Текст книги "Метаморфозы"

Книга четырнадцатая

 
Снежную Этну уже, заткнувшую зевы Гигантов,
Также циклопов поля, что не знают мотыги и плуга,
Коим нужды никогда не бывало в высоких упряжках,
Бурно мятущихся вод обитатель эвбеец покинул,
⁵ Также Занклеи залив, супротивную Регия крепость,
Также пролив, что губит суда и, зажат берегами,
Делит Авсонии край от границы земли сицилийской.
Божеской вскоре рукой прогребя по Тирренскому морю,
Главк достиг травеносных холмов и в чертоги Цирцеи,
¹⁰ Дочери Солнца, вошел, где дикие звери столпились.
Только увидел ее, приветами с ней обменялся.
«Бога, богиня, молю, пожалей! – сказал, – ты одна мне
Можешь любовь облегчить, коль меня почитаешь достойным.
Сколь всемогущество трав велико, Титанида, известно
¹⁵ Мне, как нигде никому, ибо сам я чрез них изменился.
Знай, чтоб страсти тебе не была непонятна причина, —
На италийском брегу супротив Мессании нимфу
Скиллу я раз увидал. Стыжусь передать обещанья,
Нежности, просьбы мои, заслужившие только презренье.
²⁰ Ты же, коль некая власть в заклинаниях есть, заклинаньем
Губы святые встревожь; а если действительней травы,
Чья испытана мощь, посильнее мне выбери зелье.
Не исцеляй мой недуг, облегчи лишь любовные раны,
Не разлюбить я хочу, – но она пусть пыл мой разделит!»
²⁵ Главку Цирцея (вовек не бывало у женщины больше
Склонности к пылу любви; в самой ли таилась причина,
Или в Венере была, оскорбленной отцовским доносом?)
Молвит такие слова: «Домогаться желающей легче,
Чающей тех же утех, одинаковым пылом плененной!
³⁰ Ты же достоин. Тебя и без просьб, конечно, позвали б.
Только надежду подай, – поверь, позовут и без просьбы.
Не сомневайся, в свою красоту не утрачивай веры!
Я, например, и богиня, и дочь светозарного Солнца,
Чья одинакова мощь в заклинаниях тайных и зельях, —
³⁵ Быть желаю твоей! Презирай презирающих; нежным
С нежною будь, и двоих отомстишь ты единым деяньем».
Но на попытку ее так Главк отвечает: «Скорее
Водоросль будет в горах вырастать и деревья в пучинах,
Нежели к Скилле любовь у меня пропадет», – и богиня
⁴⁰ В негодованье пришла. Поскольку ему не умела
Вред нанести и, любя, не хотела, – взгневилась на нимфу
Ту, предпочтенную ей. Оскорбясь за отвергнутый пыл свой,
Тотчас же стала она с ужасными соками травы
Перетирать. Замешав, заклинания шепчет Гекаты.
⁴⁵ Вот покрывало она голубое надела; и между
Льстивого строя зверей из средних выходит покоев.
В Регий дорогу держа, что против утесов Занклеи,
Вскоре вступила она на шумящее бурями море.
Словно на твердый песок, на волны ступни становила
⁵⁰ И по поверхности вод сухими сбегала ногами.
Был там затон небольшой, заходивший под своды пещеры, —
Скиллы любимый приют; в то место от моря и неба
Летом скрывалась она, когда солнце стояло на высшей
Точке, когда от дерев бывают кратчайшими тени.
⁵⁵ Этот богиня затон отравляет, сквернит чудодейной
Смесью отрав; на него она соком зловредного корня
Брызжет; темную речь, двусмысленных слов сочетанье,
Трижды по девять раз чародейными шепчет устами.
Скилла пришла и до пояса в глубь погрузилась затона, —
⁶⁰ Но неожиданно зрит, что чудовища некие мерзко
Лают вкруг лона ее. Не поверив сначала, что стали
Частью ее самое, бежит, отгоняет, страшится
Песьих дерзостных морд, – но в бегство с собою влечет их.
Щупает тело свое, и бедра, и икры, и стопы, —
⁶⁵ Вместо знакомых частей обретает лишь пасти собачьи.
Всё – лишь неистовство псов; промежности нет, но чудовищ
Спины на месте ее вылезают из полной утробы.
Главк влюбленный рыдал. Цирцеи, слишком враждебно
Силу составов своих применившей, объятий бежал он.
⁷⁰ Скилла осталася там; и лишь только представился случай,
Спутников ею лишен был Улисс, на досаду Цирцеи.
Также троянцев она корабли потопить собиралась,
Да превратилась в скалу; выступает еще и доныне
Голый из моря утес, – и его моряки избегают.
⁷⁵ Вот уж на веслах прошли мимо Скиллы и жадной Харибды
Тевкров суда; и уже от прибрежий Авсонии близко
Были, когда их отнес к побережью Ливийскому ветер.
В сердце своем и в дому приняла там Энея сидонка,
Та, что стерпеть не могла супруга-фригийца отплытье
⁸⁰ И на высоком костре, возводившемся будто для жертвы,
Пала на меч: сама обманувшись, других обманула.
От новостроенных стен убежав и прибрежий болотных,
В Эрикса город придя и встретившись с верным Акестом,
Жертву приносит Эней и могилу отца почитает.
⁸⁵ Те корабли, что Ирида едва не сожгла по приказу
Гневной Юноны, он спас; Гиппотада покинул он царство.
Земли, где сера дымит, и скалы́ дочерей Ахелоя,
Певчих сирен, – и корабль, лишенный кормчего, вывел
К Инаримее, потом к Прохитее, потом к Питекузам,
⁹⁰ Что на бесплодных холмах, – которых от жителей имя.
Древле родитель богов, рассердясь на обманы керкопов,
На нарушение клятв, на коварные их преступленья,
Этих людей превратил в животных уродливых, – чтобы
Были несхожи они с человеком, но вместе и схожи.
⁹⁵ Члены он их сократил; опустил и приплюснул им ноздри;
Избороздил им лицо, стариковские придал морщины
И, целиком всё тело покрыв им рыжею шерстью,
В этих местах поселил; предварительно речи способность
Отнял у их языков, уродившихся для вероломства:
¹⁰⁰ Жалобы лишь выражать дозволил им хрипом скрипящим.
Эти края миновав, он Партенопейские стены
С правой оставил руки, а с левой – Эолова сына
Звонкого холм, и в места, что богаты болотной ольхою,
На берег Кумский приплыв, к долговечной Сивилле в пещеру
¹⁰⁵ Входит и молит ее, чтоб ему по Аверну спуститься
К манам отца. Она наконец свой потупленный долу
Лик подняла и в бреду прорекла, под наитием бога:
«Многого просишь, о муж, величайший делами, который
Руку прославил мечом, благочестье – святыми огнями.
¹¹⁰ Всё же, троянец, боязнь отреши: исполнится просьба
И элизийский приют, последние мира пределы,
Узришь, мной предведен, и родителя призрак любезный.
Для добродетели нет недоступной дороги». Сказала,
И показала ему золотую Авернской Юноны
¹¹⁵ Ветвь, и велела ее оторвать от ствола. И послушен
Был ей Эней и узрел владенья огромного Орка,
Видел он предков своих, и предстал ему старческой тенью
Духом великий Анхиз. Тех мест познал он законы,
Также какие грозят ему бедствия в будущих войнах;
¹²⁰ И по обратной стезе утомленным взбирается шагом,
Кумской Сивиллой ведом, коротал он в беседе дорогу.
Свой ужасающий путь в полумраке свершая туманном,
Молвил: «Богиня ли ты или божья избранница, только
Будешь всегда для меня божеством! Клянусь, я обязан
¹²⁵ Буду навеки тебе, соизволившей дать мне увидеть
Смерти пределы и вновь от увиденной смерти вернуться.
Только на воздух опять изойду – за эти заслуги
Храм воздвигну тебе и почет окажу фимиамом».
Взор обратив на него, со вздохом пророчица молвит:
¹³⁰ «Я не богиня, о нет; священного ладана честью
Смертных не мни почитать. Чтобы ты не блуждал в неизвестном,
Ведай, что вечный мне свет предлагался, скончания чуждый,
Если бы девственность я подарила влюбленному Фебу.
Был он надеждою полн, обольстить уповал он дарами
¹³⁵ Сердце мое, – “Выбирай, о кумская дева, что хочешь! —
Молвил, – получишь ты всё!” – и, пыли набравши пригоршню,
На бугорок показав, попросила я, глупая, столько
Встретить рождения дней, сколь много в той пыли пылинок.
Я упустила одно: чтоб юной всегда оставаться!
¹⁴⁰ А между тем предлагал он и годы, и вечную юность,
Если откроюсь любви. Но Фебов я дар отвергаю,
В девах навек остаюсь; однако ж счастливейший возраст
Прочь убежал, и пришла, трясущейся поступью, старость
Хилая, – долго ее мне терпеть; уж семь я столетий
¹⁴⁵ Пережила; и еще, чтоб сравниться с той пылью, трехсот я
Жатв дождаться должна и сборов трехсот виноградных.
Время придет, и меня, столь телом обильную, малой
Долгие сделают дни; сожмутся от старости члены,
Станет ничтожен их вес; никто не поверит, что прежде
¹⁵⁰ Нежно пылали ко мне, что я нравилась богу. Пожалуй,
Феб не узнает и сам – и от прежней любви отречется.
Вот до чего изменюсь! Видна я не буду, но голос
Будут один узнавать, – ибо голос мне судьбы оставят».
Речи такие вела, по тропе подымаясь, Сивилла.
¹⁵⁵ Вот из стигийских краев наружу к Эвбейскому граду
Вышел троянец Эней и, как должно, свершив возлиянья,
На берег прибыл, еще не носящий кормилицы имя.
Здесь пребывал, после долгих трудов и великих мучений,
Нерита сын, Макарей, сотоварищ страдальца Улисса.
¹⁶⁰ Спутника прежнего он, что на кручах был Этны покинут,
Ахеменида, – узнал и, дивясь, что нежданно живого
Встретил его, говорит: «Ты случаем или же богом,
Ахеменид, сохранен? Почему ты на варварском судне,
Будучи греком, плывешь? Куда направляете путь свой?»
¹⁶⁵ И вопрошавшему так – не в косматом уже одеянье,
В виде своем, без шипов, сшивавших ему покрывало, —
Ахеменид отвечал: «Да увижу я вновь Полифемов
Зев, откуда текут человеческой крови потоки,
Если Итака и дом дороже мне этого судна,
¹⁷⁰ Если Энея почту я не так, как отца! Никогда-то
Не исчерпаю свою, хоть и выполню всё, благодарность,
Если дышу, говорю, свет солнца вижу и небо,
Всё – о, могу ли я стать непризнателен или забывчив? —
Он даровал мне; и то, что душа моя в брюхо Циклопу
¹⁷⁵ Не угодила. Теперь хоть со светом жизни расстанусь,
Буду в земле схоронен, а не в этом, по крайности, брюхе.
Что испытал я в душе (если чувства в то время и душу
Страх у меня не отшиб!), когда увидал я, покинут,
Как уплываете вы по открытому морю! Хотел я
¹⁸⁰ Крикнуть, да выдать себя побоялся Циклопу. Улисс же
Криком вас чуть не сгубил: я видел – огромную глыбу
Тот от горы оторвал и далёко швырнул ее в море.
Видел затем: он кидал, как будто бы силой машины,
Дланью гигантской своей огромные с острова глыбы.
¹⁸⁵ И охватил меня страх, не разбили бы волны и скалы
Судно, как будто бы сам я на нем пребывал, незабытый!
После ж того как побег вас от горькой кончины избавил,
Всю поперек он и вдоль обстранствовал в бешенстве Этну.
Лес отстраняя рукой, единственный глаз потерявши,
¹⁹⁰ Он на скалы́ налетал, и, вдаль оскверненные гноем
Руки свои протянув, проклинает ахейское племя,
И говорит: “О, когда б мне случай выдал Улисса
Иль из его молодцов хоть кого-нибудь – гнев мой насытить!
Съем я его потроха! Своею рукою изрежу
¹⁹⁵ Тело, живое еще! До отказа я кровью наполню
Глотку! Члены его в челюстях у меня затрепещут!
Станет жизнь ни во что, станет легкой жизни утрата!”
Много, взбешенный, еще говорил; и в ужасе бледном
Был я, смотря на лицо с невысохшей кровью от раны,
²⁰⁰ Видя жестокую длань и впадину глаза пустую,
Члены и бороду, всю человеческой кровью залипшей,
Смерти я видел приход, – то было ничтожное горе!
Ждал я: он схватит меня, вот-вот мое тело потонет
В теле его. У меня из души не исчезла картина
²⁰⁵ Дня рокового, когда увидал я, как двадцать четыре
Спутника милых моих повергнуты были на землю;
Сам же он сверху налег, как лев налегает косматый,
И потроха их, и плоть, и кости с белеющим мозгом —
Полуживые тела – в ненасытную прятал утробу.
²¹⁰ Дрожь охватила меня. Я стоял побелевший, со скорбью
Видел, как смачивал рот он кровавыми яствами, видел,
Как он выбрасывал их, с вином пополам изрыгая.
Воображал я – и мне такая же, бедному, участь!
Много подряд укрывался я дней, содрогался при каждом
²¹⁵ Шорохе; смерти боясь, я с жадностью думал о смерти.
Голод я свой утолял желудями, травой и листвою,
Брошен и нищ, без надежд, на смерть и на казнь обреченный.
Много спустя увидал я корабль от земли недалёко,
Знаками стал о спасенье молить, сбежал к побережью;
²²⁰ Тронул Энея; и грек был судном принят троянским!
Ты мне теперь расскажи о себе, дорогой мой товарищ,
И о вожде, и о всех, что с тобою доверились морю».
Тот говорит, как Эол в глубинах державствует тускских,
Сам Гиппотад – царь Эол, что ветры в темнице содержит.
²²⁵ Их, заключенных в бурдюк, – достойный вниманья подарок! —
Вождь дулихийский увез; при их дуновенье попутном
Девять он суток прошел и увидел желанную землю.
Вскоре же после того, как девятая встала Аврора,
Спутники, побуждены завистливой жаждой добычи,
²³⁰ Мысля, что золото там, ремни распустили у ветров;
Как он обратно пошел по водам, по которым приехал,
И воротился корабль к царю эолийскому в гавань.
«После пришли, – он сказал, – в старинный мы град лестригона
Лама; была та земля под державою Антипатея.
²³⁵ Был я отправлен к нему, и со мною товарищей двое.
Бегством едва удалось спастись одному лишь со мною,
Третий из нас обагрил лестригонов безбожную землю
Кровью своей; за бегущими вслед подымается с войском
Антипатей; собирается люд; каменья и бревна
²⁴⁰ Стали кидать; потопляют людей, корабли потопляют.
Только один избежал, который меня и Улисса
Вез; потеряв сотоварищей часть, в огорченье, о многом
Горько жалеючи, мы пристаем к тем землям, что взорам
Видимы там вдалеке; смотри, созерцай издалека
²⁴⁵ Остров, уж виденный мной. О ты, меж троян справедливец!
Чадо богини (затем, что окончилась брань и не враг ты
Нам, о Эней!), заклинаю, – беги от прибрежья Цирцеи!
Так же когда-то и мы, к прибрежью Цирцеи причалив,
Антипатея царя с необузданным помня Циклопом,
²⁵⁰ Не пожелали идти и порог преступить незнакомый.
Жребием избраны мы: я с верным душой Политеем,
И Эврилох, и еще Элпенор, что в вине неумерен,
И восемнадцать еще к Цирцеиным посланы стенам.
Только достигли мы их, у дворцового стали порога,
²⁵⁵ Тысяча сразу волков, и медведи меж ними, и львицы
Страху нагнали на нас, подбежав; но страх был напрасен:
Не собирались они терзать нам тело зубами, —
Ласково, наоборот, хвостами махали и наши
Сопровождали следы, к нам ластясь. Но вот принимают
²⁶⁰ Женщины нас и ведут по атриям, в мрамор одетым,
Прямо к своей госпоже. В красивом сидела покое
На возвышенье она, в сверкающей палле, поверх же
Стан был окутан ее золотистого цвета покровом.
Нимфы кругом. Нереиды при ней, – персты их не тянут
²⁶⁵ Пряжи, и нити они не ведут за собою, но злаки
Располагают, трудясь; цветов вороха разбирают
И по корзинам кладут различные зеленью травы.
Всей их работой сама управляет; и сила какая
В каждом листке, каково их смешение – всё ей известно;
²⁷⁰ Не устает различать и, исследуя, взвешивать травы.
Вот лишь увидела нас, лишь мы поздоровались с нею,
Заулыбалась она и ответила нам на приветы.
Тотчас велела для нас замешать подожженного жира
С медом и долей вина, молоком разбавила кислым
²⁷⁵ И, чтоб остались они незаметны в той сладости, – соки
Трав подлила. Из рук чародейных мы приняли чаши.
Только лишь высохшим ртом мы жадно испили напиток,
Наших коснулась волос богиня жестокая тростью.
Стыдно рассказывать! Вдруг ершиться я начал щетиной
²⁸⁰ И уж не мог говорить; слова заменило глухое
Хрюканье, мордою став, лицо мое в землю уткнулось.
Рот – почувствовал я – закривился мозолистым рылом.
Шея раздулась от мышц, и руки, которыми чашу
Только что я принимал, следы от копыт оставляли.
²⁸⁵ То же с другими стряслось, – таково всемогущество зелий!
С ними я заперт в хлеву. Тут заметили мы, что не принял
Вида свиньи Эврилох: он один отстранился от чаши.
Если бы выпил и он, и доныне б я был в поголовье
Этих щетинистых стад; от него не узнал бы об этом
²⁹⁰ Бедствии нашем Улисс и отмстить не явился б Цирцее.
Белый Улиссу цветок вручил миролюбец Киллений.
“Моли” он зван у богов. На черном он держится корне.
Вот, обеспечен цветком и в небесных уверен советах,
В дом он Цирцеин вошел. Приглашенный коварную чашу
²⁹⁵ Выпить, когда до него прикоснуться пыталась богиня,
Злостную он оттолкнул и мечом устрашил занесенным.
Руку ему и любовь даровала она. И, на ложе
Принят, товарищей он потребовал свадебным даром.
Нас окропляет она трав лучших благостным соком,
³⁰⁰ Голову нам ударяет другой оконечностью трости
И говорит словеса, словесам обратные прежним.
Дальше она ворожит – и вот, с земли подымаясь,
Все мы встаем: щетины уж нет, и ноги раздвоённой
Щель исчезает; опять есть плечи и ниже предплечий
³⁰⁵ Локти. И, сами в слезах, обнимаем мы льющего слезы,
Виснем на шее вождя и слов не находим сначала,
Кроме тех слов, что ему изъясняют признательность нашу.
Там задержались мы год; за это столь долгое время
Многое видел я там, обо многом узнал понаслышке.
³¹⁰ Вот что поведала мне потихоньку одна из помощниц
Тех четырех, что у ней состоят при ее чародействах:
Раз, меж тем как мой вождь вдвоем прохлаждался с Цирцеей,
Мне показала она из белого мрамора образ
Юноши, а у него помещен был на темени дятел,
³¹⁵ Сам же он в храме стоял, отменно украшен венками.
Кто он такой, почему почитается в храме священном,
Птица на нем почему? – я спросил, разузнать любопытен.
Та отвечала: “Изволь, Макарей; через это постигни
Силу моей госпожи. Так будь внимателен, слушай.
³²⁰ Чадо Сатурново, Пик, был прежде царем в авсонийских
Землях и страстно любил коней объезжать для сражений.
Изображенье его пред тобой; что был он прекрасен,
Видишь ты сам, вполне довериться статуе можешь.
Столь же прекрасен он был и душой. Еще не успел он
³²⁵ И четырех увидать пятилетних игрищ элидских.
Он красотою привлек рожденных в латинских нагорьях
Юных дриад; полюбили его божества ключевые,
Девы наяды, каких мчит Альбула в водах, Нумикий
И Аниена волна и Альм, быстрейший теченьем,
³³⁰ Нара стремнистый поток и Фа́рфар с приятною тенью;
Те, что в дубравном краю обитают у скифской Дианы,
Или в озерах кругом, – но, всех отвергая, к одной лишь
Нимфе он нежность питал. Венилия будто бы нимфу
На Палатинском холме породила двуликому Яну.
³³⁵ Только созрела она и невестою стала, как тотчас
Пику была отдана, предпочтенному всем лаврентинцам.
Дивной была красоты, удивительней – пенья искусством.
«Певчей» – Канентой ее назвали. Дубравы и скалы
Двигать, зверей усмирять, останавливать длинные реки
³⁴⁰ Силой изустной могла и задерживать птиц пролетавших.
Голосом женщины раз напевала она свои песни,
Пик же ушел из дворца и в поля удалился Лаврента
Тамошних бить кабанов. Туда он верхом на горячем
Ехал коне и держал два дротика левой рукою,
³⁴⁵ Алой хламидой одет, золотою заколотой пряжкой.
В это же время пришла дочь Солнца в те же дубравы,
Чтоб на обильных холмах нарвать себе новых растений.
Имя носящий ее оставила остров Цирцея.
Юношу Пика едва, полускрытая чащей, узрела,
³⁵⁰ Остолбенела; из рук заповедные выпали травы.
Сразу до мозга костей огонь проницает Цирцею;
Только лишь в этом пылу собрала она первые мысли,
Хочет с предметом любви говорить, но коня верхового —
Чтоб подойти не могла – он погнал в окружении свиты.
³⁵⁵ «Не убежишь от меня, – хотя бы умчал тебя ветер, —
Если я знаю себя, и не стали бессильными свойства
Трав, и если меня не обманут мои заклинанья!»
Молвила так и тотчас создала бестелесного призрак
Вепря, ему пробежать перед взором царя повелела.
³⁶⁰ И показалось ему, что вепрь удаляется в чащу,
Где через гущу дерев коню невозможно пробраться.
Нечего медлить! И Пик, преследуя призрак добычи,
Мигом уже соскочил с дымящейся лошади наземь.
И, за мечтою гонясь, пешком углубляется в рощу.
³⁶⁵ Та же моленья твердит и слова ядовитые молвит
И непонятным богам непонятным заклятием служит —
Тем, от которого лик Луны белоснежной тускнеет
И на Отцовском челе собираются взбухшие тучи.
От заклинаний ее темнотой покрывается небо,
³⁷⁰ Мглу испаряет земля. По дорогам невидимым бродят
Спутники Пика, и сам государь остается без стражи.
Выбрала место и миг, – «Заклинаю твоими очами,
Что полонили мои, красотою твоей несравненной,
Сделавшей то, что – богиня – тебя умоляю! Сочувствуй
³⁷⁵ Пылу влюбленной! Прими всезрящее вечное Солнце
Тестем и, сердцем жесток, Титаниды не презри Цирцеи!» —
Молвила. Но и ее и моленья отверг он надменно
И отвечал: «Кто б ты ни была, твоим я не буду,
Пика другая пленит, и молю, чтобы долго пленяла!
³⁸⁰ Брачный союз осквернять я чужою не стану любовью, —
Ежели мне сохранят Каненту – дочь Янову – судьбы».
Снова мольбы попытав понапрасну, Титания молвит:
«Это тебе не пройдет! Не вернешься ты больше к Каненте.
Что́ оскорбленье, любовь и женщина могут, – узнаешь:
³⁸⁵ Оскорблена, влюблена и женщина тоже Цирцея!»
Дважды затем на восток обратилась и дважды на запад;
Палочкой трижды к нему прикоснулась и три заклинанья
Произнесла, – и бежит он, и сам удивляется бегу
Быстрому, как никогда, и пух замечает на теле;
³⁹⁰ И, возмущенный, что вот новоявленной птицей нежданно
В Лация рощи влетел, он твердым клювом деревья
Бьет в досаде своей, ветвям пораненья наносит.
Крылья же птицы хранят окраску пурпурной хламиды;
Прежняя пряжка его, золотая одежды заколка,
³⁹⁵ Стала пером: золотой вкруг шейки горит ожерелок.
Нет ничего уже в нем от прежнего Пика – лишь имя.
Спутники Пика меж тем понапрасну его призывали
Долго в полях и нигде отыскать не могли господина,
А Титаниду нашли; она уж расчистила воздух,
⁴⁰⁰ Ветрам и солнцу уже разрешила туманы рассеять.
Изобличают ее в преступленье и требуют Пика.
К силе прибегли; разить беспощадным готовы оружьем.
Вредные зелья она, ядовитые брызгает соки;
Ночь и полночных богов из Эреба, из Хаоса кличет,
⁴⁰⁵ Молитвословье творит завыванием долгим Гекате.
С мест повскакали своих – сказать удивительно! – рощи,
И застонала земля, побледнело вдруг дерево рядом,
Крапом меж тем на лугу заалели кровавые капли,
Камни и те издают как будто глухое мычанье;
⁴¹⁰ Лают как будто бы псы; земля в отвратительных змеях
Лоснится, а над землей – прозрачные души порхают.
И в изумленье толпа, устрашилась чудес. Устрашенным
Тростью волшебной она удивленные тронула лица, —
И от касанья того различные чудища-звери
⁴¹⁵ В юношей входят. Никто не остался в обличии прежнем.
Феб, склоняясь, уже налегал на Тартессии берег.
Но понапрасну ждала – душой и очами – Канента
Мужа. Челядь меж тем и народ по лесам разбежались
В поисках, перед собой освещая огнями дорогу.
⁴²⁰ Мало того что рыдала она, что в грудь ударяла,
Волосы в горе рвала, – хоть всё это было; из дому
Вырвалась и по полям латинским блуждала в безумье.
Шесть наступивших ночей и столько же солнца восходов
Зрели ее, как она, без сна и без пищи, по воле
⁴²⁵ Случая, взад и вперед по горам и долинам бродила.
Видел последним ее, утомленную плачем и бегом,
Тибр, – как тело она преклонила на берег холодный.
Там, слезой исходя, страданьем рожденную песню
Петь начала, и звучал чуть слышно жалобный голос, —
⁴³⁰ Так, умирая, поет свою песню предсмертную лебедь.
Тонкая плоть наконец размягчилась от плача; помалу
Чахла она, а потом в воздушном исчезла пространстве.
Слава, однако, поднесь за местом осталась. Камены
Древние Певчим его нарекли по прозванию нимфы”.
⁴³⁵ Вот что за длительный год мне рассказано было, что сам я
Видел. Но там засидясь и ленивыми став от отвычки,
Мы получаем приказ вновь плыть, вновь парус наставить.
Тут же Титания нам предсказала, что снова неверный
Ждет нас и длительный путь и опасности в море суровом.
⁴⁴⁰ Взял меня страх, признаюсь, и причалил я к этому брегу».
Кончил рассказ Макарей. Тут Энея кормилица в урне
Мраморной скрыта была, на холме же стих краткий начертан:
«Здесь Кайету – меня – благочестьем известный питомец
В должном пламени сжег, из аргосского пламени вырвав».
⁴⁴⁵ Вот отвязали причал, к прибрежным кустам прикрепленный,
И покидают дворец худословной богини, от козней
Дальше бегут и приходят в леса, где в темных туманах
Тибр с его желтым песком пробивается к морю. Энею
Дом достается и дочь рожденного Фавном Латина,
⁴⁵⁰ Но не без брани. Война разгорелась вскоре с жестоким
Племенем. Турн свирепел, за жену нареченную гневен.
С Лацием вся вступает в борьбу Тиррения; долго
В бранных тревогах войска добиваются трудной победы.
Каждый помогой извне свою рать увеличить стремится.
⁴⁵⁵ Скоро рутулов уже и троян многочисленны стали
Станы; не тщетно Эней отправлялся к порогу Эвандра;
Венул же тщетно ходил к беглецу Диомеду в великий
Город его. Диомед под державою Япига Давна
Мощную крепость возвел и полями владел, как приданым.
⁴⁶⁰ Передал Венул ему поручения Турновы, с просьбой
Помощь войсками подать, но герой этолийский сослался
На недостаточность войск; на войну посылать не хотел он
Тестя народы, а сам людей не имел-де, которых
Вооружить бы он мог: «Не подумай, что я измышляю,
⁴⁶⁵ И хоть страданья опять обновляются повестью горькой,
Я потерплю и о всем расскажу. Лишь в пепле погибла
Троя, и Пергам стал данайского пламени пищей,
Тут нарикийский герой похитил деву у Девы,
Кару на всех наложил, что ему одному полагалась.
⁴⁷⁰ Все мы раскиданы, мчат нас в море враждебные ветры,
Молнии, ливень и мрак, неистовство неба и моря, —
Всё мы, данайцы, снесли; Кафарей был вершиною бедствий.
Не задержусь, излагая подряд все бедствия наши, —
Грекам казалось тогда, что готов и Приам их оплакать.
⁴⁷⁵ Я же, заботой храним доспехи носящей Минервы,
Ею был вырван у волн, – и опять от родного отринут
Аргоса я. Не забыв о ране давнишней, Венера
Гонит благая меня. Так много трудов претерпел я
И на широких морях, и в военных на суше бореньях,
⁴⁸⁰ Что называл, и не раз, счастливыми тех, что погибли
Вместе от бури одной, Кафареем жестоким в пучину
Погружены. Я жалел, что не был одним из погибших.
Крайние беды терпя, сотоварищи в бурях и бранях
Духом упали, конца запросили блужданий; и Акмон,
⁴⁸⁵ Нравом горячий всегда, а несчастьем еще раздраженный,
Молвил: “Осталось ли что, чего бы терпение ваше
Не одолело, мужи? Что могла бы еще Киферея
Сделать, когда б захотела? Пока ждем худшего в страхе,
Время молитвы творить; когда ж нет участи хуже, —
⁴⁹⁰ Страх под пятою тогда: спокойна вершина несчастий.
Пусть же послушает, пусть! Пусть нас ненавидит, как ныне,
И Диомеда, и всех! Но всю ее ненависть дружно
Мы презираем! Для нас ее сила немногого стоит!”
Так говоря, оскорблял Венеру враждебную Акмон,
⁴⁹⁵ Воин плевронский, и в ней возбуждал ее давнюю злобу.
Это немногим пришлось по душе; друзья остальные
Все порицали его; когда ж он сбирался ответить,
Тоньше стал голос его, и уменьшилась сила, и волос
Вдруг превращается в пух; покрывается пухом и шея
⁵⁰⁰ Новая, грудь и спина; на руках появляются перья
Крупные, локти ж его изгибаются в длинные крылья;
Большая часть его ног становится пальцами; рогом
Затвердевают уста и концом завершаются острым.
Идас и Лик в изумленье глядят и Никтей с Рексенором,
⁵⁰⁵ Смотрит Абант, поражен; но пока поражаются, тот же
Вид принимают они. И большая доля отряда
Вдруг поднялась и, крылами плеща, вкруг весел кружится.
Ежели спросишь про вид нежданных пернатых, – то были
Не лебедями они, с лебедями, однако же, схожи.
⁵¹⁰ Еле приплыл я сюда, где тестя Давна сухие
Принадлежат мне поля, и лишь малая свита со мною».
Повесть окончил Ойнид; и посол Калидонское царство
И Певкетейский залив и поля мессапийские бросил,
Видел пещеру он там, затененную частой дубравой;
⁵¹⁵ Каплями в ней проступает вода; там Пан обитает —
Полукозел. До того обитали в ней некогда нимфы.
Здесь апулийский пастух испугал их однажды, и девы
Прочь убежали скорей, не выдержав первого страха.
Вскоре, как в чувство пришли и смешон им пастух показался,
⁵²⁰ Мерным движением ног закружили они хороводы.
Стал насмехаться пастух, подражая им, прыгал по-сельски
И деревенскую брань к словам добавлял непристойным.
Он замолчал лишь тогда, как закрылась гортань древесиной;
Дерево соком своим повадки его обличает:
⁵²⁵ Дикой маслины плоды на зазорный язык указуют
Горечью – грубостью слов продолжают они отзываться.
Как возвратились послы и отказ принесли в этолийском
Войске, рутулы одни, без подмоги чужой, продолжают
Раз начатую войну. С обеих сторон было много
⁵³⁰ Пролито крови. Вот Турн к сосновым подносит обшивкам
Алчный огонь, и страшит пощаженных во́лнами пламя.
Вот уже воск и смолу и всё, что огонь насыщает,
Мулькибер жадно сжигал; к парусам по высокой он мачте
Полз, и скамьи́ для гребцов дымились в судах крутобоких.
⁵³⁵ Вспомнив, что наверху те сосны срублены Иды,
Мать святая богов наполнила воздух гуденьем
Меди, звенящей о медь, и шумом буксовых дудок.
Черный воздушный простор на львах прирученных проехав,
Молвила: «Тщетно в суда ты пожар святотатственный мечешь,
⁵⁴⁰ Турн, я спасу корабли! Не могу потерпеть, чтобы пламя
Едкое ныне сожгло дубрав моих части и члены!»
И возгремело в выси, лишь сказала богиня; за громом
Крупный низринулся дождь со скачущим градом, и воздух
Взбухшее море и ветр возмущая для сшибки внезапной,
⁵⁴⁵ Между собою бои сыновья начинают Астрея.
Силу из них одного использовав, Матерь благая
Флота фригийского вдруг обрывает пеньковые верви;
Мчит корабли на боку и вдали погружает в пучину.
Тут размягчилась сосна, древесина становится телом,
⁵⁵⁰ В головы, в лица людей превращаются гнутые ко́рмы.
И переходят в персты и в ноги плывущие весла.
Бок остается собой, как был; в нутре корабельном
Ребра скрытые днищ в спинные хребты превратились;
Реи руками уже, волосами уж вервия стали.
⁵⁵⁵ Цвет, как и был, – голубой: в волнах, которые раньше
Страх наводили на них, ведут свои девичьи игры
Нимфы морские; они, уроженки суровых нагорий,
Нежную славят волну и свое забывают рожденье.
Но одного не забыв, – как много опасностей в бурю
⁵⁶⁰ Перетерпели они, – всегда подставляли ладони
Гибнущим в море судам – но не тем, где плыли ахейцы.
Фригии помня беду, ненавидели девы пеласгов,
Радостным взором они Неритийского судна обломки
Встретили; радостно им было видеть корабль Алкиноя,
⁵⁶⁵ Преображенный в утес и наросший на дерево камень.
В нимф морских превратились суда, и явилась надежда,
Что, убоявшись чудес, рутул воевать перестанет.
Тщетно! Есть боги свои у обеих сторон, а в согласье
С ними и до́блесть души. И уже не приданые земли
⁵⁷⁰ Цель их, не тестя престол, не ты, о Лавиния дева, —
Им лишь победа нужна. Воюют, чтоб только оружья
Им не сложить. Наконец увидала Венера, что в битве
Сын одолел. Турн – пал. И Ардея пала, которой
Турн могуществом был. Лишь только в огне беспощадном
⁵⁷⁵ Город пропал и его под теплою скрылись золою
Кровли, из груды углей до тех пор неизвестная птица
Вдруг вылетает и с крыл стряхает взмахами пепел.
Голоса звук, худоба, и бледность, и всё подобает
Пленному городу в ней; сохранила она и названье
⁵⁸⁰ Города, бьет себя в грудь своими же крыльями цапля.
Но небожителей всех и даже царицу Юнону
Старый свой гнев отложить побудила Энеева доблесть.
А между тем, укрепив молодого державу Иула,
Предуготовленным стал для Олимпа герой Кифереин.
⁵⁸⁵ Стала богов обходить всеблагая Венера и, шею
Нежно обвив у отца, говорила: «Ко мне ты жестоким
Не был, отец, никогда, – будь ныне, молю, подобрее!
Дай ты Энею теперь моему, которому дедом
Стал ты по крови моей, божественность, пусть небольшую!
⁵⁹⁰ Лишь бы ты что-нибудь дал! Довольно того, что он видел
Раз тот мрачный предел и прошелся по берегу Стикса!»
Боги сочувствуют все; и царицы-супруги недвижным
Не остается лицо; и она соглашается кротко.
«Оба, – отец говорит, – вы достойны небесного дара,
⁵⁹⁵ Тот, о ком просишь, и ты, просящая. Всё ты получишь», —
Он провещал. В восторге она и отцу благодарна.
Вот по воздушным полям, голубиной влекомая стаей,
К брегу Лаврента спешит, где вьется, одет камышами,
К близкому морю стремясь речною волною, Нумикий.
⁶⁰⁰ Повелевает ему, что́ смерти подвластно, с Энея
Смыть и бесшумной волной всё смытое вынести в море.
Рогоноситель приказ выполняет Венеры; что было
Смертного в сыне ее, своей очищает волною,
Что же осталось – кропит. Так лучшая доля – сохранна.
⁶⁰⁵ Преображенную плоть натирает она благовоньем,
Что подобает богам, и, амброзией с нектаром сладким
Уст коснувшись его, в божество превращает. Квириты
Бога зовут «Индигет», алтари ему строят и храмы.
После Аксаний владел – именован двояко – и Альбой,
⁶¹⁰ И всей латинской землей. Ему же наследовал Сильвий.
Им порожденный Латин получил повторённое имя,
Также и скипетр. За ним знаменитым владыкой был Альба;
После Эпит; за ним Капет и Капид управляли,
Раньше, однако, Капид. Потом перешла к Тиберину
⁶¹⁵ Власть. Он в тускской земле, в волнах утонувши потока,
Дал свое имя реке. От него же родился и Ремул
С А́кротом буйным. Из них был Ремул старше годами;
Ремул от грома погиб, сам грома удару подобен.
Акрот царскую власть, поступая разумнее брата,
⁶²⁰ Храброму передает авентинцу. Лежит он зарытый
Там же, где царствовал он, на холме, его имя принявшем.
Прока верховную власть над народом держал палатинским.
В те времена и Помона жила. Ни одна из латинских
Гамадриад не блюла так усердно плодового сада
⁶²⁵ И ни одна не заботилась так о древесном приплоде.
Имя ее – от плодов. Ни рек, ни лесов не любила;
Сёла любила она да с плодами обильными ветви.
Правой рукою не дрот, но серп искривленный держала;
Им подрезала она преизбыточность зелени или
⁶³⁰ Рост укрощала усов; подрезала кору и вставляла
Ветку в нее, чужеродному сок доставляя питомцу.
Не допускала она, чтобы жаждой томились деревья.
Вьющихся жадных корней водой орошала волокна.
Тут и занятье и страсть, – никакого к Венере влеченья!
⁶³⁵ Всё же насилья боясь, от сельчан запирала девица
Доступ к плодовым садам; не пускала мужчин и боялась.
Что тут ни делали все, – мастера на скаканье, сатиры
Юные, или сосной по рогам оплетенные Паны,
Даже Сильван, что всегда своих лет моложавее, боги
⁶⁴⁰ Все, что пугают воров серпом или удом торчащим, —
Чтобы Помоной владеть? Однако же чувством любовным
Превосходил их Вертумн. Но был он не более счастлив.
Сколько он ей, – как у грубых жнецов полагается, – в кошах
Спелых колосьев носил – и казался жнецом настоящим!
⁶⁴⁵ Часто в повязке бывал из травы свежескошенной, словно
Только что сам он косил иль ряды ворошил; а нередко
С дышлом в могучей руке, – поклясться было бы можно,
Что утомленных волов из плуга он только что выпряг.
То подчищателем лоз, садоводом с серпом появлялся;
⁶⁵⁰ То на стремянку влезал, как будто плоды собирая;
Воином был он с мечом, с тростинкой бывал рыболовом.
Так он обличья менял и был ему доступ свободный
К деве, и вольно он мог веселиться ее созерцаньем.
Раз, наконец, обвязав себе голову пестрой повязкой,
⁶⁵⁵ С палкой, согнувшись, покрыв себе голову волосом белым,
Облик старухи приняв, он в холеный сад проникает
И, подивившись плодам, говорит: «Вот сила так сила!»
И, похвалив, ей несколько дал поцелуев, – однако
Так целовать никогда б старуха не стала! Садится
⁶⁶⁰ На бугорок и на ветви глядит с их грузом осенним.
Рядом был вяз и на нем – лоза в налившихся гроздьях;
Он одобряет их связь и жизнь совместную хвалит.
«Если бы ствол, – говорит, – холостым, без лозы, оставался,
Кроме лишь зелени, нам ничем бы он не был приятен.
⁶⁶⁵ Также и эта лоза, что покоится, связана с вязом,
Если б безбрачной была, к земле приклоненной лежала б.
Этого дерева ты не внимаешь, однако, примеру:
Брачного ложа бежишь, ни с кем сочетаться не ищешь.
Если бы ты пожелала! Сама не знавала Елена
⁶⁷⁰ Стольких просящих руки, ни та, что когда-то лапифов
Вызвала бой, ни Улисса жена, смельчака среди робких.
Ныне, меж тем как бежишь и просящих тебя отвергаешь,
Тысяча ждет женихов, – и боги, и полубоги,
Все божества, что кругом населяют Альбанские горы.
⁶⁷⁵ Ежели умная ты и желаешь хорошего брака,
Слушай старуху меня, потому что люблю тебя больше
Всех, не поверишь ты как! Не думай о свадьбах обычных,
Другом постели своей Вертумна ты выбери. Смело
Я поручусь за него, – затем, что себя он не знает
⁶⁸⁰ Лучше, чем я. Не странствует он где придется по миру,
Здесь он, и только, живет. Он не то что обычно другие, —
Как увидал, так влюблен. Ты первым его и последним
Пламенем будешь. Тебе он одной посвятит свои годы.
Знай еще, что он юн, что его наградила природа
⁶⁸⁵ Даром красы, хорошо подражает он образам разным,
Что ни прикажешь, во всё обратится он, если захочешь.
Вкус не один ли у вас? Твои он плоды получает
Первый и с радостью дар из рук твоих разве не примет?
Но не желает уже он с деревьев твоих урожая,
⁶⁹⁰ С соками нежными трав, воспитанных садом тенистым, —
Кроме тебя, ничего! Над пылающим сжалься! Поверь же,
Всё, что он просит, прошу за него я моими устами.
Мести побойся богов, – идалийки, которая недруг
Жестких сердец, не гневи и злопамятной девы Рамнузской!
⁶⁹⁵ Чтоб увеличить твой страх, – ибо старость меня научила
Многому, – я расскажу о делах, известных на Кипре
Каждому, – легче тогда убедишься и сердцем смягчишься.
Анаксарету узрел, старинною тевкровой кровью
Знатную, Ифис, – а сам человек он был низкого рода.
⁷⁰⁰ Только ее он узрел – и весь загорелся любовью.
Долго боролся с собой, но когда увидал, что безумья
Разумом не победить, пришел, умоляя, к порогу.
Жалкое чувство свое он поведал кормилице; молит
Не отвергать его просьб, призывает питомицы имя.
⁷⁰⁵ К каждому он из рабов приближался со льстивою речью,
Голосом всех он просил, в тревоге, помочь доброхотно.
Часто свои поручал он признания нежным дощечкам,
Сам же в то время венки, орошенные влагою слезной,
Вешал на двери ее; простирал он на твердом пороге
⁷¹⁰ Нежное тело свое и замок проклинал злополучный.
Анаксарета ж – глуха, как прибой при поднявшемся Австре,
Жестче железа она, что огонь закалил норикийский,
Тверже, чем камень живой, покуда он с корня не сорван.
Всё отвергает его и смеется – к жестоким поступкам
⁷¹⁵ Гордые злобно слова добавляет; надеяться даже
Не позволяет ему; и не вытерпел длительной муки
Ифис и, став у дверей, произносит последнее слово:
“Ты победила меня! Отныне уже я не буду
Больше тебе докучать. Триумф свой радостный празднуй!
⁷²⁰ Ныне «Пеан!» восклицай, увенчайся блистательным лавром!
Ты победила! – умру; веселись, о железное сердце!
Ты поневоле меня хоть похвалишь за что-нибудь; чем-то
Стану любезен тебе, мою ты признаешь заслугу.
Всё же не раньше мое о тебе прекратится томленье,
⁷²⁵ Нежели кончится жизнь! Зараз двух светов лишусь я.
Но не устами молвы о моей известишься кончине, —
Чтобы сомнения снять, сам буду я здесь, пред тобою,
Пусть бездыханная плоть насытит жестокие очи!
Если ж, о Вышние, вы на людские взираете судьбы,
⁷³⁰ То вспомяните меня: просить уж язык мой не в силах
Большего. Сделайте так, чтобы долго меня вспоминали:
Жизнь мою славы лишив, вековечную дайте мне славу!”
Молвил; а сам к косякам, украшавшимся часто венками,
Влажные очи свои подымая и бледные руки,
⁷³⁵ К притолоке он узлом тесьму привязал и, промолвив:
“По сердцу ль этот венок жестокой тебе и безбожной?” —
Голову вставил в тесьму, к любимой лицом обращенный;
И, опустившись, в петле злосчастная тяжесть повисла, —
И ударяема ног движением трепетным, словно
⁷⁴⁰ Стоном ответила дверь и, открывшись, ужасное дело
Свету явила. Рабы закричали. Подняв, его тело
К матери в дом отнесли, – отец к тому времени умер.
Та, прижимая к груди, обнимая холодные члены
Сына, сказала всё то, что несчастным родителям в пору,
⁷⁴⁵ Всё совершила она, матерям что в пору несчастным, —
Вот через город ведет плачевное шествие скорби,
Желтое тело к костру провожая на смертных носилках.
Дом находился как раз на пути прохожденья унылой
Этой процессии; звук ударов по груди до слуха
⁷⁵⁰ Анаксареты достиг, – бог Мститель ее беспокоил.
Молвит, однако: “Взгляну на печальный обряд!” – и в волненье
Всходит на вышку дворца, где открыты широкие окна.
Но увидала едва на носилках лежащее тело,
Окоченели глаза, побледнело лицо и из тела
⁷⁵⁵ Будто вся кровь отлилась. Попыталась обратно ногами
Переступить, – не могла. Головой повернуться хотела —
Тоже не в силах; уже занимает помалу всё тело
Камень, что ранее был в бесчувственном сердце. Не думай,
Это не вымысел, нет: сохраняется статуя девы
⁷⁶⁰ На Саламине поднесь. Там есть и Венеры Смотрящей
Храм. Не забудь же о том, что́ слышала ты, моя нимфа, —
Долгую гордость откинь и с влюбленным – молю – сочетайся!
И да не тронет твоих мороз весенний плодовых
Завязей, да не стряхнет и цветов стремительный ветер!»
⁷⁶⁵ Бог, столь много пред ней понапрасну менявший обличий,
Сделался юношей вновь; старушечьи все он откинул
Приспособленья; таким пред нею явился, какое
Солнце бывает, когда лучезарно блистающим ликом
Вдруг победит облака и уже без препятствий сияет.
⁷⁷⁰ Хочет он силою взять; но не надобно силы. Красою
Бога пленилась она и взаимную чувствует рану.
 
 
Воин Амулий потом авсонийскою правил страною,
Прав не имея на то, и Нумитору-старцу вернули
Внуки державу его. Был в праздник Палилий заложен
⁷⁷⁵ Град укрепленный. Но с ним старшины сабинов и Таций
Начали брань; и, в крепость открыв им доступ, Тарпейя
Должную казнь приняла, раздавлена грудой оружья.
Курий сабинских сыны меж тем, как стихшие волки,
Голос зажали в устах, и готовы напасть на заснувших
⁷⁸⁰ Крепко людей, и стремятся к вратам, которые запер
Наглухо сам Илиад. Одни лишь врата отомкнула
Дочь Сатурна и их повернула бесшумно на петлях.
Только Венера одна услыхала движенье засова.
Створу закрыла б она, да только богам невозможно
⁷⁸⁵ Дело богов пресекать. Близ Яна местами владели
Нимфы Авсонии, ток населяя ключа ледяного.
Их попросили помочь. Справедливой богининой просьбе
Нимфы не внять не могли. Потока подземные воды
Вывели тотчас из недр. Но ворота открытые Яна
⁷⁹⁰ Были доступны еще, загражден путь не был водою.
Вот под обильный родник подложили они желтоватой
Серы и в жилах пустых дымящий битум запалили.
Силой обоих веществ проникает в глубины истоков
Пар. Дерзавшие в спор вступить с альпийскою стужей,
⁷⁹⁵ Самому пламени вы теперь не уступите, воды!
Возле обеих дверей огненосные брызги дымятся.
Вот ворота́, что не впрок для суровых доступны сабинов,
Новым ручьем преграждаются. В бой успевают собраться
Воины спавшие; их на сражение Ромул предводит.
⁸⁰⁰ Римская вскоре земля телами покрылась сабинов,
Также телами своих; и с кровью свежею зятя
Тестя горячую кровь смешал тут меч нечестивый.
Всё же они предпочли брань миром окончить и спора
Лучше мечом не решать, и стал содержавствовать Таций.
⁸⁰⁵ После кончины его ты, Ромул, обоим народам
Равно законы давал, и Марс, свой шлем отлагая,
С речью такой обратился к отцу и бессмертных и смертных:
«Время, родитель, пришло, – поскольку на твердой основе
Римское дело стоит, от вождя одного не завися, —
⁸¹⁰ Те обещанья, что мне ты давал и достойному внуку,
Выполнить и, от земли унеся, поместить его в небе!
Ты мне когда-то сказал при соборе Бессмертных, – я это
Помню, в памяти я словеса сохраняю святые! —
Будет один: его вознесешь к лазурям небесным.
⁸¹⁵ Так ты сказал, и твои да исполнятся ныне вещанья!»
И Всемогущий кивнул и черными тучами небо
Скрыл, и от грома его и от молний был ужас во Граде.
Знаменье в этом признав, что дано ему сына похитить,
На колесницу взошел, опершись на копье, и кровавым
⁸²⁰ Дышлом коней тяготя, погнал их, бичом ударяя,
Неустрашимый Градив и, скоро спустясь по простору,
Остановил и сошел на лесистом холме Палатинском.
Перед народом своим отправлявшего суд государев
Он Илиада унес. В дуновеньях воздушных распалось
⁸²⁵ Смертное тело его, – так, мощною брошен пращою,
Обыкновенно свинец распадается в небе далёко.
Вид он прекрасный обрел, достойнейший трапез высоких, —
В новом он облике стал трабею носящим Квирином.
Видя, как, мужа лишась, Герсилия плачет, Юнона
⁸³⁰ Тотчас Ириде своей по дуге семицветной спуститься
К ней, одинокой, велит и такие слова передать ей:
«О латинского ты и сабинского племени слава,
Жен всех лучше жена! Достойная раньше такого
Мужа, супругой теперь достойная зваться Квирина,
⁸³⁵ Слезы свои осуши! И если хочешь супруга
Видеть, за мною иди, к той роще, одевшей Квиринов
Холм, которою храм царя затеняется римлян!»
Повиновалась и, вниз по радуге снидя на землю,
Эту, как велено, речь Герсилии молвит Ирида.
⁸⁴⁰ Та застыдилась; едва подымая глаза, говорит ей:
«Ты, о богиня! Твое неизвестно мне имя, однако
Вижу богиню в тебе! – о, веди, о, веди и супруга
Взору яви моему! Коль судьбы даруют один лишь
Раз мне увидеть его, примирюсь, что взят он на небо!»
⁸⁴⁵ Сказано – сделано. Вот взошли с Тавмантестой Девой
Вместе на Ромулов холм. И вдруг перед ними на землю
С неба упала звезда. От света ее загоревшись,
С тою звездою взвились у Герсилии волосы в небо.
В руки, знакомые ей, там принял жену основатель
⁸⁵⁰ Римского града, сменил он и тело ее и прозванье:
Го́рою стал величать, споклоняемой богу Квирину.