Текст книги "Метаморфозы"

Книга шестая

 
К повествованьям таким Тритония слух преклонила,
Песни сестер Аонид одобряла и гнев справедливый.
«Мало хвалить, – подумалось ей, – и нас да похвалят!
Без наказанья презреть не позволим божественность нашу».
⁵ В мысли пришла ей судьба меонийки Арахны. Богиня
Слышала, что уступить ей славы в прядильном искусстве
Та не хотела. Была ж знаменита не местом, не родом —
Только искусством своим. Родитель ее колофонец
Идмон напитывал шерсть фокейской пурпурною краской.
¹⁰ Мать же ее умерла, – а была из простого народа.
Ровня отцу ее. Дочь, однако, по градам лидийским
Славное имя себе прилежаньем стяжала, хоть тоже,
В доме ничтожном родясь, обитала в ничтожных Гипепах.
Чтобы самим увидать ее труд удивительный, часто
¹⁵ Нимфы сходилися к ней из родных виноградников Тмола,
Нимфы сходилися к ней от волн Пактола родного.
Любо рассматривать им не только готовые ткани, —
Самое деланье их: такова была прелесть искусства!
Как она грубую шерсть поначалу в клубки собирала,
²⁰ Или же пальцами шерсть разминала, работала долго,
И становилась пышна, наподобие облака, во́лна.
Как она пальцем большим крутила свое веретенце,
Как рисовала иглой! – видна ученица Паллады.
Та отпирается, ей и такой наставницы стыдно.
²⁵ «Пусть поспорит со мной! Проиграю – отдам что угодно».
Облик старухи приняв, виски посребрив сединою
Ложной, Паллада берет, – в поддержку слабого тела, —
Посох и говорит ей: «Не все преклонного возраста свойства
Следует нам отвергать: с годами является опыт.
³⁰ Не отвергай мой совет. Ты в том домогаешься славы,
Что обрабатывать шерсть всех лучше умеешь из смертных.
Перед богиней склонись и за то, что сказала, прощенья,
Дерзкая, слезно моли. Простит она, если попросишь».
Искоса глянула та, оставляет начатые нити;
³⁵ Руку едва удержав, раздраженье лицом выражая,
Речью Арахна такой ответила скрытой Палладе:
«Глупая ты и к тому ж одряхлела от старости долгой!
Жить слишком долго – во вред. Подобные речи невестка
Слушает пусть или дочь, – коль дочь у тебя иль невестка.
⁴⁰ Мне же достанет ума своего. Не подумай, совета
Я твоего не приму, – при своем остаюсь убежденье.
Что ж не приходит сама? Избегает зачем состязанья?»
Ей же богиня, – «Пришла!» – говорит и, образ старухи
Сбросив, явила себя. Молодицы-мигдонки и нимфы
⁴⁵ Пали пред ней. Лишь одна не трепещет пред нею Арахна.
Всё же вскочила, на миг невольным покрылось румянцем
Девы лицо и опять побледнело. Так утренний воздух
Алым становится вдруг, едва лишь займется Аврора,
И чрез мгновение вновь бледнеет при солнца восходе.
⁵⁰ Не уступает она и желаньем своим безрассудным
Гибель готовит себе. А Юпитера дочь, не противясь
И уговоры прервав, отложить состязанья не хочет.
И не замедлили: вот по разные стороны стали,
Обе на легкий станок для себя натянули основу.
⁵⁵ Держит основу навой; станок – разделен тростниковым
Бёрдом; уток уж продет меж острыми зубьями: пальцы
Перебирают его. Проводя между нитей основы,
Зубьями бёрда они прибивают его, ударяя.
Обе спешат и, под грудь подпоясав одежду, руками
⁶⁰ Двигают ловко, забыв от старания трудность работы.
Ткется пурпурная ткань, которая ведала чаны
Тирские; тонки у ней, едва различимы оттенки.
Так при дожде, от лучей преломленных возникшая, мощной
Радуга аркой встает и пространство небес украшает.
⁶⁵ Рядом сияют на ней различных тысячи красок,
Самый же их переход ускользает от взора людского.
Так же сливаются здесь, – хоть крайние цветом отличны.
Вот вплетаются в ткань и тягучего золота нити,
И стародавних времен по ткани выводится повесть.
⁷⁰ Марсов Тритония холм на Кекроповой крепости нитью
Изображает и спор, как этой земле нарекаться.
Вот и двенадцать богов с Юпитером посередине
В креслах высоких сидят, в величавом покое. Любого
Можно по виду признать. Юпитера царственен образ.
⁷⁵ Бога морей явила она, как длинным трезубцем
Он ударяет скалу, и уж льется из каменной раны
Ток водяной: этим даром хотел он город присвоить.
Тут же являет себя – со щитом и копьем заостренным;
Шлем покрывает главу; эгида ей грудь защищает.
⁸⁰ Изображает она, как из почвы, копьем прободенной,
Был извлечен урожай плодоносной сребристой оливы.
Боги дивятся труду. Окончанье работы – победа.
А чтоб могла увидать на примере соперница славы,
Что за награду должна ожидать за безумную дерзость, —
⁸⁵ По четырем сторонам – состязанья явила четыре,
Дивных по краскам своим, и фигуры людей поместила.
Были в одном из углов фракийцы Гем и Родопа,
Снежные горы теперь, а некогда смертные люди, —
Прозвища вечных богов они оба рискнули присвоить.
⁹⁰ Выткан с другой стороны был матери жалких пигмеев
Жребий: Юнона, ее победив в состязанье, судила
Сделаться ей журавлем и войну со своими затеять.
Выткала также она Антигону, дерзнувшую спорить
С вышней Юноной самой, – Антигону царица Юнона
⁹⁵ Сделала птицей; не впрок для нее Илион оказался
С Лаомедонтом отцом, и пришлось в оперении белом
Аисту – ей – восхищаться собой и постукивать клювом.
Угол оставшийся был сиротеющим занят Киниром.
Храма ступени обняв, – родных дочерей своих члены! —
¹⁰⁰ Этот на камне лежит и как будто слезами исходит.
Ткани края обвела миротворной богиня оливой:
Как подобало ей, труд своею закончила ветвью.
А меонийки узор – Европа с быком, обманувшим
Нимфу: сочтешь настоящим быка, настоящим и море!
¹⁰⁵ Видно, как смотрит она на берег, покинутый ею,
Как она кличет подруг, как волн боится коснуться,
Вдруг подступающих к ней, и робко ступни поджимает.
Выткала, как у орла в когтях Астерия бьется;
Выткала Леду она под крылом лебединым лежащей.
¹¹⁰ Изобразила еще, как, обличьем прикрывшись сатира,
Парным Юпитер плодом Никтеиды утробу наполнил;
Амфитрионом явясь, как тобой овладел он, Алкмена;
Как он Данаю дождем золотым, Асопиду – огнями,
Как Деоиду змеей обманул, пастухом – Мнемозину.
¹¹⁵ Изобразила, как ты, о Нептун, в быка превратившись,
Деву Эолову взял, как, вид приняв Энипея,
Двух Алоидов родил, как баран – обманул Бизальтиду.
Кроткая Матерь сама, с золотыми власами из злаков,
Знала тебя как коня; змеевласая матерь Пегаса
¹²⁰ Птицею знала тебя, дельфином знала Меланта;
Всем надлежащий им вид придала, и местности тоже.
Изображен ею Феб в деревенском обличии; выткан
С перьями ястреба он и с гривою льва; показала,
Как он, явясь пастухом, обманул Макарееву Иссу;
¹²⁵ Как Эригону провел виноградом обманчивым Либер,
И как Сатурн – жеребец – породил кентавра Хирона.
Край же ткани ее, каймой окружавшийся узкой,
Приукрашали цветы, с плющом сплетенные цепким.
И ни Паллада сама не могла опорочить, ни зависть
¹³⁰ Дела ее. Но успех оскорбил белокурую Деву:
Изорвала она ткань – обличенье пороков небесных!
Бывшим в руках у нее челноком из киторского бука
Трижды, четырежды в лоб поразила Арахну. Несчастья
Бедная снесть не могла и петлей отважно сдавила
¹³⁵ Горло. Но, сжалясь, ее извлекла из веревки Паллада,
Молвив: «Живи! Но и впредь – виси, негодяйка! Возмездье
То же падет, – чтобы ты беспокоилась и о грядущем, —
И на потомство твое, на внуков твоих отдаленных».
И, удаляясь, ее окропила Гекатиных зелий
¹⁴⁰ Соком, и в этот же миг, обрызганы снадобьем страшным,
Волосы слезли ее, исчезли ноздри и уши,
Стала мала голова, и сделалось крохотным тело.
Нет уже ног, – по бокам топорщатся тонкие ножки;
Всё остальное – живот. Из него тем не менее тянет
¹⁴⁵ Нитку Арахна – паук продолжает плести паутину.
 
 
Лидия в трепете вся. О случившемся слух по фригийским
Градам идет, и широко молва разливается всюду.
Раньше, до свадьбы своей, Ниоба знавала Арахну,
В те времена, как жила в меонийском краю и в Сипиле.
¹⁵⁰ Не научило ее наказанье землячки Арахны
Высшим богам уступать и быть в выраженьях скромнее.
Многим гордиться могла. Однако ни мужа искусство,
Ни благородная кровь, ни мощность обширного царства
Любы так не были ей, – хоть было и это ей любо, —
¹⁵⁵ Сколь сыновья с дочерьми. Счастливейшей матерью можно
Было б Ниобу назвать, коль себя не сочла б таковою.
Как-то Тиресия дочь, владевшая даром прозренья,
Манто, по улицам шла и, божественной движима силой,
Провозглашала: «Толпой, Исмениды, ступайте, несите
¹⁶⁰ Ладан Латоне скорей и обоим, Латоной рожденным,
С благочестивой мольбой! Вплетите в волосы лавры!
Ибо Латона сама моими глаголет устами!»
Внемлют ей дочери Фив, чело украшают листвою
И на священный алтарь моленья приносят и ладан.
¹⁶⁵ Вот горделиво идет с толпой приближенных Ниоба,
Золотом пышно блестя, во фригийские ткани вплетенным, —
Даже и в гневе своем прекрасна и, волосы вскинув,
Что ниспадали к плечам, величавой своей головою,
Остановилась и, всех обведя своим взором надменным, —
¹⁷⁰ «Что за безумье? – кричит, – предпочесть понаслышке известных —
Зримым воочью богам? Почему алтарями Латону
Чтут, а мое божество – без курений? Родитель мой – Тантал,
Он же единственным был допущен до трапезы Вышних.
Матерь – Плеядам сестра; мне дед Атлант величайший,
¹⁷⁵ Что на могучем хребте равновесье небесное держит,
Сам Юпитер мне дед. Но им я горжусь и как свекром.
Фригии все племена предо мною трепещут; держава
Кадма под властью моей; возведенная струнами крепость
Мужа, с народом ее, – в его и в моем управленье.
¹⁸⁰ В доме, куда бы я взор ни направила, всюду встречаю
Всяких обилье богатств. К тому же достойна богини
Прелесть лица моего. Семерых дочерей ты причисли,
Юношей столько ж, а там и зятьев и невесток не меньше.
Так вопрошайте ж, на чем моя утверждается гордость!
¹⁸⁵ Не понимаю, как вы порожденную Кеем-титаном
Смеете мне предпочесть – Латону, которой для ро́дов
Даже великой землей в ничтожном отказано месте.
Небо, земля и вода – всё вашу отвергло богиню.
В мире скиталась, пока над блуждавшей не сжалился Делос:
¹⁹⁰ “Странницей ты по земле блуждаешь, я же – по морю”, —
Остров сказал и приют неустойчивый ей предоставил.
Стала там матерью двух: то детей моих часть лишь седьмая!
Счастлива я: кто бы стал отрицать? И счастливой останусь.
Кто усомнится? Меня обеспечило чад изобилье.
¹⁹⁵ Так я могуча, что мне повредить не в силах Фортуна.
Если и много возьмет, то более всё же оставит.
Так я богата, что страх мне уже неизвестен. Представьте,
Что из толпы своих чад кого-нибудь я и лишилась;
Но, обездолена так, до двоих я не снижусь, – а двое —
²⁰⁰ Вся у Латоны толпа; не почти ли бездетна Латона?
Прочь разойдитесь! Алтарь покиньте! С волос поснимайте
Лавры!» Снимают венки, покидают жертвы, не кончив,
И – то дозволено им! – небожителей шепотом славят.
Возмущена тут богиня была и с высокой вершины
²⁰⁵ Кинфской с речью такой к своим близнецам обратилась:
«Вот я, родившая вас, появлением гордая вашим, —
Кроме Юноны, других не ниже богиня, – сомненье
Вижу, богиня ли я?! Алтари у меня отнимают,
Чтимые веки веков, – от вас жду помощи, дети!
²¹⁰ Это не всё еще зло. Танталида к печальному делу
Брань добавила: вас поставить осмелилась ниже
Собственных чад; и меня – то с нею да будет! – бездетной
Смела назвать, – ведь язык у нее от отца негодяя!»
Намеревалась мольбы тут добавить Латона, но молвил
²¹⁵ Феб: «Перестань говорить! замедляешь ты жалобой кару».
То же и Феба рекла, и, быстро по воздуху спрянув,
Кадмова града они, под облаком скрыты, достигли.
Гладкое было у стен широкое поле. Всечасно
Кони топтали его Колесницы во множестве также.
²²⁰ Твердых удары копыт размягчали на поприще почву.
Вот из могучих сынов Амфиона иные садятся
На горделивых коней, чьи спины алеют багрянцем
Тирским, и в руки берут отягченные златом поводья.
Вот между ними Исмен, – что первой матери мукой
²²⁵ Некогда был, – меж тем, как он правит по кругу привычным
Бегом коня своего и смиряет вспененную морду, —
«Горе мне!» – вскрикнул: уже впилась стрела в середину
Груди его, и, рукой умирающей повод покинув,
Сник постепенно Исмен с плеча лошадиного на бок.
²³⁰ Рядом с ним ехавший, стрел услыхав бряцанье в колчане,
Вмиг натянул поводья Сипил, – так кормчий пред бурей,
Тучу завидя, спешит; наставляет полотна, бессильно
Свисшие, чтобы поймать малейшие воздуха струи.
Вмиг натянул… но едва натянул он поводья, настигнут
²³⁵ Был неминучей стрелой; трепеща, она сзади вонзилась
В шею ему, и торчит наконечник железный из горла.
Сам он, как был, наклонясь через шею крутую и гриву,
Наземь скатился, и кровь запятнала горячая землю.
Вот и несчастный Федим, и, названный именем деда,
²⁴⁰ Тантал, обычный свой труд завершив и тело натерши
Маслом, вступили в борьбу, – подходящее юности дело.
И уж сплетались они, борясь друг с другом, грудь с грудью,
Тесным узлом; как вдруг, с натянутой пущена жилы,
Братьев пронзила стрела сплетенными, так, как стояли.
²⁴⁵ И застонали зараз и зараз согбенные мукой
Наземь сложили тела; зараз и последние взоры
Вскинули, лежа уже, и вместе дух испустили.
То увидал Алфенор; и, до крови в грудь ударяя,
К ним поспешает, – обняв, их к жизни вернуть, охладевших.
²⁵⁰ Но упадает и сам при свершении долга: Делиец
В грудь глубоко его смертоносным пронзает железом.
А как стрелу извлекли, на конце крючковатом достали
Легкого часть, а душа излетела с кровавой струею.
Отрок меж тем Дамаси́хтон двойной был раною ранен,
²⁵⁵ А не одной. Удар под самой икрою пришелся
В месте, где мягким узлом под коленом сплетаются жилы.
Но, между тем как стрелу он пытался смертельную вырвать,
В горло вторая ему вонзилась по самые перья.
Вытолкнул крови напор стрелу, и кверху из раны
²⁶⁰ Прянула и, далеко полетев, прорезала воздух.
Илионей, оставшись один, напрасно с мольбою
Руки меж тем воздевал: «О боги, о все без различья!» —
Молвил, не зная о том, что молиться не всем надлежало, —
«Сжальтесь!» – и тронут был Феб-луконосец, хотя невозможно
²⁶⁵ Было стрелу возвратить. Погиб он, однако, от раны
Легкой: в сердце его стрела не глубоко вонзилась.
Слух о беде, и народная скорбь, и домашних рыданья
Вскоре уверили мать в нежданно постигшем крушенье,
И удивляться смогла и гневаться, как же дерзнули
²⁷⁰ Боги такое свершить – что столь права их велики!
Вот и отец Амфион, грудь острым железом пронзивши,
Умер, горе свое одновременно с жизнью окончив.
О, как Ниоба теперь отличалась от прежней Ниобы,
Что от Латониных жертв недавно народ отвращала
²⁷⁵ Или когда среди города шла, выступая надменно,
Всем на зависть своим! А теперь ее враг пожалел бы.
К хладным припала телам; без порядка она расточала
Всем семерым сыновьям на прощанье свои поцелуи.
К небу от них подняла посиневшие руки и молвит:
²⁸⁰ «Горем питайся и гнев насыщай слезами моими.
Зверское сердце насытъ! И меня на семи погребеньях
Мертвой несут. Победив, торжествуй надо мною, врагиня!
Но почему – победив? У несчастной больше осталось,
²⁸⁵ Чем у счастливой тебя. Семерых схоронив – побеждаю».
Молвила, но уж звенит тетива на натянутом луке:
Кроме Ниобы одной, окружающих всех устрашила.
Та же от горя смела. Стояли в одеждах печали
Около братских одров распустившие волосы сестры,
²⁹⁰ Вот из толпы их одна, стрелу извлекая из тела,
К брату своим побледневшим лицом, умирая, склонилась.
Вот, несчастливицу мать пытаясь утешить, другая
Смолкла внезапно и смерть приняла от невидимой раны,
Губы тогда лишь сомкнув, когда испустила дыханье.
²⁹⁵ Эта, пытаясь спастись, вдруг падает; та умирает,
Пав на сестру; та бежит, а эта стоит и трепещет.
Смерть шестерых отняла, – от разных погибли ранений,
Лишь оставалась одна: и мать, ее всем своим телом,
Всею одеждой прикрыв, – «Одну лишь оставь мне, меньшую!
³⁰⁰ Только меньшую из всех прошу! – восклицает. – Одну лишь!»
Молит она: а уж та, о ком она молит, – погибла…
Сирой сидит, между тел сыновей, дочерей и супруга,
Оцепенев от бед. Волос не шевелит ей ветер,
Нет ни кровинки в щеках; на лице ее скорбном недвижно
³⁰⁵ Очи стоят; ничего не осталось в Ниобе живого.
Вот у нее и язык с отвердевшим смерзается нёбом;
Вот уже в мышцах ее к напряженью пропала способность,
Шея не гнется уже, не в силах двинуться руки,
Ноги не могут ступить, и нутро ее все каменеет.
³¹⁰ Плачет, однако, и вот, окутана вихрем могучим,
Унесена в свой отеческий край. На горной вершине
Плачет: поныне еще источаются мрамором слезы.
 
 
Тут устрашаются все очевидностью божьего гнева, —
Жены, равно и мужи; и все почитают, щедрее
³¹⁵ Жертвы неся на алтарь разрешившейся двойней богини.
И, как всегда, о былом вспоминают в связи с настоящим.
Молвил один: «Полей плодородных ликийских насельцы
Тоже, Латону презрев, не остались когда-то без кары.
Мало известно о том, – они были незнатные люди, —
³²⁰ Но удивительно всё ж. Я озеро видел и место,
Чудом известное тем. Меня мой отец престарелый, —
Сам уж ходить он не мог, – послал отвести туда стадо
Лучших отборных коров, в провожатые дав мне ликийца,
Местного жителя. С ним выбираем мы пастбище вместе;
³²⁵ Видим меж тем: посреди озерка, почерневший от угля
Жертв, выступает алтарь, тростником окруженный дрожащим.
Стал и шепотом: “Будь ко мне благосклонна!” – промолвил
Мой провожатый, и я: “Будь ко мне благосклонна!” – промолвил.
Спрашивал я между тем, чей жертвенник – Фавна, наяд ли,
³³⁰ Местного ль бога, – и вот что тамошний передал житель:
“Юноша, этот алтарь – не горного бога обитель.
Жертвенник той посвящен, которой царица супруга
Все заказала моря; лишь Делос блуждающий принял
Странницу, – в те времена сам плавал он, остров подвижный.
³³⁵ Там-то Латона легла под Палладиным древом и пальмой
И породила на свет неугодную мачехе двойню.
И побежала опять от Юноны родильница, молвят,
К груди прижавши, детей – бессмертных чету! – уносила.
В Ликию вскоре придя, – где явилась Химера, – под тяжким
³⁴⁰ Зноем, палившим поля, трудом утомленная долгим,
Солнцем сожженная, пить захотела беглянка-богиня, —
Жадно меж тем молоко из грудей сосали младенцы.
Вдруг озерко с необильной водой в глубине увидала
Дола; жители сёл ветвистую там добывали
³⁴⁵ Вербу и гибкий тростник с любезной болотам осокой.
Вот подошла и, колена согнув, опустилась Латона
Наземь, стремясь почерпнуть студеной струи и напиться.
Сельский народ не велит. К ним так обратилась богиня:
«Как же воды не давать? Достояние общее – воды.
³⁵⁰ В собственность воздух не дан никому от природы, ни солнце,
Ни водяные струи; у народного я достоянья!
Всё же дать мне воды на коленях прошу; не пришла я
Этой водой омывать свое истомленное тело, —
Только напиться хочу. Нет влаги в устах говорящей,
³⁵⁵ И пересохла гортань, в ней голос насилу проходит.
Нектаром будет глоток мне воды; я уверена, жизнь он
Мне возвратит: озерной струей вы мне жизнь даровали б.
Вы пожалейте и их, которые тянут ручонки
С груди моей!» И как раз тянулись ручонками дети.
³⁶⁰ Тронуть кого б не могли богинины кроткие речи?
Всё же молящей они запрещать продолжают, к тому же —
Ежели прочь не уйдет – угрожают, ругаясь вдобавок.
Мало того: ногами они и руками взмутили
Озеро, с самого дна они подняли тину, нарочно
³⁶⁵ В воду туда и сюда с намереньем прыгая злостным.
Жажду гнев одолел: дочь Кея теперь уж не молит
Их, недостойных, и слов, для богини чрезмерно смиренных,
Не повторяет уже. Вот, к звездам руки подъемля,
Молвит: «Будете жить вы вечно в озере этом!»
³⁷⁰ Воля богини сбылась; им нравится быть под водою,
То в глубину озерка всем телом своим погружаться,
То выступать головой; то по водной поверхности плавать,
Или сидеть иногда на прибрежии озера, или
В омут студеный нырять. Доныне они упражняют
³⁷⁵ В брани свой гнусный язык и, всякую совесть откинув,
Хоть и сидят под водой, и там всё тщатся злословить.
Хриплым голос их стал: надувается вспухшая шея;
Сроду широкие рты от брани еще растянулись;
Головы с телом слились, а шея как будто исчезла;
³⁸⁰ Спинка у них зелена, а живот – часть главная – белый.
В тинистом омуте, – род новоявленный, – скачут лягушки!”»
 
 
Только один рассказал, как ликийского племени люди
Жизнь скончали, другой о Сатире припомнил, который,
Сыном Латоны в игре побежден на Палладиной флейте,
³⁸⁵ Был им наказан. «За что с меня ты меня же сдираешь?» —
Молвит. «Эх, правда, – кричит, – не стоило с флейтою знаться!»
Так он взывал, но уж с рук и с плеч его содрана кожа.
Раною стал он сплошной. Кровь льется по телу струями,
Мышцы открыты, видны; без всяких покровов трепещут
³⁹⁰ Жилы, биясь; сосчитать нутряные все части возможно,
И обнажились в груди перепонок прозрачные пленки.
Пролили слезы о нем деревенские жители, фавны —
Боги лесов, – и Олимп, знаменитый уже, и сатиры —
Братья, и нимфы, и все, кто тогда по соседним нагорьям
³⁹⁵ Пас рудоносных овец иль скотины стада круторогой,
Залили вовсе его, а земля увлажненная слезы
Тотчас в себя вобрала и впитала в глубинные жилы;
В воды потом превратив, на вольный их вывела воздух.
Вот он, в крутых берегах устремляясь к жадному морю,
⁴⁰⁰ Марсия имя хранит, из фригийских потоков светлейший.
 
 
После рассказов таких народ возвращается снова
К только что бывшему; все об Амфионе плачут и детях.
Все негодуют на мать. По преданью, один лишь оплакал
Пелоп ее, – и на левом плече, когда он одежды
⁴⁰⁵ С груди в печали совлек, слоновая кость показалась.
С правым плечом при рожденье оно одинаково было
Цветом, из плоти, как то; но руками отцовскими члены
Были разрублены; вновь, говорят, их составили боги.
Все их нашли, и лишь там, где сходится с краем ключицы
⁴¹⁰ Шея, была пустота; взамен нехватающей части
Вставили кость; и опять оказался в целости Пелоп.
 
 
Знатные люди – родня – собираются; ближние грады
Дали своим порученье царям – с утешеньем явиться, —
Аргос и Спарта, а там Пелопидов столица – Микены,
⁴¹⁵ И Калидон, до тех пор еще гневной Диане противный,
Медью богатый Коринф, плодородный предел – Орхомены,
Патры и град небольшой – Клеоны с Мессеною гордой,
Пилос Нелеев; в те дни не Питфеево царство – Трезены,
Много других городов, двумо́рским замкнутых Истмом,
⁴²⁰ И в стороне от него, обращенных к двуморскому Истму.
Кто бы поверил тому? Вы одни не явились, Афины!
Долг помешала свершить им война: подвезенные с моря
Варваров диких войска мопсопийским стенам угрожали.
Царь фракийский Терей с приведенным на помощь отрядом
⁴²⁵ Их разгромил и победой обрел себе славное имя.
С ним, изобильным землей, и богатством, и силой живою,
Происходящим к тому ж от Градива, тогда породнился
Царь Пандион, ему Прокну отдав; но ни брачной Юноны,
Ни Гименея, увы, не видали у ложа, ни Граций.
⁴³⁰ Нет, Эвмениды для них погребальное пламя держали,
Нет, Эвмениды постель постилали для них, и, зловеща,
К кровле припала сова и над брачным сидела покоем.
Через ту птицу Терей и Прокна супругами стали,
Через ту птицу – отцом и матерью. Их поздравляла
⁴³⁵ Фракия, да и они воссылали богам благодарность.
В дни же, когда отдана была дочь Пандиона владыке
Славному и родился сын И́тис – объявлен был праздник.
Не угадать, что на пользу пойдет! И год уже пятый
В вечной смене Титан довел до осеннего срока.
⁴⁴⁰ К мужу ласкаясь, тогда промолвила Прокна: «О, если
Только мила я тебе, отпусти повидаться с сестрою,
Иль пусть приедет сестра! Что скоро домой возвратится,
Тестю в том слово ты дай, – мне ценным будет подарком,
Ежели дашь мне сестру повидать». Он дает повеленье
⁴⁴⁵ В море спустить корабли, с парусами и веслами, в гавань
Кекропа входит Терей, к берегам уж причалил Пирея.
Вот повстречались они, и тесть ему правой рукою
Правую жмет; при знаках благих вступают в беседу.
Стал излагать он прибытия цель, порученье супруги,
⁴⁵⁰ Он обещанье дает, что гостья воротится скоро.
Вот Филомела вошла, блистая роскошным нарядом,
Больше блистая красой. Обычно мы слышим: такие
В чаще глубоких лесов наяды с дриадами ходят,
Если им только придать подобный убор и одежды.
⁴⁵⁵ И загорелся Терей, увидевши деву, пылает, —
Словно бы кто подложил огня под седые колосья
Или же лист подпалил и сено сухое в сеннице.
Дева прекрасна лицом. Но царя прирожденная мучит
Похоть; в тех областях население склонно к Венере.
⁴⁶⁰ Он сладострастьем горит, и ему и народу присущим.
Страстно стремится Терей подкупить попеченье служанок,
Верность кормилицы; он прельстить дорогими дарами
Хочет ее самое, хоть целым пожертвовать царством,
Силой похитить ее и отстаивать после войною.
⁴⁶⁵ Кажется, нет ничего, на что бы захваченный страстью
Царь не решился. В груди сдержать он не может пыланья.
Медлить уж нет ему сил, возвращается жадной он речью
К Прокниным просьбам, меж тем о своих лишь печется желаньях, —
Красноречивым он стал от любви, когда неотступно
⁴⁷⁰ Больше, чем должно, просил, повторяя: так Прокна желает!
Даже и плакал порой, – так будто б она поручала!
Вышние боги, увы, – как много в груди человека
Тьмы беспросветной! Терей, трудясь над своим злодеяньем,
Всё же как честный почтен и хвалим за свое преступленье.
⁴⁷⁵ Хочет того ж Филомела сама и, отцовские плечи
Нежно руками обняв, поехать с сестрой повидаться
Счастьем молит своим, но себе не на счастие молит!
Смотрит Терей на нее и заране в объятьях сжимает.
Видя лобзанья ее и руки вокруг шеи отцовой, —
⁴⁸⁰ Всё как огонь смоляной, как пищу для страсти безумной
Воспринимает; едва родителя дева обнимет,
Хочет родителем быть, – и тогда он честнее не стал бы!
Просьбой двойной был отец побежден. Довольна девица,
Бедная, благодарит, не зная о том, что обоим
⁴⁸⁵ Радостный ныне успех погибелен будет, – обоим!
Фебу немного трудов еще оставалось, и кони
Стали уже попирать пространство наклонного неба.
Царские яства на стол и Вакхову в золоте влагу
Ставят; мирному сну предают утомленное тело.
⁴⁹⁰ Царь одризийский меж тем, хоть она удалилась, пылает
К ней; представляет себе и лицо, и движенья, и руки,
Воображает и то, что не видел, – во власти желаний
Сам свой питает огонь, отгоняя волненьем дремоту.
День наступил; и, пожав отъезжавшего зятя десницу,
⁴⁹⁵ Девушку царь Пандион поручает ему со слезами.
«Дочь свою, зять дорогой, – побуждаем благою причиной,
Раз таково дочерей и твое, о Терей, пожеланье, —
Ныне тебе отдаю. И верностью, и материнской
Грудью молю, и богами: о ней позаботься с любовью
⁵⁰⁰ Отчей и мне возврати усладу моей беспокойной
Старости в срок: для меня – промедление всякое длинно;
Ты поскорей и сама, – довольно с Прокной разлуки! —
Если ты сердцем добра, ко мне возвратись, Филомела!»
Так поручал он ее и дочь целовал на прощанье,
⁵⁰⁵ И порученьям вослед обильные капали слезы.
Верности брал с них залог: потребовал правые руки,
Соединил их, просил его дочери дальней и внуку
Отчий привет передать и сказать, что крепко их помнит.
Еле последнее смог он «прости» промолвить, со словом
⁵¹⁰ Всхлипы смешавши, боясь души своей темных предчувствий.
Лишь Филомела взошла на корабль расписной, и от весел
Море в движенье пришло, и земли отодвинулся берег,
Крикнул Терей: «Победил! со мною желанная едет!»
В сердце ликует, уже наслажденья не может дождаться
⁵¹⁵ Варвар, взоров своих с Филомелы на миг не спускает:
Так похититель орел, Юпитера птица, уносит,
В согнутых лапах держа, в гнездо свое горное – зайца;
Пленник не может бежать, – добычей любуется хищник.
Вот и закончился путь; суда утомленные снова
⁵²⁰ На побережье своем. Но царь вдруг дочь Пандиона
В хлев высокий влечет, затененный лесом дремучим.
Там, устрашенную всем, дрожащую бледную деву,
В горьких слезах о сестре вопрошавшую, запер и тут же,
Ей злодеянье раскрыв, – одну и невинную, – силой
⁵²⁵ Одолевает ее, родителя звавшую тщетно,
Звавшую тщетно сестру и великих богов особливо.
Дева дрожит, как овца, что, из пасти волка седого
Вырвана, в страхе еще и себя безопасной не чует.
Иль как голубка, своей увлажнившая перышки кровью,
⁵³⁰ Жадных страшится когтей, в которых недавно висела.
Только очнулась, – и рвать разметенные волосы стала;
Точно над мертвым, она себе руки ломала со стоном;
Длани к нему протянув, – «О варвар, в деяньях жестокий!
О бессердечный! Тебя, – говорит, – ни отца порученья,
⁵³⁵ Ни доброта его слез, ни чувство к сестре, ни девичья
Даже невинность моя не смягчили, ни брака законы!
Все ты нарушил. Сестры я отныне соперницей стала,
Ты же – обеим супруг. Не заслужена мной эта мука.
Что ты не вырвал души у меня, чтоб тебе, вероломный,
⁵⁴⁰ Злоумышленье свершить? Что меня не убил до ужасных
Наших соитий? Тогда была б моя тень неповинна.
Всё ж, если Вышние зрят, что сталось, коль что-нибудь значат
Чтимые боги и всё не погибло со мною, заплатишь
Карой когда-нибудь мне! Сама я, стыдливость откинув,
⁵⁴⁵ Дело твое оглашу: о, только нашлась бы возможность!
В толпы народа пойду; и, даже в лесах запертая,
Речью наполню леса, пробужу сочувствие в скалах!
То да услышит Эфир и бог, коль есть он в Эфире!»
Тут от подобных речей возбудился в жестоком владыке
⁵⁵⁰ Гнев, и не меньше был страх. Двойной побуждаем причиной,
Высвобождает он меч из висящих у пояса ножен.
Волосы девы схватив, загнув ей за спину руки,
Узы заставил терпеть. Филомела подставила горло, —
Только увидела меч, на кончину надеяться стала.
⁵⁵⁵ Но исступленный язык, напрасно отца призывавший,
Тщившийся что-то сказать, насильник, стиснув щипцами,
Зверски отрезал мечом. Языка лишь остаток трепещет,
Сам же он черной земле продолжает шептать свои песни.
Как извивается хвост у змеи перерубленной – бьется
⁵⁶⁰ И, умирая, следов госпожи своей ищет напрасно.
Страшное дело свершив, говорят, – не решишься поверить! —
Долго еще припадал в сладострастье к истерзанной плоти.
Силы достало ему после этого к Прокне вернуться, —
Та же, увидев его, о сестре вопрошала. Но стоны
⁵⁶⁵ Лживые он издает и сестры измышляет кончину.
Было нельзя не поверить слезам. И Прокна срывает
С плеч свой блестящий наряд с золотою широкой каймою.
Черное платье она надевает, пустую гробницу
Ставит и, мнимой душе вознося искупления жертву,
⁵⁷⁰ Плачет о смерти сестры, не такого бы плача достойной.
Год завершая, уж бог двенадцать знаков объехал.
Но Филомеле как быть? Побегу препятствует стража.
Стены стоят высоки, из крепкого строены камня.
О злодеянье немым не промолвить устам. Но у горя
⁵⁷⁵ Выдумки много, всегда находчивость в бедах приходит.
Вот по-дикарски она повесила ткани основу
И в белоснежную ткань пурпурные нити воткала, —
О преступленье донос. Доткав, одному человеку
Передала и без слов отнести госпоже попросила.
⁵⁸⁰ Этот же Прокне отнес, не узнав, что таит порученье.
Вот полотно развернула жена государя-злодея,
И Филомелы сестра прочитала злосчастную повесть,
И – удивительно всё ж! – смолчала. Скована болью
Речь, языку негодующих слов недостало для жалоб.
⁵⁸⁵ Плакать себе не дает; безбожное с благочестивым
Перемешав, целиком погружается в умысел мести.
Время настало, когда тригодичные таинства Вакха
Славят ситонки толпой; и ночь – соучастница таинств;
Ночью Родопа звучит бряцанием меди звенящей.
⁵⁹⁰ Ночью покинула дом свой царица, готовится богу
Честь по обряду воздать; при ней – орудья радений.
На голове – виноград, свисает с левого бока
Шкура оленья, к плечу прислоняется тирс легковесный.
Вот устремилась в леса, толпой окруженная женщин,
⁵⁹⁵ Страшная Прокна с душой, исступленными муками полной, —
Будто твоими, о Вакх! Сквозь чащу достигла до хлева,
И, завывая, вопит «эво́э!», врывается в двери,
И похищает сестру; похищенной, Вакховы знаки
Ей надевает, лицо плющом ей закрыла зеленым
⁶⁰⁰ И, изумленную, внутрь дворца своего увлекает.
Лишь поняла Филомела, что в дом нечестивый вступила,
Бедную ужас объял, и страшно лицо побледнело.
Прокна же, место найдя, снимает служения знаки
И злополучной сестры застыдившийся лик открывает.
⁶⁰⁵ Хочет в объятиях сжать. Но поднять Филомела не смеет
Взора навстречу, в себе соперницу сестрину видя.
Лик опустила к земле и, призвав во свидетели Вышних,
Клятву хотела принесть, что насилье виною позора,
Но лишь рука у нее, – нет голоса. И запылала
⁶¹⁰ Прокна, и гнева в себе уж не в силах сдержать. Порицая
Слезы сестры, говорит: «Не слезами тут действовать надо,
Нужен тут меч, иль иное найдем, что меча посильнее.
Видишь, сама я на все преступленья готова, родная!
Факелы я разожгу, дворец запалю государев,
⁶¹⁵ В самое пламя, в пожар искусника брошу Терея,
Я и язык, и глаза, и члены, какими он отнял
Стыд у тебя, мечом иссеку, и преступную душу
Тысячью ран изгоню! Я великое сделать готова, —
И лишь в сомнении – что?» Пока она так говорила,
⁶²⁰ Итис к матери льнул – и ее надоумил, что́ может
Сделать она. Глядит та взором суровым и молвит:
«Как ты похож на отца!» И уже не прибавив ни слова,
Черное дело вершит, молчаливой сжигаема злобой.
Но лишь приблизился сын, едва обратился с приветом
⁶²⁵ К матери, шею ее ручонками только нагнул он,
Стал лишь ее целовать и к ней по-ребячьи ласкаться,
Всё же растрогалась мать, и гнев перебитый прервался,
И поневоле глаза увлажнились у Прокны слезами.
Но, лишь почуяв, что дух от прилившего чувства слабеет,
⁶³⁰ Снова от сына она на сестру свой взор переводит.
И на обоих смотря очередно: «О, тронет ли лаской
Он, – говорит, – коль она молчит, языка не имея?
“Мать” – называет меня, но ты назовешь ли “сестрою”?
В браке с супругом каким, посмотри ты, дочь Пандиона!
⁶³⁵ Ты унижаешь свой род: преступленье – быть доброй к Терею!»
Миг – и сына влечет, как гигантская тащит тигрица
Нежный оленихи плод и в темные чащи уносит.
В доме высоком найдя отдаленное место, – меж тем как
Ручки протягивал он и, уже свою гибель предвидя, —
⁶⁴⁰ «Мама! Мама!» – кричал и хватал материнскую шею, —
Прокна ударом меча поразила младенца под ребра,
Не отвратив и лица. Для него хоть достаточно было
Раны одной, – Филомела мечом ему горло вспорола.
Члены, живые еще, где души сохранялась толика,
⁶⁴⁵ Режут они. Вот часть в котлах закипает, другая
На вертелах уж шипит: и в сгустках крови покои.
Вот к какому столу жена пригласила Терея!
И, сочинив, что таков обряд ее родины, в коем
Муж лишь участник один, удалила рабов и придворных,
⁶⁵⁰ Сам же Терей, высоко восседая на дедовском кресле,
Ест с удовольствием, сам свою плоть набивая в утробу.
Ночь души такова, что, – «Пошлите за Итисом!» – молвит.
Доле не в силах скрывать ликованья жестокого Прокна, —
Вестницей жаждет она объявиться своей же утраты, —
⁶⁵⁵ «То, что зовешь ты, внутри у тебя!» – говорит. Огляделся
Царь, вопрошает, где он. Вновь кличет и вновь вопрошает.
Но, как была, – волоса разметав, – при безумном убийстве,
Вдруг Филомела внеслась и кровавую голову сына
Кинула зятю в лицо: вовек она так не хотела
⁶⁶⁰ Заговорить и раскрыть ликованье достойною речью!
И отодвинул свой стол с ужасающим криком фракиец.
И змеевласых сестер зовет из стигийского дола.
Он из наполненных недр – о, ежели мог бы он! – тщится
Выгнать ужасную снедь, там скрытое мясо, и плачет,
⁶⁶⁵ И называет себя злополучной сына могилой!
Меч обнажив, он преследовать стал дочерей Пандиона.
Но Кекропиды меж тем как будто на крыльях повисли.
Вправду – крылаты они! Одна устремляется в рощи,
В дом другая, – под кров. И поныне знаки убийства
⁶⁷⁰ С грудки не стерлись ее: отмечены перышки кровью.
Он же и в скорби своей, и в жажде возмездия быстрой
Птицею стал, у которой стоит гребешок на макушке,
Клюв же, чрезмерной длины, торчит как длинное древко;
Птицы названье – удод. Он выглядит вооруженным.
 
 
⁶⁷⁵ Это несчастье, не дав Пандиону познать долголетье,
Раньше срока свело несчастливца к аидовым теням.
Принял тогда Эрехтей управленье делами и скипетр.
И неизвестно, – славней справедливостью был он иль войском.
Он четырех породил сыновей и столько же рода
⁶⁸⁰ Женского; были из них две дочери равны красою.
Кефал Эолов, тебя, о Прокрида, назвавши супругой,
Счастье узнал. А Борею – Терей и фракийцы мешали;
Бог был долго лишен любезной ему Орифи́и,
Просьбам пока предпочесть не желал применение силы.
⁶⁸⁵ Но, как ни в чем не успел, надеясь на мягкость, в ужасный
Гнев пришел, что и так чрезмерно свойствен Борею.
«И поделом! – он сказал, – для чего отложил я оружье,
Ярость и силы свои, и гнев и лихие угрозы,
К просьбам прибег для чего, когда не пристали мне просьбы?
⁶⁹⁰ Сила под стать мне. Гоню облака я унылые – силой,
Силой колеблю моря и кручу узловатые дубы,
И укрепляю снега, и градом поля побиваю.
Тот же я, если своих настигну братьев под небом, —
Ибо там поприще мне, – с таким побораю усильем,
⁶⁹⁵ Что небеса до глубин от наших грохочут сражений
И грозовые огни из туч исторгаются полых.
Тот же, когда я вношусь в подземные узкие щели,
В ярости спину свою под своды пещер подставляю,
Мир весь земной и Аид тревожу великим трясеньем.
⁷⁰⁰ Вот чем должен я был домогаться невесты и тестя,
Не умоляя, склонять, но заставить силком Эрехтея!»
Так сказал – нет, пуще того! – Борей и раскинул
Мощные крылья свои, и их леденящие взмахи
Землю овеяли всю, взбушевалось пространное море.
⁷⁰⁵ Вот, по вершинам влача покрывало из пыли, метет он
Почву; мраком покрыт, приведенную в ужас и трепет,
Темными крыльями он Орифи́ю свою обнимает.
Так он летел, и сильней от движенья огонь разгорался.
И лишь тогда задержал он ристанья воздушного вожжи,
⁷¹⁰ Как до твердынь, где киконы живут, долетел похититель.
Стала актеянка там ледяного владыки супругой.
Стала и матерью двух, – разродилась она близнецами.
Всем они выдались в мать, от отца унаследовав крылья.
Всё же у них, говорят, не с рождения крылья явились:
⁷¹⁵ Но до тех пор, как у них не росло бороды рыжеватой,
Братья Кала́ид и Зет оставались бесперыми вовсе,
После же оба плеча, как бывает у птиц, охватили
Мальчикам крылья, – тогда и щеки у них зарыжели.
А как года утекли и сменилось юностью детство,
⁷²⁰ Оба, к минийцам примкнув, за руном, что сияло лучисто,
В путь устремились они на судах по безвестному морю.