Текст книги "Легкие шаги безумия"

Глава 28

Катя Колосова, секретарша главного редактора журнала «Смарт», не успела снять пальто, когда в приемной резко зазвонил городской телефон.

– Кого черт несет в такую рань? – проворчала Катя, поднимая трубку.

– Hello! – мяукнула трубка по-английски высоким женским голосом. – Это журнал «Смарт»?

– Да, – ответила по-английски Катя, – это приемная главного редактора. Чем я могу вам помочь?

– Я звоню из Нью-Йорка, – быстро заговорила трубка, – ваша сотрудница, миссис Полянская, сопровождает моего мужа в качестве переводчика. Я знаю, что он остановился в Москве у нее дома, и не могу их найти. Там никто не подходит уже второй день. Вы знаете, я так волнуюсь… Мой муж – пожилой человек.

– Не волнуйтесь, мэм. Все в порядке. Они уже улетели в Тюмень.

– О да, конечно! А я могу там с ними как-нибудь связаться? Миссис Полянская назвала вам отель, который она забронировала?

– К сожалению, нет. Но ведь они недолго пробудут в Тюмени, насколько я знаю, у них большая программа – Тобольск, Ханты-Мансийск. Если миссис Полянская позвонит, я могу попросить, чтобы…

– Нет, спасибо, не стоит. Я теперь спокойна. Мой муж и так говорит, что я старая психопатка. Еще раз большое спасибо. Всего доброго, – послышались гудки отбоя.

– Ох, елки! – спохватилась Катя, кладя трубку. – Ленка же просила никому не говорить, куда она полетела со своим профессором! Но это все-таки звонок из Нью-Йорка…

У профессорской жены был мяукающий, тянущий гласные акцент. Именно так говорят жители Нью-Йорка, точнее, жительницы, еще точнее – пожилые дамы с университетским образованием, населяющие богатые кварталы Бруклина. Катя отлично знала этот особый дамско-нью-йоркский говорок. Ей часто приходилось общаться именно с такими дамами, и по телефону, и в Москве, и в Нью-Йорке, куда ее брал с собой главный редактор.

На секунду у нее мелькнула мысль, что звонок-то был обычный, не междугородный. Просто он прозвучал слишком резко в утренней тишине пустой редакции. Но она тут же с раздражением отбросила эту мысль. Впереди был длинный, суетный рабочий день…

* * *

«Так я и знала, – подумала Регина, – так я и знала. Тюмень – Тобольск – Ханты… Ну что ж, теперь у меня полностью развязаны руки. Она ведь там без ребенка. Она при американском старикане, но без ребенка. А никаких принципов относительно стариков у Слепого нет. Однако время, время… Пока я свяжусь со Слепым, пока он долетит…»

От одной только мысли о том, чем сейчас может заниматься Полянская в Тюмени и в Тобольске, у Регины неприятно вспотели ладони. А если представить, что кто-то ей там поможет… Мало ли какие найдутся доброхоты из областного МВД или ФСБ? Нет, ей надо хоть как-то помешать, сейчас, сию минуту. Слепой, конечно, сделает свою работу, но до этого пройдет минимум три дня. А может, и больше. Каждый следующий шаг этой женщины сейчас может оказаться последним – для концерна, а значит, для Регины.

Подумав всего несколько секунд, она набрала на своем сотовом телефоне восьмерку, код Тюмени, а потом еще несколько цифр. У нее была отличная память на телефонные номера, особенно на те, которые не стоило держать в записных книжках – даже голыми, без имен и фамилий.

– Да они просто в морду плюнут тебе, все трое, – сказал следователь прокуратуры Владимир Андреевич Трофимов, глядя на Мишаню с жалостью, – ты бы догрипповал спокойно, Сичкин, начальства бы дождался. Ну посмотри, что ты мне здесь накрутил! И суицид приплел, и пожар с несчастным случаем, и коляски у тебя детские взрываются… Сыплется все, Миша, все сып-лет-ся, – повторил он громко и внятно, по слогам, прихлопывая каждый слог ладонью к столу, словно вбивая невидимые гвозди.

– Значит, при очной ставке присутствовать не хотите? – мрачно спросил Мишаня.

– Что значит не хочу? Оснований не вижу. Дело готово к судопроизводству, понимаешь ты или нет? Севастьянов тебе сейчас что угодно напридумывает, хоть маму родную, хоть поэта Пушкина приплетет, лишь бы дело ушло на доследование.

– Он Азарова не убивал, – жестко произнес Мишаня.

– Ну здравствуйте, – развел руками следователь, – алиби нет, мотив налицо… Он же отморозок, Миша, участие Севастьянова в перестрелке, надеюсь, доказывать заново не надо?

– В перестрелке участвовал, – кивнул Сичкин, – а Азарова не убивал.

– Упрямый ты мужик, Миша, – вздохнул следователь, – ну подумай сам, сколько непризнанных гениев ошивается вокруг продюсера Волкова и сколько среди них психов? Да мало ли как его обозвал обиженный псих? Хоть убийцей, хоть вампиром, хоть чертом лысым! Вот будут они с Градской всех потом мочить! Такое вот у них обостренное чувство собственного достоинства! И вообще, Миша, ты хоть понимаешь, на кого замахнулся? – продолжал следователь возбужденным шепотом. – Ты слышал, чтобы кто-нибудь из этих не то что в обвиняемые, в подозреваемые хоть раз попадал? Это в советские времена некоторые из них успели по хорошей «ходке» сделать за валютные дела. А сейчас, Миша, у нас демократия и свободный рынок. Я понимаю, по каждому из них вышак рыдает, по каждому – и по Градской твоей распрекрасной, и по Волкову. Но ни хрена ты не докажешь, Миша. Не успеешь. И здесь я тебе не товарищ. У меня двое детей и внук вчера родился.

– Поздравляю, Владимир Андреевич. С внуком поздравляю.

Сами по себе показания подследственного Павла Севастьянова, даже зафиксированные протоколом и магнитофонной записью, не стоили ничего. Они могли приобрести реальный вес и смысл лишь в том случае, если Лопата и Коготь подтвердят не только факт своей встречи с Региной Валентиновной Градской, но и добросовестно изложат суть своего разговора с этой дамой.

Идея устроить очную ставку самому Мишане сперва показалась абсурдной. Но других идей не было, и он стал тщательно обдумывать эту – единственную. Довольно скоро он пришел к выводу, что шанс вытянуть показания из «братков» есть – слабый, туманный, но шанс.

По опыту Мишаня знал, что «братки»-отморозки, как правило, натуры впечатлительные и истеричные. Особенно когда попарятся много дней в душных вонючих камерах СИЗО. На истерику Мишаня и надеялся. Перед очной ставкой он решил вызвать на допрос по отдельности Лопату и Когтя. Каждому он расскажет душещипательную историю о том, что умная и богатая дама Регина Валентиновна заложила их, бедных, продала с потрохами, заявила, что, мол, да, действительно, встретила она как-то в казино на Войковской двух злодеев. Но по простоте душевной не догадалась честная женщина, что перед ней злодеи.

Регина Валентиновна по наивности своей думала, будто беседует с отличными ребятами. И беседа была – так, о светских пустячных новостях, например, о том, что намечается шикарный юбилей в подмосковном ресторане, и петь на нем будет не кто-нибудь, а молодой талантливый певец Юрочка Азаров. Вот такие, мол, новости, ребята, сказала она им. А погода нынче стоит хорошая, скоро весна, птички по утрам поют… Она же не знала, наивная добрая женщина, что имеет дело со свирепыми и коварными бандитами, которые только и ждут, чтобы всех вокруг перестрелять. Она и предположить не могла, как они, кровавые злодеи, воспользуются ее невинным легкомыслием.

Для Лопаты у Сичкина был припасен и отдельный сюрприз. При обыске на квартире у Лопаты была изъята солидная сумма в долларах, валявшаяся просто так, в зеркальном баре. И Мишаня огорчит Лопату, скажет ему как бы между прочим, что «зеленые» эти, всего пять тысяч триста, по мнению экспертов, являются фальшивыми. И спросит, откуда, мол, друг дорогой, у тебя эти мерзкие бумажки? Кто же тебя, сердечного, так жестоко обманул?

В общем, надежда на удачу была совсем слабенькой. Истерику, конечно, Лопата закатит, и Коготь тоже. Но расколются они насчет Градской вряд ли. Оба жить хотят.

Глава 29

Саша устроил настоящую экскурсию по старой части города. Он говорил без умолку. Он рассказал, как был здесь когда-то татарский город Чинги-Тура, как в шестнадцатом веке воевали с ханом Кучумом казаки великого Ермака, отвоевывали для России сибирские реки Иртыш, Тобол и Туру, как в 1584-м утонул Ермак в Иртыше, а в 1586-м храбрый воевода по фамилии Суков основал на реке Туре город Тюмень…

Майкл не мог нарадоваться, все повторял:

– Как же нам повезло с этим Сашей!

И Лена была полностью согласна. С Сашей им действительно повезло.

– Ты случайно не знаешь, где находится Малая Пролетарская улица? – спросила Лена, когда он в половине восьмого вечера доставил их назад в гостиницу.

– Случайно знаю, – улыбнулся Саша. – А что?

– Знакомых надо навестить.

– Хороших?

– Замечательных, – кивнула Лена, – очень старых и добрых знакомых.

– Так позвонить можно, пусть встретят тебя, если старые и добрые. В районе Малой и Большой Пролетарских почти везде есть телефоны.

– В восемьдесят третьем еще не было.

– Да, действительно. Значит, ты своих тюменских знакомых не видела с восемьдесят третьего?

– Ну, мы потом еще какое-то время переписывались, – Лена пожала плечами, – слушай, а почему тебе так интересно?

– А я вообще любопытный. По натуре, – рассмеялся Саша. – Давай-ка я тебя уж отвезу на Малую Пролетарскую. Это будет быстрее, чем объяснять.

– Спасибо, конечно. Но ведь тебя, наверное, семья ждет.

– А семья моя сейчас гостит у тещи, в Тобольске, – сообщил Саша, глядя на Лену сквозь очки своими ясными, честными, светло-карими глазами.

– Слушай, у тебя близорукость или дальнозоркость? – спросила она тихо.

– Один глаз минус три, другой – минус два. А что?

– Ничего. Обычно очки или увеличивают, или уменьшают глаз. А у тебя как будто простые стекла. Можно подумать, ты их для красоты носишь. Ладно, поздно уже. Мне надо сегодня обязательно навестить знакомых на Малой Пролетарской.

– Поехали, – кивнул Саша, – доставлю тебя туда и обратно.

– Даже так, шеф? И сколько возьмешь?

– Чашку чая или кофе, – широко улыбнулся он, – а если серьезно, что ж еще с тебя взять, если твой профессор мне и так сто баксов в день платит? Я ж не живоглот какой-нибудь.

Лена проводила Майкла в номер. Саша ждал ее в машине у гостиницы. До Малой Пролетарской улицы они доехали за двадцать минут.

Дом номер пятнадцать оказался единственным одноэтажным деревянным среди панельных хрущоб. Он ютился в глубине двора и был огорожен невысоким забором. Такие деревенские дома посреди города для Сибири не редкость. В начале восьмидесятых их было больше. Сейчас осталось совсем мало.

В окошке уютно горел свет. Калитка оказалась открытой. Лена поднялась на скрипучее, но крепкое крыльцо. Звонка не было. Она постучала.

Послышалось быстрое шарканье, дверь распахнулась. На пороге стояла высокая сухощавая старуха в белом ситцевом платке на голове.

– Здравствуйте, – обратилась к ней Лена, – скажите, пожалуйста, Слепаки здесь живут?

– Живут, – кивнула старуха, – проходите.

Лена удивилась – прежде чем открыть дверь, старуха не спросила «кто там?». И сейчас ничего не спрашивает, впускает в дом незнакомого человека.

– Вы Раиса Даниловна? – Лена нерешительно шагнула в темные, застеленные чистыми половичками сени.

В доме пахло свежевымытым деревянным полом, вареной картошкой и лекарствами.

– Я сестра ее, – сказала старуха, – ты ботинки-то сними, я полы мыла. Пройди в залу. Рая! – позвала она негромко. – Здесь девушка к тебе.

Лена послушно расшнуровала свои высокие ботинки и, осторожно ступая по влажным половикам ногами в тонких колготках, вошла в приоткрытую дверь.

То, что старуха торжественно именовала «залой», представляло собой небольшую, идеально убранную комнату, увешанную старинными фотографиями в резных рамах. Между двумя окнами был красный угол, в котором теплилась лампадка под темным ликом Казанской Божьей Матери.

Посредине, под широким оранжевым абажуром с бахромой, стоял круглый стол, совершенно пустой, покрытый белоснежной вышитой скатертью. За столом сидела старуха в таком же белом платке, с таким же сухим резким лицом, как у той, что открыла дверь.

– Здравствуйте. Вы Раиса Даниловна? – Лена остановилась в нерешительности.

– Я Раиса Даниловна, – кивнула старуха, – что стоишь? Проходи, садись.

Лена села за стол, напротив хозяйки.

– Моя фамилия Полянская. Я из Москвы, – начала она, чувствуя на себе тяжелый взгляд выцветших голубоватых глаз старухи. – Тринадцать лет назад я прислала вам журнал со стихотворением вашего сына Василия. Вы, наверное, не помните?

– Помню. – Старуха продолжала смотреть все так же тяжело и пристально.

– А как дела у Василия? – спросила Лена и улыбнулась.

Больше всего ей хотелось сейчас встать и уйти. Ей было не по себе под этим тяжелым, пронизывающим насквозь взглядом.

– У тебя дело к нему или просто любопытствуешь? – В выцветших глазах мелькнула странная усмешка.

– Я… Понимаете, я журналистка. Я пишу статью о том, как сложилась судьба поэтов-самоучек, стихи которых когда-то печатались в нашем журнале, – сказала Лена первое, что пришло в голову.

– Это Василий-то поэт? – Старуха рассмеялась тихим скрипучим смехом, но глаза ее остались серьезными.

– Да, – кивнула Лена, – он писал интересные стихи.

– Рая! – послышался голос из-за стены. – Картошка стынет!

– Поужинаешь с нами? – спросила хозяйка.

– Спасибо…

Лена растерялась. Никак нельзя сказать, что ее приходу рады. Но приглашают ужинать. Ей столько приходилось общаться с людьми – с сотнями людей, самых разных. Но ни с кем еще она не чувствовала себя так странно и неловко, как с этой незнакомой старухой. Казалось, она видит все насквозь своими выцветшими холодными глазами и знает, что про статью Лена наврала.

Послышалось шарканье, в комнату вошла та, что назвалась сестрой. Молча поставив на стол большую эмалированную миску, накрытую льняным полотенцем, она удалилась и через минуту вернулась с тарелками и вилками. Она накрывала на стол молча, ни на кого не глядя. Кроме картошки, были соленые огурцы, хлеб и квашеная капуста.

– Что не ешь? – спросила Раиса Даниловна. – Не бойся. Поешь сначала, потом я тебе все расскажу, что нужно.

– Спасибо, – улыбнулась Лена и стала разминать вилкой дымящуюся картофелину.

– Огурчика возьми, домашнего засола, – подала голос сестра.

– Простите, как вас зовут? – обратилась к ней Лена.

– Зоя Даниловна, – представилась та и улыбнулась.

Улыбка у нее была живая и теплая. Лене стало хоть немного спокойней. Огурцы действительно оказались очень вкусными, квашеная капуста с клюквой весело хрустела на зубах. Через несколько минут Лене стало совсем спокойно, даже уютно, хотя Раиса Даниловна не спускала с нее своих странных глаз.

Потом пили чай с привкусом мяты и лимонника, и только после второй кружки Раиса Даниловна произнесла:

– Ты убийцу ищешь. Я знала, рано или поздно кто-то станет его искать, настоящего-то убийцу. И не милиция с прокуратурой, а кто-то вроде тебя. Только ты должна знать. Был всего один человек, который хотел доказать, что муж мой покойный, царствие ему небесное, – старуха трижды перекрестилась на красный угол, – что Никита мой неповинен. Был всего один человек, и его убили. Он сам из Тобольска был, в милиции работал. Тоже царствие небесное, – она опять трижды перекрестилась.

– Старший лейтенант Захаров, – тихо сказала Лена.

– Правильно, – кивнула старуха, – Захаров. Целая группа работала, там были и из Тобольска, и из Хантов, и наши, тюменские, всего человек десять. Никиту моего взяли, когда он у ларька пытался продать какие-то побрякушки. Он их в кармане ватника своего нашел. На бутылку не хватало, вот и пошел продавать. Тут его и взяли. А он-то как раз летом в Тобольск ездил к шурину, там шабашка подвернулась. Последнее-то убийство было в Тобольске.

– В июне восемьдесят второго? – спросила Лена.

– Да, в июне, перед самой Троицей.

– Скажите, Раиса Даниловна, кроме побрякушек и того, что ваш муж в июне находился в Тобольске, какие еще были улики?

– Кровь совпала.

– Группа крови? – уточнила Лена. – Группа крови вашего мужа была такой же, как у убийцы?

– Да. И еще – свитер у нас нашли за печкой. Чужой свитер, светлый такой. И на нем пятна кровавые, застиранные, но не совсем. Сказали, вышло у них по экспертизе, будто это кровь девочки убитой. А в свитер был нож завернут, небольшой такой, с пластмассовой ручкой. Сказали, это орудие убийства.

– Раиса Даниловна, – Лена почувствовала неприятный холодок в животе, – я понимаю, прошло много лет. Но вы случайно не помните, как выглядел тот свитер?

– Шерсть светлая, но не отбеленная. Ворот такой, резиночкой, обычный. И узор простой, вроде ромбиков.

– Связан вручную или на машине?

– Вручную. Такие свитера когда-то хакаски, которые из Абакана приезжают, на рынке продавали. И на нашем, и в Тобольске.

– Кто из чужих, незнакомых людей бывал у вас в доме незадолго до того, как арестовали вашего мужа? – спросила Лена, почти не надеясь на удачу.

– Женщина приходила, деньги принесла. Сказала, от Комитета советских женщин, помощь матерям заключенных к Новому году. Пятьдесят рублей. Квитанцию дала, чтобы я расписалась.

– Вы точно это помните? Ведь столько лет прошло? – удивилась Лена.

– Я потому запомнила, что никогда такого не было. Я об комитете и слыхом не слыхивала, что есть такой. И у соседки, у Варвары Строговой спрашивала, у нее Андрюшка тоже сидел тогда. Но к ней нет, никто не приходил, денег не давал. Я думала, одной мне такое счастье выпало – пятьдесят рублей по тем временам было много. Мы с Никитой впроголодь жили, он все пропивал. Я еще в церкву пошла, этому самому комитету свечку поставила, и Васе посылку справила к Новому году на те деньги. А женщина была запоминающаяся, очень страхолюдная.

– То есть как страхолюдная? Некрасивая?

– Мало сказать, некрасивая. Я еще подумала, это ж надо с таким-то лицом родиться, бабе-то. Одно слово, урод, а не женщина. Но культурная, вежливая, одета хорошо. И квитанция настоящая, с печатью.

– Вы рассказывали следователю о ней?

– А то? Все подробно рассказала! А мне тогда сказали, мол, ты ври, Даниловна, да не завирайся. Мы, мол, тебе сочувствуем – мало, что сын единственный сидит, так теперь муж… Но будешь врать – и сама сядешь. В общем, не поверил никто. Только вот Захаров потом пришел один вечерком и стал про ту женщину подробно спрашивать. Все записал. А толку? Через неделю он к себе в Тобольск уехал, там его и зарезали. Вот ведь матери горе! Хороший был человек…

– Простите, Раиса Даниловна, ваш муж сильно пил? Он состоял на учете в наркологическом диспансере?

– И в наркологическом, и в психдиспансере. Везде стоял. Он, не тем помянут будет, как выпивал, зверел, бывало. И с похмелья всегда злой ходил.

У Лены голова шла кругом. Она забыла про время. Только тогда, когда Раиса Даниловна рассказала все, что могла рассказать, Лена взглянула на часы. Без четверти одиннадцать! Саша наверняка уехал. Придется ей одной добираться до гостиницы.

– Раз уж ты здесь, помоги-ка мне, – обратилась к ней Зоя Даниловна, – на кровать надо переложить Раю. Обычно я сама, но раз ты здесь…

– Да, конечно. – Лена встала.

– Вот справа возьми, так, под коленки… Рая, ты за шею-то обними ее. Вот так. И меня другой рукой. Ну, поднимаем!

Даже вдвоем переносить человека с парализованными ногами со стула на кровать было очень тяжело.

– Как же вы одна справляетесь? – тихо спросила Лена Зою Даниловну, когда та пошла проводить ее в сени.

– Привыкла уже, – пожала плечами старуха, – сейчас-то лучше. Хоть руки у нее работают.

– Давно это?

– Одиннадцать лет. Как узнала она, что приговор приведен в исполнение, что нет больше Никиты, так и хлопнулась на пол. Больше не вставала.

– Скажите, Зоя Даниловна, откуда она могла узнать, зачем я пришла?

– Она всем одно и то же говорит. Кто приходит – из собеса ли, из поликлиники, с почты, со сберкассы – так она уставится своими глазищами и через два слова спрашивает, ты, мол, убийцу настоящего ищешь? Некоторые пугаются, особенно если девочки молодые. Врач-то говорит, мания у ней. Тихое помешательство. Ан видишь, выходит, дождалась она. Ты ведь и вправду убийцу ищешь? Сама-то небось из милиции?

– Нет, – покачала головой Лена, – не из милиции. Я действительно журналистка.

– Да уж понятно, – старуха поджала губы, – не хочешь, не говори. Пытать не стану.

Лена уже зашнуровала ботинки, надела куртку.

– Зоя Даниловна, а где Василий? – спросила она. – Как у него дела?

– Да, видать, неплохо. – Старуха заговорила совсем тихо, приблизила к Лене жесткое сухое лицо. – Деньги высылает регулярно, хорошие деньги. На то и живем. И на продукты хватает, и на лекарства. Сам-то в последний раз появился года два назад. Одет был хорошо, возмужал, здоровый стал как бык – не узнать! Ничего про себя не рассказывал. Переночевал ночь, матери кресло на колесиках привез, складное, легонькое такое. Вот как тепло станет, буду ее опять на улицу вывозить. Еще шаль привез пуховую, два платья теплых, а мне пальто – богатое такое, с меховым воротником. Мне и носить-то его жаль, висит пока. И денег оставил много. Ежели вдруг появится Вася-то, говорить ему про тебя?

– Ему можно, – кивнула Лена, – но больше, пожалуйста, никому.

– Да уж, понятное дело, – старуха многозначительно поджала сухие губы, – болтать мы с Раей не станем. Да и не с кем нам, разве что, Бог даст, Вася приедет… У меня-то своих детей нет. Один он у нас с Раей, один на двоих сынок. А твои-то живы родители?

– Нет, – покачала головой Лена.

– Сирота, значит?

– У меня муж, дочке два годика.

– С кем же дочку-то оставила?

– С соседкой. У нас соседка хорошая, очень мне помогает.

– Ты сама как дите, худенькая, и личико тоненькое. Лет сколько тебе?

– Тридцать шесть.

– Это ж надо, – покачала головой Зоя Даниловна, – ни за что бы не дала. На вид девочка совсем. Не страшно тебе убийцу-то искать?

– Страшно, – улыбнулась Лена, – очень страшно. Но если не найду, будет еще страшней.

«А я действительно ищу убийцу? – спросила себя Лена, выходя из калитки в заснеженный двор. – Да, ищу. И мне действительно очень страшно».

Фонари не горели. Улица была пуста. Лена огляделась, надеясь все-таки увидеть Сашину машину. Она даже не помнила, в какую сторону идти. Она уже хотела было вернуться в дом и спросить Зою Даниловну, как лучше добраться до старого центра, ходят ли автобусы, но тут услышала тихий автомобильный сигнал. Вспыхнули и погасли фары. Сашин «москвичок» ждал ее, примостившись в узком проходе между хрущобами. Лена обрадовалась ему как родному.

* * *

– Она была у матери Слепака.

– У кого?!

– У матери Василия Слепака. Просидела там три часа.

– А потом?

– Потом я отвез ее в гостиницу.

– О чем говорили по дороге?

– Она спрашивала, не знаю ли я случайно, где находится психдиспансер, обслуживающий район Малой Пролетарской. Я обещал завтра рано утром подбросить ее туда.

– Ты спросил – зачем?

– А как же! Она мне все с чистыми глазами объяснила. Сказала, что недавно переводила для своего журнала статью какого-то американского психолога о серийных убийцах. Очень заинтересовалась этой темой. Хочет сама написать что-нибудь. А у нас, мол, в Тюменской области, в начале восьмидесятых был какой-то серийный псих, убивавший девочек. Вот она и решила совместить полезное с полезным, поднабрать здесь фактурки для будущей статьи.

– Да, очень ты меня удивил… Очень. А как насчет «хвостов»?

– Вроде нет. Но все еще впереди, если она будет продолжать в том же духе. У нас любопытных не любят.

– Сам-то что думаешь?

– Рано пока думать. Вы там через свои каналы посмотрите все, что есть, не только по Слепаку, но и по отцу его. А я по своим каналам поработаю. На всякий случай.

– Слепак-старший был тем самым маньяком, который в свое время фигурировал под именем Тихий. Расстреляли его одиннадцать лет назад.

– Ну, память у вас!

– Не жалуюсь. Но в архив схожу. На всякий случай. У тебя пока все?

– Вроде да.

– Вроде или точно?

– Понимаете, мать Слепака перенесла инсульт одиннадцать лет назад. У нее ноги парализованы и с головой не в порядке. Там, правда, еще тетка есть, сестра матери. Но из нее клещами слова не вытянешь. Говорят, тоже не в себе старуха. Я вот думаю: о чем же ваша мадам с двумя сумасшедшими бабками три часа беседовала? Где и когда она с ними успела так близко познакомиться? Откуда адрес узнала? Вообще, интересная она женщина…

– Да, интересней, чем я ожидал.

– Так, может, мне раскрыться?

– Думаю, она тебя сама раскроет. Или уже раскрыла.

– И чего теперь?

– Продолжай вести ее. Глаз не спускай.

– Так раскрываться или нет?

– Это уж как карта ляжет. В случае чего можешь от меня привет передать. Докладывай все подробно, каждый день.

Майор Иевлев нажал кнопку отбоя и уставился в стену кабинета. Такого поворота он никак не ожидал. Накануне отлета Полянской он связался с тюменской ФСБ и попросил понаблюдать за журналисткой с американцем только так, на всякий случай, только потому, что был человеком добросовестным, предусмотрительным и не хотел брать грех на душу, если вдруг, вопреки его расчетам, что-нибудь случится с легкомысленной женой полковника МВД.

Но Елена Николаевна оказалась вовсе не такой легкомысленной. Оказалось, что дело тут не только в любви и ревности. Все значительно серьезней. Судя по тому, что доложил тюменский «наружник», Полянская решила заняться в Тюмени частным расследованием. Возможно, это каким-то боком связано с Волковым и Градской… Очень даже возможно. А любовь и ревность – только камуфляж, игра в поддавки. Интересно, кто из них троих главный игрок? Градская, Волков или Полянская? Или они играют на равных?

На сегодняшний день ему было известно, что Вениамин Волков родился и вырос в городе Тобольске. Там же родилась его жена, Регина Градская. И там же в июне 1982 года побывала Полянская вместе со своей подругой Ольгой Синицыной и ее братом Дмитрием, тем самым, который повесился недавно… А ведь Полянская рассказывала ему о Синицыне. Она ведь ненавязчиво предлагала некую свою версию взрыва коляски, но тогда казалось, что все это чушь собачья, что она фантазирует, притягивает за уши разные события, не имеющие друг к другу ни малейшего отношения.

Получилось как в том анекдоте. Она ему кивала-кивала, а он не понял. Вероятно, кто-то еще ее не понял. Вот и решила она заняться частным расследованием.

– Надо лететь, – задумчиво сказал себе Иевлев, – обязательно надо посмотреть дело Слепака-старшего.

Он решил вылететь в Тюмень завтра вечером. От предчувствия большого дела и большой удачи у него чесались руки.