцатидвухлетний боевик ясеневской группировки, впервые в жизни сидел в КПЗ. Ему определили в забитой до предела камере место у параши. Вонь и духота не давали уснуть. К этому прибавилась чесотка.

Лежа ночью на нарах, глядя в гнилую темноту камеры, Павел чесался до крови и думал о том, что лучше бы его взяли сразу, вместе со всеми, а не через несколько дней.

Он был единственным, кому удалось уйти, осесть на дно после разборки с дроздовской командой в «Витязе». Он сам удивился, что ушел так легко, и поверил, дурак, будто и дальше ему повезет. Но заложили свои же. Только свои знали, что он мог прятаться у Наташкиной бабки, в старой заброшенной деревне Коптево под Тулой. Только свои. Сами менты не то что бабку, и Наташку не вычислили бы. Никто про их дружбу-любовь не знал, даже родители.

А теперь выходит, что лучше бы его взяли сразу, со всеми. Кто-то шлепнул-таки певца Азарова, уцелевшего при разборке. И по всем раскладам получалось, что именно он, Пашка Севастьянов, первый подозреваемый. Азарова шлепнули утром, а Пашку взяли поздно вечером. Он вполне мог смотаться в Москву из села Коптева и вернуться обратно. И мотив у него был, и время. А что бабка Наташкина слепая-глухая честно сказала, что никуда Пашка не уезжал в тот день, наоборот, крышу чинил, так это не в счет. Никто его, кроме бабки, на крыше не видел. А она ведь слепая, глухая, ей девяносто лет. Она перепутать может и день, и час, и самого Пашку. Не в счет такой свидетель. Единственный свидетель – не в счет.

В тесной камере, под храп, стоны и сонные бормотания соседей, Пашка-Сева думал о том, что менты с удовольствием скинут на него убийство Азарова. И нет у него ни малейшего шанса отмазаться. А это вышак…

Уснуть Севастьянову удалось только на рассвете. Это был дурной, нездоровый сон. Зудела кожа, расчесанная до крови, снились кошмары, вставало из тухлой темноты смеющееся гладкое лицо Азарова, даже песенка звучала в ушах про неверную любовь.

– Уйди! – орал Пашка во сне. – Я тебя не мочил! Уйди!

В камере был подъем, нарастала волна привычных звуков: кашель, кряхтение, унылые матюги просыпающихся соседей. Кто-то мочился у параши, и брызги летели прямо на Пашку. Лязгнуло железо, загремели миски с утренней баландой. Пашка тер кулаками слипшиеся, мутные глаза, тряс головой, чтобы скинуть с себя остатки кошмарного, тяжелого забытья.

– Севастьянов! На допрос! – услышал он сквозь звон в ушах и камерный шум.

Его ввели в пустую камеру. За столом сидел опер Сичкин. Пашка удивился и обрадовался. Он думал, допрашивать будет следователь, старый козел с колючими ледяными глазками, безжалостный, въедливый, к тому же некурящий. А этот опер – совсем другое дело. Он по сравнению со следователем просто отец родной.

– Чайку бы, – промямлил Пашка, затравленно озираясь по сторонам, – и это, покурить дайте!

Сичкин вызвал дежурного, чаю принесли горячего, сладкого и крепкого. Пашка зажмурился от удовольствия. А добрый опер выложил перед ним еще и два бутерброда, с колбасой и с сыром. Потом сигареты протянул.

– Здорово ты влип, Паша, – вздохнул опер, закуривая, – очень здорово влип. Но это ты и без меня знаешь.

– Я не убивал, – ковыряя отбитый уголок стола и не глядя оперу в глаза, произнес Севастьянов, – когда был тот базар с дроздовскими, я палил как все. Это правда. А певца я не убивал.

– Ты, Паша, человек грамотный. Ты понимаешь, что единственный твой шанс не получить вышака – это если мы найдем настоящего убийцу. Понимаешь?

Севастьянов кивнул, жадно докурил сигарету до фильтра и тут же вытянул следующую:

– Так кому охота корячиться, если вот он я, готовенький? Вам, что ли? Вы-то вообще свою работу закончили.

– Если б закончили, я бы с тобой разговаривать не стал. Ты, Паша, подумай хорошо и пойми, что от этого нашего разговора многое для тебя зависит. Ты мне поможешь, а значит – самому себе. Выбора у тебя нет. Твои «братки» дорогие тебя уже сдали и еще сдадут, поэтому давай поговорим с тобой совсем откровенно.

– Так я ж все сказал. И следователю, и вам…

– Сколько у тебя классов, Паша? – прищурив хитрый глаз, спросил Сичкин.

– Десять.

– Правильно, десять. Плюс два курса Института инженеров транспорта, в котором ты недоучился. Не потому, что не тянул, а просто пожадничал. Захотелось тебе легких денег. Захотелось быть не хуже других… Ладно, я проповеди тебе читать не собираюсь. Я это к тому говорю, что два курса все-таки есть. А еще армия. Ты ведь неплохо служил, и часть у тебя была отличная, без дедовщины. Получается четырнадцать лет. Четырнадцать лет своей сознательной жизни плюс еще раннее дошкольное детство был ты, Паша Севастьянов, нормальным парнем. Мама у тебя хорошая интеллигентная женщина. И говорить ты умеешь на человеческом языке, а не только матом и по фене. К бригаде ты прибился совсем недавно, всего-то полгода. Не успел ни денег настоящих отведать, ни красивой жизни, а уже светит тебе вышак. Но подставили тебя, лопуха, не твои «братки». Им это по фигу. Подставили тебя совсем другие люди, серьезные и очень солидные. И я хочу их, этих людей, вычислить. А ты мне поможешь. Ты должен вспомнить, Паша, как в твоей бригаде родилась замечательная идея устроить разборку на дроздовском юбилее. Кто конкретно навел на ресторан «Витязь»?

– Ну, так это я помню, – обрадовался Севастьянов, – мы трое, Лопата, Коготь и я, были в казино «Европа», на Войковской. Там Лопата знакомую бабу встретил. У них с Лопатой был долгий разговор, я вообще-то не прислушивался. Но понял так, что она и навела. Лопата потом и говорит, мол, завтра пойдем дроздовских крошить. Есть повод подходящий. Хватит тянуть, мол, заел совсем Дрозд, влезает с ногами на нашу территорию.

– Ты раньше эту бабу встречал где-нибудь?

– Вроде нет. Не помню.

– Как она выглядит?

– Ну, шикарная женщина, лет сорок, может, меньше. Высокая, волосы… вроде светлые, но не блондинка.

– Глаза?

– Ну я ж не присматривался. Просто запомнил, что красивая, шикарная, классный прикид, все как надо.

– Азаров не упоминался в том разговоре? – тихо спросил Сичкин.

Паша задумался, опять стал ковырять ногтем уголок стола.

– Не помню я, – он грустно покачал головой, – врать не хочу, не помню.

– Хорошо, – кивнул опер, – давай так попробуем. То, что на сцене в «Витязе» пел Азаров, было новостью для вас или вы знали об этом заранее? Лопата знал об этом, как тебе кажется?

– Лопата точно знал, – кивнул Паша, – вроде как баба та насчет Азарова лично Лопату просила, чтоб это… ну, мы, мол, свои проблемы с Дроздом решим, а заодно и Азарова, в куче…

– То есть она его заказала? Так получается?

– Ну, вроде того… Я потом слышал, как Лопата с Когтем слегка побазарили, когда мы из казино уходили. Коготь говорит, мол, пусть она и платит, как за нормальное заказное. А Лопата посмеялся и сказал, что, мол, тебе пули жалко? Я тогда еще подумал, наверное, эта баба Лопате-то и заплатила либо пообещала. А ему делиться не в кайф. Но Коготь быстро заткнулся. Он Лопату знает, уж кому-кому, а ему-то точно пули не жалко. И на перо поставит, глазом не моргнет. Он потому так долго в главарях держится.

Прежде чем вытащить конверт с фотографиями, Мишаня допил залпом свой остывший чай, закурил и только потом разложил перед Пашей веером несколько цветных снимков с женскими лицами.

Паша с первого взгляда узнал знакомую молодого авторитета Лиханова Андрея Игоревича, главаря небольшой, но крепкой ясеневской группировки, известного под кличкой Лопата. Из шести снимков он выбрал два. На обоих была заснята в разных ракурсах Регина Валентиновна Градская.

* * *

Он не сорвался в прямом эфире. Он был обаятелен, остроумен, уверен в себе. Никакой нервозности, прямо-таки воплощение здоровья и спокойствия. Регине даже показалось, что сквозь экран телевизора она чувствует тонкий, едва уловимый запах, которым пропитался пиджак ее мужа, запах чужих духов.

Она знала, что он отменил на сегодня все, что мог отменить. Он взял из гаража опять все тот же старый черный «мерседес» и выехал из дома в одиннадцать утра, не сказав ни слова. Целый день ему звонили, кто-то важный и нужный разыскивал.

Она не знала, что сказать, впервые за годы, прожитые вместе, она не могла ответить, где ее муж. Конечно, она врала что-то, придумывала более или менее серьезные отговорки – в зависимости от важности отмененной или сорванной встречи. Она автоматически прикрывала его. Вернее, не его, а их дело, которое не терпело ни дня, ни часа отсрочки. Какие-то вопросы Регина могла решить сама, и она решала. Но многое, очень многое без Волкова не решалось. Он нужен был сам, собственной персоной – не так Регине, как концерну. А важнее концерна не было ничего на свете.

Она ни разу не набрала номер его сотового телефона. Но те, кто разыскивал его дома, говорили ей, что сотовый не отвечает. Она раньше времени отпустила домой горничную, которая косилась на нее с любопытством, вылизывая огромную квартиру и краем уха прислушиваясь к Регининому телефонному вранью.

Передача давно кончилась, был десятый час, шли вечерние новости по ОРТ. И тут Регина заметила, что все время теребит в руках черную кожаную перчатку, ту, которую нашла в «мерседесе». Вот откуда этот запах, такой знакомый и чужой.

Регина отлично разбиралась в духах. Духи, которыми пользуется женщина, могут многое рассказать о ней, значительно больше, чем она сама того хочет. Теплые, холодные, сладкие, горьковатые, на разной коже они пахнут по-разному, могут быть приторно-навязчивыми, бесстыдными, а могут создать ауру загадочности и недоступности. Духи говорят о том, какой хочет казаться женщина, какой она себя видит, насколько сильно себя любит, комплексует ли по поводу своей внешности или уверена в том, что неотразима.

Регина, если бы захотела, могла бы написать фундаментальный труд под названием «Психология запахов». Но все недосуг было.

Теперь она знала, что всю оставшуюся жизнь будет чувствовать отвращение к легким и нежным духам «Мисс Диор». Теплый, ненавязчивый запах с оттенком теплого сандалового дерева… Так пахла перчатка, которую она теребила в руках. Этот запах витал в салоне черного «мерседеса». В нем не было ничего зазывного и наглого. Сегодня, когда вернется ее муж – если он вернется, от его пиджака будет исходить именно этот мягкий, ненавязчивый аромат.

– Что значит «если вернется»? – произнесла она вслух громко и внятно. – Куда он денется? Он, конечно, свихнулся, но не до такой же степени!

Она оказалась права – как всегда. В половине одиннадцатого вечера он вернулся. Небрежно чмокнул ее в подставленную для поцелуя щеку, и, отказавшись от ужина, он прошел к себе в кабинет. От пиджака, который он не глядя скинул по дороге на кресло в гостиной, действительно пахло духами «Мисс Диор».

Подождав минут десять, она осторожно приоткрыла дверь кабинета. Он лежал на диване, в брюках и расстегнутой рубашке. Лежал и смотрел в потолок.

– Устал? – спросила она, подходя и присаживаясь рядом с ним на диван.

– Да, немного, – ответил он, не глядя на нее.

– Знаешь, было много звонков, я наврала с три короба. – Она стала рассказывать о звонках, делах, о проблемах, которые решила за него и без него.

Он отвечал односложно: «Да, нет, правильно, надо подумать…» И продолжал глядеть в потолок.

– Да, я смотрела твой прямой эфир. Все прошло отлично. Ты сейчас действительно в очень хорошей форме. Как ты думаешь, с чем это связано?

– А почему это должно быть с чем-то связано? – спросил он спокойно. – Я что, все еще безнадежно болен и мне требуется постоянное медицинское вмешательство, чтобы быть в хорошей форме?

– Нет, Венечка, ты здоров, – она весело рассмеялась и потрепала его по колючей щеке, – ты вообще у меня молодец. В последнее время нам так много приходилось работать, ты и дня не мог прожить без сеанса. Я ведь тоже сильно выматываюсь, когда мы так работаем. Поэтому я очень рада, что сейчас могу расслабиться и не волноваться за тебя.

– Да, Регина. Ты можешь расслабиться и не волноваться. Вся эта возня со скандалом в «Витязе» закончилась. Я теперь в полном порядке. Знаешь, я, пожалуй, выпью чаю.

Он резко встал с дивана и отправился на кухню.

– Да, я забыла тебе сказать, – она включила электрический чайник и поставила на стол две чашки, – кто-то потерял перчатку в салоне «мерседеса». Наверное, надо вернуть. Она лежит на журнальном столике в гостиной, черная, кожаная, маленького размера. Ты помнишь, кого ты подвозил вчера?

– Да, – кивнул он, – я помню. Я верну перчатку.

– У Полянской очень тонкие руки, – сказала она.

Он вскинул на нее свои светлые, почти прозрачные глаза и, помолчав минуту, тихо произнес:

– Регина, если хоть один волос упадет с головы этой женщины, я убью тебя.

– Ого! – весело рассмеялась она в ответ. – Даже так?

– Я тебя предупредил. – Он встал из-за стола, достал с полки пачку с пакетиками чая «Липтон», не спеша распечатал и, опустив в обе чашки по пакетику, залил кипятком.

Регина внимательно наблюдала за его руками. Они не дрожали, были уверенными и спокойными. Она поймала себя на том, что ей хочется, чтобы рука его дрогнула и кипяток из чайника попал на кожу, чтобы он вскрикнул от боли.

– Веня, Веня, – она покачала головой, – неужели ты веришь, что эта добропорядочная ментовская жена действительно разделяет твои нежные чувства? Она просто боится тебя. Могу поспорить на что угодно, у вас еще не было ничего. И не будет. Она морочит тебе голову и не собирается изменять своему полковнику. Поверь мне, я сейчас говорю не как твоя жена, а как психиатр с двадцатипятилетним опытом работы, как твой партнер и друг.

Он сидел, молча уставившись в свою чашку.

– Ты молчишь потому, что тебе нечего возразить. Ты понимаешь, что я права. Тебе не пришлось пережить первую юношескую любовь. Мы с тобой знаем почему. И теперь, в сорок, ты спохватился, ты решил, что жизнь проходит, а настоящего чувства нет. Сейчас тебе кажется, что мир перевернулся. Ты встретил женщину, к которой когда-то, четырнадцать лет назад, тебя тянуло со страшной силой. Это был не твой голод, не болезнь, а здоровое мужское чувство. Полянская не изменилась за эти годы. Она молода и хороша собой. Да, Веня, я признаю, что Полянская – очень красивая женщина. В ней есть то, чего нет во мне и в бесчисленных стандартных кралях, которые работают в нашем бизнесе. В ней есть порода и благородство. Тебе сейчас кажется, что всю жизнь тебя окружали говорящие куклы и только от этой женщины исходит живое тепло. Заметь, я говорю об этом спокойно. Я слишком люблю тебя, чтобы ревновать. Я не устраиваю сцен, не поливаю ее грязью. Я не против вашего романа. В конце концов, идеально верных мужей не бывает. Но партнеры должны хранить друг другу монашескую верность. Иначе страдает дело. И романа не будет, Веня. Полянская тебя не любит. Она врет тебе.

Голос Регины становился все глубже, она не отрываясь смотрела на мужа. Ее разумный монолог плавно переходил в сеанс мощного гипноза.

– Полянская врет тебе, ты ей не нужен. Она смеется над тобой. Ты успокоишься и поймешь, что есть только я, ни одна другая женщина для тебя не существует. Только мне ты можешь верить, больше никому. Она чужая тебе, она твой враг. Есть только мой голос, это мост над бездной, это лунная светящаяся дорога, по которой ты идешь, спокойно и уверенно. Только со мной ты можешь не бояться…

Он уже закрыл глаза. Он уже медленно покачивался в ритме ее плавной речи. Она успела подумать, что надо осторожно пересадить его на пол, иначе, выходя из транса, он может свалиться со стула. Она сделала шаг к нему, и тут громко зазвонил телефон.

Веня вздрогнул, открыл глаза и резко выкрикнул:

– Прекрати! Я не просил тебя!

Это был Регинин сотовый, который лежал на телевизоре. Взяв трубку и сказав: «Я слушаю», она вышла из кухни.

Оставшись один, он сделал несколько жадных глотков чаю и закурил.

– Веня, у тебя есть наличные, долларов четыреста? – спросила Регина, появившись в дверях через минуту. – Мне надо срочно встретиться с информатором, шестьсот у меня есть, я должна дать ему тысячу. А банк закрыт, ночь уже.