Текст книги "Вечная ночь"

Глава тридцать вторая

В квартире-гостинице не нашли ничего интересного, кроме видеожучков, вмонтированных в спальне, но вовсе не в люстру, как думала Ика. Маленькие блестящие штучки выглядели просто, как декоративные детали рамы большого зеркала, которое висело напротив кровати.

Сигнал с жучка мог поступать в квартиру-студию, набитую всяким оборудованием. Она находилась на седьмом этаже панельного дома в соседнем переулке.

Когда группа приехала туда, там уже было полно народа. Внутрь впустили только Соловьева. Остальных вежливо попросили подождать во дворе.

– Это они! – прошептала Ика на ухо Антону. – Они отправили кого-то из своих людей в психушку и выпотрошили Марка.

Никого из знакомой тройки, красочно описанной Икой и Антоном, ни дядя Моти, ни Вовы, ни Томы, в студии не оказалось. Дима даже пожалел, что не довелось еще раз встретиться с господином Грошевым.

Работали специалисты ФАПСИ. К Соловьеву подошел маленький толстый человек с такими большими щеками, что они сдавливали ему ноздри и наползали на уши. Он показал удостоверение заместителя председателя Комитета по безопасности Государственной думы и заявил:

– Все, что содержат носители информации, находящиеся в этом помещении, является государственной тайной.

– Меня интересует только одна запись. Вероятно, последняя. На ней может быть снят опасный преступник, серийный убийца.

– Вы сказали «может быть», – маленькие блестящие глазки ощупали лицо Соловьева, – значит, абсолютной уверенности у вас нет?

– Просмотрите последние записи. У убийцы лицо замазано гримом. Это должно напоминать маскировочную коричнево-зеленую окраску, как у бойца спецназа. Он снят с девочкой, которую убил через несколько дней после их первой встречи.

Щекастый насупился, помолчал, потом резко развернулся, вышел в коридор и стал названивать кому-то по мобильному.

Дима наблюдал, как потрошат оборудование порнографа, и думал о том, что второго скандала по образцу «Вербены» уже точно не случится. Ика сказала, что из квартиры на Полежаевской вывезли все видеоматериалы, нашли документы на аренду банковской ячейки, где Марк Хохлов хранил часть дискет.

Багажник машины Грошева набит порнухой. Некий генерал Иван Поликарпович обеспечил дяде Моте «зеленый коридор». «Вольво» со спецномерами выехала из пробки на Беговой и спокойно проследовала к месту назначения.

Ика уверяет, что, по крайней мере, двух своих клиентов она видела по телевизору, когда показывали в новостях заседание Госдумы. Мальчик Стас рассказывал ей, что однажды узнал своего клиента в чиновном госте какого-то политического ток-шоу.

Сейчас этот щекастый запрашивает кого-то, можно ли выдать следователю ГУВД диск, на котором запечатлен маньяк. Наверное, для них это разумный вариант. Тихо отдать Молоха и забрать все остальное, включая самого порнографа. Хорошо еще, что этот как бы писатель не единственный свидетель. Молоха-убийцу видел Борис Александрович Родецкий. Но не только он.

Один из охранников казино вспомнил, что в воскресенье, с девяти тридцати до десяти вечера, на углу возле ограды сквера, стоял темно-синий «Форд-Фокус». Охранник высунулся посмотреть, кто там сигналит. И даже вспомнил, что сигналы были такие: два коротких, один длинный. Номер охранник не разглядел, но успел заметить, как из сквера выбежала девочка в ярко-зеленой куртке, села в машину. «Форд-Фокус» тут же уехал.

На следующий вечер эта, или очень похожая, машина опять появилась на том же месте, около половины девятого вечера. В казино было мероприятие, конкурс красоты на звание «Мисс Рулетка». Съезжалось много народу, темно-синий «Форд-Фокус» мешал парковаться, занимал место. Охранник (уже другой) подошел и вежливо попросил отъехать. За рулем сидел мужчина лет пятидесяти или старше, с аккуратной седой бородкой, в чем-то светлом. То ли плащ, то ли куртка. Мужчина показался охраннику вполне нормальным, спокойным. Не ругался, не возражал, попросил отогнать машину, которая заперла его, и сразу отъехал.

Этот, второй охранник, тоже не запомнил номер «Форда». Но уверял, что мог бы опознать водителя.

«Форд-Фокус» очень распространенная модель. Например, у майора Завидова точно такая машина. Во дворе, возле дома, где живет Дима, паркуется каждый вечер три «Фокуса», из них один темно-синий.

Появился щекастый, быстро прошел мимо Соловьева, склонился к парню, который сидел за компьютером, о чем-то пошептался с ним, потом повернулся к Диме.

– Пожалуйста, выйдите, подождите на лестнице. Мы попробуем найти этого вашего, в маскировочной окраске.

На площадке Дима закурил, достал мобильный, набрал номер Оли, услышал механический голос: «Абонент временно недоступен».

В ее кабинете никто не брал трубку.

Дима отправил ей сообщение: «Ты права. Это он, М. М. Изолируй его. Будь осторожна. Скоро приеду».

Потом отыскал в маленькой записной книжке телефон ординаторской, узнал, что Ольга Юрьевна сейчас в приемном отделении, ее просили посмотреть нового больного. Когда вернется, неизвестно.

– Передайте ей, пожалуйста, что звонил Соловьев. Попросите, чтобы она включила свой мобильный.

«Все бесполезно. Раз они здесь, там они уже побывали, – думал Дима, – сейчас как раз время посещений, вход в клинику свободный. Персонала не хватает. Нет, если бы что-то случилось, она бы сразу позвонила мне. Но она сейчас в приемном отделении, кажется, это другой корпус. Клиника огромная. Случиться могло что угодно, причем очень тихо, так, что сразу никто не заметит».

Дверь открылась. Щекастый протянул Диме диск.

– Возьмите. Тут человек с разрисованным лицом и девочка. Женя Качалова, кажется? Отвратительное зрелище. Желаю удачи.

* * *

Оля неслась через больничный сквер к своему отделению, на нее оглядывались больные, врачи, посетители, кто-то окликнул, она не ответила, только махнула рукой, налетела на полного невысокого блондина в черной куртке, чуть не упала. Блондин поддержал ее за локоть и вежливо извинился.

По лестнице медленно поднимались две пожилые женщины с тяжелыми сумками. Оля промчалась мимо.

– Ольга Юрьевна! Подождите! Можно вас на минуту?

– Потом, позже. Я спешу!

На площадке перед отделением сидела Зинуля. По ее спокойной улыбке Оля поняла, что ничего страшного пока не произошло.

– Ой, не могу, летит, как на пожар, – сказала Зинуля и покачала головой. – Да сядьте вы, отдышитесь. Все в порядке. Правда, что ли, в приемное артиста привезли, с белой горячкой? Ну, как его? Потешный такой, курносенький. – Она защелкала пальцами, пытаясь вспомнить фамилию.

– Точно все в порядке? – спросила Оля.

– Точно. Посетителей много, идут, идут, я тут замаялась впускать, выпускать. О! Вон, опять звонят! – Зинуля встала, открыла дверь.

Вошли те две женщины с сумками, которых Оля обогнала на лестнице.

– Ольга Юрьевна, а когда можно будет с вами поговорить?

– Позже. Извините.

В коридоре ничего необычного не происходило. Больные сидели на банкетках. Из-за открытой двери столовой слышался тихий ровный гул разговоров. Марка нигде не было. Первым делом Оля направилась в палату. Убедилась, что койка пуста. Увидела, как из процедурной вышел санитар Славик, и бросилась к нему.

– Да вы что, Ольга Юрьевна! Я ничего не выдумал. Позвонили в ординаторскую, мужской голос сказал, чтобы я вас нашел и пригласил в приемное отделение. Я передал.

– Где больной? – спросила Оля, пытаясь унять странную, совершенно немотивированную дрожь.

– Какой? Карусельщик, что ли? Виноват, Ольга Юрьевна. Забыл, – Славик хлопнул себя по лбу, – вот сюда посадил его, а потом меня отвлекли. Куда он делся, не знаю. Извините.

Оля помчалась дальше по коридору, Славик за ней. Они свернули в тупик, где больные по вечерам смотрели телевизор, и оба застыли.

На лавке сидел Карусельщик. Он завалился на бок, но не упал. Остекленевшие глаза, открытый рот. Слева, на коричневой фланели пижамной куртки, небольшое темное пятно.

Между двумя окнами, забранными решеткой, вжавшись в стену, стоял его тезка, восемнадцатилетний Марк, маленький Марик, тот самый мальчик, который свихнулся от наркотиков и песен Вазелина. В руке он сжимал пистолет. Дуло с навинченным глушителем тряслось у его виска.

Оля не решилась оглянуться, сказать Славе, чтобы он убрал из коридора больных и посетителей, вызвал милицию. Она поймала взгляд мальчика и боялась потерять контакт. И еще она вспомнила, что те две пожилые женщины с сумками – мать и тетка Марика. Через пару минут они могут появиться здесь. Тогда шансов почти не останется. Мальчик не стреляет потому, что ждет зрителей.

– Тихо, малыш, тихо, я с тобой. У тебя все хорошо. Отдай мне эту гадость.

– Я устал. Я больше не хочу жить, – сказал он и всхлипнул.

– Марик, ты хочешь жить. Ты очень сильный, мужественный человек. Ты слез с иглы. Ты сделал это, Марик. Ты уже здоров. Дай мне железку, пожалуйста.

Она нарочно не произносила слово «пистолет». Слишком красивое слово, слишком весомое.

– Я хочу умереть, – медленно произнес Марик.

– Почему?

– Мне все надоело. Жизнь дерьмо.

– Нет, малыш. Жизнь прекрасна. Смерть дерьмо. Отдай железку. Ее здесь бросил убийца, зачем ты подбираешь всякую дрянь? Помнишь, ты обещал научить меня танцевать чечетку? Кроме тебя, я не знаю никого, кто умеет бить степ. Ты гениально это делаешь, Марик, опусти руку, она дрожит, ты чувствуешь? Слезы теплые чувствуешь? Все хорошо, ты живой, сильный, красивый. Сколько женщин в тебя влюбится и потеряет голову? Думаю, много. Ты опускаешь руку, осторожно, пальцы расслабь, не спеши, так, молодец. Ты скоро уйдешь отсюда, никто не узнает, в какой ты лежал больнице, от чего лечился. Все плохое уже кончилось. Ты стал взрослым, детские болезни позади. Ты уйдешь домой, начнется новая жизнь, яркая, потрясающе интересная, в ней будет все – любовь, работа, друзья, ты объездишь весь мир, ты увидишь Африку и Северный полюс, ты будешь подниматься в горы и нырять на дно океана. Я очень тебя люблю, Марик. Когда ты уйдешь отсюда, я буду скучать по тебе. Отдай мне, пожалуйста, железку.

Самое сложное было снять его палец со спускового крючка. Сзади стояла напряженная, глубокая тишина, и, оглянувшись наконец, Оля удивилась, что там собралось так много народу.

Ближе всех оказалась Зинуля. Повернувшись спиной к Оле, лицом к толпе, растопырив руки, она своим огромным телом защищала пространство комнаты. Замерли все, даже больные. Помощь из других отделений еще не подоспела, своих санитаров, сестер, врачей было слишком мало.

Из толпы резко выделялись два женских лица, бледных до синевы. Мать и тетка.

Оля поставила пистолет на предохранитель и отдала Славику, который первым решился подойти.

Марик обхватил Олю, вцепился в ее халат, как будто пытался спрятаться за ней от толпы, уткнулся лицом ей в плечо и громко, страшно зарыдал.

– Марик, сынок! – К нему бросилась мать, за ней тетка.

Толпу прорвало, поднялся шум, гам, подоспела наконец подмога. Санитары, врачи, медсестры пытались разогнать больных по палатам.

– Все, малыш, иди к маме. – Оля осторожно отцепила руки мальчика, подошла к Карусельщику, приложила пальцы к его шее.

Конечно, пульса не было. Судя по пятну на куртке, убийца попал в сердце.

– Ольга Юрьевна, я вызвала милицию, они будут с минуты на минуту, – послышался рядом голос Зинули, – знаете, я, кажется, видела его. Сама впустила, сама выпустила. Невысокий такой, полный блондин с бородкой. Лет тридцать ему, наверное. Даже в голову не пришло спросить, к кому он. Главное, приличный такой мужчина, вежливый. А народу вон сколько, каждого спрашивать не станешь. Миленькая моя, да вы белая вся, пойдем, пойдем, деточка.

Зинуля обняла ее за плечи, отвела в кабинет, налила воды. Оля пила и слышала, как постукивают зубы о край стакана.

– Ой, да, я совсем забыла! – Зинуля всплеснула руками. – Вам звонил какой-то Соловьев. Просил передать, чтобы вы включили свой мобильный.

* * *

– Что т-теперь со мной б-будет? – спросила Ика.

– Поедешь домой. Если возникнут вопросы, мы позвоним, – ответил Антон.

Они сидели в милицейской «Волге», на заднем сиденье. Начался дождь. Соловьев все не появлялся.

Ика отвернулась и провела пальцем по запотевшему стеклу.

– Д-домой – это куда?

Антон посмотрел на нее. Она одета была слишком легко. Тонкий свитер, старые кроссовки. Джинсы тугие, видно, что в карманах ничего нет, и сумочки никакой.

– Тебе некуда ехать?

– Н-не знаю. – Она закрыла лицо руками и помотала головой.

– Подожди, я не понял, ты вообще, где живешь? Где твои вещи, документы?

– В-все там, на П-полежаевской. К-ключи они з‑забрали. Я т-туда н-ни за что н-не вернусь.

– Может, позвонить кому-нибудь?

– К-кому? М-маме с п-папой н-на тот с-свет? Т‑тетке в Б-быково?

– Ну да, хотя бы ей.

– У н-нее Альцгеймер. Она с-сумасшедшая. К-конечно, я к ней п-поеду, но п-потом, с-сейчас н-не могу.

– У тебя что, никого нет кроме этой тетки с Альцгеймером?

– Н-никого.

Из подъезда появился Соловьев. Он вылетел пулей, подбежал к машине, прыгнул на переднее сиденье.

– Быстро, поехали. – Он назвал адрес.

– Это что, – спросил шофер, – психбольница, что ли?

– Да. Включай мигалку и сирену. Порнографа застрелили, прямо там, в клинике, в коридоре. Киллер успел скрыться.

– М-марк! – жалобно вскрикнула Ика.

Соловьев обернулся.

– А, и ты здесь. Отлично. Опознаешь его.

– Н-нет! Я н-не могу, н-не хочу! З-застрелили! Я н-не могу б-больше! М-мама, п-папа, М-марк!

– Дмитрий Владимирович, у нее документов нет, – сказал Антон.

– Не важно, потом все оформим. Кто-то должен его опознать, кроме нее некому.

Говорить приходилось громко из-за воя сирены. Машина мчалась по встречке, следом за ней «Газик» с остальной группой.

– Тихо, тихо, ну что ты. – Антон пытался успокоить Ику, нашел бутылку с остатками воды.

Она припала к горлышку, выпила залпом и немного пришла в себя, перестала дрожать.

Дождь лил все сильней. У входа в корпус толпились посетители. Их успели вывести на улицу, но они не уходили. Небольшая толпа состояла в основном из пожилых женщин, они возбужденно галдели, перебивая друг друга.

– Как такое могло произойти?! Заряженный пистолет валялся в коридоре, здесь душевно больные люди!

– Мальчик чуть не убил себя!

– Кто за это ответит?

– Счастье, что доктор Филиппова вовремя подоспела и не растерялась. Вы слышали, как она с ним говорила?

– А кого убили-то? Кого убили?

Неподалеку ждала труповозка, две милицейские машины и даже телевизионный микроавтобус с эмблемой канала.

– Ну вот, опять нас опередили, – проворчал Антон.

На площадке перед входом в отделение их встретила Оля, рядом с ней топтался парень с телевидения, Миша Осипов. У двери дежурили два милиционера.

– Ольга Юрьевна! Но меня-то вы можете пропустить! – кричал Осипов. – Только меня и оператора.

– Миша, при чем здесь я? Вас милиция не пускает.

– Ну так вы их попросите. Вон, кстати, Соловьев собственной персоной. Попросите, он вам не откажет.

– Откажу, – сказал Дима, – сейчас, во всяком случае. Подождите на улице, потом поговорим.

Он подошел к Оле и быстро, сухо поцеловал ее в щеку.

– Как ты?

Она взяла его за руку и шепнула:

– Димка, ты, наконец…

Ее пальцы казались ледяными и слегка дрожали.

* * *

Ни малейшего удовлетворения оттого, что удалось обезвредить порнографа, Странник не чувствовал. Дохлый гоминид, мертворожденный. Эта порода, пожалуй, самая мерзкая. Наглядный пример деградации, послушный исполнитель воли вечной ночи, марионетка, зомби. Какая разница, есть он или нет? Ему на смену явятся десятки, сотни таких же чудовищ.

Больше нельзя отвлекаться от главной цели. Чтобы жить и действовать, надо избавиться от оборотня.

Она чем-то напоминала ту, первую, самку. У нее были такие же глаза. Золотисто-зеленая радужка, обведенная черной каймой, тяжелые, как будто припухшие спросонья веки. И такая же манера щуриться по-кошачьи, тихо ласково смеяться, слегка опустив голову.

Его также тянуло к ней.

До того как первая самка затащила мальчика Странника на чердак, прошло несколько месяцев другой, невозможной жизни. Как будто образовалась дыра в ткани вечной ночи и ворвался дневной свет. Источником света казалась она, девочка.

Он больше не был «пончиком» и «нюней». Сто отжиманий каждый день, гантели, бег, прыжки. Он стал высоким, сильным и красивым. Сначала он смотрел на нее издалека, и шея у него вытягивалась, как дрессированная змея из корзины, под дудочку индийского факира. Девочка была музыкой, странным, завораживающим сочетанием звуков. Девочка была водой, а он – рыбой, брошенной на берег. Девочка была водкой, а он алкоголиком без гроша в кармане.

Она училась в восьмом, он в девятом. Он ходил за ней тенью на переменах и после уроков. Когда она смотрела на него, он отворачивался и краснел. Когда подошла и заговорила, он чуть не умер от разрыва сердца.

Она жила в соседнем дворе. Сначала он шел за ней на расстоянии, потом они стали ходить рядом. Она говорила, смеялась. Он молчал. У него ком вспухал в горле. По дороге из школы они покупали мороженое. Он не мог есть, и она съедала обе порции.

Он пригласил ее в кино, на какую-то французскую комедию. Она заливалась смехом и била его кулаком по коленке от возбуждения. Она хотела, чтобы он ее поцеловал. Он не мог, ему казалось, что он сразу умрет. На самом деле, правильно казалось. Она заманивала его в ловушку. Она обволакивала его медовым взглядом, свежим травяным ароматом кожи, легкими теплыми прикосновениями. Она была коварна и вероломна. Самка богомола сжирает партнера после соития. Самка гоминида собиралась сожрать мальчика, человека.

Дети его поколения играли в войну, не только мальчики, но и девочки. На чердаках и в подвалах устраивали штабы. Она позвала его показать штаб.

Он не сразу догадался о ее истинных намерениях. Поднявшись на чердак, они впервые остались наедине. И тут он окончательно потерял бдительность. Пульс его достиг двухсот ударов в минуту, сердце скакало не только в груди, а во всем теле. Он забыл, что он не такой, как другие, ему в первый и в последний раз в жизни захотелось стать как все, он готов был отказаться от себя, человека, и превратиться в гоминида, лишь бы угодить самке, понравиться ей, доставить удовольствие.

Когда он родился, акушерка, принявшая его, долго озадаченно разглядывала младенца и произнесла «мальчик» несколько неуверенно. Врачи определили это как странную, редкую патологию неизвестного происхождения, в принципе не опасную для здоровья. Он слышал, как мама однажды ночью шепталась с бабушкой и рассказала об этом. Бабушка утешала маму, что все ничего, оно потом само как-нибудь вырастет. Вон, носик у младенцев тоже сначала махонький, но ведь вырастает.

Когда ему было восемь, поддатая молодая соседка случайно дернула дверь ванной, где он мылся, хотела тут же уйти, но застыла, удивленно вылупилась на него, голого, и запричитала: ой, бедненький, да как же ты жить будешь?

Позже он подслушал, как она рассказывала другой соседке:

– Представь, яйца нормальные, здоровые такие, тяжелые, а пиписька малюсенькая, как клювик у воробья, и синяя совершенно.

Однажды он спросил у матери, почему у него внизу живота все не так, как у других мальчиков. Мать ответила, что у него как раз все так, это у них неправильно. И вообще, нечего интересоваться глупостями. Штучка эта существует для того, чтобы писать. Раз он писает нормально, значит, все в порядке.

У четырнадцатилетней самки, в отличие от взрослой соседки, его синяя штучка вызвала не жалость, а жуткий смех. Многие годы потом этот ведьмячий, гоминидский хохот стоял у него в ушах, пока не превратился в отчетливый плач ангелов, которые звали его на помощь, и еще в тот внутренний голос, который постоянно напоминал ему о его великой миссии.

* * *

– Я н-никогда не видела его б-без бороды, без усов, и тем более, без волос на голове, – сказала Ика, – но это, конечно, он. Х-хохлов Марк Анатольевич, тысяча девятьсот шестьдесят пятого года рождения, русский. Р‑родители его живут в Москве, их адреса я не знаю, он с ними не общался, даже не звонил. Б‑больше родственников нет.

Тело переложили на каталку, накрыли простыней.

– П-подождите. Можно, я с ним попрощаюсь?

Ика почти перестала заикаться. Откинула край простыни. Провела ладонью по бритой голове, разгладила пальцем лохматые брови.

– М-марк, Марик, Морковка, что же ты наделал, идиотина несчастная? Ненавижу тебя, ты, г-грязная скотина, даже не представляешь, как я тебя любила. Ты убийца, ты хуже убийцы. Из-за тебя п-погибла Женя, ты продал ее маньяку, т-ты ее заставил, гад… Почему я тебя любила? Почему именно тебя? За что? Господи, за что?

– Правда, за что ей все это? – шепнул Соловьев на ухо Оле. – Такая маленькая и такая несчастная.

– Она справится, – прошептала в ответ Оля, – у нее все будет хорошо.

Они стояли рядом, соприкасаясь плечами. Им хотелось обняться, но они не могли. Кругом было полно народу. Оперативники, криминалисты, эксперты.

Главный врач Герман Яковлевич, красный, трясущийся, пил сердечные капли у Оли в кабинете, звонил в министерство, докладывал о ЧП, наорал на Зинулю дурным голосом, что она во всем виновата, пропустила в отделение убийцу и не проследила, где он бросил пистолет.

Зинуля стояла рядом с Олей и Соловьевым и ворчала:

– Ага, умный! Я должна была бандита этого обыскать, рентгеном просветить и сказать: товарищ киллер, вы, будьте любезны, свою пушку в коридоре не бросайте, тут больные ходят! Ставили бы уж тогда металлоискатели, охрану бы наняли нормальную, чтобы проверять документы, сумки смотреть, раз такие дела. Ольга Юрьевна, ну скажите, я разве виновата?

– Нет, конечно. Наоборот, ты мне очень помогла, когда Марик держал пистолет.

– Спасибо на добром слове, вы только ему об этом скажите, Герману, будь он неладен! Ой, – Зинуля кивнула на Ику, – а эта, маленькая, что ли, дочка его, Карусельщика?

– Нет. Подруга, – сказал Соловьев.

– Да вы что! Она ж дите! Ой, господи прости! Да смотрите, она сейчас упадет, вон, трясется вся!

Оля подошла к Ике, взяла ее за плечи.

– Хватит с тебя. Ты уже попрощалась. Пойдем, выпьем чайку и поговорим.

– Ч-чайку? – Ика вскинула удивленные заплаканные глаза. – Д-да, ж-жутко холодно.

Они втроем ушли в ординаторскую. Там никого не было. Оля усадила Ику на диван, включила чайник.

– Видишь, Молох повторил свою комбинацию, подбросил улики, – сказал Дима, – причем заметь, опять учителю. Так что ты была права. Женя – уже девятая жертва. Сначала пять слепых сирот в давыдовском интернате, потом те трое детей, теперь Женя.

– Ты забыл еще двоих. Первую девочку, которую он убил лет в пятнадцать-шестнадцать, и Анатолия Пьяных.

– Да, конечно. Прости.

– За что, Димка?

– За то, что я тебе не верил.

– Ладно, это ерунда. Я сама себе не очень верила. А главное, от моей правоты все равно никакого толку. Мы опять в тупике.

– Почему в тупике? Учитель может его опознать, охранник казино. И если съездить в Давыдово, как ты давно хотела, там кто-нибудь что-нибудь может вспомнить.

– У тебя есть, кого предъявить им для опознания? – спросила Оля.

– Нет.

Они говорили очень тихо. Ика не слышала их, она сидела, съежившись, вжав голову в плечи. Чайник закипел и выключился с громким щелчком. Ика вздрогнула, как будто проснулась, и спросила:

– М-марк с-сразу умер?

– Мгновенно. Пуля попала прямо в сердце. Вряд ли он успел даже понять что-то. – Оля поставила на стол чашки, нашла коробку с печеньем.

– Д-дядя М-мотя п-послал к-киллера! – сказала Ика.

– Откуда ты знаешь? – спросил Соловьев.

– Он п-при мне г-говорил п-по т-телефону. Я с‑слышала н-не все. Т-точно п-помню, он с-сказал: д-действуй, как д-договорились.

– Дядя Мотя? – Оля нахмурилась. – Кто это?

– Грошев Матвей Александрович. Я тебе потом объясню, – сказал Соловьев.

– Матвей Грошев? – Оля чуть не выронила сахарницу. – Господи, он-то здесь при чем?

– Ты давно его знаешь? – удивился Соловьев.

– Да сто лет! Мотька Грош психолог, одно время был модным экстрасенсом. Он жуткий авантюрист, но обаятельный и образованный. Ходил на лекции по гипнозу к Кириллу Петровичу. Когда сложилась наша команда, еще в самом начале, он устроил нам поездку в Штаты, в Институт биховиористики при ФБР. Потом он вроде бы стал крутиться в Думе, теперь помощник главы какой-то фракции. Кстати, когда команду разогнали, он звал меня на работу в частную закрытую клинику, заниматься психотерапией. Деньги бешеные, но я отказалась, не мой профиль, к тому же эта клиника вроде как при ФСБ.

Закипел чайник. Оля разложила по чашкам пакетики, налила кипяток. В дверь постучали, заглянул Антон.

– Извините, Дмитрий Владимирович, там уже все закончили.

– Хорошо. Пусть едут в контору. Ты чаю хочешь?

– Ага. Спасибо, я сейчас.

– Значит, Мотя Грош, – пробормотал Соловьев, когда дверь за Антоном закрылась, – я тоже с ним встречался однажды на банкете. Ты права, он обаятельный и образованный. А ты знаешь, что он был администратором так называемого гостевого комплекса ЦК КПСС в Давыдове? Он работал там с восемьдесят второго до восемьдесят шестого.

– Гостевой комплекс? Подожди, это такая вилла шикарная за бетонным забором, на другом берегу озера?

Вернулся Антон. Оля налила ему чаю.

– Дмитрий Владимирович, знаете, я хотел сказать, они вряд ли ее оставят в покое, – он кивнул в сторону Ики, – и вообще, ей даже ночевать негде.

– Ну и что ты предлагаешь?

Антон кашлянул и отвернулся, стал внимательно разглядывать какое-то пятно на стене.

– Н-не знаю. В принципе можно ко мне на время.

– Благородно, – кивнул Соловьев, – а родители твои как к этому отнесутся?

– В-все в порядке. Я маму уже предупредил. У нас т‑три комнаты, я могу в гостиной спать.

– Ика, ты чего молчишь? – спросила Оля. – Как тебе такое предложение?

– Я с-согласна. Т-только если он д-дразниться не будет. Я н-не виновата, что з-заикаюсь, это н-не смешно!

– Ты не поняла. Он просто очень волнуется.

– З-за меня?

– Ну, а за кого же еще?