Текст книги "Медный всадник"

– Таня… – начал он, вертя фуражку в руке.

– Да-да, – перебила она, – ты прав. Не приходи.

– Таня… кто-нибудь из сестер может проговориться твоим родным о том, что я здесь был. Разразится скандал. Это может плохо кончиться.

Но все же кончится!

– Ты прав, – повторила она.

После его ухода Татьяна снова стала терзаться угрызениями совести. Она плохая сестра, и это выяснилось при первом же испытании. Предать Дашу – что может быть хуже?!

2

Как-то ночью неделю спустя Татьяна проснулась с таким ощущением, словно кто-то погладил ее по лицу. Она хотела открыть глаза, но боялась прервать чудесный сон. Какой-то мужчина с большими руками, пахнущий водкой, гладит ее лицо. Татьяна знала только одного мужчину с большими руками, и хотя она не открыла глаз, но дышала так прерывисто, что он отстранился.

– Тата?

Господи, только бы сон длился и длился! Только бы Александр по-прежнему ее касался!

Она открыла глаза.

Это в самом деле оказался Александр. Фуражки на нем не было. А в карамельных глазах опять то же выражение: даже в темноте она могла его различить.

– Я тебя разбудил? – улыбнулся он.

Татьяна села.

– Кажется, да. Что ни говори, а уже середина ночи.

– Именно, – подтвердил он. – Около трех.

Он рассматривал ее одеяло, а она – его темную макушку.

– Что случилось? Ты здоров?

– Да. Просто вдруг захотелось увидеть тебя. Все время думаю, как ты тут одна. Тебе тоскливо? Скучно?

– Еще бы. А ты пил?

– Угу.

Он никак не мог собрать глаза в одну точку.

– Впервые за последнее время. Сегодня у меня нет дежурства. Мы с Маразовым немного выпили. Тата…

Сердце Татьяны заколотилось. Его руки лежали на одеяле. Ее ноги были под одеялом.

– Шура, – сказала она и на минуту ощутила прилив счастья. Точно так же, как теми вечерами, когда, выходя с завода, видела его на остановке.

– Не могу найти нужных слов, – пожаловался Александр. – Думал, что если напьюсь…

– Любое твое слово кажется самым важным и нужным для меня, – заверила Татьяна.

Александр прижал ее руки к своей груди, но продолжал молчать.

Что ей делать? Она еще ребенок. Любая другая девушка на ее месте знала бы, как поступить. А она… она лежит на больничной койке с забинтованными ребрами и загипсованной ногой, в полной растерянности…

Зато наедине с ним.

Между ними на миг появилось лицо Даши, словно совесть Татьяны не позволяла сердцу насладиться хотя бы мгновением краденой радости. Но так и должно быть, твердила она себе, отчаянно борясь с желанием поднять голову и поцеловать его. И Дашино лицо неожиданно растворилось в темноте. Татьяна подалась к Александру и поцеловала его волосы, пахнувшие дымом и мылом. Александр поднял голову. Их лица были в каком-то сантиметре друг от друга, и она ощущала его восхитительное, пропитанное водкой, пропитанное Александром дыхание.

– Я так счастлива, что ты пришел, Шура, – прошептала она, борясь с болезненно-приятными ощущениями внизу живота.

Вместо ответа Александр впился в ее губы. Она судорожным жестом обвила его шею, прижавшись к мускулистой груди. Они целовались так, будто вот-вот настанет их последняя минута, так, будто их разлучают навсегда.

Боль внизу живота становилась невыносимой. Татьяна откинула голову и застонала. Александр сжал ладонями ее лицо.

– Милая, – пробормотал он, – милая, я не знаю, что делать, что делать, Тата.

Он стал осыпать поцелуями ее щеки, лоб, шею. Татьяна снова застонала, все еще цепляясь за него. Огненные языки пожирали ее изнутри. Его губы были такими жадными и настойчивыми, что Татьяна неожиданно для себя стала медленно опускаться на постель.

Александр приподнял ее, погладил спину, прикрытую сорочкой, и медленно развязал тесемки. Продолжая целовать ее, он стянул сорочку с плеч. Татьяна шумно выдохнула и вздрогнула.

Он выпрямился, все еще держа ее и что-то шепча. Глаза его горели. Наконец она смогла разобрать слова.

– Татьяна, это уж слишком. Я не могу принимать тебя ни в малых, ни в больших дозах, ни здесь, ни на улице, нигде… – бормотал он как в бреду.

– Шура, – прошептала она растерянно, – что происходит со мной? Что это?

Александр стал ласкать ее грудь, потирая ладонями набухающие соски. Татьяна охнула. Он нажал чуть сильнее.

– О боже… только взгляни…

Татьяна зачарованно наблюдала, как он наклоняет голову, прижимается губами к соску и начинает сосать, одновременно теребя другой сосок. Комната закружилась перед глазами Татьяны. Стиснув его голову, она застонала так громко, что он отстранился и легонько зажал ей рот рукой.

– Ш-ш-ш, – прошептал он. – Услышат.

Его пальцы продолжали перекатывать ее соски. Татьяна почти кричала. Его левая ладонь сильнее прижалась к ее губам.

– Да тише же, – пробормотал он, улыбаясь.

– Шура, я умираю.

– Нет, Тата.

– Дохни на меня.

Он дохнул на нее. Она жарко поцеловала его, зарываясь пальцами в его волосы, тая под его ласками, мечась, словно в горячке. Когда Александр отодвинулся, она села, освещенная голубым лунным светом: голая до пояса, с разметавшимися светлыми прядями и сверкающими зелеными глазами. Руки вцепились в больничную простыню.

– Таня, – выдохнул Александр, во взгляде которого благоговение мешалось с вожделением, – как ты можешь быть такой невинной? Такой чистой?

– Прости. Жаль, что я не знаю и не умею больше.

Он почти грубо схватил ее в объятия.

– Больше?

– Что я так неопытна. Я всего лишь…

– Да ты шутишь? – свирепо прошептал Александр. – Неужели настолько не понимаешь меня? Именно твоя невинность сводит меня с ума! Разве не видишь?

Он снова стал ласкать ее.

– Только не стони. Иначе меня арестуют.

Татьяна хотела, чтобы он… но у нее не хватало храбрости сказать это вслух. Она только смогла умоляюще выдавить:

– Пожалуйста…

Он поднялся, чтобы запереть дверь, но, не найдя засова, сунул в ручку стул и снова вернулся. Уложил Татьяну на подушки, нагнулся и стал сосать грудь, пока она едва не лишилась сознания, дрожа и издавая нечленораздельные звуки в его ладонь.

– Боже, неужели есть что-то большее? – прошептала она задыхаясь.

– А ты когда-нибудь испытывала большее? – допрашивал Александр.

Татьяна смотрела на него. Сказать правду? Он мужчина. Как она может спокойно открыться ему? Но и лгать не хочется.

Поэтому она молчала.

Он сел и поднял ее.

– Испытывала? Скажи! Пожалуйста! Я должен знать. У тебя что-то с кем-то было?

Нет, она будет честной до конца!

– Нет. Никогда.

Его глаза затуманились изумлением, сердечной болью и желанием.

– О Таня, что нам теперь делать? – вырвалось у него.

– Шура… – прошептала Татьяна, забыв обо всем на свете. Она взяла его руки и положила себе на грудь. – Пожалуйста, Шура, пожалуйста!

Александр покачал головой:

– Здесь нельзя.

– Тогда где?

Он даже не смотрел на нее!

И Татьяна поняла, что ответа у него нет.

– Как насчет тебя? – спросила она, едва не плача. – Тебе ничего больше не нужно? Даже моих…

Она не договорила.

– Как ты можешь? Да я только об этом и мечтаю, – хрипло признался он.

– Но о чем именно? Что я могу сделать?

– А что ты предлагаешь? – слегка улыбнувшись, прошептал он.

– Понятия не имею.

Она застенчиво коснулась его бедра, поцеловала в шею.

– Но я сделаю все. Все. Только научи меня.

Она передвинула руку чуть выше. Пальцы ее дрожали.

Теперь настала его очередь застонать.

– Тата, подожди, – уговаривал он, хватая ее за руку, – подумай, ты сама хочешь этого?

– Не знаю, – едва не заплакала она, обводя языком его губы. – Хочу, но не понимаю…

Неожиданно кто-то дернул дверную ручку. В образовавшуюся щель проник свет.

– Татьяна? Что у тебя происходит? – раздался голос сестры. – И почему дверь не открывается?

Татьяна поспешно натянула сорочку. Александр вытащил стул, зажег свет и открыл дверь.

– Все в порядке, – повелительно сообщил он. – Просто решил пожелать Татьяне спокойной ночи.

– Спокойной ночи?! – взвизгнула сестра. – Вы что, спятили? В четыре часа утра? Посетители в такое время не допускаются!

– Сестра, вы забываетесь! – повысил голос Александр. – Я офицер Красной армии!

– Я услышала крики, – уже спокойнее объяснила сестра, – и подумала, что кому-то плохо.

– Все в порядке, – пробормотала Татьяна, – мы просто смеялись.

– И я уже ухожу, – добавил Александр.

– Тише, не то разбудите других пациентов, – предупредила сестра.

– Спокойной ночи, Татьяна. Надеюсь, тебе уже лучше, – бросил Александр, впиваясь в нее взглядом.

– Спасибо, старший лейтенант. Приходите еще.

– Только не в четыре утра, – неуступчиво заметила сестра, подходя к кровати. Александр за ее спиной послал Татьяне воздушный поцелуй и исчез.

Этой ночью она больше не заснула. Умолила Веру дважды умыть ее и весь день чистила зубы, чтобы дыхание было свежим. Ничего не ела, пила одну воду да пожевала оставшийся от обеда хлеб.

Она думала, что совесть не даст ей покоя, будет преследовать каждую минуту, но вспоминала только руки Александра на своей груди и бедрах.

Ничто в прежней жизни не подготовило ее к этой встрече. Да и какая это жизнь? Так, существование. Школа, Пятая Советская, Луга, где у нее было много друзей, где она проводила бесконечные месяцы в бездумных детских проделках. И рядом всегда был Паша. Они все делали вместе. Играли, гуляли, дрались…

Нет, иногда она замечала, что кое-кто из Пашиных приятелей норовит встать слишком близко или смотрит на нее чересчур долго. Но главное, что сама она никогда ни на кого не смотрела дольше обычного.

Пока не появился Александр.

Он был новым. Необыкновенно новым. Вечно новым. Она все время считала, что их мгновенное чувство основано на сочувствии, симпатии, дружбе, сходстве взглядов. Встретились две родственные души, которым просто необходимо сидеть рядом в трамвае, видеться, смешить друг друга. Необходимо взаимное счастье. Беспечная юность.

Но теперь Татьяна поверить не могла своему поистине дикарскому желанию. Первобытному. Примитивному. Неистовой потребности в нем. Невероятно! Настойчивая пульсация внизу живота продолжалась весь день, пока она умывалась, чистила зубы и причесывалась.

Вечером, перед уходом Веры, Татьяна попросила губную помаду.

Когда пришли Даша и Александр с Дмитрием, она была во всеоружии. Взглянув на сестру, Даша ахнула:

– Никогда не видела, чтобы ты мазалась губной помадой! Взгляни на свои губы!

Она произнесла это так, как будто впервые заметила, что у Татьяны есть губы.

– Да, – подхватил Дмитрий, садясь на кровать, – только взгляните!

Один Александр молчал. Татьяна не понимала, нравится ли ему, потому что не смела поднять глаз. Теперь, после прошлой ночи, она вообще не сможет смотреть на него при людях!

Они оставались недолго. Александр сказал, что ему нужно на службу.

Татьяна застыла, словно оледенев, и не двигалась, пока не услышала стук. Вошел Александр и закрыл за собой дверь. Только тогда Татьяна села. Он в два прыжка оказался рядом, опустился на край кровати и нежным властным жестом стер помаду.

– Это еще зачем?

– Все девушки красят губы, – пояснила она, чуть задыхаясь. – Включая Дашу.

– Я не хочу, чтобы ты портила краской свое прелестное личико, – велел он, гладя ее щеки. – Видит Бог, тебе это ни к чему.

– Хорошо, – кивнула она, выжидающе уставясь на него и подставляя свои иссохшие без поцелуев губы.

Но Александр не шевельнулся.

– Таня, – со вздохом сказал он наконец, – насчет прошлой ночи…

Она недовольно замычала.

– Видишь ли, – продолжал он с уже меньшей решимостью, – это именно то, на что ты пойти не можешь.

– Не могу, – хрипло согласилась она, держась за его рукав и обводя пальцем его губы. – Шура…

Александр отвернулся и встал. Глаза, будто подернутые туманом, медленно прояснялись. Татьяна недоуменно таращилась на него.

– Прости меня, – сдержанно продолжал он. – Я слишком много выпил и воспользовался твоей беспомощностью.

– Нет, – выдохнула она, тряся головой.

Он кивнул:

– Это правда. Я сделал ужасную ошибку. Мне не следовало сюда приходить, ты знаешь это лучше меня.

Татьяна снова помотала головой.

– Я все понимаю, Таня, – твердил он с исказившимся лицом. – Но мы живем невозможной жизнью. Где нам можно…

– Прямо здесь, – прошептала она, густо покраснев и не глядя на него.

Вошла ночная медсестра, проверила, как Таня, и удалилась, недовольно поглядывая на Александра. Оба молчали, пока она не вышла.

– Прямо здесь! – взорвался Александр. – Со всеми этими бабами за дверью? Пятнадцать минут прямо здесь? Этого ты хочешь?

Татьяна не ответила. Ей казалось, что хватило бы и пяти минут, даже если бы комната была полна медсестер. Но глаза были по-прежнему опущены.

– Ладно, и что потом? – допрашивал Александр. – Какое у нас будущее? У тебя?

– Не знаю! – выпалила она, кусая губы, чтобы не заплакать. – Как у всех.

– Все обжимаются в пустых переулках, прислонив девушку к стене! – воскликнул Александр. – На скамейках в парке, в своих бараках и коммунальных квартирах, пока родители спят на диване! Все остальные не делят постель с Дашей. У всех остальных нет Дмитрия! – Он отвел глаза. – Все остальные – не ты, Танечка.

Она отвернулась от него.

– Ты достойна лучшего.

Она не хотела, чтобы он видел ее слезы.

– Я пришел, чтобы извиниться и сказать, что больше этого не допущу.

Она зажмурилась, пытаясь не дрожать.

– Хорошо.

Александр обошел кровать и встал перед ней. Татьяна поспешно вытерла лицо.

– Татьяна, пожалуйста, не плачь, – попросил он. – Прошлой ночью я пришел, чтобы пожертвовать всем, включая тебя, лишь бы заглушить горевший во мне огонь, который пожирает меня с самой первой нашей встречи. Но Господь заботится о тебе, и он остановил нас, а еще важнее, остановил меня, и разум мой прояснился… – Александр помедлил. – Хотя я все так же отчаянно желаю тебя… – Он вздохнул и замолчал.

Язык не повиновался Татьяне.

– Ты и я… – начал он, но тут же осекся. – Не в то время мы встретились.

Она повернулась на спину и прикрыла рукой лицо. Не то время, не то место, не та жизнь.

– Разве ты не мог хорошенько все обдумать, прежде чем прийти сюда вчера?

– Я не в силах не видеть тебя. Прошлой ночью я был пьян. Зато сегодня – трезв. И прошу прощения.

Слезы душили Татьяну. Выяснять что-то не было сил. Александр вышел, не коснувшись ее.

3

Луга горела. Толмачево пало. Солдаты немецкого генерал-фельдмаршала фон Лееба перекрыли железнодорожное полотно Кингисепп – Гатчина, и, несмотря на все усилия сотен тысяч добровольцев, рывших окопы под орудийным огнем, укрепления не могли сдержать гитлеровцев. Несмотря на все приказы отстоять железную дорогу, она была взята.

Татьяна по-прежнему лежала в больнице, не в силах ходить, не в силах держать костыли, не в силах стоять на сломанной ноге. Не в силах закрыть глаза и видеть что-то, кроме Александра.

И рана в сердце не заживала.

И пламя не угасало.

В середине августа, за несколько дней до ее выписки, дед и бабка пришли сказать, что они уезжают из Ленинграда.

– Танечка, – плакалась бабка, – мы слишком стары, чтобы оставаться в городе во время войны. Просто не переживем налеты, сражения и осаду. Твой отец требует, чтобы мы покинули город, и он прав. Нужно ехать. В Молотове нам будет лучше. Дед получил назначение в школу, а летом мы останемся в…

– А Даша? – с надеждой перебила Татьяна. – Она тоже с вами?

– Даша не хочет оставлять тебя.

«Это не меня она не хочет оставлять», – подумала Татьяна.

Дед сказал, что, когда Татьяне снимут гипс, она, Даша и, может, двоюродная сестра Марина тоже отправятся в Молотов.

– Сейчас тебе чересчур трудно двигаться, – добавил он.

Еще бы! Теперь Александр уже не понесет ее на руках!

– Значит, Марина пока еще здесь? – спросила она.

– Да, – кивнул дед. – Твоя тетя Рита очень больна, а дядя Боря – безвылазно на Ижорском заводе. Мы спросили, не хочет ли она поехать с нами, но она ответила, что не может оставить мать в больнице, тем более что отец вот-вот вступит в бой с немцами.

Отец Марины, Борис Разин, был инженером на Ижорском заводе, таком же большом предприятии, как Кировский, и теперь, с наступлением врага, рабочие, продолжая выпускать танки и снаряды, одновременно готовились к сражению.

– Уж Марине-то следовало бы поехать с вами, – заметила Татьяна. – Она не слишком хорошо переносит трудности.

– Да, мы знаем, – кивнул дед. – Но, как всегда, узы и связи любви и семьи препятствуют людям спасать себя. К счастью, между мной и бабушкой не просто узы, а цепи. Поэтому мы всегда вместе.

Он улыбнулся бабушке.

– Помни, Танечка, – сказала та, поправляя внучке одеяло, – мы с дедом очень тебя любим. Ты ведь знаешь это, верно?

– Конечно, бабушка.

– Когда приедешь в Молотов, я познакомлю тебя со своей лучшей подругой Дусей. Она стара, очень религиозна и обязательно съест тебя, как только увидит.

– Здорово, – пробормотала Татьяна, слабо улыбаясь.

Дед поцеловал ее в лоб.

– Нас всех ждут тяжелые дни. Особенно тебя, Таня. Тебя и Дашу. Теперь, когда Паши нет с нами, родители нуждаются в вас, как ни в ком другом. Вашей стойкости и отваге предстоит тяжелое испытание. Задача одна – выжить, выжить любой ценой, и именно вам определять цену выживания. Держите голову высоко и, если придется погибнуть, погибните с сознанием, что вы не продали душу.

– Довольно, – зашипела бабушка, дергая его за руку. – Таня, делай все, чтобы выжить, и черт с ней, с душой. В следующем месяце ждем вас в Молотове.

– Слушайся своего сердца, внучка, – посоветовал дед, вставая и обнимая ее. – Слышишь? Никогда ему не изменяй.

– Каждое слово, дедушка, – заверила Татьяна, тоже обнимая его.

Вечером, когда пришла Даша с молодыми людьми, Татьяна упомянула о том, что дед просил девушек приехать к нему в сентябре.

– Невозможно, – покачал головой Александр. – В сентябре поездов уже не будет.

В последнее время он избегал обращаться прямо к Татьяне, тщательно держась поодаль.

Татьяне хотелось бы ответить ему, но смятение чувств было слишком велико, и она боялась, что не сможет скрыть дрожь в голосе или нежность в глазах при взгляде на него. Поэтому она ничего не ответила и не подняла головы.

Дмитрий присел рядом.

– И что это значит? – нарушила молчание Даша.

– Это значит, что поездов не будет, – повторил Александр. – Поезда ходили в июне, когда вам можно было покинуть город, и в июле тоже. Но Татьяна сломала ногу. А в сентябре, когда она поправится, не будет ни одного поезда, если не случится чудо между этим моментом и тем, когда немцы доберутся до Мги.

– Какое чудо? – с надеждой спросила Даша.

– Полная капитуляция Германии, – сухо пояснил Александр. – Как только мы потеряли Лугу, наша судьба была решена. Мы обязательно попытаемся остановить врага под Мгой. Это важный железнодорожный узел, откуда поезда расходятся по всему Советскому Союзу. По правде говоря, нам сказали, что ни при каких обстоятельствах нельзя сдавать Мгу немцам. Но у меня необычайная способность предвидеть будущее. В сентябре поезда ходить не будут. Вот увидите.

В этом бесстрастном голосе Татьяна ясно услышала подтекст.

Таня, я сто раз твердил тебе: оставь обреченный город, но ты не слушала. А теперь куда ты поедешь со сломанной ногой?

4

Оказалось, что жизнь Татьяны в больнице была положительно радостной по сравнению с той, что ждала ее дома.

Когда она вернулась, с трудом ковыляя на костылях, то обнаружила, что Даша готовит ужин для Александра, а тот сидит за столом, уплетает за обе щеки, шутит с мамой, обсуждает политику с папой, курит и никуда не собирается уходить.

Никуда.

Никуда.

Татьяна оцепенело сидела на краешке стула и ковырялась вилкой в тарелке.

Когда он уберется? Уже слишком поздно! А его служба?

– Дмитрий, в котором часу у вас дежурство?

– В одиннадцать. Но Александр сегодня свободен.

Вот как…

– Таня, ты слышала? Мама и папа ночуют в комнате деда! – улыбаясь, воскликнула Даша. – У нас теперь своя комната, представляешь?

Что-то в голосе сестры не понравилось Татьяне.

– Представляю, – обронила она. Когда же Александр уберется?

Дмитрий ушел в казармы. Часам к одиннадцати отец с матерью отправились спать. Перед уходом мама наклонилась к Даше и прошептала:

– Он не может остаться на ночь, слышишь? Отец на стену полезет и убьет нас обеих!

– Слышу, – шепнула в ответ Даша. – Он скоро уйдет.

Уйдет? Да Татьяне вовек этого не дождаться!

Родители удалились. Даша отвела Татьяну в сторону и умоляюще пробормотала:

– Таня, ты не могла бы подняться на крышу и посидеть с Антоном? Пожалуйста. Я просто должна побыть наедине с Александром, хотя бы час! И в комнате, а не на улице.

Татьяна оставила Дашу наедине с Александром. В ее комнате.

Она поковыляла на кухню и склонилась над раковиной, где ее вывернуло наизнанку. Но тошнота перехватывала горло даже после того, как в желудке ничего не осталось.

Она поднялась на крышу и посидела с Антоном, который сегодня дежурил. Дежурный из него был никакой, потому что он громко храпел. К счастью, налетов сегодня не было. И вообще царила странная тишина. Татьяна поворошила песок в ведре и долго плакала, жалуясь на что-то безлунному небу.

«Я сама все это сотворила, – думала она. – Собственными руками».

Она вдруг громко рассмеялась. Антон дернулся.

Она сама все это сделала, и теперь некому жаловаться.

Разве не она решила отыскать Пашу? Не она пошла в ополчение, забрела бог знает куда и попала под бомбежку? Если бы не это, они с Дашей уехали бы в Молотов вместе с дедом и бабкой, и сегодня в их комнате не происходило бы немыслимого.

Она сидела на крыше, пока не пришла Даша и не позвала ее домой.

Назавтра вечером мама сказала Татьяне, что, поскольку та все равно сидит дома, ей поручается готовить на всю семью.

Раньше эта обязанность выпадала на долю бабушки Анны. Правда, по воскресеньям готовила мать Татьяны, а иногда Даша. По праздникам стряпали все, кроме Татьяны, которая мыла посуду.

– Да я бы с удовольствием, мама, только не умею, – отбояривалась Татьяна.

– Ничего тут нет сложного, – отрезала Даша.

– Да, Таня, – с улыбкой вставил Александр. – Ничего сложного. Сделай что-нибудь вкусненькое. Пирог с капустой или что-то в этом роде.

Почему нет? Пока нога заживает, нужно занять чем-то праздные руки. Нельзя же целый день сидеть в комнате и читать, даже если читает она русско-английский разговорник. Даже если перечитывает «Войну и мир». Невозможно постоянно думать об Александре.

Костыли больно впивались в ребра, так что Татьяна перестала ими пользоваться. И поковыляла в магазин прямо так, в гипсе. Первое, что она приготовит в своей жизни, будет пирог с капустой. Хорошо бы испечь и пирог с грибами, но в магазине грибов не продавали.

Для того чтобы освоить дрожжевое тесто, потребовались три попытки и пять часов труда. Кроме того, она сварила к пирогу куриный бульон.

К ужину пришли Александр вместе с Дмитрием. Татьяна, которая ужасно нервничала при одной мысли о том, что Александр попробует ее стряпню, намекнула, что неплохо бы им поесть в казармах.

– Как, и обойтись без твоего первого пирога? – поддразнил Александр.

Дмитрий ухмыльнулся.

Они ели, пили, обсуждали события дня, войну, эвакуацию, спорили, велика ли возможность найти Пашу.

– Таня, – вдруг спохватился отец, – не слишком ли он пересолен?

– Нет, – возразила мама, – она просто не дала тесту подняться. И лука слишком много. А яйца где?

– Таня, в следующий раз режь морковь в суп чуть крупнее, – вставила Даша. – И клади лавровый лист. Ты забыла лавровый лист.

– Ничего, – утешил Дмитрий, – для первого раза не так уж плохо.

Александр протянул ей тарелку:

– А по-моему, просто здорово! Не положишь мне еще пирога? Да и бульона тоже не мешало бы.

После ужина Даша снова отвела Татьяну в сторону.

– Посиди с Дмитрием на крыше, ладно? Совсем недолго. Он скоро вернется в казармы. Пожалуйста!

Соседские дети постоянно торчали на крыше, так что Дмитрий и Татьяна были не одни.

Зато Даша и Александр были одни.

Только бы не видеть его и ее! Его – весь остаток жизни! Ее – хотя бы две недели. Через две недели, когда кончится лето, Дашино увлечение развеется как дым. Холодной ленинградской зимы оно не выдержит.

Но как может Татьяна не видеть Александра?

Пусть она может лгать всем остальным, но только не себе. Она целый день боялась дышать, до самого вечера, в ожидании его шагов по коридору. Последние две ночи он останавливался у ее двери, улыбался и здоровался.

Татьяна отвечала, краснея и глядя в пол. Она не могла без дрожи встретиться с ним глазами.

Потом она кормила его.

Потом Даша отводила Татьяну в сторону и снова просила…

Татьяна была полна решимости забыть Александра. Она с самого начала знала, как правильно поступить, и была готова исполнить долг.

Но почему ее унижают и не дают спокойно жить? День за днем, ночь за ночью… Почему с таким хладнокровием растравляют раны?!

По мере того как шли дни, Татьяна все глубже осознавала, что она слишком молода, чтобы скрывать ту боль, которая накопилась в сердце, но достаточно взрослая, чтобы знать: по ее глазам можно читать, как по открытой книге.

Она боялась, что Дмитрий в любую минуту поймет все, стоит ей взглянуть на Александра, или задастся вопросом: погодите, а почему она смотрит на него? Или еще хуже: почему ее глаза так блестят? Почему она не может смотреть на него, как на всех остальных? Как сам Дмитрий смотрит на Дашу? Как Даша смотрит на него?

Смотреть на Александра означало позор и осуждение. Не смотреть – значит наверняка себя выдать.

А Дмитрий, похоже, обладал сверхъестественной способностью улавливать все. Опущенную голову… взгляд украдкой… Его спокойные, подмечающие каждое движение глаза не отрывались от Александра. От Татьяны.

Александр был старше. И лучше умел притворяться.

Обычно он обращался с ней так, словно впервые встретил вчера или сегодня, час назад, может, за час до полуночи, до выпивки, до очередной затяжки. Как бы то ни было, он умудрялся дать понять, что она для него ничто. И он для нее ничто.

Но как? Как он сумел утаить их вечерние прогулки, когда он ждал ее на остановке у Кировского, утаить свои жадные руки на ее груди, свои губы на ее губах и все, что он сказал ей? Как утаил от всех Лугу? Лугу, где он обмывал ее окровавленное тело? Когда она лежала нагая рядом с ним, а он целовал ее волосы и нежно обнимал под неустанный стук своего взволнованного сердца? А когда они оставались одни, Александр смотрел на Татьяну так, будто во всем мире не было никого, кроме нее.

Неужели все это было ложью?

Неужели все это ложь?

Может, так поступают все взрослые? Целуют твои груди, а потом делают вид, будто ничего не произошло? И чем лучше они способны притворяться, тем больше у них жизненного опыта?

А может, они целуют твои груди, и это в самом деле ничего не значит?

Как это возможно? Ласкать кого-то и считать, что это в самом деле ничего не значит?

Наверное, если вы можете проделывать такое, у вас много жизненного опыта…

Татьяна не знала, так ли это, но тоска и стыд не давали покоя. Представлять себя в объятиях Александра, когда он почти забывает ее имя от одной встречи до другой!

Как она мечтала, чтобы все они исчезли!

Но каждый раз, когда Александр сидел за столом, а Татьяна была в комнате и все разговаривали, пока она приносила обед или убирала со стола, она ловила на себе его нечастые взгляды и на какую-то долю мгновения замечала истинное выражение его глаз.

Но в основном их не связывало ничто, кроме бессмысленных жестов. Он открывал для нее дверь, иногда они едва не сталкивались, или, когда она передавала ему чашку, кончики их пальцев случайно соприкасались. И это помогало ей пережить очередной день. До его очередного появления. До следующего счастливого момента, когда им удавалось коснуться друг друга. До того раза, когда он снова ронял:

– Здравствуй, Таня.

Но однажды, когда Дмитрий уже вошел, а Даша не успела выбежать навстречу, Александр, широко улыбаясь, объявил:

– Здравствуй, Таня. Я дома.

И она невольно рассмеялась, а подняв глаза, увидела, что он тоже смеется. Беззвучно.

Как-то, попробовав ее блинчики с творогом, он торжественно провозгласил, что ничего вкуснее не едал. И она сразу воспрянула духом, пока Даша, целуя ее, не прошептала:

– Танечка, тебя нам Бог послал.

Татьяна даже не улыбнулась и заметила, что Дмитрий посмотрел на нее понимающе. Пришлось улыбнуться. Но она поняла, что этого недостаточно. Позже, когда Даша и Александр уселись на диван, Дмитрий громко воскликнул:

– Должен сказать, Даша, я никогда не видел Александра таким счастливым, как за последнее время. Похоже, он нашел свою истинную любовь.

Все улыбнулись, включая Александра, не посмотревшего в сторону хмурой Татьяны. Счастлив? И должен при этом благодарить ее?

Она еще больше насупилась, решив не обращать внимания на происки Дмитрия.

Каждый день она готовила что-то новое, особенно сладкие пироги с разными начинками, потому что их любил Александр. Мог один съесть целый пирог, запивая чаем.

– Знаешь, что я еще люблю? – спросил он однажды.

Сердце Татьяны на миг замерло.

– Картофельные оладьи.

– Я не знаю, как это делается.

Куда девались все остальные? Папа с мамой в другой комнате. Даша отлучилась в ванную. Дмитрия не было. Александр улыбался ей такой заразительной, предназначенной ей одной улыбкой…

– Картофель, мука, немного лука и соль.

– Это из…

Даша вернулась.

Назавтра Татьяна испекла картофельные оладьи со сметаной, и вся семья не могла нахвалиться ее искусством.

– Где это ты научилась? – любопытствовала Даша.

Единственным слабым утешением для Татьяны служило удовольствие, с которым Александр поедал ее стряпню. Самые же спокойные часы она проводила, оставаясь дома одна, готовя и считая минуты до того, как увидит его лицо. За ужином атмосфера постепенно сгущалась, и, когда все вставали из-за стола, она с ужасом ждала: то ли Александр уйдет на службу, что было достаточно плохо, то ли останется наедине с Дашей, что было куда хуже.

Где они уединялись до того, как появилась эта комната? Татьяна поверить не могла всему, что нарассказывал Александр о переулках и скамьях. Даша, неизменно оберегавшая младшую сестру, никогда не упоминала о подобных вещах. И вообще ни о чем не говорила с Татьяной.

Никто ни о чем не говорил с Татьяной.

Татьяна никогда не видела Александра одного.

Он сумел скрыть все.

Но как-то после ужина, когда все поднялись на крышу, Антон спросил у Татьяны, не хочет ли та поиграть в их головокружительную географическую игру. Татьяна ответила, что не сможет вертеться на одной ноге.

– Брось, давай попробуем, – уговаривал Антон, – я тебя подержу.

Татьяна согласилась, втайне мечтая о том, чтобы перед глазами все поплыло. Закрыв глаза, она неуклюже покружилась на здоровой ноге. Антон держал ее за плечи и истерически смеялся, когда она безнадежно путала страны. Открыв глаза, она увидела Александра, взиравшего на нее с таким угрюмым выражением, что ей стало больно дышать, словно ребра снова треснули. Татьяна выпрямилась, подковыляла к Дмитрию и уселась, размышляя о том, что, возможно, и взрослым не всегда удается что-то скрыть.