Текст книги "Вечная ночь"

Глава двадцатая

В теплом старом халате, со взъерошенными мокрыми волосами Борис Александрович бродил по квартире, пытаясь успокоиться и убедить себя, что все не так плохо и ничего подозрительного в его сегодняшнем госте нет.

Часы в кабинете пробили час ночи. Он привык ложиться рано, однако сейчас спать совсем не хотелось. Он погасил свет в гостиной, сел за стол, проверил несколько сочинений, в том числе Женино, которое передала ему Карина. Машинально отметил про себя, что Женя стала писать значительно лучше. Во всяком случае, рассуждая о любовной лирике Пушкина, она на этот раз не все скатала с учебника, а добавила немного собственных мыслей. Всего три орфографические ошибки, две лишних запятых, одна пропущена.

– Умница, – пробормотал старый учитель.

Кому-нибудь другому он за такое сочинение поставил бы четыре. Но для Жени Качаловой это была пятерка с минусом. Между прочим, первая пятерка за весь восьмой класс. Училась девочка неважно. Кто-то из учителей натягивал ей четверки как дочке известного певца или просто по доброте душевной. Но в основном тройки. Почти ничего, кроме троек.

Привычная любимая работа успокоила Бориса Александровича. Он зевнул. Пора спать. Пожалуй, после всех переживаний можно позволить себе одну сигаретку. Когда-то он много курил, но из-за астмы пришлось бросить. Он прятал от себя пачку на одной из полок, за книгами, и каждый раз забывал, где именно. Принялся искать и обнаружил за серыми томами собрания сочинений Достоевского розовую пластмассовую заколку для волос.

– Наверное, кто-то из девочек забыл, – проворчал он, продолжая поиски сигарет, – хотя как она туда попала? Я пару недель назад проводил генеральную уборку, снимал книги с полок, все пылесосил, протирал.

Сигареты прятались за синими томиками Гоголя. Борис Александрович накинул куртку поверх халата, вышел на балкон. Был сильный ветер. Ночное небо расчистилось. Прозрачные мелкие облака неслись так быстро, что полная луна нервно вздрагивала от их прикосновений, как будто они ее щекотали. Переулок спал. Звук редких машин казался особенно громким. Где-то вдали, ближе к проспекту, звучал пьяный женский смех, долгий и монотонный, больше похожий на рыдания. Справа пульсировал красный электрический треугольник на крыше огромного круглосуточного супермаркета. Слева переливалось разноцветными огнями крыльцо казино. Лампочный клоун улыбался и перекидывал карты. В доме напротив светилось всего три окошка. За одним смотрели телевизор. За другим кто-то сидел перед компьютером. За третьим, не прикрытым даже легкой занавеской, бабушка в ночной рубашке стояла у кровати и часто, широко крестилась.

Внизу хлопнула дверца машины. Борис Александрович взглянул и увидел высокую фигуру человека, который быстро зашагал от машин под балконом через дорогу, на другую сторону переулка. Светлый плащ, темная кепка. В ярком фонарном свете он был виден вполне отчетливо, правда, только со спины.

– Нет! Просто показалось! – одернул себя Борис Александрович.

Человек в плаще перешел дорогу и утонул в темноте. Старый учитель мог разглядеть теперь только силуэт, но все-таки заметил, что человек обернулся.

Свет в гостиной, за спиной Бориса Александровича, не горел, но все равно его, курящего на балконе, было видно. Человек направился к темной машине, припаркованной под фонарем, на противоположной стороне улицы, помедлил секунду, еще раз взглянул в сторону балкона и вдруг побежал.

– Да нет же, нет! Какая ерунда! – строго сказал себе старый учитель.

* * *

Сил совсем не осталось. Глаза закрывались. Но пальцы продолжали плясать по клавиатуре компьютера. Дима Соловьев хотел еще раз убедиться, что все материалы по Анатолию Пьяных исчезли, а заодно посмотреть, что есть в информационных базах по Грошеву Матвею Александровичу.

Старик Лобов озадачил его всерьез.

О давыдовском душителе Соловьев впервые услышал от Оли. Она даже уговаривала его съездить вместе в Давыдово, найти каких-то свидетелей. Но он тогда отмахнулся. Испугался, что совсем запутается и попадет в очередной тупик. Поиск Молоха велся в нервной горячке, начальство теребило, торопило, требовало докладывать несколько раз в день, устно и письменно, объяснять и комментировать каждый свой шаг. Влезать в старое, забытое, изъятое из архивов дело казалось верхом глупости.

Что, если Анатолий Пьяных убивал бедных агнцев, чтобы спасти их чистоту, отправить прямиком на небеса? Что, если убивал не Пьяных и настоящий давыдовский душитель до сих пор жив?

Слепые сироты. Тихий подмосковный городок. Интернат. И рядом – партийный бордель. Если бы нянька перед смертью не исповедалась, если бы батюшка не нарушил тайну исповеди, возможно, ничего бы никогда и не вскрылось.

– Оно и так не вскрылось, – пробормотал Соловьев, пробегая глазами короткую информацию о пожаре в давыдовском интернате, – столько народу знало и молчало. Охрана, горничные. Врач интерната. Дети ведь регулярно проходили медицинское обследование. Но все молчали. Страх, деньги, круговая порука.

В советское время существовали по всей стране закрытые тайные бордели, с банями, с девочками, которые помогали партийной и хозяйственной элите расслабиться, отдохнуть от важных государственных дел. Девочки – проверенные, отборные кадры КГБ, иногда они даже имели офицерские звания. Но они были совершеннолетними.

С детьми когда-то вполне открыто забавлялся Лаврентий Берия. Но позже, при Хрущеве, при Брежневе, при Горбачеве, вроде бы ничего подобного не было. Во всяком случае, следователь Соловьев с такой информацией ни разу не сталкивался.

Дима зажмурился, сжал виски. Грошев Матвей Александрович. Это имя мелькало где-то в связи с сетью «Вербена»?

Соловьев знал, что в документах искать бесполезно. Он много раз просматривал материалы по «Вербене» за эти полтора года и помнил почти все имена. Конечно, можно предположить, что оно мелькнуло, а потом было аккуратно изъято. Такие вещи случаются.

«Нет, дело не только в имени, – думал Соловьев, – я знаю этого человека, я где-то когда-то встречался с ним».

Когда старик Лобов сказал: «Импозантный такой мужчина, красавец, как из Голливуда», перед Димой возник размытый образ. Лицо, фигура, безупречный светло-серый костюм, обаятельная улыбка, низкий бархатный голос, бокал шампанского в руке.

– Погодите, давайте сначала определимся с основными понятиями. Что такое мораль, нравственность? В Древнем Египте была одна мораль, в Древнем Риме – совсем другая, в Европе в Средние века – третья. Жиля де Лаваля барона де Ре, аристократа, маршала Франции, сподвижника Жанны д’Арк, святая Инквизиция судила не за то, что он собственноручно убил в своем замке триста маленьких мальчиков. Сексуальные мотивы воспринимались тогда, в 1440-м году, как смягчающие обстоятельства. Маршала повесили, а потом сожгли за занятия алхимией и черной магией, за то, что он вступил в сделку с дьяволом. Что касается мальчиков, суду не было до них никакого дела.

Дима даже хлопнул в ладоши, и спать расхотелось. Он вспомнил не только, где, когда и при каких обстоятельствах познакомился с господином Грошевым, но и о чем они беседовали.

Два года назад заместитель министра устроил банкет для коллег в честь своего шестидесятилетия. Следователь Соловьев был в числе приглашенных. Обычно на таких мероприятиях, вроде бы официальных и как бы дружеских, Дима чувствовал себя неуютно, не знал, куда деться, слонялся со своим бокалом неприкаянный и уже собирался тихо слинять, когда столкнулся с господином Грошевым.

С чего это вдруг они стали болтать о морали и нравственности, Дима вспомнить не мог. Но ясно помнил, как во время застолья отметил про себя, что заместителя министра и приятного господина в светлом костюме связывает давняя дружба. Они друг для друга Мотя и Петя, и даже некоторое легкое подобострастие сквозило в голосе и во взгляде чиновного юбиляра, когда он вдруг поднял тост за своего старого товарища, верного и надежного человека, за эрудита и умницу Грошева Матвея Александровича.

Кстати, именно этот заместитель чуть позже ярко засветился в деле «Вербены» и подал в отставку.

– У древних языческих народов приносить в жертву детей считалось делом вполне нравственным. Религия – это вечный торг людей с богами, и дети долго оставались надежной валютой. У карфагенян гигантская медная статуя бога Кроноса была сделана таким образом, что ребенок, положенный на руки идолу, скатывался в яму, наполненную огнем. Заметьте, живой ребенок. Финикийский бог Ваал, о котором говорится в Книге пророка Иеремии, требовал в жертву самых любимых детей из благородных семей и, наконец, Молох, тоже финикийское божество, – древний символ ритуального убийства детей.

Господин Грошев был эрудирован, обаятелен. Он разговорился с Димой просто потому, что следователь Соловьев попался под руку, был по сравнению с другими на том банкете достаточно трезв и умел слушать. Где-то дома, в ящиках стола, наверное, сохранилась визитка Матвея Александровича, так что найти приятного господина Грошева не составит труда.

– Вы что, думаете, это мог быть он? Он – душитель? Он – Молох?

– Не знаю. Я уже старый. Думай ты, Дима.

«Кто угодно, только не он», – Соловьев сморщился и потер глаза.

Труп первой девочки нашли через неделю после того банкета. Невозможно представить господина Грошева, совершающего ритуальное убийство ночью в лесу. Пафос его монологов сводился к тому, что человек – животное злобное и примитивное, им движут лишь инстинкты. Мораль и нравственность – ханжеский набор условных запретов, некая аморфная субстанция, которая постоянно меняется и не имеет твердой основы.

Он сыпал фактами и именами из всемирной истории. Он отлично разбирался в том, что касалось ритуальных убийств детей.

Ну и что? Это был просто банкетный треп, не более.

…В половине второго ночи Антон Горбунов прислал по электронной почте все, что сумел нарыть про абонентов, с которыми говорила Женя Качалова.

Прежде всего, Диму интересовали входящие и исходящие звонки за сутки перед убийством. Их оказалось не так много. Жене восемь раз звонила ее мама. Один раз Дроздова Ирина Павловна, восемьдесят четвертого года рождения, прописанная в городе Быково Московской области. Та самая Ика. Ей Женя ответила и говорила три с половиной минуты. А маме своей не перезвонила ни разу.

Был звонок от Куваева Валентина Федоровича, шестьдесят второго года рождения, прописанного в Москве. Ему Женя тоже ответила, и его номер в ее книжке был обозначен тремя большими латинскими буквами «VAZ». Тот самый Вазелин.

Имелись еще три входящих звонка от Родецкого Бориса Александровича, сорок четвертого года рождения, проживающего также в Москве. Из трех звонков Родецкого Женя ответила на два. В ее записной книжке этого номера не было.

– Шестьдесят один год, – пробормотал Соловьев. – Родственников с такой фамилией у Жени нет. А ведь он, этот Родецкий, был последним, с кем она говорила, примерно за два часа до убийства.

* * *

Часа два, наверное, а может, и больше, Странник кружил по городу. Он ходил очень быстро, почти не уставал от ходьбы, наоборот, набирался сил. Он отправился в это ночное путешествие потому, что не хотел сразу садиться в машину. Оставалась небольшая вероятность, что старый учитель опять выйдет на балкон. Машина стояла под фонарем. Родецкий мог запомнить цвет, марку, номер. Он ведь заметил Странника, когда тот переходил улицу. Вряд ли узнал в нем своего гостя, но мало ли? Лучше не рисковать, не спешить.

Сначала он шел, не разбирая пути, переулками, проходными дворами. Вышагивал, тяжело, мощно, как ожившая каменная статуя. Лицо его ничего не выражало. Ветер холодил кожу. Но там, где были приклеены борода и усы, неприятно пощипывало.

Он не смотрел по сторонам, ни о чем не думал. Страстное желание освободить, спасти очередного ангела, жгло его внутренности, словно он глотнул уксусной кислоты. Он хотел одного: действовать, твердо шагать к намеченной цели. Если бы он остановился сейчас, то, возможно, упал бы замертво.

Мимо мчались машины, и в темных салонах мерещились ему детские силуэты. Мелькали редкие прохожие. Когда они проходили близко, его обдавало кислым козлиным запахом гоминидов, который проникал сквозь наслоения разнообразной маскирующей парфюмерии, бензина, холодной городской пыли, птичьего помета, табачного дыма, шерсти, кожи.

Вроде бы цель у него сейчас была одна, вполне определенная и простая: погулять, подождать, вернуться в переулок, где живет учитель Родецкий, сесть в свою машину, доехать до дома. Потом останется только лечь спать. А утром он проснется и продолжит жить по ту сторону Апокалипсиса. Опять станет гоминидом. Обрастет наружным, дополнительным слоем твердой непроницаемой плоти. Улыбчивой, успешной, благополучной плоти. Странник свернется внутри него, как улитка внутри ракушки, как зародыш в материнской утробе. Страннику нужно спокойно выспаться, набраться сил для очередного священного похода. Однако пока Странник бодрствует и рвется в бой.

Между тем он прошел уже порядочно, не меньше трех станций метро. Район был смутно знаком ему. Кажется, он уже бывал здесь. Память Странника удерживала только то, что необходимо для выполнения великой миссии и обеспечения собственной безопасности. Все ненужные детали, мелочи отлетали, как шелуха. Если бы сейчас его спросили, как его имя, где и кем он работает, есть ли у него семья, жена, дети, он бы не сумел ответить. Он знал, как выглядит его машина, знал, где находится его дом. Машина – средство передвижения. Квартира – убежище. Там еда, тепло, сон.

И вдруг резкий, приторный, ничем не прикрытый запах гоминида ударил ему в ноздри. Прямо перед ним из темной подворотни вынырнуло существо. Со спины оно выглядело как располневшая девочка-подросток. Короткое пальтишко, под ним юбка еще короче. Толстые ляжки обтянуты блестящими черными колготками. На уровне подколенной впадины дыра, ровный овал белой кожи. Ноги, широкие сверху, узкие книзу, расползаются в стороны. Высокие каблуки сбиты и перекошены. Голова маленькая, в коротких крашеных черно-белых перьях.

Она шла и что-то бормотала. Странник, поравнявшись с ней, услышал тихую матерную брань. Она разговаривала сама с собой, матом. Она ворчала, что не осталось ни одной иглы. Надо шприцы покупать. Эта зараза могла бы бесплатно иголочки выдавать постоянной клиентуре, но нет, удавится, сволочь, не даст, таким, как она, в лом даже пернуть бесплатно, теперь вот приходится пилить до аптеки.

Самка думала матом, вся пропитана была грязью, и ангел в ней уже погиб. Задохнулся. Но как же долго он плакал, как ему пришлось страдать. И никто не явился спасти его. Странник ясно слышал посмертное эхо ангельского плача. Не существовало ни в этом мире, ни в мире теней звука жалобней и безнадежней.

Странник оглянулся, увидел ее лицо. Нет, она не подросток. Лет девятнадцать, двадцать. Наркотики, алкоголь, разврат стремительно сжигали последние блестки привлекательности. Глаза и губы накрашены кое-как. Волос почти не осталось. Она заметила его взгляд и улыбнулась. Во рту не хватало зубов. Эхо посмертного плача звучало все настойчивей. Уничтожить ее? Она и так живой труп. Наказать, отомстить за погибшего в ней ангела?

Он сбавил шаг, он не хотел потерять ее из виду. Ему следовало принять решение. Жалобный плач не затихал, наоборот, становился все отчетливей, и Странник стал сомневаться, правда ли это посмертное эхо? Вдруг ангел жив? Вдруг дитя еще играет над пропастью, на самом краю, за мгновение до гибели?

Ему показалось, что у него быстро пульсируют барабанные перепонки и голова сейчас лопнет. Так-так-так. Тикает часовой механизм. Он не сразу понял, что эта пульсация не внутри него, а снаружи. Звук быстрых шагов за спиной, мягкий топот детских ног.

– Мама! Мамочка!

Мальчик, совсем маленький, лет четырех, не больше, бежал к самке гоминида. Она остановилась, оглянулась. Ни удивления, ни испуга не выразило ее отечное лицо. Из всех возможных эмоций только легкая, спокойная досада.

– Петюня, ты чего, блин? Иди домой, простудишься.

– Мама, пошли, пошли вместе. – Мальчик схватил ее за рукав, потянул так резко, что она едва удержалась на своих каблучищах.

– Куда вместе? Пусти! Мне в аптеку надо, короче, за лекарством. Петька, да отцепись ты, блин!

– Мама, там Людка плачет, дядя Коля, он ее…

– Молчи! Что орешь на всю улицу? – Она сильно шлепнула его ладонью по губам.

Странник заметил пятна черного лака на ее ногтях. Мальчик завертел головой, всхлипнул. Она убрала руку.

– Мама, пойдем домой, прогони этого Кольку, не бери у него денег, прогони его! Он злой, плохой! Прогони! – Ребенок говорил громким шепотом и по-взрослому косился на Странника, который застыл возле них.

– Мужчина, короче, все в порядке, чего, блин, встал, деловой такой? – Самка добродушно ощерилась.

– Мама, пошли скорей, Людка там одна с ним, ну, пошли! – хныкал ребенок.

– Беги, Петюня, я только в аптеку и сразу вернусь, ты понял? Беги, блин, я сказала!

– А Людка?

– Он, это, короче, так играет с ней, понял, нет? Играет.

Она легонько подтолкнула его. Мальчик побежал назад, в подвортню.

– Помоги, спаси меня! – кричал ангел.

Прямо напротив светилась бело-зеленая ослепительная вывеска: «Аптека 24 часа». Странник, не задумываясь, направился туда.

Ему надо купить детское масло после купания «Беби дрим». Самке гоминидихе нужны шприцы. Наркотики она уже купила. Некий Колька дал ей денег, и за это она оставила в полное его распоряжение своих детей.

– Помоги, спаси нас! – надрывались голоса ангелов, уже не одного, а двух. Маленькие дети подбежали к самому краю пропасти, и нельзя было медлить.

* * *

Тусовка – высшая форма жизни. Концерт в ночном клубе поднял Вазелину настроение, прочистил мозги. Деньги, конечно, небольшие, зато успех гарантирован. Публика вся его. Люди, которые балуются травкой, общаются в Интернете, презирают слюнявые обывательские ценности, обожают все, что круто и прикольно. Поколение Next. Хотя возраст тут ни при чем. Главное – абсолютная внутренняя свобода.

Эстрада размещалась внизу. Зрители сверху, на стилизованных строительных лесах. Там стояли столики. Официанты бегали по шатким деревянным лестницам, разносили спиртное, кофе, сухарики и чипсы. Кто-то сидел перед раскрытым ноутбуком, кто-то читал книжку или журнал, кто-то извивался и ломался в танце. Но большинство слушало Вазелина. Публика гроздьями перевешивалась через перила, стекала вниз по лестницам, поближе к эстраде. Многие подпевали, покачиваясь, закрывали глаза. Пахло потом, парфюмом и марихуаной.

Вазелин спел несколько старых хитов, получил свою порцию воплей, свиста, аплодисментов. Разгоряченные, обкуренные девочки бросались к нему на шею. Он целовал каждую в щечку, смеялся. Наташа ревниво крутилась рядом. Разумеется, ревность ее ничего не значила. Она отлично это понимала и старалась сдерживать свои дурацкие чувства.

– Какой ты классный, Вазелин! Я тебя обожаю! – Незнакомая красоточка лет пятнадцати обхватила его за шею и не отпускала. У нее были гладкие золотые волосы до пояса. Огромные глаза казались совершенно черными из-за расширенных зрачков. Высокая, почти одного с ним роста, она ничего не весила. Талию можно было обхватить пальцами.

– Ты гений, я вся твоя! – бормотала она, прижимаясь к нему всеми своими хрупкими косточками. – Ну же, поцелуй меня! Вазелинчик, я от тебя балдею!

Краем глаза он заметил несколько фотовспышек. Отлично. Концерт должен попасть на страницы светской хроники. Пусть все видят, как его любят девочки, какой он плейбой и супермен.

Он чмокнул белокурую худышку в лоб, осторожно отцепил ее руки. Конечно, она хороша, готова на все и вполне в его вкусе. Но у него другие планы. Поверх ее золотой макушки он беспокойно шарил взглядом по залу. Среди множества девичьих лиц ему то и дело мерещилось одно, совсем детское. Голубые круглые глаза, каштановые волосы, заплетенные в косички-дреды. Тонкая цыплячья шейка.

– Ее нет, – тихо сказала Наташа, помогая ему высвободиться из объятий золотоволосой обкуренной красотки.

– Кого? – спросил он шепотом.

– Да ладно тебе, – Наташа грустно усмехнулась, – я все знаю.

Разговаривать было трудно. Из динамиков гремел тяжелый рок, громко щебетали поклонницы. Вазелин взял Наташу за руку и быстро поволок к выходу.

– Ну? – спросил он, когда они оказались в фойе, у стойки охранника.

– Не понимаю, что ты так завелся? – Наташа дернула плечом.

– Кто завелся? Я? По-моему, это ты не в себе. Со мной как раз все в порядке.

«А ведь она просто так не отвяжется, – подумал он с тоской и раздражением, – начнет ныть, упрекать. Может нагадить напоследок. Впрочем, что я мучаюсь? Как будет, так и будет. Только бы малышка Женечка не выкинула какой-нибудь фортель. Почему ее сейчас нет? Ведь обещала. Папа не разрешил?»

– Что с тобой? Успокойся! – упрямо повторяла Наташа и заглядывала ему в глаза.

– Отстань! – тихо взревел он и покосился на какого-то незнакомого парня, который курил возле туалета.

Наташа взяла Вазелина за плечи и повернула лицом к зеркалу.

– Посмотри на себя!

В резком люминесцентном свете лицо его казалось бледным до синевы и все было покрыто жуткими красными пятнами. Лоб блестел от пота. Волосы, слегка смазанные гелем, встали дыбом.

– Что это? Экзема? – испугался он.

– Всего лишь помада, – Наташа достала бумажный платок, – меньше надо целоваться с девочками. Кстати, статья 134. Половое сношение с лицом, заведомо не достигшим четырнадцатилетнего возраста, наказывается лишением свободы на срок до четырех лет. А ей, насколько мне известно, совсем недавно исполнилось пятнадцать. И сношался ты с ней еще до дня рождения. Так что твое счастье, что ее здесь нет. Здоровее будешь.

– Что ты болтаешь, идиотка! – крикнул он так громко, что дремавший охранник встрепенулся, открыл глаза, а незнакомый парень застыл и удивленно шевельнул бровями.

– Не ори. Ты прекрасно понимаешь, о ком и о чем я говорю. Конечно, я идиотка и для тебя ничего не значу. Но учти, вторую такую идиотку найти будет сложно.

Вазелина трясло. Он чувствовал, что еще немного, и он не выдержит, врежет по круглому бесцветному лицу Наташи, причем не ладонью, а кулаком, так, чтобы крепко хрястнуло под ударом, чтобы мягкий пухлый рот залился кровью.

– Заткнись, – прошептал он, совсем тихо, едва шевеля одеревеневшими губами, – если ты не заткнешься сию минуту, я…

– Ну что? Что ты? Убьешь меня? Задушишь? Зарежешь? Вырвешь сердце и сожрешь его? Ты сумасшедший, Валька. Тебе лечиться надо. И я тоже сумасшедшая. Любая на моем месте давно бы послала тебя подальше.

Наташа стояла перед ним, широко расставив короткие толстые ноги, по-бабьи уперев руки в квадратные бока. Розовым пятном маячила у нее за спиной напряженная физиономия охранника. А дальше, за приоткрытой дверью, мерцал бледными огнями предрассветный притихший проспект.

– С вами все в порядке? – спросил охранник.

– Да, – ответила Наташа, – с ним все в порядке.

Она шагнула к Вазелину, решительно взяла его под руку и повела назад, в грохочущий дымный зал. Они прошли мимо молодого человека, который вроде бы уже не обращал на них внимания, набирал номер на мобильном.

– Хватит беситься, – тихо шипела Наташа. – Тебя ждут. Люди, между прочим, деньги заплатили. Ты должен спеть еще несколько песен.

– Зачем? – спросил он, едва шевеля губами, словно рот его был разбит резким ударом невидимого кулака.

Они уже были в зале. Аплодисменты, визг и свист заставили Вазелина улыбнуться, потрясти стиснутыми над головой руками и громко крикнуть:

– Вау! Я здесь, ребята! Я весь ваш!

* * *

Самка гоминида уже ничего не замечала. Как только упаковка со шприцами оказалась у нее в руках, она припустила от аптеки к подворотне. Но бежать быстро не могла. Удивительно, как не вывихнула щиколотки, ковыляя на своих косых каблуках. Она уже не разговаривала с собой, не бормотала, только нетерпеливо сопела.

Странник шел за ней. Очки он снял, кепку надвинул на брови, так, что тень козырька полностью скрывала верхнюю часть лица. А нижнюю, до носа, скрывал тонкий клетчатый шарф. Сейчас, в темноте, его вряд ли мог кто-то узнать, запомнить и потом описать внятно.

Вслед за шальной самкой он пересек широкий двор со спортивной площадкой, миновал ряды гаражей, серую панельную коробку районной поликлиники. Да, безусловно, этот район ему был знаком. Значит, следовало соблюдать особую осторожность.

Никакого определенного плана в голове его пока не сложилось. Он просто хотел выяснить, где обитают два рыдающих ангела, мальчик Петя и девочка Люда. Это не составило труда. Самка привела его к четырехэтажному облупленному дому без номера. Странник, почти не таясь, нырнул за ней в черную пасть арки, заметил одинокое мутное оконце. За аркой был еще один двор. Там, с тыльной стороны старого дома, скрипела от ветра дверь подъезда. Он еле удержался, чтобы не последовать за самкой вверх по темной вонючей лестнице. Остановил его отчетливый вой сирены где-то совсем близко и лязг двери наверху.

– Рая, ты? – спросил хриплый женский голос.

Забрезжил свет. Странник отпрянул, скрылся во мраке под лестницей.

– А? Я, да! – весело отозвалась самка.

– Слышь, ща, это, короче, «скорая» и менты приедут.

– А че случилось?

– Да вроде, это, дядя Гриша опять повесился. На этот раз удачно. А у тебя там чего Людка разоралась? Орет, прям невозможно. Может, покойника чует? Или заболела?

– Не-е, здорова Людка. Настроение у нее плохое. – Самка хрипло захихикала.

– А че, этот твой, новый, деток не обижает?

– Да мои детки сами, кого хотят, обидят!

Опять смех. Счастливый – от предвкушения дозы.

Странник не стал слушать дальше. Выскользнул из подъезда. Вой сирены приближался. Выходить через ту же арку не стоило. В любой момент могли подъехать «скорая» и милиция. В пустом темном переулке его осветят фарами, возможно, остановят, попросят предъявить документы. Сейчас ничего опасного в этом нет. Но если он здесь засветится, то не сумеет явиться сюда еще раз. Это будет слишком опасно. И тогда ему вряд ли удастся освободить ангелов.

Сирена затихла. Стало слышно натужное прерывистое фырчание мотора. Фары косо осветили арку. Фургон «скорой» пытался развернуться, чтобы въехать во двор.

Несомненно, Странник бывал здесь раньше, в толстой шкуре гоминида. Когда, зачем, у кого, он сейчас не помнил. В голове его образовался фильтр, который пропускал только необходимую информацию и отсеивал все второстепенное. Сейчас надо было ускользнуть незаметно. Он знал, что двор не тупик, хотя кажется таковым, особенно в темноте. Должен быть проход между глухими стенами двух соседних домов. Там темно и грязно, там никто никогда не ходит. Проход представляет собой нечто вроде туннеля без крыши, и через него можно попасть в параллельный переулок.

Оказавшись между глухими стенами соседних домов, в узком пространстве, он вдруг испугался. Слабость, дрожь, ледяной пот. Кожа под накладной бородой зудела и горела так сильно, что он застонал. Кирпичные стены домов шевелились, как бока гигантских доисторических ящеров. Ветер выл. Высоко над головой чернела полоса ночного неба. Клаустрофобия. Он считал, что давно справился с этим недугом, оказывается, нет. Он двигался боком, но ни на шаг не приближался к выходу, беспомощно перебирал ногами, а стены медленно наползали, чтобы расплющить его.

Он заранее почувствовал боль, услышал хруст собственных костей. Краш-синдром. Синдром длительного сдавливания. Стены сомкнутся, и он останется внутри. Вот, оказывается, каким образом решили уничтожить его гоминиды. Заманили в ловушку. Да, именно так. Он бывал здесь раньше, и кто-то вроде бы случайно указал ему на узкий проход между домами. Эту информацию заложили в его мозг, как бомбу замедленного действия, и вот теперь механизм должен сработать.

Со стороны двора звучали голоса. Кроме «скорой», подъехала милиция. Он зажал себе рот, чтобы не закричать. Гоминиды не должны обнаружить его здесь. Где-то совсем близко притаилась особенно опасная особь.

Есть среди питекантропов редчайшие экземпляры, наделенные высоким интеллектом, вполне человеческим. Они выполняют охранительную функцию. Из всех разновидностей гоминидов эти самые сильные и более других похожи на людей. Оборотни. Они враждебны и коварны. Где-то рядом сильнейший, опаснейший оборотень, живущий в безобидном обличье красивой женщины. Именно он заманил Странника в эту ловушку. Восемнадцать месяцев назад именно эта особь вплотную подошла к разгадке священной тайны Странника и вынудила его сделать паузу, бездействовать, оставить погибать десятки беспомощных ангелов.

Невидимая липкая паутина опутывала его все туже. Он чувствовал влажный хруст рвущихся живых нитей и видел, как волнообразно, тяжело шевелятся стены. Ноздри его трепетали. Сквозь волны запахов двора, сквозь густую смесь нечистот, аммиака, сероводорода, бензина, кислых гнилостных испарений многочисленных гоминидов он ясно различил тонкий след аромата оборотня.

Чистый, мягкий, волнующий аромат. Когда-то Странник принял ее за человека. Ему казалось, давно уже нет среди взрослых особей ни одного гомо сапиенс. За чертой Апокалипсиса никто не мог уцелеть. От всех взрослых несет гнилой козлятиной. Чуткий нос Странника не обманывала парфюмерная маскировка. Но естественный женский запах оборотня оказался серьезным испытанием. Оборотень перехитрил Странника, почти свел с ума, чуть не убил. Только что произошло второе покушение. Оно не состоялось.

Через минуту Странник был в соседнем переулке, а еще через сорок минут сел в свою машину, которая ждала его напротив дома старого учителя.

Пока он пробирался по туннелю, к подошвам прилипли нечистоты. Он заметил это не сразу, только в машине почувствовал запах. Пришлось чистить коврик в салоне, а потом, дома, мыть ботинки.

Гоминиды гадят везде. Вряд ли можно найти в этом городе хоть один укромный уголок, где бы не справил нужду какой-нибудь питекантроп.

Вытянувшись на своей ледяной постели, сложив руки на груди, как покойник, Странник продолжал слышать настойчивый плач ангелов. Сейчас, в тишине и безопасности, он мог все обдумать, понять логику последних событий, прочитать полученные знаковые послания.

Ангелы, которых он услышал сегодня, привели его в ловушку не для того, чтобы он погиб, а для того, чтобы пробудить его бдительность. Оборотень. Красивая женщина, у которой острое чутье. Она опять помешает Страннику выполнить святую миссию. Нельзя забывать о ней.

Голоса ангелов не замолкали. К их жалобному плачу, к мольбе о спасении, прибавился настойчивый призыв: убей оборотня!

* * *

«Микрик», который вез Олю домой из «Останкино», долго не мог проехать по переулку. Из проходняка, от бомжовского дома, медленно двигался задом фургон «скорой». Переулок был односторонний, очень узкий, к тому же заставленный машинами вдоль тротуара.