Текст книги "Любовь – не повод для иллюзий"

Глава 30.

    Глеб падал в бездну. Физически он сидел неподвижно, пристегнутый к креслу ремнями, прикрыв глаза, дышал, пусть и преодолевая чудовищный, на разрыв, ком боли, поселившийся в груди. И сердце, пусть и ныло так, что он надеялся на инфаркт – пальцем бы не пошевелил, чтобы спастись, – кололо и жгло, болело, но билось, качало кровь по стонущим в агонии венам. Он вчера думал, что знает, что значит боль… О, как он ошибался…

    Боль – это когда ты ослеп и оглох от бушующего внутри шторма. Когда горем сочатся вены, и каждая жила болит, натянутая как струна. Когда от слов любимого, до сих пор верно и беззаветно любимого тобой человека, по каждой клетке начинает бежать разряд молнии, снова, снова и снова, полосуя и калеча. И в своей немоте, глухоте и горе, ты слаб и беспомощен, ибо единственный, кто мог бы исцелить твои раны – вырвал у тебя сердце, и отныне ты обречен жить с зияющей дырой в груди.

   Он не мог пошевелиться, оцепенел, ухнул в свою боль разом с головой, и она пульсировала тем сильнее, чем дальше самолет уносил его от Москвы… и от жизни. Всё, что было у него хоть сколько нибудь дорогого, осталось там, за спиной. В Лондон прилетело тело, а душа осталась блуждать в потемках, оплакивая свои кровоточащие крылья.

   Глеб держался ровно до дома. Увидев особняк, стрельчатые оконца, покатую алую черепичную крышу, чайные розы, укутанные снегом, он почувствовал, что слезы катятся градом, застилая ему глаза. Не глядя сунул кэбмену купюру, вышел из такси пошатываясь, как пьяный, отворил калитку, не запирая, прошаркал по заснеженной дорожке к крыльцу. А войдя в стылый не топленный с осени дом – осел на пол там же, где стоял, рыдая в голос и крича от скручивающей его боли, без слов, без мыслей, как смертельно раненое животное. У каждого человека есть свой предел выносливости. За свой Глеб рухнул там…

____________________________________

саундтрек: "Soaring" – Jennifer Thomas feat. Eurielle

Часть II

«Только бы жил тот, кого я люблю,

Ныне и присно» -

В эту молитву вплетаю на дню

Тысячи истин,

Но ненасытна людская молва,

И я снова

Перелистаю потертый словарь,

Выберу Слово.

Истинно, слышишь, тебе говорю,

Бог безъязыкий,

Я за любовь твои благодарю

Строгие лики.

И до костей рвут колокола

Медным звоном.

Капает, капает кровь как смола

Больно!

Каюсь, я грешник на вашем пиру,

Мне ли молиться…

Но не влезает сердце в нору,

Кровью сочится.

Дар ли, проклятие – мне все равно,

Жаром по венам,

Каждая капля крови его –

Бесценна...

(С)

Глава 31.

Настоящее время.

  – Мне, пожалуйста, яичницу с беконом, тосты, чай с мелиссой и... что вы посоветуете на десерт?

  – Могу порекомендовать вам яблочный пирог, мэм, он всего час, как из печи.

  – Хорошо, давайте пирог.

  Официант отошел, и Маргарэт, пожиравшая глазами его мощные руки в коротких рукавах летней рубашки, качнула седыми буклями. Поправив очки с толстыми линзами, съехавшие с переносицы, она возбужденно зашептала на ухо своей соседке, увы, туговато слышашей:

   – Эстер! Эстер, ты это видела?! Какие руки, дева Мария...

  Её наперсница чуть трясла головой после перенесенного несколько лет назад инсульта, но хоть со зрением у нее не было проблем. Шамкнув сухо поджатыми губами, она чинно перевела взгляд на подругу и заметила, увы, чересчур громко:

   – На чёрта мне его руки, когда у него такой зад?!

  Войдя на кухню, Глеб передал заказ Тони, выглянул в зал, где кроме двух старушек и юной парочки, еще поедающей свой завтрак, никого пока не было, и кивнул Сэму, дежурившему сегодня за барной стойкой:

   – Я покурить, свистни, если будут посетители.

  Выйдя через кухню на задний двор, он достал пачку, прикурил и жадно затянулся, прикрывая глаза. Август нечасто радовал погожими днями, но в этом году в Оксфорде было тепло. Вдоль низких каменных изгородей, еще лет триста назад сложенных из булыжников, пышно и густо цвели плетущиеся розы, настурции и душистый горошек. По всему графству пестрели аккуратные клумбы с осенними цветами, словно сошли с картинки журнала про загородные особняки. Глеб вдохнул нежный аромат и отстраненно подумал о том, что ему свой газон уже опять пора было косить. Соседи занимались этим раз в три дня, а он никак не мог заставить себя пройтись на своем пятачке перед домом с косилкой хоть раз в неделю. Розы, посаженные Романом, он выдрал еще весной и газон зеленел девственно ровным покровом газонной травы снаружи дома, и дебрями чуть не по колено – с изнанки. К счастью, с той стороны у соседей не было доступа к их части забора, и они не смогли бы нажаловаться в коммунальные службы на творящееся в прекрасном старинном особнячке безобразие. А самому ему было откровенно насрать на этот чертов газон. И на картонные коробки, забитые пустыми бутылками доверху и громоздившиеся у стены шаткой пирамидой. Всю весну и часть лета каждые выходные гора бутылок пополнялась одной-двумя подружками. Где-то там же, с самого низа, тлели спортивная сумка и коробка, набитые вещами Романа и безделушками, уцелевшими после погрома, что Глеб как-то раз устроил, снова сорвавшись с катушек. Сколько их было, тех раз...

   Где-то в то же время он начал пить, сначала пиво, потом, привыкнув, перешел на джин и виски, но в итоге остановился на родной, знакомой, предсказуемой сорокаградусной. Артхаусные фильмы в видике сменились низкопробными боевиками, смокинги – низко посаженными джинсами, кроссовками и майками-алкоголичками для дома, и футболками – на выход. Он еще как-то умудрялся держать себя в форме и с некоторых пор в рабочие дни бегал и качал мышцы, но в выходные от тишины и одиночества не было никакого спасения, и он снова и снова напивался до бесчувствия в субботу, чтобы в воскресенье до скрипа вылизать дом, пообещать себе, что "больше никогда", но через неделю сорваться снова.

   Роман остался в Москве. Да, были колоссальные неустойки из-за срыва концертов в Европе, да, это был крах его международной карьеры, но... Как он пояснил Глебу в какой-то из разговоров – у него больше не было такой острой потребности в нагрузке. У него... не было. У него была семья, обожаемая племянница, любимый человек рядом. Дом... У Глеба была крыша над головой, частично разбитая мебель, ни единого зеркала. Электрическая бритва, хлеб, сыр и ветчина всегда в нарезке, и татуировка с тыльной стороны левого предплечья, маскирующая шрам. У Глеба была первая седина в волосах, обкусанные ногти и потухший взгляд. У Глеба была исковерканная жизнь и ночные кошмары. У Глеба была... пустота. Больше не было ни радости, ни грусти, не было смысла смеяться, не о чем было плакать. Он вытравил кислотой, железом каленым выжег в себе всякий намёк на чувства, и жил по инерции. Лишь иногда, очень редко, замечая в светской хронике рунэта упоминание о людях, бывших когда-то его семьей, он приникал к экрану, жадно впитывая информацию, и потом долго не мог прийти в себя, сидел, глядя в одну точку и курил одну за другой, пока от дыма не начинало есть глаза и першить в горле.

   После России он не рискнул даже собаку завести – ассоциации были неистребимы. А когда мама, почуяв, набрала его почти сразу, стоило ему лишь сделать неглубокий надрез... Глеб опомнился. Выгреб бутылки и хлам из дома, вывез поковерканное барахло, нашел нормальную работу. Забивал гвозди любимым микроскопом, с восьми до восьми, пять раз в неделю, так, чтобы по приходу домой просто падать мордой вниз и отрубаться. И не видеть эти грёбаные сны... не просыпаться с криком... не плакать без слёз...

   Когда-то давно, в другой жизни, он жалел Романа, но не понимал, ну что такого он нашел в Андрее? Полно вокруг мужиков, в конце-то концов, ну пойди и найди себе ёбаря! А теперь он и сам мог бы дать Роману парочку советов, вот только советы у него были из серии "убереги, Господи!".

   С середины июля удалось совершенно не пить почти месяц, и это уже был прогресс. Мелькнула мысль о том, что завтра, если сохранится ясная погода, можно поехать куда нибудь на экскурсию. В Уэльс, например. Как раз удастся убить время и не надраться в хлам. От размышлений его отвлек Сэмми, выглянувший из дверей как черт из табакерки:

 – Гэл, посетители!

 – Иду...

Затушив сигарету, он вернулся к работе.

Глава 32.

 Проснувшись утром, Глеб понял, что безнадежно проспал и ни в какой Уэльс он сегодня уже не попадает: на часах было почти десять. Поднявшись, он поплелся в душ, погонял туда-сюда воду, окончательно просыпаясь, и вышел, растираясь жестким полотенцем. С полтора месяца назад он принял решение кодироваться, если не справится с тягой к спиртному сам, и пока получалось держаться, почти без проколов. В конце концов, сколько можно деградировать и спускать жизнь в унитаз! И зеркало купить наконец, будет хоть повод постричься, а то ходит как хиппи... Так можно было додуматься до «сменить работу» и «начать общаться с людьми», но так далеко он не загадывал. Работа в кафе была достаточно трудной, чтобы уставать к концу дня, достаточно прибыльной, чтобы не залезать в свои накопления, и достаточно клиентоориентированной, чтобы не выть от одиночества, но при этом ни с кем подолгу не общаться. Повар и бармен не в счет, у них у самих забот невпроворот. И прекрасно.

 Он наливал порцию утреннего кофе, когда принесли почту. Обходительный молодой человек в тёмно-синей форме с эмблемой курьерской почтовой доставки протянул Глебу пухлый желтый конверт, попросил расписаться в получении, и отбыл.

   Он редко получал из России бумажные письма. Точнее, с тех пор, как Роман ушел от него работать к Андрею, вообще практически перестал получать письма. Раньше его порог завален был конвертами от поклонниц танцора с признаниями в вечной любви, теперь одни счета и реклама.

   Это письмо ни на что не походило: плотный бумажный конверт формата чуть большего, чем А4, обратный адрес – какая-то юридическая фирма в Москве. Внутри оказался простой белый конверт без марок и  какой-то еще свёрток.

“Дорогой Глеб.

Если ты читаешь эти строки, значит, мои распоряжения были выполнены в точности, я раздаю все долги и ухожу со спокойным сердцем. Мне тяжело было жить с мыслью о том, что ты запомнишь меня злопамятным, жестоким и грубым. Наверное, правильнее было бы оставить всё как есть и не бередить твои раны, но я не могу больше молчать. Во имя произнесенных клятв, я прошу тебя: живи. И будь, пожалуйста, счастлив. 

Игорь.”

   Глеб не мог разобрать слова. Острый размашистый почерк Игоря он узнал мгновенно, стоило лишь увидеть конверт, подписанный его именем. Разорвав конверт, он развернул листок и проглотил строчки разом, но перечитать их он не мог. Буквы расплывались перед глазами, в горле смёрзся ком, перекрывший дыхание. Да что он себе вообще думает?!! Что это за ебучая херня!!!

   Скомкав записку, он швырнул ее в угол и трясущимися руками вскрыл курьерский пакет. В нём лежали какие-то договора, дарственная, заверенная нотариально, на квартиру Игоря, данные о банковском счете на имя Глеба. Сумма, указанная там, была восьмизначной, накопительный счет под проценты был открыт в фунтах стерлингов… в декабре минувшего года. Сразу перед их разрывом.

   – Это какой-то бред!!!

   У него просто в голове не укладывалось, что человек, выбросивший его из своей жизни как нашкодившего щенка, станет писать такое! И передавать ему в дар недвижимость и целое состояние в валюте! Грехи замаливает?!

   Стиснув виски руками, Глеб взвыл от бессильной ярости, саданул кулаком в стену. Он столько усилий приложил к тому, чтобы просто снова научиться дышать без него, не засматриваться на снотворное и бритвенный станок, не лежать в оцепенении сутками, глядя в стену, не биться в истерике, не звонить, не искать, даже не пытаться узнать номер человека, который его везде заблокировал! Зачем… Зачем он так с ним? За что...

   Он с трудом очнулся от накатившей на него апатии и прислушался к шуму. Входная дверь содрогалась под ударами дверного молотка. Чертыхаясь, Глеб подбежал к ней, взбешенный и яростно дернул на себя, открывая. Кого бы там ни принесли черти, сделали они это край, как не вовремя! За дверью стояла бледная как полотно Лика, заливаясь слезами.

   – Глеб, ты должен мне помочь!!!

   Они не виделись с того самого времени, как Глеб вернулся в Англию. На кой-то черт она его навестила где-то через месяц, рвалась поговорить, но он ее выставил не с самыми парламентскими выражениями. И тот факт, что она и Борис теперь тоже жили и учились в туманном Альбионе ничего не поменял. Ему физически тошно было видеть девушку, разрушившую его счастье, и мучительно стыдно перед ней, перед ним, и перед самим собой. По глупости или слабости, он сам всё уничтожил. Лика олицетворяла собой горе и боль, и от трусливо бросил ее саму выгребать в новой стране, как сумеет.

   И вот она сидела перед ним, неуловимо повзрослевшая, с каким-то неряшливым пучком на голове, зарёванная, одета в домашний костюм и кардиган, в кроссовках на босу ногу, и вдобавок еще и беременная настолько, что пузо на нос налезает!

   – Что тебе надо? – повторил он вопрос, заданный еще на пороге. Но там ей стало плохо, пришлось дать войти, принести воды, и пореже скрипеть зубами, а не то еще вздумает рожать прямо у него на коврике.

   – Глеб… – у нее тряслись губы и руки дрожали так, что вода частично расплескалась на ковер. – Я получила странное письмо…

   Он напрягся, сердце пропустило удар или пару за раз, а потом забилось так сильно, что стало больно дышать.

   –  Это от папы… Завещание. Мне так страшно, Глеб! Что там происходит?!! Он ведь звонил еще вчера днем! А сейчас его номер не отвечает, я не знаю, что мне и думать!

   – От меня-то ты чего хочешь?! – рявкнул Глеб, чувствуя, как сперва онемел от горя, а затем вспыхнул гневом до самого последнего волоска на теле. Что за шутки грёбаные?!!

   – Съезди к нему! Я умоляю, пожалуйста! Что-то случилось наверняка, а я не могу… Видишь же, мне рожать вот-вот, мне нельзя в самолет, никак! Пожалуйста, Глеб! Вы ведь дружили раньше...

   Дружили… У него руки заходили ходуном. Знала бы она, как именно они дружили с ее отцом, прибежала бы вот так?! И как, по ее грёбаной милости, расстались!!! А он? Ему-то что делать с этим всем дерьмом?!! Глеба колотило от ярости и морозило изнутри от тоски, которую он не подпускал даже близко, не желал принюхиваться к ней, чувствовать ее гнилую вязкую сырость. Ничего у него не заросло, зря только надеялся. На разрыв просто лопнули все разом старые раны, полные гноя и боли, и затопили, растравили душу снова. Глеб сам не осознавал до конца, а руки уже набирали в приложении смартфона запрос на поиск ближайшего рейса Лондон-Москва. Надо, надо съездить самому, в конце концов, и эти бумажки в глотку забить суке!

Глава 33.

   Наверное, это был единственный раз в его жизни, когда Глеб осознанно летел куда-то вот так, без вещей, с одной сумкой-планшетом через плечо. Проводив Лику, он просто психанул, да. Пошвырял в сумку телефон, зарядник, бумажник, пару сменных трусов,  встал, взял с вешалки ветровку и поехал в аэропорт в первых попавшихся джинсах, кроссовках и футболке. В нем клокотали чувства такой силы, что дай он себе задуматься хоть на миг – и голова бы просто разлетелась в клочья. Нужно было действовать. Пусть будут пересадки, пусть через жопу на оленях, но вылететь он намеревался ближайшим рейсом. К счастью, такой нашелся, прямой, и он успевал прямо к началу регистрации.

   Куда ему пойти в России и где искать Кудрявцева, Глеб не знал. Раньше практически в любой день мог сказать, по часам, где будет Игорь в течение дня, настолько выверенным было его расписание, но не теперь. Теперь у него  кровь превращалась в кислоту, стоило лишь вспомнить его имя! И Глеб решил пойти по наименее неприятному пути, из аэропорта набрал Романа.

   Тот обрадовался звонку, еще больше обрадовался известию, что он в Москве, но предмет его поиска Романа смутил и озадачил.

   – Даже не знаю, Глеб, тут сейчас творится что-то не совсем понятное. Андрей в принудительном отпуске, сидим в поселке безвылазно уже третью неделю. А Игорь, кажется, в “Потёмкине”. Глеб? Ты слушаешь? Глеб?

   Он повесил трубку. Адрес отеля он помнил наизусть.

   Такси несло его к отелю быстро, но еще быстрее, вызывая тревогу и заставляя сердца окружающих биться чаще, пролетели мимо них один за другим три пожарных расчета и две “скорых”. У Глеба невольно возникло тягостное чувство на душе, кому-то очень нужна помощь, скорее бы приехали… Даже под проблесковыми маячками и сиренами машины не всегда адекватно реагировали и не мгновенно пропускали спецтранспорт.

   Когда на повороте к знакомому отелю Глеб увидел черные клубы дыма над полосой леса, отделяющей “Князь Потемкин” от трассы, внутри у него всё сжалось в ворочающийся скользкий ком страха, до дурноты.

   – Быстрее! – рявкнул он на таксиста, приникая к окну.

   Подъехать к зданию вплотную им не позволили, машина полиции уже стояла на подъездной дорожке. Отель полыхал, на улице толпились люди. Глеб выскочил из машины и ринулся в самую гущу, выискивая среди них владельца. Да, скотина, да, он ненавидел его и приехал, чтобы дать в рожу! Да где же он, наконец!

   Игоря он увидел не сразу. Тот стоял в стороне ото всех, прикрытый от обзора кряжистым старым дубом, и смотрел на пожар, скрестив руки на груди, словно капитан тонущего брига. Как всегда элегантный, в костюме, при галстуке, только волосы растрепаны в беспорядке и на щеке ссадина и гарь. А еще – у Глеба нехорошо ёкнуло слева, – виски густо посеребрила седина и морщины между бровями стали глубже. У Игоря было лицо бесконечно уставшего человека.

   Он мог ожидать любого приема. Даже каким-то дурным участком души еще надеялся, что Игорь обрадуется… ну, вдруг, а? Но на такое он не рассчитывал…

   Вскинув голову, словно очнувшись, тот не услышал, а буквально почуял его как гончая. Глаза на миг сверкнули, лицо прояснилось от сурового выражения, но потом…

   – Какого рожна ты здесь делаешь?!! Убирайся!!! – Игорь так встряхнул его за плечи, что у Глеба голова мотнулась как привязанная на верёвочке. Была бы его воля, он швырнул бы его с этого места и прямо в аэропорт!

   – Игорь, да ты спятил что ли?!! Что здесь творится??? – тот его не слушал, не слышал. За рукав схватил и потащил через толпу, волоча как щенка за шкирку. Глеб пытался хоть что-то сказать, но за спиной от жара начали лопаться стёкла в окнах и в этом шуме его голос утонул.

   Игорь выволок его к подъездной дорожке и рывком развернул на миг к себе. Глаза жадно шарили по лицу Глеба, сейчас нахмуренному,  мальчишка злился. И сам Игорь тоже клокотал изнутри от злости на его баранье упрямство.

   – Нечего тебе здесь делать, уезжай! – рявкнул коротко, так и не разжав руки на его рукаве. Времени на объяснения и разборки не было совершенно, но кто бы знал, что настолько... Игорь помертвел, заметив маленькое яркое пятнышко, что мазнуло по груди Глеба, остановилось напротив сердца...

   Время размазалось как застывающий гудрон. Один выдох превратился для него в застывший в янтаре миг, когда сработали старые навыки и подсечка выбила из под ног Глеба землю, роняя этого упрямца безмозглого на газон. Сам он даже не ощутил боли, лишь тычок под лопатку, швырнувший его на грудь Глеба. Миг падения растянулся бесконечно. Глаза Глеба, изумленно распахнутые, не понимающие. Удар о траву, выбивший воздух из груди. Один короткий миг, пока он еще мог просто любоваться бесконечно дорогим лицом, дышать его запахом, одним с ним воздухом, и Глеб пока не хмурился, а смотрел почти как раньше, почти… Игорь очень хотел произнести его имя, но во рту почему-то стало солоно от крови, та струйкой потекла по подбородку и тьма навалилась, накрыла его изнутри.

Глава 34.

   Глеб завертел головой, шипя и ничего не понимая, да какого же хрена? Вот только что стоял, а мгновение спустя уже на земле… Игорь навалился сверху без движения, ткнулся лицом ему в плечо и обмяк. Приподнимая его голову, Глеб наткнулся пальцами на горячее и липкое, и омертвел изнутри, увидев, что пальцы окрасились кровью. Со стороны отеля к ним уже бежали охранники, секунда – и они оказались в оцеплении, кто-то над его головой быстро отдавал приказы по рации, “план-перехват... огнестрел...”, а он оцепенел, удерживая разом отяжелевшее тело в руках, и не мог ни дышать, ни думать, лишь глупая мышца в груди гоняла огонь по венам, надрываясь от молчаливого крика.

   Когда подбежавшие врачи “скорой” стали забирать Игоря из его рук, удерживать Глеба пришлось втроем. И никакая сила в мире не могла остановить его, не пустить в машину рядом с ним, но… Он не был родственником. По законам страны, что была Родиной, его мужа увозили на операцию, а он должен был остаться в неведении и страхе, один.

   – Глеб, в машину, живо! – вырвал его из оцепенения смутно знакомый голос. Повернувшись на звук, он увидел Сергея и метнулся к раскрытой двери Lexus Игоря, с места рванувшего за уже набирающей скорость машиной реанимации.

   – Что происходит?! Серёга, ты должен знать! Скажи!!! – Глеба колотило, зубы стучали как в ознобе, но голова на удивление была ясной и пустой.

   – Покушение… – сквозь зубы ответил охранник, обгоняя по встречной мешающую ему приблизиться машину и отрывисто зло сигналя. – Сказали же ему, стоять в теньке и не отсвечивать! – он неприязненно покосился на Глеба.

   – Покушение?.. – до Глеба доходило туго.

   – Да ты с луны свалился что ли?! У нас война со “Stars” полным ходом уже идёт! Хотя… – он осёкся, припоминая, и скупо хмыкнул, посмотрел на левую руку Глеба, где тот все ещё носил кольцо. – Ну, понятно…

   – Да расскажи толком, блядь, не томи! – Глеб готов был с кулаками на него кинуться, вытрясая крупицы правды.

   – Это всё из-за того раза, помнишь? – Сергей глянул на лоб Глеба, где ещё виднелся старый шрам от той подставной аварии, из которой он увозил когда-то парня к шефу. Как в другой жизни, честное слово. – Игорь Вадимович тогда крепко насолил Малиновскому, тот еще с девяностых с ним на ножах, бизнесы делили. А тут мы выкрали вас с Романом, прямо как плевок в рожу. Ну и вот… По судам затаскали, но ничего не смогли отсудить, как я знаю, у компании адвокаты класс. Сам Баженов за нас выступал, я Игоря Вадимовича сопровождал на все заседания.  Ну и вот, не вышло через суд, решили так достать… Отморозок грёбаный!

   Машина на скорости влетела в поворот к частной клинике, куда до того свернула машина реанимации с Игорем на борту. Глеб вцепился в ручку двери, готовый выскочить следом.

   – Какого хера только меня выгнали, блядь?!! – кипятился он, не понимая. Сергей посмотрел на него как на недоумка, припарковал машину во дворе клиники и они выскочили, рванулись к дверям, за которыми уже скрылись носилки.

   Игоря с порога увезли на операцию. Глеб не моргнув глазом назвался его сыном, Борисом Кудрявцевым, и только так смог добиться права подпирать дверь реанимационного отделения и метаться по коридору.  Сергей быстро устал от его мельтешения и поймал за локоть, притормозив.

   – Всё будет хорошо. Он сильный, – только голос был тоскливый, не верил сам в то, что говорит. Пробитое лёгкое, кровь горлом… Совсем не хорошо.

   – Он меня прикрыл, – пробормотал Глеб, незряче уставившись в окно. – Это всё из-за меня… Черт…

   – Как он мог иначе, – скупо пробормотал Сергей. Сам он не разделял пристрастий шефа, но Игоря Вадимовича знал много лет и бесконечно уважал. – Он же живет тобой, дурень.  Когда подкинули тот твой снимок с Ликой, продырявленный… Я никогда раньше у него такого лица не видел, как тогда. Уже думал, что заплачет. Ты уехал, не видел, что тут было. Как он тосковал, не видел…

   Его на полуслове оборвал приглушенный писк за дверями. В стеклянные окошки дверей Глеб в шоке глядел, как заметались врачи, слышал как тревожно пищит техника, громкие голоса, и умирал там же, по капле, вместе с Игорем. Глаза были воспаленными и сухими, он еще не понимал, не осознавал всей катастрофы происходящего. Он злился, проклинал, ненавидел Игоря за его гордость и неуступчивость, в то время как тот… спасал его?  Кому нужно такое спасение, ценой всего, что только было дорогого в его жизни! Душа надрывалась плачем, рвалась к нему, он оцепенел от боли и просто ждал, почти не дыша. И когда к ним вышел врач, мотнул головой, не веря, запрещая тому произносить непоправимое, не отменимое…

   – Вы сын? – голос хирурга звучал глухо из-за маски. – Какая группа крови?

   – Четвертая отрицательная, – пробормотал Глеб сипло. – У нас одна группа.

   – Пойдемте.

   Он торопливо отдал куртку и сумку Сергею и поспешил вслед за врачом, силой заставляя себя двигаться, весь обратившись в слух.

   – У него пробито легкое и задета артерия. Обширное внутреннее кровотечение, потерял много крови. Произошла остановка сердца, кардиогенный шок. Мы его запустили, но крови у нас нет, это редкая группа. Вы ничем не больны? ВИЧ, гепатит, хронические заболевания? – его уже готовили в предоперационной, надевали стерильную одежду. – Без прямого переливания крови вашему отцу не выжить. Вы согласны? Подпишите тут...

   Глеб готов был кинуться с матами. Пока они возятся, там на столе умирал его единственный дорогой человек, которого он любил больше жизни. Черкнув закорючку, он наконец попал в операционную, и вздрогнул. Со стороны зрелище было просто ужасным. Кровью был залит оперирующий хирург и медсестра, переодеться им было не с руки – хирург пережимал поврежденную артерию, шить нужно было очень срочно, пока от недостатка кровоснабжения не пострадали внутренние органы. Сейчас операционный стол уже чуть меньше напоминал бойню, но кровью были перемазаны и простыни, и врачи, в раскрытой ране шла работа... Для неподготовленного человека зрелище было шокирующее.

   Торопливо устроившись на соседнем столе, Глеб на сводил взгляда с Игоря, пытаясь высмотреть его за чужими спинами. К его руке подключили систему, другой стороной она уходила к Игорю. По прозрачной трубочке поползла багровой нитью кровь, вливаясь в его вены, связывая их еще одной ниточкой, тонкой, хрупкой…

   – Что я еще могу сделать? – спросил он, когда врач уже готов был отойти от него.

   – Молиться, – посоветовал тот, отводя глаза.