Текст книги "Е. Ф. Канкрин. Его жизнь и государственная деятельность"

Глава IV

Канкрин восстанавливает откупа. – Его взгляд на питейный доход. – “Маркие” дела. – Недоверие Канкрина к чиновничеству, дворянству, крестьянству. – Канкрин и Сперанский. – Донесение директора канцелярии III Отделения. – Деятельная, но безуспешная интрига

Кроме вопроса об установлении правильной торговой политики, Канкрину пришлось решать еще и другие вопросы первостепенной государственной важности, именно урегулирование питейного дохода и восстановление ценности ассигнационного рубля.

Что касается до второго вопроса, то Канкрин не чувствовал себя в силах решить его немедленно и полагал, что он вообще должен быть решен лишь с соблюдением необходимой осторожности. Заключение займов для изъятия из обращения излишних бумажных денег он признавал мерой совершенно несостоятельной: он решительно восставал против превращения беспроцентного долга в долг процентный, то есть против отягощения народа тяжелым бременем, которое было бы на него наложено в случае, если бы ему ежегодно пришлось уплачивать проценты по громадному долгу, заключенному для погашения ассигнаций. Равным образом он признавал нецелесообразным погашать ассигнации, уделяя известную часть государственных доходов на эту цель. Он был убежден, что целесообразнее всего не приносить новых жертв для погашения излишка бумажных денег, но, с другой стороны, строго избегать новых выпусков. Эта система в его руках действительно оказалась целесообразною. Несмотря на войны, неурожаи, разные народные бедствия вроде голода и холеры, он в течение семнадцати с лишком лет не выпустил ни одного бумажного рубля и этим достиг того существенного результата, что фиксировал курс наших ассигнаций: с момента его вступления в министерство до постепенного извлечения ассигнаций из обращения они держались на одном уровне, то есть за ассигнационный рубль платили 25 – 27 коп. серебром. Предупреждал же он новые выпуски образованием значительных сбережений на случай непредвиденных расходов: так, уже в 1825 году у него был накоплен военный фонд в 120 млн. рублей.

Однако Канкрин был сильнейшим образом озабочен отсутствием у нас твердой денежной единицы, путавшим все расчеты и отражавшимся чрезвычайно тяжело на благосостоянии народа. Поэтому он задумал целый план восстановления денежной единицы, но план этот должен был осуществиться лишь постепенно по мере благоприятных для этого обстоятельств. Как известно, он достиг в этом отношении блестящего результата, но уже в конце своей деятельности.

Другой вопрос первостепенной государственной важности не допускал, однако, отлагательства. Это был вопрос об урегулировании питейного дохода. Канкрин, как известно, восстановил откупную систему, и это ставится ему в грех. Мы и тут пока воздержимся от оценки этого мероприятия и постараемся только выяснить те мотивы, которые заставили его, несмотря на горячую защиту народных интересов, восстановить систему, прямо клонившуюся, по-видимому, к нарушению народной пользы.

Когда Канкрин в 1838 году был приглашен преподавать финансы наследнику престола, будущему императору Александру II, он начал лекцию о питейном доходе, напомнив своему ученику слова царя Алексея Михайловича, который еще в 1564 году решительно осудил откупную систему и провозгласил откупщиков врагами Бога и людей. В своих экономических трудах и путевых набросках он постоянно возвращается к этому вопросу и высказывает ту мысль, что облагать налогом народный порок безнравственно. Когда же в государственном совете на него накинулись за намерение восстановить откупную систему, Канкрин возразил: “Я согласен с вами, батушки (любимое его словечко); я брошу откупа, но укажите мне, чем их заменить, дайте мне другой, равный источник дохода”.

Словом, Канкрин как просвещенный деятель, чрезвычайно чуткий к народным интересам, понимал весь вред и даже безнравственность питейного дохода и, тем не менее, восстановил его в наиболее, по-видимому, несостоятельной его форме. Чем это объяснить?

Представим рассуждения самого Канкрина. В 1826 году он поверг на высочайшее усмотрение записку, в которой обстоятельно изучает различные системы и приходит к выводу, что между всеми откупная – наиболее целесообразная в данное время. Впрочем, он в этой записке мало останавливается на вынесенном нами опыте; он только сопоставляет разные системы, действующие в Европе.

Между тем, не далее, как за семь лет до восстановления Канкриным откупов, откупная система была у нас отменена и было введено казенное управление, главным образом, вследствие встретившихся затруднений при расчетах с откупщиками. В 1819 году было введено казенное управление, и оно дало сначала блестящие результаты, но вскоре доходы понизились на 40 %, и, кроме того, по общему отзыву пьянство усилилось в народе в тревожных размерах. Таким образом, казенное управление оказалось хуже откупов.

Предпослав эту историческую справку, мы обращаемся к соображениям самого Канкрина. Он исходит из той мысли, что прежде всего надо позаботиться, во-первых, об уменьшении в народе пьянства (до одной чарки в день), а во-вторых, оградить чиновников против постоянного искушения. Заметим, кроме того, что он в своих соображениях постоянно ссылается на мнение “публики”, приписывающей развитие пьянства среди народа и дешевизну хлеба именно отмене откупов. В устах Канкрина эта ссылка на мнение публики имеет немаловажное значение. Я указывал уже, с каким вниманием Канкрин относился к просителям: он их принимал не только в будни, но и по праздничным дням, отрываясь часто даже от серьезных работ, чтобы выслушивать их. Особенно он любил беседовать с деловыми людьми, с купцами, крестьянами. Лиц, к нему приближенных, удивлял тот факт, что самые интересные для него беседы он, по-видимому, вел именно с людьми, общества которых обыкновенно избегают образованные классы. Кроме того я упоминал уже, что Канкрин в молодости состоял бухгалтером у откупщика и до конца десятых годов много путешествовал по России и исполнял такие поручения, вел такие дела, которые дали ему возможность изучить наш народ. Поэтому его ссылка на “публику” нас убеждает, что он в своих соображениях руководствовался не только своим субъективным мнением, но и мнением многочисленных лиц, которые на практике имели возможность наблюдать сравнительные достоинства откупной системы и казенного управления.

Он отмечает общее нерасположение к казенному управлению.

“Ныне, – говорит он, – публика полагает, что возобновлением откупов оживилась бы внутренняя промышленность; многие могли бы поправить расстроенное свое состояние законным образом; корчемство уменьшилось бы надзором откупщиков; вредный класс винопродавцов, поглощающий вместе с чиновниками, вероятно, до 24 млн. руб. в год, уничтожился бы; тогда как прибытки откупщиков всегда были умеренные и доставались в руки, могущие употребить капиталы свои с лучшей пользой” (Невольно тут вспоминается Гоголь, также прекрасно изучивший русскую народную жизнь и пытавшийся двадцать лет спустя выставить в лице Муразова, то есть откупщика, один из немногочисленных положительных типов, встречающихся в его бессмертных произведениях).

Затем Канкрин, однако, оговаривается и высказывает и тут ту мысль, что “желательнее всего было бы заменить питейный сбор другими налогами, но что ни один из них не может дать столько, сколько дает казне питейный доход, а увеличение существующих налогов может вызвать большие неудовольствия”.

Каковы же, по мнению Канкрина, сравнительные достоинства разных питейных систем?

“Известно, – говорит он, – что значит акциз в Англии, соединенные пошлины во Франции, бывший в Пруссии акциз и подобные финансовые учреждения в других землях: они почитаются величайшим, но неизбежным злом, и к сожалению сказать должно, что финансы вообще и везде немалой частью основаны на таких доходах, кои в существе своем тягостны, неблаговидны и сопряжены с неприятным фискальством, коим бы лучше не быть, но без коих нельзя обходиться при необходимости столь огромных расходов, коих ныне требует существование государств. Таково несовершенство дел человеческих”.

Останавливаясь на замене казенного управления акцизом, Канкрин признает необходимым “учредить повсеместно вольную продажу вина и оставить этот промысел совершенно свободным и неограниченным, без чего не может быть акциза, и учредить акцизное управление”. Но эта система пугает Канкрина; Он предвидит, что пьянство в народе страшно усилится и что все помещики начнут заниматься “шинкарством”. Кроме того, он склонен думать, что потребуется громадный штат чиновников для контроля за свободным промыслом и что тем не менее доходы государства сократятся, потому что чиновники не в состоянии будут противостоять искушению брать взятки. Таким образом, ему эта система представляется пагубною во всех отношениях: в народе она разовьет пьянство, в помещиках – безнравственность, в чиновничестве – взяточничество и в конце концов приведет еще к сокращению доходов государства, то есть помешает достижению той главной цели, ради которой устанавливается безнравственный питейный доход.

Существует еще одна система, то есть “гуртовой платеж по губерниям, состоящий в раскладке настоящего питейного дохода на губернии и в обращении его из косвенного налога в прямой”. Эту систему Канкрин также отвергает, во-первых, вследствие трудности справедливой раскладки, а во-вторых, потому, что в случае введения этой системы дело пришлось бы поручить дворянству, а это признается им неудобным.

“Если, – говорит он, – дворянское управление почитается лучше казенного, то сие происходит именно оттого, что на оное не возложены затруднительные, интересные и маркие дела. Люди всегда одинакового свойства; названиями никто не поправляется, и нередко случалось, что предводители просились в вице-губернаторы. Это – черта нравов”.

Последние слова требуют пояснения. Вице-губернаторы тогда заведовали питейными сборами при казенных палатах. Однажды еще при императоре Александре I съехались в Петербург до двадцати губернаторов, что обратило на себя внимание государя. Тогдашний знаменитый каламбурист А. Л. Нарышкин заметил по этому поводу: “Я хорошо знаю, отчего все эти губернаторы приехали в столицу”. “Зачем же?” – спросил государь. – “Всеподданнейше просить Ваше императорское величество обратить их из губернаторов в вице-губернаторов”. Действительно, места вице-губернаторов считались до того доходными, что от кандидатов на них не было отбоя. Когда Канкрин вступил в должность, многие вице-губернаторы слетели и были заменены деятелями, лично известными Канкрину своей честностью. Но случалось, конечно, что и он ошибался, что и его выбор оказывался неудачным. Так, Канкрин назначил вице-губернатором известного нашего баснописца и журналиста Измайлова. Тот, однако, угодил под суд и умер в нищете. С тех пор Канкрин, назначая кого-нибудь в вице-губернаторы, обыкновенно спрашивал его: “Фи, батушка, стихов не пишете?”

Но мы отвлеклись от основного содержания записки Канкрина. Если спросить себя, почему он высказывался и против акцизной системы, и против казенного управления, и против гуртового платежа по губерниям, то ответ может быть только один: в его душе гнездилось глубокое недоверие к чиновникам, к дворянам и к народу. Он не верил в честность чиновников, в нравственную стойкость дворян, в воздержанность крестьян. Он знал, что, какую бы систему ни ввести, все равно она послужит источником бесконечных злоупотреблений, продажности, лихоимства. Он спрашивал себя только, – какая система более всего ограждает с одной стороны народ, с другой чиновничество и дворянство. Ему хотелось оберечь последних от “интересных и марких дел”, – как он выражался, вечно “сражаясь с русским языком, не зная оный фундаментально”, но высказывая на своем “штиле” иногда очень глубокие мысли. Восстанавливая откупную систему, он несомненно оберег до известной степени чиновников и дворян от “марких дел”. Но оградил ли он крестьян от распространения пьянства? Многие утверждают, что с отменою откупов пьянство в нашем народе увеличилось: на это указывает громадное возрастание питейного дохода. Но мы здесь не вдаемся в оценку откупной системы, – мы хотели только указать на те мотивы, которые заставили Канкрина предпочесть ее другим системам. Отметим еще, что в то время результаты акцизной системы не выяснились настолько, как теперь, что осторожный Канкрин всегда предпочитал известное неизвестному и что наконец при нем откупная система не могла давать таких печальных результатов, как впоследствии, особенно же во время и после крымской войны, когда она вызвала против себя общее нарекание и сделалась крайне непопулярной. Канкрин умел держать откупщиков в руках; он внимательнейшим образом следил за ними и, где только проявлялись злоупотребления с их стороны, он поступал с ними очень строго. Понятно, что только благодаря такому беспощадному контролю откупная система при Канкрине могла до известной степени пользоваться сочувствием общественного мнения, или, как выражался наш министр финансов, “публики”.

Но, тем не менее, в государственном совете на Канкрина сильно косились вследствие восстановления им откупов. Его финансовые мероприятия встречали оппозицию с двух сторон. Восставали против них, во-первых, тогдашние западники, которые ставили себе в образец Англию с ее государственными порядками. Во главе этой партии находился известный Мордвинов, женатый на англичанке и очень склонный переносить английские порядки в Россию. Надо, однако, в то же время заметить, что другие видные деятели, не менее дорожившие опытом более цивилизованных народов, в том числе главным образом Сперанский, не вступали с Канкриным в оппозицию, а напротив высоко ценили его государственную деятельность. Отношения между Канкриным и Сперанским были всегда прекрасные, и взгляды этих двух деятелей по всем государственным вопросам того времени более или менее совпадали. Нам известен только один случай кратковременного столкновения между ними, вызванного реформою местного управления. На составленный Сперанским в 1826 году “проект учреждения для управления губернии” Канкрин сделал довольно существенные замечания, которые вызвали раздраженную реплику со стороны Сперанского. Разногласие обусловливалось преимущественно тем, что Канкрин опасался усложнения губернского делопроизводства, а следовательно, канцелярщины и формалистики, против которых он боролся всю свою жизнь. Правда, резкая и прямая натура Канкрина составляла противоположность с мягкими и уклончивыми приемами Сперанского, – последствие пережитых им невзгод. Поэтому Канкрин иногда называл Сперанского “старым иппокритом”, но его уважение к Сперанскому выражалось в том факте, что он не принимал ни одной существенной меры, не подвергнув ее предварительному рассмотрению Сперанского и очень внимательно относясь к его возражениям и замечаниям. Поэтому неудивительно, что биограф Сперанского, Корф, столь высоко ставящий его государственные заслуги, в то же время говорит о “гениальной даровитости” Канкрина и отмечает тот факт, что, если после николаевских времен настала эпоха великих реформ, то в значительной степени благодаря влиянию трех деятелей: Жуковского, Сперанского и Канкрина, – умевших в качестве преподавателей наследника престола, каждый в своей сфере, внушить будущему монарху просвещенные и глубокие взгляды на управление страною.

Как бы то ни было, в высших, правительственных сферах существовала партия, которая не одобряла деятельности Канкрина. Эта оппозиция происходила со стороны Мордвинова и его сторонников на почве преимущественно теоретической и вызывалась, как я уже упомянул, желанием поскорее приобщить Россию к общеевропейской культуре. Канкрин, конечно, был также приверженцем западных порядков, но его практический ум всегда ясно видел реальные препятствия, встречаемые той или другой реформою; он сперва подготовлял почву для нее, он шел медленно, но верно. Развивая кипучую деятельность, не щадя собственного труда и труда своих помощников, он в то же время как будто шел очень медленно вперед. Мы видели уже, каких блестящих результатов он добился в финансовой области; мы дальше увидим, что и в смысле распространения народного образования он сделал очень много, но в других вопросах, не менее существенных, он мог казаться отсталым человеком, именно вследствие его крайней, иногда даже, быть может, чрезмерной осторожности. Это создавало ему врагов, хотя и немногочисленных, но влиятельных.

С другой стороны, он наталкивался на оппозицию иного рода. Он страстно, почти фанатично, если в таком деле может идти речь о фанатизме, преследовал взяточничество, должностные злоупотребления, обирание казны. Прилагая всевозможные заботы к тому, чтобы обеспечить материальное положение чиновников (в своем ведомстве он постепенно увеличил их жалованье на 60 %), он в то же время энергически преследовал все незаконные средства увеличения ими своих доходов. Таким образом, он создал себе много врагов в самой администрации и в тех слоях общества, которые привыкли прибегать к нечистым средствам для своих нечистых дел. Особенно среди купечества замечалось нередко сильное нерасположение к Канкрину, к этому “немцу”, не понимавшему-де России и губившему ее. Чиновники и купцы подавали друг другу руки и дружно по временам шли против нелюбимого министра финансов. Волна надвигалась снизу и захватывала собою те элементы наверху, которые привыкли смотреть на министра финансов как на щедрого раздавателя казенных денег. Особенно в начале деятельности Канкрина, когда еще не убедились в безграничном доверии, которым пользовался Канкрин у государя, против него велась деятельная и сильная интрига, впоследствии ослабевшая, но тем не менее не унимавшаяся до выхода Канкрина в отставку. Чтобы иллюстрировать нами сказанное, приведем здесь отрывки из донесений тогдашнего директора канцелярии Третьего отделения, M. M. Фока, шефу корпуса жандармов, знаменитому Бенкендорфу. Вследствие событий 14 декабря 1825 года возник “тайный надзор”, члены которого доставляли Фоку сведения о настроении общества. На основании этих сведений и составлялись донесения Фока, повергавшиеся на усмотрение императора Николая Павловича. Так, один из корреспондентов пишет:

“Ничего нет хуже принятой у нас финансовой системы... Если Гурьев начал управление так, что стал действовать противно интересам правительства, то Канкрин постарался увеличить зло, расширив пропасть, над которой стоят наши финансы... Московские купцы во всеуслышание проклинают Канкрина, говоря, что он – причина всех испытанных ими неприятностей, что государь обманут ложными донесениями и что спокойствие до тех пор не будет восстановлено, пока Канкрина не удалят от дел... Настроение умов удовлетворительно только в низших сословиях; далеко нельзя того же сказать о высшем и среднем классе населения. Если послушать, так окажется, что задеты частные интересы некоторых выдающихся личностей. Купечество восстает против финансовой системы Канкрина, падение которого, как уверяют, весьма близкое, не возбудит ни в ком сожаления... Начинили манифест статьями сочинения министра финансов, виды которого далеко не соответствуют видам доброго патриота, что совсем не политично с его стороны, так как он и без того уже пользуется очень дурной славой в обществе, которое он бравирует, не думая, что это никогда не проходит даром”.

Мы видим, следовательно, что против Канкрина велась очень деятельная интрига, но она оказалась безуспешною, потому что блестящие результаты его управления слишком громко свидетельствовали в его пользу. Полное расстройство финансов, вызванное управлением Гурьева, сменилось процветанием. Дефицит был устранен уже в 1824 году; оскудение казны сменилось значительными запасами: у Канкрина всегда были деньги, но расходовать их непроизводительно, без крайней надобности, он никому не позволял; во всех отраслях государственного хозяйства установился образцовый порядок, бесконечное обирание казны было искоренено, государственный кредит России достиг такой устойчивости, такого блеска, что наше отечество могло в случае надобности занимать на европейских денежных рынках деньги на самых выгодных условиях, фонды наши ценились выше нарицательной их стоимости. Государственный деятель, противопоставляющий бездоказательным обвинениям и клевете такие факты, может относиться равнодушно к злобе и шипенью тех, кому он не дает наживаться за казенный счет. В нашей государственной жизни трудно приискать другой пример такого равнодушного отношения ко всем интригам, какой представляет собою Канкрин. Он почти никуда не выезжал, редко с кем встречался вне исполнения своих служебных обязанностей, никогда не бывал в обществе, на балах, обедах, сидел постоянно за работою в своем кабинете, мало того, беспощадно указывал на всякие злоупотребления, всех язвил своим остроумием, своими резкими выходками, его остроты насчет глупости, продажности, бездарности передавались из уст в уста; он нажил себе ими, быть может, еще более врагов, чем своим бескорыстием, своею честностью, своею нетерпимостью к чужим грехам, – и тем не менее он твердо держался на своем посту, никому не удалось столкнуть его с “огненного стула” русского министра финансов, как он сам выражался, вытеснить его из той ответственной должности, которую он занял единственно благодаря своим заслугам и которую он сохранил за собою до окончательного истощения сил также только благодаря своим заслугам.