Текст книги "По ту сторону горизонта"

Как забытая свеча с крошечным язычком пламени может заставить вспыхнуть на судне огромный пожар, так огонёк надежды воскрешает в Бентлее уверенность, что он ещё сможет выйти и поквитаться с Комптоном.

Капитан Корморэнт, невольный свидетель их разговора, подскакивает с койки. Гневно пинает решётку, разделяющую две камеры, привлекая к себе внимание.

– Даже перед лицом смерти ты продолжаешь заботиться об этой сраной Компании? Ты навсегда останешься жалким эгоистичным ублюдком, которого не волнует ничего, кроме себя самого. Ты просто…

Кеннет забывает о дворецком, он подходит к решётке, у которой стоит Джеффри. Бесцеремонно просовывает руки и хватает Корморэнта за грудки, заставляя пригнуться. Бентлей не намерен терпеть осуждение ещё и от пирата, человека, который не то что не видел, что произошло в зале суда, так ещё и не представляет, через что им с Морганой пришлось пройти.

У Джеффри отвратительно воняет изо рта перегаром. Пираты – грязные оборванцы, с которых спрашивать нечего.

– Я сознался, что женился на ней! И не тебе меня осуждать.

Эти слова становятся причиной новой злости. Джеффри так и сочится свинцовой агрессией в сторону Кеннета. И если бы не разделяющая их решётка, то он бы точно пригвоздил его к полу и не поскупился бы на пинок под дых.

– Значит, ты ещё больший идиот, чем я думал. Моргана пожертвовала собой, чтобы жил ты. И ты так её отблагодарил? Вместо того чтобы выбраться из тюрьмы, предпочёл сознаться во всём и сдохнуть. Да ты не стоишь и ногтя на её мизинце – Джеффри плюёт под ноги и попадает на запылённые туфли Бентлея.

– Закрой свою пасть.

Он отпускает Джеффри, отходит и садится на койку. Корморэнт отряхивается и поправляет на голове шляпу.

Некоторое время после Бентлей неподвижно и молча сидит, погружённый в собственные мысли. Мрачный, готовый к приговору, но всё ещё надеющийся на чудо. Признаться, в смерти почти нет ничего страшного, лишь печально, но точно не страшно. Жаль уходить, когда полностью не воспользовался вторым шансом. С того света трудно вернуться. А во второй раз так и почти невозможно.

Джеффри то и дело надоедливо щёлкает костяшками, но Бентлей не пытается его осадить. Он лишь прислушивается к шагам в очередной раз. Вряд ли за ним прислали бы так быстро.

У палаты лордов в чести сначала хорошенько выпить, ознаменовав тем самым обед, и только потом продолжить смотреть представление. А второй акт обещает закончиться если не повешением, то объявлением следующего утра – утром казни.

Кеннет не понимает, сколько проходит времени. Но Корморэнт в соседней камере успел спеть непристойную песню, вспомнить истории из жизни и лечь спать, снова накрывшись шляпой.

Скрипит поворотный механизм замка. Два британских солдата, юнцы, смотрят разочарованно и в то же время надменно. Бентлей успел при жизни прославить своё имя, но есть то, что гораздо милее подвигов, – поражения. И снова коридоры, которые Кеннет готов назвать знакомыми: тёмные, давящие, мрачные.

– Позвольте, который сейчас час? – уточняет лорд у своих сопровождающих, но слова остаются без ответа.

Его ведут по коридорам на улицу и оттуда вновь в коридоры. Толпа перед зданием суда так и не поредела, а внутри стало ещё шумнее. По начищенному дубовому паркету Бентлей ступает по направлению к залу, чистые белые стены, повидавшие столько смертников, – немые свидетели грядущего приговора. В зал он входит под брань и ругань.

И если так себя чувствует тот самый «свободный народ», борющийся за какую-то свою незримую правду, то Кеннет просто не может осуждать Моргану за все совершённые, по его мнению, ошибки. Лорд даже не слышит, как судья, побагровевший от выпитого вина, стучит молотком.

– Тишина! Продолжаем заседание. Мистер Комптон, пока суд не вынес приговор, вам есть что добавить?

Лорд Джеймс Реджинальд Комптон отрицательно качает головой. Ему не нужно ничего говорить – победа уже близко. Она ощущается кровавым привкусом на губах и языке. Когда-то Бентлей сам больше всего в жизни любил отправлять врагов на эшафот.

– Нет, ваша честь.

Судья одобрительно кивает и переводит взгляд. Бентлей обдирает сухую кожу с губ. Дно колодца наступило быстрее, чем он предполагал. На руках у него нет документов, а в голове ни единой мысли, как отсрочить приговор. Имеет ли это хоть какой-то смысл? Кеннет уже сомневается.

Он старается не оглядываться вокруг, лишь бы никто не заметил, как у него трясётся кадык, чтобы никто не увидел затравленного взгляда. Кажется, на борту тонущего «Приговаривающего» он ощущал себя точно так же. Только там оцепенение быстро сошло на нет. Нужно было остановить кошмар, здесь же остановить его он не в силах.

Счёт идёт на секунды, взгляд судьи уже не выжидающий. И только гордость не даёт лорду Кеннету опустить головы. Огромные двери зала распахиваются, едва только судья заносит молоток.

– Мне есть что добавить!

В помещение вбегает раскрасневшаяся Валерия да Коста. Она обмахивается даже не веером, а кистью. Дышит тяжело, но шагает быстро, не чувствуя тяжести юбок и давления корсета. Но самое главное в её появлении не внешний вид, не взволнованная походка, а то, что она сжимает в руках.

Бентлей знал, что Моргана никогда не избавится от документа. Она была слишком умна и не стала бы так просто разбрасываться подобными вещами. Дыхание учащается, но Кеннет держит себя в руках. И, пользуясь минутным замешательством, он берёт дело в свои руки.

– А я так понимаю, это ваша защита? – спрашивает судья.

Лорд, ухмыльнувшись, кивает. Он протягивает руку в сторону Валерии, и та опускает на его ладонь документ. Безмолвно прошептав «спасибо», Кеннет расстёгивает тонкий ремешок и разворачивает бумагу. Всё так, как и было несколько лет назад. Даже чернила не полиняли, его подпись и печать на месте. Если бы не было так много людей в зале, Кеннет бы поднёс бумагу лицу, чтобы вдохнуть запах.

– Ваша честь, – Кеннет подходит к судье и передаёт тому документ. Холодное спокойствие охватывает Бентлея. И точка в истории превращается в запятую. – Раз мистеру Комптону добавить нечего, то разрешите мне сказать своё последнее слово.

Реджинальд старается не подавать вида, но сжимает руки в кулаки, и Люси рядом с ним дёргается. Если Комптон поднимает руку на женщину – это лишний повод ему эту же руку отрубить.

– Как я уже признался, я действительно женился на Моргане О'Райли. Только она не была пираткой к тому моменту, как мы заключили брак. Каперская грамота в ваших руках. Эта бумага равносильна помилованию, а также предоставлению статуса исполнителя королевской воли. Как и весь экипаж «Острого лезвия», она была помилована. А следовательно, являлась капитаном союзного судна, конвоировавшего «Приговаривающий» на сложном пути. Обвинения мистера Комптона хоть и не безосновательны, но всё же ложны.

Краем глаза Бентлей видит, как Комптон открывает свою папку, шарит в ней в поисках ценного документа. И бешенство обезображивает его лицо.

– Эти бумаги не указаны в деталях дела. Их не предоставлял адвокат. Они не смеют опираться на них. Косвенные документы не влияют на ход слушания, – у Комптона играют желваки. Он ударяет руками по столу, поднимаясь на ноги.

– Не нервничайте, Реджинальд, я понимаю. Однако это документ, который опровергает все ваши слова. А потому с ним следует считаться.

Кеннет поворачивается к залу. Он думает. Решает, что делать дальше. Его жизнь снова в его руках. А ведь на миг ему показалось, что для него вот-вот всё навсегда закончится – нет, ещё осталась хоть какая-то справедливость в мире. Бентлей оборачивается к судье.

Тучный мужчина бегает глазами по строчкам каперской грамоты. У него нет причин сомневаться в её подлинности, ведь документ оформлен в соответствии со всеми правилами и нормами. Однако видно, что он явно мешкает. И Кеннет понимает почему: все в зале будут разочарованы, если его помилуют.

Голодной разъярённой толпе только и подавай, что хлеба и зрелищ. А представление явно подпорчено неожиданно возникшими сложными обстоятельствами. Все ожидали, когда же его голова как всё же знатного человека прокатится по грязной земле. И кто-нибудь из оборванцев сможет сорвать с его волос чёрную ленту, которую позже все с жадностью будут раздирать на куски, лишь бы принести милой дочери, не видевшей еды уже больше трёх дней, безделушку.

Однако судья всё же произносит, посовещавшись с помощниками:

– Документ подлинный. А это…

Улыбка на лице Кеннета слишком спокойная для разгорающегося вокруг протеста. Лорд бесцеремонно берёт кольцо, кивнув коротко судье. Он подходит к секретарю судебного заседания. Мужчина в парике отнимает трясущуюся руку от бумаги, но лорд Кеннет качает головой и строго обращается к нему:

– Записывайте мои слова, – он сцепляет руки в замок за спиной, глубоко вдыхает полной грудью. – По указу лорда Бентлея Кеннета сэр Джеймс Реджинальд Комптон отстраняется от управления Ост-Индской торговой компанией без возможности отзыва капитала с последующим изъятием доли в акциях, облигациях и иных ценных бумагах, принадлежащих Компании.

– Не имеете права! – восклик из толпы, но Бентлей быстро находит наглеца. Сторонники Комптона? Быть может. Он смиряет протестующего холодным взглядом, и тот опускается на своё место, не готовый стать причиной гнева.

Лорд разворачивается к Реджинальду и диктует дальше, делая новые шаги под каждый новый виток указа. Обладает ли Бентлей достаточной властью для этого документа? А мог ли он помиловать экипаж самого разыскиваемого пиратского корабля? Раньше – без сомнения, мог. Сейчас – ему позволяет наглость и уверенность. И, признаться, лорд не скрывает, что упивается этим.

Кеннет подходит вплотную к Комптону, останавливаясь всего лишь в нескольких дюймах от оппонента, их уже не разделяет стол, потому что Реджинальд, как крыса, поторопился убраться с тонущего корабля.

– За преступления перед советом Ост-Индской торговой компании, а именно за развёртывание деятельности против одного из членов совета директоров, за финансовые махинации и расхищение бюджета приговаривается к немедленному аресту. Также, согласно новому указу, каждый, кто так или иначе содействовал мистеру Комптону в его противоправных действиях и будет уличён в этом, должен быть немедленно заключён под стражу до выяснения обстоятельств.

Бентлей смотрит в зелёные глаза Реджинальда. С уст лорда срывается ласковая, почти заботливая, отеческая фраза:

– Ничего личного, Реджинальд… это благое дело, – он похлопывает Комптона по плечу.

Даже в оковах Бентлей наводит ужас. Будь Комптон чуть проще, будь он немного менее сильным, взмолился бы его не убивать. Однако в глазах его проскакивает лишь немое уважение. Словно он признаёт – ему ещё стоит поучиться вести дела.

– Всё можно было решить разговором, но вы предпочли довести дело до крайнего абсурда.

Однако присутствующие в зале не осознают, насколько серьёзны слова Кеннета. И они реагируют на подобное завершение представления лишь возмущёнными криками. Бентлей вновь подходит к писарю. Он берёт кончиками пальцев тонкую палочку, нагревает её над пламенем свечи, а затем капает на край листа. После прикладывает печать, оставляя ровный оттиск. Это делает его счастливее – так давно он не подписывал бумаги, имеющие вес.

Мнение людей в зале меняется, когда распахиваются двери и в помещение врываются солдаты Компании. Даже если Кеннет и блефовал, теперь это становится неважно. Люди вскакивают с мест. Толпа, недовольная и напуганная, превращается в безумный поток, стремящийся к выходу. Даже присяжные спешат убраться прочь, побросав бумаги с записями. Всего лишь толпа. Глупая и беспощадная.

– Капитан, – Кеннет подзывает одного из солдат, – те, кто будет сопротивляться, убейте их на месте.

Крик заглушает даже мысли. Капитан кивает.

Центральные двери суда распахиваются, на улицу вываливается народ. Спускаясь по ступеням верховного суда, они и вовсе забывают, как пару часов назад были готовы сами разорвать Бентлея на куски. Но на улице солдат оказывается намного больше, чем в зале суда. Хоть Парламент и пытается каждый год распустить регулярную армию, кое-что всегда уходит у них из вида: есть армия куда мощнее, чем та, что должна защищать суверенитет их государства.

– Также касательно вас, господин судья, я буду ходатайствовать в парламенте об отстранении вас от должности. И поверьте мне, я добьюсь того, чтобы вас отправили на эшафот.

За окном раздаются первые выстрелы. Один, второй, третий. У Бентлея не было времени, чтобы организовать полноценный военный переворот. Но может, хоть подобное представление с кровавым шлейфом заставит короля вызвать его к себе в тронный зал. Что до солдат, в конечном счёте всех их не перевешают, британский парламент замучается проводить заседания.

Валерия подбегает к Кеннету и расстёгивает кандалы на руках. Цепь с наручами падает на пол.

– В следующий раз, мистер Комптон, будьте более благоразумны. Видите ли, может только показаться, что я утратил силу и боюсь смерти. Я повидал некоторые странные вещи, пока отсутствовал всё это время. И, хочу вас заверить, вам не понравилось бы, окажись вы на моём месте. Но теперь я здесь, я вернулся. Ещё раз попытаетесь перейти мне дорогу, я вырежу вас со страниц истории.

Реджинальд расправляет плечи, чуть поднимает голову. Он стоически выносит, как каждая новая фраза вгоняет гвоздь в крышку его гроба. Не дрогнут губы, глаза, морщинки в уголках глаз. Он выносит взгляд Бентлея, делая лишь одно действие – отставляет в сторону трость так, чтобы закрыть Люси.

Вот оно – мгновение слабости. Но Бентлей не тронет женщину. Не станет использовать людей, чтобы причинить кому-то боль.

– Приемлемо, – почти сквозь зубы произносит Комптон.

Плотоядно улыбнувшись, Бентлей разворачивается к Валерии. Он подаёт испуганной испанке локоть. И когда она вцепляется в него трясущимися руками, направляется вместе с ней прочь.

Они выходят на улицу, мраморные ступени запачканы кровавыми пятнами. Бентлей готов взять на себя ответственность за совершённое преступление. За грохот мушкетов, за стоны и мольбы, за крики и внезапную тишину в зале суда. Главное, чтобы король обратил внимание на произвол в столице своего же государства.

– С-сэр, вы теперь свободны, – лепечет Валерия, не способная совладать с собственным голосом. Она видела жестокость Кеннета мёртвого, но не думала, что живым он останется точно таким же. – Простите мою дерзость, но что вы намерены делать дальше?

Она лебезит. Напуганная маленькая девочка.

– Освободить Джеффри и его экипаж. Разобраться с парламентом. И вырвать Моргану из когтей смерти наперекор самой судьбе. И если ради этого мне придётся убивать – пускай. Ради неё я готов пойти на всё.

Из носа лорда Кеннета внезапно начинает течь кровь. Он чувствует, как тёплые капли попадают на губы, и потому спешит приложить платок. Однако вязкая жидкость оставляет на белой ткани чёрный след.

Глава 9. Моргана О'Райли

– Тц-тц-тц, – мужчина щёлкает языком, – разрушить святое место… Всё, чего ни коснутся люди, превращается в прах.

Глубокий вдох и громкий кашель. Моргана открывает глаза и инстинктивно хватается за грудь в том месте, где ещё мгновение назад был клинок. Того нет, как, впрочем, и раны, хотя она всё ещё чувствует, как свербит отголосок боли. Она отстёгивает ремни, раздирает одежды. Но на месте раны лишь шрам. И то старый, полученный по неосторожности в старой трактирной драке, даже не при абордаже. Тогда её славно полоснули ножом, который позже она забрала себе как трофей. Сейчас же лишь кровь на камзоле да засохшее пятно на сорочке свидетельствуют о том, что её действительно убило чудовище.

Чудовище, которое она хотела спасти.

– Тише-тише, ни к чему суетиться. – Мужчина, наблюдающий за ней, протягивает сухощавую ладонь. – Времени достаточно. Даже больше.

О'Райли неуверенно смотрит на руку, облизывает пересохшие губы. Вихрь в голове поднимает все воспоминания. И последние мгновения её жизни ослепляют. Такие уж они яркие – как полуденное солнце после выхода из трюма. Нервно, почти бешено Моргана оглядывается по сторонам. Они с Джеффри добрались до пещеры, до источника. Сделали всё, что смогли. Но сейчас место, в котором она находится, лишь отдалённо напоминает пещеру, где закончилась её жизнь: своды потолка опустились, а пол раскололся на отдельные фрагменты, пространство кругом заполнила вода.

– Кто ты? – едва слышный вопрос срывается с губ. Моргана не узнаёт своего голоса – неестественно сиплый. Она пытается прочистить горло, но кашель отдаётся лишь бульканьем в груди. – И где мы находимся?

– Милая маленькая Морриган, ты столько времени искала ответы на вопросы, что привыкла только их и задавать? Идём. Пора на покой.

Мужчина облачён в тяжёлый чёрный балахон, местами потрёпанный и грязный, его лицо скрывает капюшон. Вся его фигура источает зловещий, пробирающий до основания души холод, вот только Моргана не испытывает к нему ни неприязни, ни страха. Лишь умиротворение и покой, будто встретила старого друга или хорошего знакомого.

Опираясь на протянутую ладонь, Моргана поднимается с пола. Только теперь она замечает размазанную под собой кровь да грязь. От источника живой воды не осталось и камня. Всё, ради чего она боролась, всё, к чему стремилась, теперь уничтожено. Не уничтожен только Бентлей Кеннет – злой мертвец, который вряд ли нашёл покой после отмщения. И неизвестно, сколько ещё людей погубит его ненависть к пиратам и испанцам.

– Мне жаль. Я совершила ошибку.

– Не сожалей о том, что нельзя обратить.

Моргана ещё раз ощупывает то место, где должна быть рана. Если бы ей кто-то сказал, что она умрёт от удара в сердце, она бы посмеялась. Лихорадка всегда пугала её больше. Или та болезнь, из-за которой у некоторых моряков гнили зубы и выпадали иногда по три за раз.

– Это ищешь? – с холодной усмешкой спрашивает мужчина в балахоне, протягивая на костлявой ладони сердце. Самое настоящее, человеческое. Оно лежит грязным небольшим мешочком и совершенно не двигается. Только кровь стекает по пальцам скелета.

– Ты Харон, верно? – ирландка ведёт плечом. Где-то она слышала, что сердце должно быть таким же лёгким, как перо. Вот только не помнит, в каком точно мифе говорилось нечто подобное. В её голове столько историй, которые она не может уложить, что они уже перемешались между собой.

Мужчина кивает. Он ступает в лодку, помогает пиратке залезть в неё же и берёт в руки длинное весло. По привычке капитан сразу же садится на скамью, лодка даже не покачнулась. Вода похожа на идеальную гладь зеркала – спокойную и неподвижную.

– Боги очень не любят, когда в мире нарушается равновесие, Морриган. Это приводит… к некоторым катаклизмам, – мужчина отталкивается веслом от берега, – например к падению акций на лондонской бирже, закату Британской империи или, упаси Никса, картофельному голоду в Ирландии.

Тёмный жнец медленно гребёт, и делает он это так странно, словно отталкивается веслом от самого дна.

– Что произошло в этот раз?

– Всего лишь где-то в будущем погибло много людей.

Моргана поджимает губы. Она всю жизнь стремилась обойтись малым количеством жертв, а теперь вынуждена слушать, как непринуждённо и совершенно бесстрастно Харон говорит ей о том, что она стала причиной гибели других. И можно было бы закрыть глаза и сказать себе: «Моргана, ты никого из них не знаешь». Однако никто не заслужил умирать из-за неё. Тем более если они того не хотели. О'Райли потирает щёку.

– Значит, я умерла и так выглядит посмертие?

Лодка медленно плывёт, и вода расходится во все стороны аккуратной рябью.

– Ну, – Харон задумчиво тянет, и Моргане кажется, что она слышит, как перевозчик душ хрустит костями да скрипит зубами. – Посмертие – очень красивое слово для такой некрасивой ситуации, в которой ты оказалась, Морриган. Я здесь, потому что ты меня искала, в иной раз бы я и не подумал приходить, но я очень долго наблюдал за тем, как ты тратила своё драгоценное время на земле в попытках встретиться со мной. К тому же твоя ситуация кажется мне очень трагичной. Не подумай, что я что-то испытываю по отношению к вам, смертным, но уж лучше тебя встречу я, чем ты будешь просто так блуждать среди руин, надеясь хоть на что-то.

Моргана слушает Харона задумчиво. Его слова кажутся ей полнейшей околесицей.

– То есть хочешь сказать, что именно так выглядит жизнь после смерти? А как же ад, рай или, может, загробный мир, если уж мы уподобляемся выродившимся римлянам? Где хоть что-то из того, чем пугают детей с самого детства? Будь праведным, молись, да будет тебе счастье в жизни загробной. – Она тянется к кресту на шее. Всё так, богато украшенный рубинами крест по-прежнему на её шее под тканью, она нащупывает цепочку.

– Не совсем всё так, Морриган, как ты говоришь. Ты застряла между миром живых и миром мёртвых. И ни туда, ни туда тебе хода нет. Таких мы называем заблудшими. Есть души, которым никогда не суждено найти покой. И они вынуждены наблюдать за тем, что творится в мире. Обычно блуждающие души становятся неприкаянными духами, пугающими в ночи смертных, заявляясь к ним. А есть вы – несчастные проклятые.

Глубокий вдох. Моргана не уверена, что теперь она должна что-то делать, но неосознанные действия не так-то просто контролировать. Она убирает выбившуюся из косы прядь за ухо и потирает двумя пальцами переносицу, чтобы дать сказанному Хароном уложиться в её голове на полочки.

– Что ты подразумеваешь под словом «проклятые»? То есть такие, как живые мертвецы? Как весь экипаж «Приговаривающего» и Бентлей? – Если её участь сгнить, как солдаты Бентлея, то она совершенно не рада такой перспективе.

– Гм, – Харон медленно работает веслом, – можно и так сказать. Только они были проклятыми иного толка. А Сфера решила, что ты более достойная, чем твой заносчивый лорд, и даровала тебе силу. Хотя я считаю, что лучше бы она просто даровала тебе смерть. Проклятье эта сила. – Лодочник делает небольшую паузу. – Ты знаешь, как работает магия?

Моргана хочет раздражённо огрызнуться. Не так-то много времени у неё было, чтобы разбираться в том, как работает сила, которую она получила. Ей больше хотелось её спрятать от всех, в том числе от самой себя, но это оказалось невыполнимой задачей. О'Райли отрицательно мотает головой.

– Так и думал, – скрипит Харон. – Всё вам рассказывать надо. Изложу просто: потревожив артефакт, вы нарушили равновесие в мире. И Сфера раскололась. Тебя, Морриган, она благословила, если можно так сказать, а лорда Кеннета прокляла. И если он умер и проклятье превратило его в чудовище, то ты осталась жива. C тобой же произошла иная ситуация. Покажи мне свою руку.

Харон протягивает ладонь. Капитан сначала кидает взгляд на свою левую руку. Только сейчас она замечает, что ломаные линии-молнии и кончики пальцев светятся. Это происходило с ней не единожды, но теперь линии даже не думают гаснуть, они мерцают ярким голубоватым свечением. Закатав рукав, Моргана демонстрирует руку Харону. Она ничего не говорит, потому что уверена – лодочник ещё не закончил.

– Та рука, которой ты держала Сферу, стала проводником. Конечно, ты и вся проводник, но вот твоя пострадавшая ладонь более чувствительна к отклику магии, ты же замечала это, верно? Если бы ты развивала силу, могла бы управляться и обеими руками, но это, конечно, уже лирика. Проклятье срослось с твоей душой, Морриган. И если для лорда Кеннета всё обошлось малой кровью, его душа оказалась заперта в изменённом теле, то твоя наполнилась силой. Лишить тебя части силы – значит расколоть твою душу.

Зловещие слова Харона заставляют Моргану поёжиться. Её доля проклятья давно уже не выглядит такой безобидной, как в самом начале, когда изуродованная конечность не приносила особых хлопот. О'Райли опускает ладони себе на колени, она стискивает потёртый атлас кюлотов, обводит кончиком указательного пальца засохшую каплю крови.

– Так что со мной? Мне нужно разбить душу, чтобы попасть в ад или рай?

– По правде говоря, если расколоть твою душу, то совершенно неизвестно, на сколько осколков она разлетится, но вычленять из них кусочки без магии лишь трата драгоценного времени. И потому этим никто не будет заниматься. Да и срастить душу из осколков невероятно непросто, я бы сказал, невозможно. А с проклятьем тебе путь на ту сторону, увы, закрыт.

– И что же мне делать? Получается, я так и буду скитаться бесплотным духом?

– Получается, что так.

* * *

Усталость не похожа на тяжёлое одеяло, она похожа на кусок скалы, которой Бентлея и придавило. Лорд уже несколько часов как вернулся в поместье, но найти себе покоя он не может. Даже вечер за окном и жёлтая, как папиросная бумага, луна не навевают ни сонливости, ни умиротворения. В доме царит полнейшая тишина, хотя несколько раз откуда-то со стороны библиотеки доносились неуверенные звуки рояля. Сам Бентлей не освоил в совершенстве данный музыкальный инструмент, хотя мать всегда говорила, что у него исключительно музыкальный слух и превосходной длины пальцы, а отец ценил больше органную музыку и только в стенах храма.

Бентлей отчаянно пытается осознать всё, что произошло с ним за последнее время. Начиная от момента неожиданного воскрешения, заканчивая тем, что он сегодня днём перестрелял с десяток человек, лишил Реджинальда Комптона капитала и вернулся в пустующее поместье, выглядящее уж больно уныло. А не прошло ведь и недели с того момента, как его нога вновь ступила на причал в Лондоне. Несколько капель ударяются о стекло створок распахнутого настежь окна, но Бентлей не торопится подойти к нему, чтобы закрыть. Он как заворожённый смотрит на потрескивающие в камине поленья. Языки пламени пожирают древесину, обгладывая одновременно с этим и его мысли. Камин и одинокая свеча в золочёном подсвечнике – единственные источники света.

Кеннет вертит в руках дневник Морганы. В этой тонкой книге столько текста и рисунков, и всё это он не может расшифровать и прочитать лишь потому, что ирландка избрала для написания язык своих предков. Ему потребуется не одна неделя, чтобы разобрать торопливый резкий почерк Морганы. И обратиться к первому встречному ирландцу он не может – попробуй найди среди них грамотного.

Проводя пальцами по строкам, Бентлей ощущает тепло. Конечно, ему просто лжёт его память, на самом деле строчки ни холодны, ни горячи, но он позволяет себе обмануться. Это поможет его напряжённым нервам расслабиться хотя бы на короткий миг, забыться, ощущая себя в безопасности и покое. Да только утекает этот зыбкий покой, как песок сквозь пальцы, стоит лишь задеть мысль, что Морганы больше нет.

– Прости меня, – одними губами шепчет Бентлей над дневником.

Даже убедившись, что потусторонние силы существуют, что мертвецы могут вставать из-под толщи воды, он понимает: шанс, что она услышит его, крайне мал. Её тело осталось за многие мили отсюда. Джеффри даже не попытался его унести с собой, и раздражение дразнит ум Кеннета этим фактом. Ему нужно сердиться на кого-то кроме себя, пытаться переложить ответственность, даже зная, что признался в её смерти самому себе. Он признал вину, сознался во всём и, если бы была возможность, упал бы на колени и, моля, упрашивал все возможные силы вернуть её назад в свои объятия.

– Я не хотел, чтобы всё обернулось так, как сейчас. Ты это поняла бы. Я знаю, что поняла бы – Он поднимает взгляд, чтобы посмотреть на что-нибудь другое, кроме огня, выжигающего глаза. Но ему не за что зацепиться, кроме собственного огромного портрета да глобуса – мира, который он пообещал когда-то подмять под себя. В Лондоне бы стояла его статуя, где земной шар расположился бы у него под каблуком.

Бентлей бережно кладёт дневник Морганы на край стола, но следующие его действия уже лишены подобной сдержанности. Он быстрым шагом подходит к портрету. Хватается за увесистую резную раму и сдёргивает картину резким движением. Кеннет отбрасывает её в сторону, и даже звон бьющегося стекла его не останавливает.

Грязный пират оказался прав. Бентлей жалок. И жалок настолько, что не заслужил ни второго шанса, дарованного ему Морганой, ни её любви. А она любила его, даже когда смотрела, как он протыкает её грудь. Даже в чудовище и звере она разглядела что-то, скрытое от глаз других. Ему бы тоже стоило научиться видеть сквозь, заглядывать в суть вещей. И, может, ошибок бы стало меньше.

С нечеловеческим, звериным рыком бессилия Бентлей опрокидывает кресло, он сдирает длинную бархатную штору и сметает со стола всё, что на него успели свалить – документы, бумаги, счета и деньги. Обычно сдержанный лорд хватает кочергу и протыкает ею ткань. Он протыкает кресло раз за разом и, только когда набивка лезет уже из всех дыр, как внутренности из брюха выпотрошенной рыбы, поднимает голову. Валерия в дверях стоит неподвижно, держа в согнутой руке подсвечник. Она не произносит ни слова, ни одного вопроса не срывается с её губ. С момента прибытия Бентлея она следует за ним, как его собственная тень, принимает каждое его действие и решение как должное, не смея оспаривать.

– Давно, – Кеннет тяжело вздыхает, – стоите здесь?

– С момента, как разбилась картина, сэр, – без тени осуждения отвечает девушка.

Бентлей коротко кивает. Ему не хватает сил ни прогнать её прочь, ни пригласить присесть на диван, соблюдая все нормы приличия. Да и Валерия сама не нарушает его личные границы, продолжая стоять на пороге неподвижно, лишь стискивает свободную руку в кулак.

– Мне… жаль, что вам приходится это видеть, – выдавливает из себя лорд, снова подходит к камину и возвращает кочергу обратно на подставку рядом с небольшой метёлкой. – Как только я закончу с делами Компании, я обязательно займусь вашим отправлением в Испанию. Сейчас, понимаете ли, не лучшее время. Моя страна находится в состоянии войны, со дня на день в Лондоне введут военное положение, и отправить вас в дом ваших родителей будет крайне проблематично.

– Я понимаю.

Смиренная и кроткая Валерия, облачённая в халат поверх белой ночной сорочки, излучает спокойствие. То самое, нужное ему, без которого невозможно заснуть. Но Бентлей отмечает для себя не это, а то, что да Коста не спит в столь поздний час.

– Проходите. Стоять в дверях дурной тон.

Кеннет указывает ладонью на диван, и Валерия заходит в кабинет. Она ставит свечу на столик у входа рядом с пустующей вазой. Девушка опускается на сиденье среди декоративных подушек и устраивает ладони на коленях, переплетая пальцы.

– Вы чем-то расстроены, лорд Кеннет, верно? Позвольте, но ведь вы же вернули себе дом и даже спаслись из тюрьмы, почему же вы пытаетесь разбить собственный кабинет?

Святая наивность, а ведь Валерия и не ведает обо всех его проблемах. В её сознании, должно быть, лишь потеря дома, заключение под стражу и существование Реджинальда Комптона заставляют Бентлея страдать. Но если бы она знала, что всё это вместе лишь меньшее из зол, она бы поняла причины его ярости. Кеннет хмыкает. Он хотел было сесть на диван рядом с Валерией, лишь бы не отходить далеко от камина, но опускается на пол и облокачивается спиной на сиденье.