Текст книги "Легкие шаги безумия"

Глава 31

– Ну идиот! Придурок! – Это были самые мягкие выражения из тех, которыми щедро пересыпал свою речь маленький, пухлый, лысый, как коленка, человечек.

Он лежал в одних трусах на топчане, застеленном белой простыней. Крепкая грудастая красотка в кокетливом халатике нежно и сильно разминала его волосатые ляжки.

– Ну я же, это, в натуре, думал, «дурь» там или «чума», – бубнил, глядя в пол, здоровенный детина.

Он стоял босиком на толстом ковре массажного кабинета. Из-под коротковатых широких штанин выглядывали татуировки на ногах: «Они устали».

– Он думал! – Маленький, лысый резко сел на топчане. – Я тебе велел думать? Отвечай! Тебе что было сказано?

– Повести их немножко, – детина вжал голову в плечи, даже ростом стал ниже, – и «жука» поставить.

– Правильно, – кивнул лысый, – повести. А ты что натворил? Ты зачем полез шмонать номера?

– Ну так… Я ж как лучше хотел, в натуре… Слышь, Кудряш, может, это, короче, подкинуть взад ту тюльку?

– О господи! – Лысый выразительно закатил глаза к потолку. – Тюльку! Это называется тальк. Тальк. И на банке написано, большими красивыми буквами.

– Так ведь не по-нашему. И мало ли, что написано. Не станут же писать «чума» или «дурь». Я увидел белый порошок, ну решил, это самое, проверить надо, в натуре.

– Слушай, Клятва, ты вправду такой идиот? Или дуру мне здесь гонишь? – вздохнул Кудряш.

Детина по кличке Клятва не знал, как ответить на этот вопрос. Он искренне не понимал, в чем провинился. Вещи в гостиничных номерах важного американского старикана и его переводчицы сами просились, чтобы их прошмонали. Сумки были открыты нараспашку, и он, Клятва, аккуратно сложил все на место. Если уж он зашел в номера, чтобы «жука» поставить, так почему бы заодно не протрясти вещички? И жестянку с белым порошком не заныкал по-тихому, а принес Кудряшу, в руки отдал. Откуда ж ему было знать, что там какая-то фигня, присыпка для подмышек?

– Ладно, – махнул рукой Кудряш, – иди, не отсвечивай. Можешь отдыхать сегодня.

Он со вздохом улегся на топчан, и молчаливая красотка массажистка опять принялась за дело.

– Вот, Нинок, с кем приходится работать, – пожаловался Кудряш, – таких ведь даже не научишь ничему. Новое поколение, мать их… И зона уже не та, тоже не учит, только портит неокрепший молодняк. Тупеют они нынче, в зоне-то. Тупеют и развращаются. Там ведь тоже все решают деньги, а не закон. Не то что раньше.

Нина зачерпнула немного массажного крема из открытой баночки, растерла в ладонях и принялась разминать дряблые, жирноватые плечи Кудряша. На плечах красовались вытатуированные генеральские погоны.

– И посоветоваться не с кем, – продолжал Кудряш, – никому нельзя верить, ни единой душе. Вроде везде есть свои люди. Столько денег трачу на стукачей и не пользуюсь почти. Но попробуй перестань их, оглоедов, кормить… Ох, лучше и не пробовать. А хорошо бы, Нинок, мне самому такого вот профессора-консультанта нанять, – мечтательно вздохнул он. – В лучших университетах Америки и Европы целые факультеты открыли, чтобы таких вот психологов, сыскных псов, выращивать. Но наши-то гебуны хороши! Здорово их, видать, трясут сверху, если они профессора из Штатов выписали для консультаций. Уж не про меня ли консультироваться станут? Спасибо, предупредили старые друзья. Вот только не знаю я, что мне с этим профессором делать. И с девкой, переводчицей. Девка не простая, ох не простая. Навещала она двух интересных старушек, ужинала с ними, чай пила и часа три о чем-то беседовала. Вот куда надо бы «жучка» поставить… Да кто ж знал? Ох, задачка получается, Нинок. Не промахнуться бы. Как думаешь, киска, что делать-то?

Нина быстро постукивала ребрами ладоней по его спине. Ее мягкое округлое лицо не выражало ничего, кроме спокойной сосредоточенности. Полные губы были чуть приоткрыты. Кудряш повернул голову и встретил ласковый, преданный взгляд. Глаза у девушки были небесно-голубого цвета, удивительно яркого и чистого.

Кудряш, сладко покряхтывая, перевернулся на спину и, протянув руку, нежно похлопал массажистку по круглой щеке:

– Ну, иди сюда, киска, помоги мне расслабиться.

Девушка понимающе улыбнулась и стала не спеша расстегивать пуговицы белого халатика, под которым ничего не было. Когда ее теплые влажные губы заскользили по волосатой, покрытой шрамами и наколками груди, Кудряш закрыл глаза и прошептал:

– Ох, Нинок, мог бы – женился бы на тебе. Такая вот мне нужна, чтоб ничего не слышала и всегда молчала… такая вот, глухонемая красавица…

Сотовый телефон, валявшийся возле топчана, затренькал совсем некстати. Не открывая глаз, продолжая хрипло, быстро постанывать, Кудряш зашарил рукой по полу, нащупал трубку.

– Сняли «жучка», – коротко сообщила трубка.

– Кто? – выдохнул Кудряш.

– Либо очкарик, либо сама девка.

– Где они?

– В Загоринскую поехали, сказали, мол, к староверам. Может, туфта? Они сначала поговорили, а потом «жука» сняли. Может, это, на понт берут?

– А ты проверь. У самого-то очкарика тачку оборудовали?

– Не получается пока.

– Ладно, продолжайте вести их. Но не светитесь. У старух пост стоит?

– А как же! Двое.

– Поставьте третьего. И еще: скажи Бондарю, пусть подберет жиронду самую лучшую, чтоб по-английски говорила. Лучшую, понял?

Нажав кнопку отбоя, Кудряш уронил телефон на ковер и мягко прикусил губами розовое нежное ушко, в котором посверкивал холодным огнем небольшой бриллиантик чистейшей воды в старинной платиновой оправе.

* * *

Майклу действительно удалось разговорить загоринских староверов. В дома, правда, не пускали, но на улице беседовали охотно. Лена опять механически переводила, не вдумываясь в смысл разговора. Она давно заметила, что синхронка обладает коварным свойством изматывать так, что к вечеру глаза закрываются и коленки дрожат от слабости. А пока работаешь – хоть пять часов, хоть десять, усталости не чувствуешь, включается автопилот.

Девяностолетний старик по имени Афанасий рассказывал, сидя на лавочке перед калиткой своего двора, трагические истории о том, как преследовала раскольников всякая власть, и царская, и советская. Император Николай Второй был первым самодержцем, который поклялся на Библии не трогать староверов, оставить их в покое. Но покой этот, как известно, продлился совсем недолго.

Все цари, кроме последнего, преследовали раскольников за то, что крестятся двумя, а не тремя перстами. Советы стали расстреливать их за то, что они вообще крестятся. А теперешняя власть хоть и терпимо относится к вере, зато собирается долбить нефть на местах священных старых скитов. И неизвестно, что хуже.

Лена давно заметила двух молодых людей в распахнутых дорогих дубленках, которые то и дело мелькали сегодня в самых разных и неожиданных местах. У обоих был одинаково равнодушный, скучающий вид, оба исчезали, как только чувствовали, что на них смотрят.

До Загоринской их провожала новенькая серая «Нива» с заляпанными номерами. Она ехала на почтительном расстоянии, потом исчезла куда-то, но Лена знала – эта машина проводит их назад, в город, и за рулем будет один из двух молодых скромников.

* * *

– Тебе привет от майора Иевлева, – быстро прошептал Саша сегодня утром, когда они вышли из гостиницы на свежий воздух, – в машине ничего не обсуждаем. Поговорим потом. «Хвостов» не бойся.

– А их много? – также шепотом спросила Лена.

– Посчитаем по дороге.

– Может, сменим маршрут? – предложила Лена. – Они успели услышать, куда мы сегодня едем.

– Ни в коем случае, – покачал он головой.

– Почему?

– Потому, что так проще сосчитать «хвосты». И вообще, не стоит из-за них нарушать планы и огорчать старика.

С момента этого быстрого, очень тихого разговора прошло шесть часов. За это время им с Сашей так и не удалось поговорить еще раз. Но «хвосты» они сосчитали. Собственно, «хвост» был один, и состоял он из двух молодцев на серой «Ниве».

Обедали они в маленьком кооперативном кафе на окраине поселка. Кроме капустного салата и жареной картошки, ничего вегетарианского там не было. Цыпленок табака, который заказала себе Лена, оказался старой жилистой курицей. Два молодца, сняв свои дубленки, нагло уселись за соседний столик, и это вовсе не улучшало аппетит. Однако Саша съел свою огромную порцию пельменей с удовольствием и опять дочиста вытер тарелку хлебной корочкой.

На обратном пути Майкл задремал. У Лены тоже слипались глаза. «Что-то здесь не так, – думала она, – откуда такое пристальное внимание? Я только сходила к матери Васи Слепака… Но обыскали номера и поставили подслушивающее устройство еще до этого. Тальк могли принять за наркотик. Надо сказать Саше, чтобы он проверил номер Майкла. Возможно, там тоже всадили какую-нибудь штучку. Но в любом случае они должны уже обнаружить, что в банке вовсе не кокаин. Когда Майкл сказал про банку с тальком, я сразу подумала, что местная наркомафия могла принять нас за каких-нибудь курьеров или что-то в этом роде. Я даже успокоилась немного, ведь если бы здесь меня вели люди Волкова, они бы вряд ли позарились на яркую жестянку. Да и вообще, зачем им было рыться в вещах? А эти, в «Ниве», вовсе не такие скромники. Они ведут нас почти открыто. Прямо почетный эскорт…»

– Возможно, в машине и не было ничего, – сказал Саша, когда они наконец приехали. – Ты продержишься еще полчаса?

– В каком смысле? – удивилась Лена.

– В том смысле, что я бы не отказался от чашки твоего гениального кофе.

– Ты думаешь, в моем номере теперь можно спокойно поговорить? Вдруг там есть еще какая-нибудь запасная штучка?

– Нет, – улыбнулся Саша, – теперь уж точно нет. Пока мы катались к раскольникам, там каждый сантиметр проверили.

– Когда же ты успел сообщить?!

– Фирма веников не вяжет, – хмыкнул Саша.

За стойкой сидела уже другая администраторша. Она отдала ключи и вежливо поздоровалась, даже не заикнувшись о том, что после одиннадцати посторонних не должно быть в номерах.

– Мы так и не зашли к директору! – вспомнил Майкл.

– Но мы все равно уезжаем завтра вечером, – заметила Лена.

– Да уж, понятно, тебе лишь бы не выяснять отношений со всякими официальными лицами. Любишь ты уходить от конфликтов.

Майкл еще немного поворчал, пожелал всем спокойной ночи и отправился к себе.

– Слушай, а у тебя покушать ничего нет? – спросил Саша, когда они остались вдвоем. – На меня всегда по ночам жор нападает.

– По-моему, он на тебя и днем нападает, – заметила Лена. – Должна тебя огорчить: кроме чая, кофе и сахара, у меня ничего нет.

– Ну, тогда угощай кофейком. И вот что я тебе скажу. Закрывай ты свою частную сыскную контору, Ленка. Это может плохо кончиться.

Лена расшнуровала ботинки, сунула ноги в тапочки и уселась в кресло.

– Какую контору, Саша? – спросила она.

– Ладно, не прикидывайся. Уж со мной-то не надо в эти игры играть. Я к тебе в докторы Ватсоны наниматься не собираюсь.

– Саша, я не прикидываюсь. Все это время я у тебя на глазах. С чего ты взял, будто я играю в Шерлока Холмса?

– А зачем ты в гости на Малую Пролетарскую ходила?

– А зачем вообще ходят в гости? Я всего лишь навестила двух беспомощных старух. У одной парализованы ноги.

– И откуда ты их знаешь, этих божьих одуванчиков? Как ты с ними познакомилась?

– Эй, ты что, допрос мне устраиваешь? А где санкция? И вообще, в каком ты чине, служивый?

– Старший лейтенант Волковец, Федеральная служба безопасности, – представился Саша и извлек из кармана куртки удостоверение.

– Очень приятно, – хмыкнула Лена и внимательно изучила красную книжечку.

– Допросов я тебе устраивать не собираюсь, конечно, – Саша быстро спрятал удостоверение в карман, – но предупреждаю всерьез. Завязывай с частным сыском.

– Может, мне вообще извиниться перед Майклом и улететь в Москву? А ты подберешь ему другого переводчика. Только учти, он не согласится.

– По-хорошему, я бы вас обоих домой отправил, – задумчиво произнес Саша.

– На каком основании?

– На таком, что вашу безопасность здесь ни я, ни мое ведомство и вообще никто гарантировать не может. Нет у нас таких средств, чтобы приставить к вам вооруженную охрану.

– А если я тебя утешу и скажу, что бабушки эти, с Малой Пролетарской, всего лишь мать и тетка моего старинного знакомого Васи Слепака? Как, ты утешишься или нет?

Саша вытаращил глаза так, что очки съехали на кончик носа. Даже жаль его стало.

– Ну хорошо, – вздохнула Лена, – Вася Слепак когда-то, в незапамятные времена, отсидел за какую-то юношескую глупость. В колонии с ним случилась беда – его опустили. Я с ним познакомилась, когда с группой из журнала выступала в колонии. Это было страшно давно, ты тогда был еще совсем маленький. Так вот, я пробила публикацию одного его стихотворения. Мне хотелось хоть немного приподнять опущенного человека. И журнал я прислала его маме. Потом мы какое-то время переписывались с Васей. И вот, оказавшись в Тюмени, я решила – из любопытства, из прочих простых человеческих чувств – навестить Васину маму. Это что, похоже на частный сыск?

Дело было не в том, что Лена не доверяла этому худому, вечно голодному фээсбэшнику. Она просто устала пересказывать одну и ту же историю, которая обрастала сложными и путаными подробностями с каждым днем. Она не хотела в который раз увидеть насмешку и непонимание в чужих глазах. Ей надоело доказывать, что она не сумасшедшая фантазерка.

– Ну, удалось тебе удовлетворить здоровое любопытство? Ты узнала, как поживает старинный знакомый? – спросил Саша после долгой паузы.

– Нет. Он давно не появлялся у своих старушек. Должна тебя предупредить, что и в Тобольске я буду ходить по гостям. Ведь ты, как я поняла, собираешься отправиться туда с нами. Кстати, тебе там что, новую машину выдадут?

– Ну, это мои проблемы, – усмехнулся Саша. – Так кого именно ты собираешься навестить в Тобольске?

– А вот это, – усмехнулась в ответ Лена, – мои проблемы. К обыску в номерах, к пропавшему английскому тальку и к двум молодцам на «Ниве» это ни малейшего отношения не имеет.

Лена взяла кружку и отправилась в ванную, налить воды для кофе. Когда она вернулась через минуту, Саша стоял у двери.

– Знаешь, поздно уже, – сказал он, – завтра я ведь опять буду целый день таскаться с вами по городу. А вечером мы отправимся в Тобольск. Кстати, будет проще, если мы поедем туда не на поезде, а на моей машине.

– Хорошо, – кивнула Лена, – надо обсудить это с Майклом. Спокойной ночи.

Майкл отнесся к предложению отправиться в Тобольск на Сашиной машине с большим энтузиазмом. Поезд шел всю ночь, а по шоссе можно было добраться часа за тричетыре.

– Но в поезде мы хотя бы выспались, – заметила Лена.

Они были с утра на ногах – посетили краеведческий музей, запасники Центральной библиотеки, пообщались с профессором-этнологом из местного педагогического института. Усталые «хвосты» следовали за ними неотрывно, и Лена внутренне радовалась, что ничегошеньки интересного за этот длинный день они заметить не могли. Саша был мрачноват, но вежлив.

– Вот видишь, – усмехнулась Лена, когда они поздним вечером выехали из города, – я мирный, добросовестный переводчик. Не более того. А ты уверял, что твоя фирма веников не вяжет.

– Это ты к чему? – Саша недоуменно поднял брови.

– Это я к тому, что наши «хвосты» нас не оставляют сегодня ни на минуту. Стало быть, твоя фирма ничего про них не выяснила.

– Так как же мы выясним без твоей помощи? Ты же у нас главный детектив.

– Насколько мне известно, чин детектива существует в американской полиции. Но там он далеко не главный. Ниже сержанта.

– Ладно, я тоже смотрю боевики, – хмыкнул Саша.

– Чины американской полиции ты должен был в своей фээсбэшной школе изучать, а не по боевикам.

– Прекрати свои подколки. Мешаешь машину вести.

– Ладно, извини. Слушай, мы правда сможем доехать за три часа?

– Если заносов на шоссе не будет, сможем.

– А если будут, мы попросим наших милых провожатых расчистить. Они небось измаялись от безделья.

– Ты зря веселишься, – покачал он головой, – мы выяснили, кто за тобой ходит. Самый крутой человек в области, можно сказать, хозяин тайги.

– Хорошо, – улыбнулась Лена, – веселиться не буду. Сейчас зарыдаю. А случайно не выяснили, что ему надо?

– Вот походишь по гостям в Тобольске, авось он сам тебе расскажет. Кстати, сегодня ночью Иевлев прилетает. И сразу отправится в Тобольск. Вот тогда я и сдам тебя ему с рук на руки, пусть сам с тобой разбирается.

– Слушай, а что ты так напрягаешься? Ну зашла я в гости к бывшему уголовнику. Так он ведь наверняка стал сейчас честным и законопослушным гражданином.

Саша ничего не ответил. Он внимательно всматривался во мрак заснеженного шоссе. Оно петляло вдоль железной дороги. Со всех сторон была глухая, бескрайняя тайга.

Глава 32

В Москве опять стало холодно. Март уже перевалил за середину, но весна как будто раздумала начинаться. К ночи небо совершенно расчистилось, высыпали яркие звезды. Волков вел старый черный «мерседес» по пустому шоссе. Теперь он ездил только на этой машине, один, без шофера, без охранника. В последнее время ему вообще хотелось одиночества. Иногда он ловил себя на том, что думает вслух, разговаривает с Леной, воображая, будто она сидит рядом. Ему везде чудился ее тонкий силуэт, ее запах, ему мерещился звук ее низкого, глубокого голоса. Он считал дни до ее возвращения.

Сейчас, после долгого, тяжелого дня, наполненного встречами, переговорами, глупой музыкой и чужими, холодными ликами, он решил отправиться ночевать не в городскую квартиру, где ждала его Регина, а на дачу, в Переделкино. Ему хотелось тишины, покоя, последнего мягкого снега и чистого, чуть морозного воздуха.

Его познабливало слегка, но он не придавал этому значения. Он вел машину и произносил про себя длинный монолог, обращенный к Лене.

«Того, что я заработал, хватит нам с тобой на всю оставшуюся жизнь. У меня есть небольшой дом в Греции, на чудесном острове Крит, у самого моря. Мы будем жить там. А когда подрастет твоя дочь, мы отправим ее учиться в Америку или в Англию – куда захочешь. Мы состаримся вместе, мы не будем расставаться ни на день, ни на час, ты всегда будешь рядом. Ты скоро поймешь, что все ерунда и тлен по сравнению с моей любовью. Тебе только кажется, что твой муж любит тебя. Поверь, он утешится очень быстро… А я смогу стать хорошим отцом для твоего ребенка. Я уже люблю твою Лизу, потому что она – часть тебя… Сегодня я перевел приличную сумму в швейцарский банк, в один из самых надежных в мире. Это наши с тобой деньги, это наше будущее. Я оставлю жене концерн, это главное для нее. Она тоже утешится. Ты не хотела, чтобы кому-то было больно из-за нас. Никому не будет больно».

Подъезжая к дому, он не заметил, что на втором этаже, в кабинете Регины, горит свет. Охранник, как всегда, дремал в будке. Кухарка вышла навстречу с улыбкой.

– Регина Валентиновна сказала, что не будет ужинать без вас, – сообщила она весело.

Он вздрогнул. Озноб усилился, к нему прибавилась головная боль и ватная слабость.

– Ну вот, – сказала Регина, поцеловав его в лоб, – у тебя температура. Ты все-таки умудрился подцепить этот ужасный грипп, хотя эпидемия уже закончилась. Давай-ка быстренько в постель. Людмилка, – крикнула она кухарке, – сделай чаю с лимоном и липу завари.

– Я думал, ты в Москве, – проговорил он заплетающимся языком.

– А я чувствовала, что ты поедешь сюда. Ну, пошли в постельку. Давай я тебя уложу.

На градуснике было тридцать девять. Регина сама сняла с него ботинки, стянула брюки, развязала галстук.

– Как же ты вел машину с такой температурой? Неужели не мог позвонить? Я бы прислала шофера или сама бы за тобой приехала.

Только сейчас он почувствовал, как ему плохо. Озноб сменялся сильным жаром, бросало в пот, ныли сразу все мышцы, болела кожа. Даже прикосновение тонкой простыни казалось неприятным, шершавым.

Регинина рука поднесла к его губам стакан с прозрачной, полной мелких колючих пузырьков жидкостью. Она была кисловатой на вкус.

– Что это? – спросил он, послушно выпив все до дна.

– Растворимый аспирин. Сейчас температура упадет, ты попробуй уснуть.

Она оставила гореть только маленький ночник и тихонько уселась в кресло у кровати. Когда зашла Людмилка с подносом, на котором стояли две дымящиеся чашки с чаем и с липовым отваром, она покачала головой и приложила палец к губам. Повариха удалилась бесшумно.

Через несколько минут он уснул. Во сне он дышал сипло и часто. На лбу поблескивали капли пота, рот был приоткрыт. В последний раз он болел так тяжело четыре года назад, и тоже гриппом. Тогда он вынужден был проваляться в постели дней десять.

«Ну что ж, – размышляла Регина, вглядываясь в его бледное, потное лицо, – это очень кстати. К тому времени, как он поправится, все будет кончено. Он не сможет помешать мне, ему будет не до этого. Он, как большинство мужчин, тяжело переносит высокую температуру, во время болезни так жалеет себя, что ни о чем другом думать не может».

– Леночка, – услышала она хриплый шепот, – Леночка моя… мне так плохо… Это наши деньги… там тепло зимой, море спокойное и чистое… помоги мне…

– Веня, – тихо позвала Регина, – ты слышишь меня?

– Мы никому не сделаем больно… никому никогда… они простят… кровь ушла в землю… это был не я, это был другой человек, из другой жизни… тайга шумит… море… банк очень надежный…

Регина поднялась из кресла, подошла к постели, склонилась над бледным лицом.

– Веня, я здесь, я люблю тебя, – проговорила она низким, грудным голосом и провела ладонью над его закрытыми глазами, не касаясь их.

Его веки задрожали и медленно приподнялись. Он посмотрел на нее красными, воспаленными глазами и сказал:

– Регина, не надо. Я не сплю. Иди к себе.

– Я лучше посижу с тобой. Может, чайку?

– Нет. Ничего не надо. Иди к себе.

– Хорошо, – кивнула она и положила руку ему на лоб, – по-моему, температура упала. Давай померим?

Он приподнялся на локте и взглянул ей в глаза.

– Скажи, зачем ты сделала пластическую операцию?

– Ну, здравствуйте! – улыбнулась она. – Можно подумать, это произошло вчера! Чего это ты вдруг?

– То твое лицо было лучше… Оно было родным для меня…

– Веня, оно было безобразно.

– Оно было настоящим. Я любил его. Зачем ты это сделала?

– С тем лицом нельзя было жить, – сказала Регина еле слышно.

– Нельзя жить с чужим лицом, с фальшивым лицом куклы. – Он откинулся на подушку и закрыл глаза. – Прости меня. Я не хотел тебя обидеть. Иди спать. Поздно уже.

– Регина Валентиновна, может, врача вызвать? – шепотом спросила Людмила, столкнувшись с ней в гостиной. – Говорят, этот грипп дает ужасные осложнения, и на сердце, и на почки.

– Я сама врач, – улыбнулась Регина, – сообрази-ка мне, пожалуйста, что-нибудь на ужин. Очень есть хочется.

– Полегче или посытней? – деловито спросила кухарка.

– Давай уж посытней. Мясо есть у нас?

– Свинина постная, парная. Я днем сегодня на рынок ездила.

– Вот и отлично. Сделай мне хорошую отбивную. И овощей побольше.

Была полночь. В ожидании ужина Регина закурила и взяла в руки свой сотовый телефон.

– Привет, Гришуля, – сказала она, набрав номер, – прости, что поздно. Не разбудила?

– Да что ты, Региша, время детское! – ответил бодрый фальцет.

– Слушай, Веня загрипповал. Температура сорок. Представляешь, целый день больной ходил, делами занимался. Сейчас вот лежит, потный и бледный, переживает, говорит, мог напортачить там с банковскими счетами. Ничего не помнит и переживает. Просил, чтобы я тебе позвонила. Ты посмотри завтра утречком, проверь по своим каналам, что там у него. Он вроде договор какой-то потерял, в общем, я сама не поняла. Я же в этом вопросе дура дурой. Ты уж проверь, ладно?

– Конечно, Региша, прямо завтра с утра все выясню и позвоню. А что, серьезно загрипповал?

– Я же говорю, сорок температура. Сейчас вот аспирином сбили немного. Ты ведь знаешь, какой это противный грипп, сам недавно переболел. Кстати, как чувствуешь себя?

– Спасибо, вроде оклемался.

– Ну и молодец. Значит, завтра утречком жду звонка. Ну, целую тебя, Гришуля. Инночке привет от меня.

Нажав кнопку отбоя, она сидела некоторое время, сосредоточенно глядя на пляшущие в камине языки пламени. Когда Людмила внесла ужин на подносе, зазвонил телефон.

– Нет вам покоя, Регина Валентиновна, – покачала головой кухарка, – ни днем, ни ночью. Может, я возьму трубочку, скажу, чтоб перезвонили. А вы хоть покушаете спокойно.

Но телефон был уже у Регины в руках.

– Искала меня? – услышала она голос, при звуке которого сердце ее радостно прыгнуло.

– Ну слава богу, – облегченно выдохнула она в трубку.

– Что, очень надо? – хрипло усмехнулась в ответ трубка. – Радуешься, как родному. Вроде недавно виделись. Ладно, завтра к восемнадцати тридцати в Сокольники подъезжай. К тому павильону, помнишь?

– Помню, конечно, – улыбнулась в трубку Регина.

Ночной звонок значительно улучшил ее аппетит. Мягкую, поджаристую отбивную она съела за пять минут с огромным удовольствием.

* * *

В Тобольске они поселились в гостинице, в которую четырнадцать лет назад их устроил Волков. Город был все таким же уютным, добротно-деревянным. Он и раньше нравился Лене значительно больше загазованной, серо-панельной Тюмени.

Осталось много старых и даже старинных домов, сохранился знаменитый тобольский деревянный кремль, единственный на всю Сибирь, а в нем – богатейшая библиотека с уникальными запасниками. Попав в них четырнадцать лет назад, Лена до сих пор не могла забыть тот особый, будоражащий душу запах старинных фолиантов, который бывает только в тихих, провинциальных книгохранилищах. В больших столичных библиотеках книги почему-то пахнут совсем иначе. И дело не в их библиографической ценности. Как сказала четырнадцать лет назад старенькая здешняя библиотекарша, в провинции время дышит по-другому, спокойней и глубже. Поэтому и книги, и музейные экспонаты не отсвечивают поверхностным столичным глянцем.

Сейчас, войдя вместе с Майклом в зал книгохранилища, Лена вдруг вспомнила ту старушку библиотекаршу, маленькую, сухонькую, с белоснежными, коротко стриженными волосами. Она зябко куталась в огромный пуховый платок. Как ее звали? Кажется, Валентина Юрьевна? Или нет? Столько лет прошло, это был маленький случайный эпизод, одна из тысячи встреч.

Лена запомнила библиотекаршу не только потому, что та пустила приблудных юных москвичей в святая святых библиотеки, но еще и потому, что, в отличие от многих провинциалов, эта женщина не жаловалась на пьяную безысходность захолустного быта. Наоборот, она искренне считала, что только в старинном деревянном городе Тобольске можно жить – а больше нигде на свете.

Всю свою сознательную жизнь она провела среди книг, не ездила дальше Тюмени, Францию знала по Бальзаку, Англию – по Диккенсу и уверяла, что знает мир значительно лучше, чем те, кто имел возможность объездить его вдоль и поперек.

– Я знаю многие страны изнутри, я чувствую их душу. Конечно, мне бы хотелось увидеть Лувр и Вестминстерское аббатство, но я не считаю себя обделенной оттого, что не увижу их никогда. Перефразируя известную поговорку, лучше один раз прочитать, чем десять раз увидеть.

Она поила их чаем с клюквенным вареньем в своей пыльной каморке и рассказывала историю сибирского кремля.

Тогда ей было за семьдесят. Вряд ли она сейчас жива. И все-таки Лена решила спросить.

– Валюша… Валентина Юрьевна жива, – сообщила самая пожилая сотрудница библиотеки, – год назад ей пришлось переселиться в Дом ветеранов. Все-таки девяносто лет. Родственников, таких, чтобы к себе взяли, у нее нет. Она одна на свете.

– Ну, не совсем одна, – вмешалась другая библиотекарша, помоложе, – у нее ведь дочь в Москве. Говорят, очень далеко пошла.

– Да, дочь… – грустно кивнула пожилая, – мы писали, звонили. Она даже не приехала. Переводит деньги на содержание, но не навестила ни разу. Условия в Доме ветеранов, конечно, хорошие, комната у Валюши отдельная, мы заходим иногда… А вы бы навестили ее, если найдете время. Она так радуется, когда к ней приходят.

– Вряд ли она помнит меня, – покачала головой Лена, – столько лет прошло.

– Она вспомнит. У нее отличная память и удивительно светлая голова. А не вспомнит, так все равно ей будет приятно. Знаете, как старые люди дорожат вниманием.

– Хорошо, – улыбнулась Лена, – скажите адрес, я зайду.

– Можете своего профессора взять. Лучше Валюши историю Тобольска, по-моему, никто не знает. К тому же она до сих пор читает по-английски и по-французски. Для нее это будет настоящий праздник – поговорить по-английски с профессором из Нью-Йорка. – Пожилая библиотекарша написала на листочке адрес Дома ветеранов, объяснила, как пройти.

Потом, развернув листочек и прочитав на нем: «Градская Валентина Юрьевна», Лена задумалась на секунду. Ее не так насторожила фамилия, как имя-отчество. Валентиной Юрьевной назвалась фальшивая докторша. Но она тут же одернула себя: ерунда, совпадение. Этого просто не может быть.

* * *

Майор Иевлев прилетел в Тюмень глубокой ночью. Ему хватило пяти часов сна. В восемь утра он проснулся, сделал быструю зарядку, по старой армейской привычке обтерся до пояса ледяной водой, наспех позавтракал в гостиничном буфете и отправился в областную прокуратуру. Целый день он просидел в архиве, изучая пухлые тома уголовного дела двенадцатилетней давности.

По сравнению с маньяками века, с Чикатило, Головкиным, Михасевичем, Джумагалиевым, Никита Слепак был просто паинькой. Он не глумился над своими жертвами, не вспарывал животы, не расчленял трупы, не поедал органы, не подвешивал на дыбе в специально оборудованном подвале. Его жертвами были не малолетние дети обоего пола, а девушки в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет. И насчитывалось их не пятьдесят, даже не тридцать. Всего шесть. Четверо из них были задушены голыми руками, двое убиты точным ударом ножа в сердце. И каждая перед этим изнасилована, но не в изощренной, а в самой обычной форме.

«Высокое» звание маньяка присвоили Слепаку с большой натяжкой. Первой его жертвой была восемнадцатилетняя Галина Кускова, жительница Тюмени. Пятый ребенок в многодетной, весьма неблагополучной семье, Галина страдала олигофренией в слабой форме. После окончания вспомогательной школы-восьмилетки она нигде не работала, занималась проституцией, хотя такого явления в конце семидесятых в нашей стране, как известно, вовсе не существовало.

С фотографии на Иевлева глядела потрясающая красотка, прямо-таки голливудская звезда. Местом ее постоянного пребывания был ресторан «Московский», самый дорогой и шикарный ресторан в городе. Олигофрения, мешавшая ей нормально учиться и работать, не мешала преуспевать в древнейшей профессии. Низкий интеллектуальный уровень красотки не смущал ее клиентов, солидных командированных и богатых кавказских торговцев.

Ее труп был обнаружен в сентябре 1979-го на пустыре, в районе окраинных новостроек. Эксперты установили, что смерть наступила в результате удушения руками. Перед смертью потерпевшая находилась в состоянии сильного алкогольного опьянения и имела половой контакт с мужчиной. Странным показалось то, что убийца не позарился на деньги и золотые украшения. На пальцах девушки осталось три дорогих кольца, в ушах – серьги с сапфирами. Рядом валялась застегнутая сумочка, в которой, кроме паспорта, было триста семьдесят рублей – немалая по тем временам сумма. Убийца к сумке даже не прикасался.