Текст книги "Курсант. Назад в СССР 7"

– Нет ничего. Дворник местный двор в чистоте держит, а преступник, видно, не насорил. Либо аккуратный, либо – все у него случайно получилось. Наткнулся на девушку вечером, повздорили, и прирезал ее. Может, пьяный был.

– Ты сам-то в это веришь? – я пытливо уставился на Сергея.

Тот пожал плечами спокойно – видно, что и не такое у него бывало. Фыркнул, сдувая муху с носа, и ответил:

– Нет, но все версии рабочие нужно проверить.

– Скорее всего, ее здесь поджидали, – я внимательно огляделся.

– Почему? – в один голос спросили Погодин и Вахрамеев.

– Территория открытая, вот только кустики скрывают обзор. Судя по следам крови, а вернее, их отсутствию в других местах, убили ее прямо в кустах. Тело не перемещали.

– А как убийца ее в кусты заманил? – Федя поскреб макушку.

– Возможно, – предположил Вахрамеев, – это был ее знакомый.

– Нет, – покачал я головой. – Он использовал другой способ.

Я углубился в кусты и вытащил оттуда обглоданный наполовину кусок мяса. Уже подсохший и облепленный зелеными мухами. Федю перекосило:

– Ты что, Андрюха, всякую падаль руками берешь?

– Это не падаль, Федор. Прожилки красные, тухлятиной не воняет. Еще недавно это был отличный стейк.

– Фу, брось его. И как только ты его разглядел?

– Слишком много мух вокруг нас жужжит, не заметили?

– И что это значит? – Вахрамеев тоже слегка скривился, разглядывая «падаль» у меня в руке.

– Что собачка потянула в кусты хозяйку, где лежало лакомство.

– Так, может, это кто-то его выбросил? – предположил Погодин.

– Федя, этот шмат совсем недавно был свежим. По нему видно. Какой дурак будет мясо нормальное выбрасывать? Да еще на детской площадке?

Спорить никто не стал.

– А какая порода у собачки потерпевшей?

– Да я не разбираюсь, – пожал плечами Вахрамеев. – Небольшая такая, шерсть волнистая, уши лопухами висят.

– Все ясно. Спаниель. Охотничья порода, нюх отличный и по кустам любит шмыгать.

– Получается, Ларину караулили… – задумчиво пробормотал Вахрамеев. – Плохо дело.

– Почему?

– Есть у нас еще три нераскрытых убийства. За последний год. Где женщин зарезали. Была у меня мысль в одно дело все объединить, но прокуратура общие признаки не усмотрела. Дескать, общего в преступлениях лишь то, что орудие убийства – нож. Но если женщин кто-то кромсает, это что получается? Маньяк у нас завелся?

– У вас еще, говорят, адвоката прирезали, – напомнил я.

– Да, но там есть подозреваемый. Электромонтер Гришка. Сосед его. Он с ним постоянно собачился. И по пьянке повздорил и пришил. Только непонятно, зачем адвокату живот вспорол. В сердце сперва ударил, а потом брюхо порезал.

– Как порезал? – сердце мое екнуло. – Покажи, в каком месте.

– На себе не буду, – суеверно проговорил Вахрамеев.

Тьфу ты, бывалый, вроде, мужик, и такой ерундой мается.

– Твою мать, Сережа, на мне тогда покажи.

– Да ты что так раззадорился, Андрей Григорьевич, – недоумевал сыскарь. – Ну вот так поперек живота ножом чиркнул. Аккурат ниже пупка.

– Товарищи, – окликнул присутствующих судмедэксперт. – Я закончил. Причина смерти – множественные колото-резаные ранения. Это, конечно, сразу понятно. Большинство из них смертельны. Нанесены хаотично. Из общей картины лишь выбивается вот этот разрез на животе, который нанесен отточенным лезвием, аккуратно и не спеша.

Я подошел ближе к телу и похолодел. Под задранной футболкой чуть ниже пупка живот жертвы перечеркивала поперек линейная рана. Япона-матрёна! Ровная черта, совсем как у Дицони…

Глава 9

Сколько я за всю жизнь видел убитых! Большинство погибло от удара ножа. Исключение составляли девяностые, где махрово процветал огнестрел. А вот если колото-резаные, то картина почти везде бывала схожа. Множество дыр в теле. Потому как человек существо живучее и с ножевым не хочет быстро умирать. Некоторые даже убежать могут или сопротивление оказать, когда тебе кажется, что ты наповал бьешь. Были прецеденты.

Как правило, порезов на трупах почти не бывает, больше колющих ран. Ведь нож не сабля, им тыкать сподручнее, а не рубить. А тут прямо четкая такая резаная рана. Перечеркивающая живот, как у цыгана в «России». Явно нанесена не в пылу борьбы, а уже после. Когда жертва не трепыхалась и лежала манекеном.

– Андрей, – вытаращился Погодин. – Где-то такую рану я уже видел. Точно! вспомнил. У Дицони.

– Дицони? – заинтересовался Вахрамеев. – Знакомая фамилия.

– Солист Большого театра, – со знающим видом сообщил Федя.

– А-а-а! – закивал сыскарь. – Это тот артист, которого мы в кутузке всю ночь прятали.

– Прятали? – удивился я. – В каком смысле прятали?

– Да я не в курсе, просто я тогда на сутках был, и дежурный мне жаловался, что Караваев приказал закрыть важного человека на ночь. Дескать, опасность ему грозит и головой за него отвечаешь. А какая опасность, никто из нас не понял. Да и кто такой этот самый Дицони, мы тоже не знали. В дежурке один парень работал, он из Москвы перевелся. Рассказал нам дикую небылицу, что дескать Дицони этот – любовник дочери самого Брежнева. Представляете? Вот хохма, да? У Галины Леонидовны, что замужем за генералом МВД, в любовниках молодой цыган числится.

Вахрамеев обвел нас взглядом, думая, что мы вот-вот рассмеёмся. Но надежды его не оправдались.

– Так и есть, – кивнул я. – Хахаль это ее был.

– Да ну! Вот это да… Чего только в жизни не услышишь! Так вот почему Караваев за него так пекся. А почему “был”?

– Убили его, Серега. И разрез на животе, как вот у Лариной, оставили. Один в один.

– Ого. Как – убили?

– Мы как раз расследуем это дело. Приехали старые контакты цыгана здесь прошерстить, а оно видишь, как получается, интересно все закрутилось. Начальник твой отрицает, что что-нибудь знал про Дицони или его связи. Дескать, обычное дело – из ресторана дебошира в клетке подержать. Ему можно было поверить, вот только в ресторане Артурчик не хулиганил, и никто его оттуда не забирал. Это я… Мы проверили.

– Н-да… – почесал за ухом опер. – Ну, Михаил Олегович человек себе на уме. Больше про него ничего не скажу. Начальник все-таки мой. А вот про порез – так это совпадение могло быть. Судя по ранам, – Вахрамеев кивнул на тело Лариной. – Тут какой-то ненормальный ножом махал. Вот и зацепил живот.

– Ты вот что… Сергей, напряги фотографа, пусть крупным планом этот порез снимет с разных ракурсов и с масштабной линейкой. Фотки потом мне принесешь. Узнай среди сотрудников дежурки и кто там у вас КПЗ охраняет, от кого и зачем прятали Дицони. Своему, я думаю, расскажут такую “хохму”. Я попробую с Караваевым еще раз поговорить. Хотя, чувствую, опять соврет, – я помолчал, и новый напарник тоже ничего отвечать не стал. – А сейчас проводи нас в прокуратуру. Нам дела надо темные глянуть. По убийствам девушек.

* * *

Прокуратура располагалась в центре города, в кирпичной пристройке между двумя жилыми панельками. Вахрамеев провел нас на второй этаж, прямиком к заместителю прокурора, что непосредственно курировал темнухи.

– Вот, Егор Палыч, – сыскарь по-свойски вошел в просторный кабинет и поздоровался за руку с худощавым мужчиной с большими, почти мультяшными глазами. – Это коллеги из Москвы. Прибыли к нам для оказания практической помощи в раскрытии убийств.

– Каких убийств? – недоверчиво нахмурился худощавый. – Женщин?

– У нас других нет, – кивнул Вахрамеев, – остальные все раскрыты. Можно им дела посмотреть?

– А что там смотреть, тома тонкие, основные наработки в милиции подшиты у вас в делах оперучёта.

– Нас интересуют протоколы осмотра мест происшествий и заключения судебно-медицинских экспертиз, – вмешался я и, протянув руку, добавил. – Петров Андрей Григорьевич. Сотрудник межведомственной спецгруппы Горохова.

– Горохова? – оживился Егор Павлович, его глаза засияли, а сухость сошла на нет. – Так что же вы сразу не сказали? – Он энергично тряс мою руку. – Проходите, товарищи, садитесь. Наслышан про вашу группу. Просто не думал, что там такие молодые сотрудники работают. Считал, что как минимум от майора и выше. А знаете, как вашу группу в узких профессиональных кругах называют?

– Как? – спросил я, не скрывая любопытства.

– Мопс, – с гордостью заявил зампрокурора. – Красивое название, правда?

– Мопс? – усмехнулся я. – Это же собака такая есть.

– Собак таких не знаю, а вот расшифровывается аббревиатура как Межведомственный Отдел Предварительного Следствия. Солидно.

– Понятно, – улыбнулся я, а про себя подумал, хорошо, что в СССР мало кто сейчас знает про китайских собачек, которые потом станут очень популярны в России. – Рад слышать, что теперь у нашей команды есть такое замечательное прозвище.

– Подождите, товарищи, сейчас дела вам принесу. Хорошо, что они все продлены и на руках у следователей. В архив еще как прекращенки не списали. Хотя по срокам уже пора некоторые. Но что-то не дает мне покоя в них. Что – не могу понять. Вот и прекрасно, что вы к нам приехали по этим вопросам.

– Так я же говорил, Палыч, – вмешался Вахрамеев, – что похожи они, как близнецы. Объединять их надо!

– На каком основании? – развел руками зампрокурора. – Я все понимаю, но общего у них только то, что потерпевшие – женщины, орудие убийства – нож. Все…

Егор Павлович скрылся.

– Он нормальный мужик, – заверил Вахрамеев, кинув взгляд вслед прокурорскому. – Волокёт на себе всю работу.

– А давно они с Караваевым не в ладах? – поинтересовался я.

– Кто? Палыч?

– Ну, прокуратура.

– Да все у нас с ними нормально. Бывает, конечно, с проверкой приходят. Учетно-регистрационную дисциплину проверяют. Находят недочеты. Но это все рабочие пустяки. Так что у нас с прокуратурой контакт налажен, ничего такого про проблемы я не слышал. А что?

– Да так, ничего, – помотал я головой, а про себя подумал, что опять Караваев мне лапшу на уши пытался вешать – мол, из-за конфликтов и трудности в делах. За кого он играет, я пока не понял. Но одно ясно, явно не за нас.

– Вот, – в кабинет вошел чуть запыхавшийся Палыч, волоча увесистые сшитые тома.

– А вы говорили – тонкие дела, – я подхватил у него из рук пару верхних папок.

– Это еще, по нашим меркам, тонкие, – Палыч хлопнул бумаги об стол, зеленые шторки окна чуть колыхнулись. – Читайте здесь, товарищи, выносить из кабинета не дам. Сами понимаете, порядок такой.

– Спасибо, Егор Павлович, – я уже листал томики. – Нас и здесь прекрасно все устраивает.

Я «перемотал» до экспертизы СМЭ и ткнул в фото в приложении к заключению эксперта. На смотровом столе из зеркальной нержавейки лежал уже обнаженный труп женщины с множественными колото-резаными повреждениями.

– Вот, обратите внимание, на животе характерный линейный разрез.

– Ну да, – кивнул Палыч. – И чем он примечателен? Убийство есть убийство, целыми сюда вот в заключения редко попадают.

– А сейчас посмотрим, – я взял следующее дело. – Смотрите, такой же разрез.

– Хм-м… – прокурорский расстегнул китель и помахал на себя полами. – Ну, так это просто совпадение. Полоснули по животу. Уязвимое место.

Я открыл третье дело и нашел фотографию, скрепленную по углам оттисками печати бюро СМЭ:

– И здесь, скажете, совпадение? Смотрите. Такой же линейный разрез ниже пупка.

Честно сказать, мне и самому это всё не очень нравилось, я вполне понимал, почему прокурорский не хочет признавать очевидное. И приятно откопать зацепку – и жутко одновременно.

– Честно говоря, мы думали, что это раны, которые нанесены были случайно, в ходе борьбы, – озадачился Палыч.

– Нет, разрезы перпендикулярно расположены относительно центральной оси тела. В горячке так не рассечёшь. Ровно как…

– Ёшкин кот! – Палыч прикусил губу. – Это что же получается?

– Я вас поздравляю, Егор Павлович, у вас в городе орудует серийный убийца, – а про себя добавил: – И не только у вас, в Москву, похоже, он тоже наведывался.

– Мать его за ногу… Так я и думал, – прокурорский ходил взад-вперед.

– Как же вы не доглядели?

– Дела разные следователи ведут, а на осмотрах ведь, сами понимаете, все тела в крови. Будто сплошная рана, а не трупы. Когда заключения судмедов смотрел, то обращал в первую очередь на описания характера повреждений, которые могли повлечь смерть. А ранки эти мельком пробежал, и глаз не зацепился. Умер-то человек не от них, понимаете.

– Признаюсь, возможно, и у меня бы не зацепился. Вот только в Москве найден труп некого Артура Дицони с похожим повреждением.

– В Москве? Далековато. Вряд ли это наш убийца. Это уж точно – совпадение.

– Не думаю. Ведь Дицони был в Зеленоярске полгода назад. В такие совпадения я точно не верю.

– Постойте… А это не тот ли Дицони, который под крылом самой принцессы процветает? – Палыч осекся, будто сказал лишнего.

– Он самый, а вы откуда знаете?

– Слухи ходят по Москве. Я же там частенько бываю. Частным порядком. Родители у меня москвичи. Однако то, что у нас душегуб серийный завелся, это факт, – Палыч задумчиво потер виски. – Возможно, он даже не местный. Из Москвы приезжает. Вот только дела все равно не объединишь. Общий признак один у них. Порез под пупком. Маловато будет.

– И не надо объединять, – сказал я. – Резонанс на весь Союз поднимется. Из области набегут, дела у вас отнимут.

– Ну да, – покачал головой Палыч. – А меня еще на пенсию турнут. За то, что не углядел, как вы говорите, серийность. Тут палка о двух концах.

– Отлично, что вы нас понимаете, Егор Павлович. Мы займемся этими преступлениями. Разрешите я кое-какие снимки из заключений перефотографирую.

– Да, конечно.

– Тогда товарищ Вахрамеев пришлет фотографа.

* * *

Мы вышли из прокуратуры, а Вахрамеев торжествовал:

– Я же говорил, что это дело рук одного человека. Как чуял.

– Серега, – сказал я. – Ты-то стреляный воробей, как не разглядел раны специфические?

– Да я же не на все убийства выезжал, – оправдывался тот. – На меня еще молодняк повесили. Учи, дескать, Сергей Антонович, подрастающее поколение уму-разуму. А они бестолковые почти все. Работы у нас в городе нет, кроме как на ГЭС устроиться. Вот и прутся в милицию все подряд с окрестных деревень. Нет… Если с ними поработать, то толк в будущем будет. Вот только самому нет времени разгребать задачи архиважные, которые начальство на мой горб прицепило. Оттого и выговорами меня обвешали, как елку игрушками.

– А мне Караваев отзывался о тебе, как о лучшем сыщике.

– Был я когда-то передовиком, пока должность старшего не дали. Теперь не знаю, как обратно на простого инспектора уголовного розыска спрыгнуть, – вздохнул Вахрамеев. – Уже не дадут. Поздно пить «Боржоми».

Он на минуту задумался и шел молча. А когда мы приблизились к «Волге», спросил:

– Какие планы, командир?

– Кто там, говоришь, адвоката зарезал?

– Гришка Лаптев, сосед его.

– Побеседовать с ним хочу. Он в СИЗО?

– Не-е… СИЗО у нас в области, мотаться далеко, а его пока сейчас у нас допрашивают, все не могут никак признание получить. В КПЗ сидит.

– Отлично, – потирал я руки. – Устрой с ним встречу.

* * *

За нашими спинами лязгнули засовы, громыхнул массивный замок, отсекая нас от «воли». Полумрак серого помещения давил низким потолком. Пахнуло мокрыми тряпками и крысиными хвостами.

Впереди шагал дежурный, бряцая массивной связкой ключей. За ним шел Вахрамеев и я.

– Сюда, Андрей, – Серега показал на ответвление облупившегося коридора, которое оказалось маленьким кабинетиком с вросшим в пол металлическим столом и зарешеченным окном-бойницей под самым потолком.

Через пару минут к нам привели задержанного. Широкоплечий детина с грустными по-детски глазами и носом-картошкой, усеянным сеточкой красных сосудов.

– Присаживайся, Григорий, – кивнул я на колченогий стул напротив себя.

Тот, тяжко вздохнув, уселся с опаской на сидушку с протёртой обивкой, из-под которой торчали куски ваты. Меня боится или стул считает ненадежным?

– Рассказывай, – я протянул ему сигарету, которую заблаговременно стрельнул у Вахрамеева. – Как Слободчука убил.

– Опять, – Лаптев глянул исподлобья, будто телок перед закланием. – Сто раз уже говорил, что не убивал я эту паскуду.

– Почему паскуду? Гражданин Слободчук, насколько я узнал, слыл успешным адвокатом.

– Он мне трешку на опохмел зажал, – скривился электрик. – Я к нему приходил в тот вечер, он меня послал по матери. Сказал, что не займёт, пока старый долг не верну. Что за человек? У самого деньжищ – на сберкнижку не вмещаются, а мне несколько рублей пожалел. Вот я и осерчал. Сказал, чтобы бабы ему так же давали, как он мне взаймы, хотел еще в глаз двинуть, так он, паразит, дверь перед мордой моей захлопнул, чуть нос не прищемил, паскуда.

– Соседи слышали скандал, – подтвердил Вахрамеев.

– А дальше что было? – я внимательно следил за мимикой и жестами подозреваемого, пытаясь понять, врет он или нет.

– Да чертовщина какая-то… Трешку я все-таки нашел. У Клавки перехватил. Выпил как полагается. Я после смены был, вы не подумайте… А потом вожжа под хвост попала. Закусило меня. Я, значит, рабочий класс, пролетарий, можно сказать, а мне какая-то сытая морда будет носы дверями прищемлять! Пошел я ему высказать все, что думаю и, если повезет, портрет подправить. И сказать, что хрена ему лысого, а не долг.

Лаптев перевёл дух, будто вспоминая обиду, затянулся сигаретой и продолжил:

– Стучу я, значит, в дверь. Никто не открывает. А музыка оттуда орет, как петухи в деревне. Ненашенская музыка. Наши артисты петухами не кричат. Никогда такой музыки не будет у нас. Вот, думаю, паскуда. Опять баб привел и заграничные пластинки им крутит, вином поит, а потом опять скрипеть кроватью будет. Ну, думаю, устрою им сейчас карнавальную ночь. Вырубил я ему электричество в квартире. Недаром электриком работаю. Специализация! Стою, значит, жду… Музыка стихла. Но никто не выходит. Подумал, что просек гаденыш, что я его караулю. Я снова в дверь долбиться стал. Ору на весь подъезд. Открывай, мол, контра буржуйская, поговори с трудовым народом. А тут возьми дверь-то да и откройся.

Лаптев посмотрел прямо на меня.

– Скрипнула так зловеще и отошла на полстопы. Обрадовался я и внутрь шагнул, кулаки почесывая. А в коридоре споткнулся обо что-то. Глядь! Мать честная! А Слободчук лежит тихенький и дохленький.

– Как ты понял, что он мертв, так сразу? – спросил я.

– Так лужа крови под ногами хлюпает, а из груди его нож торчит. Прямо из самого сердца. И ежу понятно, откинул, значит, штиблеты. А сам он смотрит на меня стеклянными глазами, и кажется, что ухмыляется, что мол, в дураках меня оставил, не дал портрет поправить, а сдох раньше.

Подозреваемый лихо хмыкнул, увлекшись рассказом.

– Но у меня обиду как рукой сняло. Он был свинья, а как сдох – человеком стал. Вытащил я нож из груди, отшвырнул в сторону, не по-людски это, с клинком в сердце лежать. Выскочил из квартиры и бегом до Клавки. Та дверь открыла и шипит, что, дескать, денег больше не даст. Дура! – кричу я, вызывай милицию. Слободчук мертвый весь. Ну она и вызвала. Подумала почему-то, что я его сгубил. Руки у меня в крови, морда шальная. Позвонила она ноль-два, и слышу, как орет в трубку, что, мол, сосед ее, пьянь подзаборная, уважаемого человека пришиб. Вот м*нда, а я еще к ней за солью хаживал, когда ее мужик месяцами в Сибири нефть качал. Приехала милиция, рассказал я им все – что мертв был уже мой уважаемый сосед, весь как есть, а они мне, мол, пройдемте, товарищ, до «новой хаты» с решеткой и нарами. Дескать, скандалы ваши с убиенным весь подъезд слышал, руки у вас в крови. А я что, спорить буду? А потом еще оказалось, что отпечатки мои на ноже… Мать ты честная. Вот влип, так влип. Лучше бы сразу ему в морду дал и не возвращался больше…

Глава 10

Лаптев сгорбился и стал похож на серый шершавый валун. Я пододвинул к нему раскрытый блокнот и протянул карандаш:

– Нарисуй-ка мне, Григорий, как труп лежал. Вот представь, что листок – это прихожая квартиры. Черти.

Тот озадаченно хлопал на меня грустными глазищами:

– Гражданин начальник, я ж не художник, консерваторий не кончал.

– Консерватории для музыкантов, – поправил я. – Но не важно. Схематично накидай. Палка-палка, огуречик, так сказать. Это всякий может.

– Зачем?

Подозреваемый все ещё испуганно поглядывал на листок, будто я перед ним пистолет выложил – или гранату без чеки.

– Рисуй, говорю…

Электрик взял в лапищу карандаш (тот почти целиком утонул в широкой мозолистой ладони) и с сопением начал выводить каракули, больше похожие на наскальные художества пещерных людей. Не хватало только шерстяной комок с хоботом нарисовать, то бишь, мамонта.

– Вот, – смущенно пододвинул здоровяк блокнот обратно. – Как сумел. Как вы разрешили, так-скыть. Не Гоголь, конечно, но черные квадраты рисовать тоже умею.

Лаптев даже приосанился, поняв, что может в чем-то сгодиться.

– А это что за опухоль у него между ног? – тыкнул я на пещерного человечка.

– Да это голова! – Лаптев принялся защищать свое творение. – И не ноги это вовсе, а руки. А ноги вот, с другой стороны приделаны. Что вы, товарищ начальник, не видите, честно-слово.

– Ясно, – кивнул я. – А теперь подпиши свой рисунок.

– Как понять?

– Как это делают художники с картинами. Автограф свой оставь.

– Насмехаетесь, значит? Это ж не картина маслом, а огуречик с палочками.

– Все равно подпиши, – настоял я, и тот вывел свою фамилию в углу. – Вот так, молодец.

Я захлопнул блокнот и посмотрел на Лаптева:

– А теперь возьми карандаш и воткни его в стену. Вон в ту трещинку. Что на уровне груди виднеется.

– Зачем? – еще больше удивился здоровяк. – Чудные фокусы вы со мной, гражданин начальник, проделываете. Будто в шапито хотите сдать. На опыты.

– Делай, что говорю, Гриша. Так надо…

Но тот упорствовал:

– Так сломается карандаш же, а мне потом еще порчу казенного имущества припишете?

– Да не межуйся, товарищ Лаптев. Бей сильнее. А карандаш копеечный, сам знаешь. Пускай ломается. Но ты, главное, его в эту щелку загони. Сможешь?

– Да легко, – Гриша покряхтел и встал, стул облегченно скрипнул. – Вы не смотрите, что у меня руки, как грабли, я им такие скрутки на проводочках делаю.

Подозреваемый подошел к стене, размахнулся и вогнал карандаш на четверть в треснутую болотного цвета штукатурку. Хрусь! – карандаш не выдержал и сломался.

– Я же говорил, – развел руками Лаптев. – Что за игры у вас, гражданин начальник? Уж лучше б в картишки с вами перекинулись или рыбу забили, чем фанты непонятные исполнять. Да на сухую.

– Странное дело, Григорий, – проговорил я. – Рисуешь и пишешь ты правой рукой, а сигарету держишь – левой. Да и в стену ты карандаш воткнул левой. Так ты левша или правша?

– Переученный я, – насупился Лаптев. – Левшой родился, а в школе указкой Шапокляк по руке хвостала, когда я пытался левой писать. Чернила размазывал.

– Какая Шапокляк?

– Да классуха наша, стерва та еще. Вылитая Шапокляк. У нее даже собачка была на крысу похожа.

– Ясно… Ты, получается, у нас амбидекстр.

– Вот спасибо, что непонятно кем обозвали. Лучше бы крокодилом или свиньей окрестили, этих хоть я знаю, а такую зверушку – нет.

– Это человек с развитыми обеими руками, – пояснил я. – Переученные к ним тоже относятся. Спасибо, Григорий, на сегодня все.

Я повернулся к двери и крикнул:

– Дежурный.

Дверь лязгнула, и на пороге появился молодой сержантик. Рядом с Гришей он смотрелся клопом, так что я с трудом сдержался, чтоб не прыснуть.

– Уведи, – кивнул я на задержанного.

Человек-гора и лилипут скрылись за дверью.

– Это ты для чего такие эксперименты проводил? – спросил Вахрамеев, выковыривая кончик карандаша из штукатурки.

– Не похож Гриша на убийцу, – задумчиво проговорил я. – Если бы он бил ножом в сердце стоящего перед ним человека, то использовал бы левую руку. Сам видел, трещинка аккурат на таком уровне расположена. Нужно назначить дополнительную медицинскую экспертизу. На разрешение эксперта поставить вопрос: какой рукой, пусть предположительно, был нанесен удар ножом, правой или левой?

– А судмед может это определить?

– Не на все сто, но вероятное суждение выдаст. Сопоставит положение тела, угол раневого канала. Смоделирует примерную траекторию нанесения колющего удара.

– Ого, Андрей, – Вахрамеев удивленно на меня уставился. – Это в школе милиции тебя научили? Вроде молодой ты, а разговоры ведешь, будто всю жизнь в органах.

– Конечно, в школе милиции, – соврал я. – Где же еще?

– Эх… – вздохнул Вахрамеев. – Жалко, что я не закончил ее. Я ведь обычный зоотехник по образованию.

– Жаль. Звони в прокуратуру, пусть назначат дополнительную экспертизу. Договорись с Палычем. Лады?

– Так труп-то уже зарыли давно, – пожал плечами опер.

– Он и не нужен, все же зафиксировано в первичном заключении, там только сопоставить и анализ сделать по ранее полученным исходным данным. Покумекать над бумажками, и дело в шляпе.

– Ясно… У вас в Москве все такие умные?

– В Москве – не знаю, а я с Новоульяновска.

* * *

– Андрей Григорьевич, – Караваев даже теперь встал навстречу мне, улыбаясь так старательно, что глаза превратились в щелочки. – Проходите, может, по коньячку?

Он двумя пальцами показал в воздухе уровень жидкости в воображаемой стопке.

Я глянул на настенные часы с маятником в массивном лакированном коробе, больше похожем на элитный гроб:

– Времени нет. Я ненадолго. У вас по делу убийства адвоката задержан некий гражданин Лаптев. Так вот, я считаю, что он ни при чем. Не давите на него, этапируйте пока в СИЗО в область, с прокуратурой я договорюсь.

– Ну как же? – развел руками подполковник. – Есть свидетели, и пальчики на ноже его же.

– Свидетели слышали просто крики и скандал, а пальцы он оставил, когда нож вытащил из груди убитого. И еще. У адвоката на животе поперечный разрез. Такой же имеется у сегодняшнего трупа и у остальных трех убитых в этом году женщин.

– Что вы хотите сказать?

– Что в городе орудует серийный убийца. Как вы понимаете, Лаптев этих женщин убить никак не мог.

– Вот только серии сейчас нам не хватало, – Караваев даже обхватил голову руками и опустил глаза, – Вы уже доложили своему руководству?

– Пока нет. Не стоит поднимать шум. Иначе в городе начнется паника. Вас заставят бросить все силы, поднять оперативные отряды комсомольских дружин, выгнать на улицы кабинетных работников, увеличить плотность патрулей. Нам такой переполох ни к чему. Преступник умен, и наружными нарядами его не изловить. Он только лишь затаится. И нам труднее его будет достать. Да ещё и с нервозностью населения надо будет что-то делать.

– Что вы предлагаете?

Кажется, он совершенно искренне ждал от меня даже не советов, а распоряжений.

– Пусть все идет своим чередом. В прокуратуре тоже согласны не объединять пока дела. Кстати, Егор Павлович вам привет передавал, – я прищурился. – Не похоже, что вы с ним, как вы упоминали, в контрах.

– Всякое бывало, – отмахнулся Караваев. – А как вы злодея ловить будете?

– Пока сам не знаю… Но мне понадобятся силы вашего уголовного розыска. Нужно будет отработать всех потерпевших и установить, что общего у них у всех. Круг общения, общие знакомые. Чтобы понять мотив и по какому принципу преступник выбирает жертву. Мы знаем только примету, а вот с мотивацией провал. Уверен, что потрошитель будет убивать и дальше.

– Потрошитель? – Караваев поправил съехавшие очки и сглотнул. – Это так его уже называют?

– Это пока я один так говорю… Отправьте ко мне начальника уголовного розыска для получения задач. Пусть еще раз проверят по месту жительства и работы всех жертв с учетом вновь открывшихся обстоятельств. Артур Дицони, кстати, тоже был убит похожим способом.

Я говорил все решительнее – мне вообще хотелось бы, чтобы всё здешнее начальство прониклось моим взглядом на серьезность ситуации. Караваев сглотнул. Очки у него все же слетели, не удержал. Брякнулись об стол роговой оправой.

– Как – похожим? – покачнулся в кресле подполковник. – Этого только нам не хватало…

– А что вы так переживаете? – я сверлил взглядом начальника милиции. – Разве именно это имеет значение? Вы же особо не заморачивались его персоной. Говорили, что не обязаны помнить каждого дебошира. Так?

– Каюсь, Андрей Григорьевич, слукавил, – пробормотал Караваев. – Мне тогда из Министерства, из Москвы позвонили, когда мы этого цыгана задержали.

– Опять будете петь мне про дебош в ресторане «Меридиан»?

– Да нет, – отрешенно махнул рукой подполковник. – Что уж теперь. Расскажу, как было. Чтобы вам, в свете новых обстоятельств, сподручнее расследовать… Заявление одна девчушка на цыгана написала. Дескать, изнасиловал он ее. В дежурной части приняли, но регистрировать пока не стали.

Караваев сел обратно за стол и вообще как-то успокоился, только за ручку из письменного прибора схватился крепко.

– Сами понимаете, что статья только по заявлению возбуждается, а потерпевшие порой потом мнение свое меняют – дело обычное. А бывает, и оговаривают специально. Чтобы жениться заставить парня, или просто чтобы обиду выместить. Как, например, когда проститутке не заплатили, или просто насолить и отмстить хотят. Тем более, побоев на девушке не было. Решили мы сначала проверить сами, что к чему. Нашли этого цыгана в гостинице, сюда привезли, а он давай нас стращать, что, мол, в Москве за ним люди стоят весомые, и что если его сейчас не отпустим, то с работы слетим и из партии всех исключат. Мы посмеялись, конечно. Уж больно ярко жестикулировал, преувеличенно все как-то. Скоморох – он и есть скоморох. А он все равно хорохорится. Начал корочками какими-то театральными махать. Глянули мы в его грамоту, а там он артистом Большого театра значится. Представляете наше удивление? Вот тут-то мы и присели. Большой – это уже не хухры-мухры. Не наша самодеятельность с трубами медными, из колхозов набранная. В то заведение и правда люди значимые ходят.

Подполковника, конечно, интересовало не чистое искусство. Но статус означал и предполагаемое окружение, и не только богемное, тут он был прав. Да и на деле так оно и было. Караваев плеснул себе воды из стеклянного графина и продолжил:

– В общем, подумал я и решил дать тому хлыщу звонок в Москву сделать, который он так от нас требовал, чуть ли не с пеной у рта. Не знаю, кого он там набрал, да только минут через двадцать нам куратор московский из МВД позвонил и в трубку плевался, что, дескать, совсем мы в Зеленоярске охренели и бессмертными стали, что таких людей по клеткам распихиваем. Я отбрехаться попробовал, говорю, что подследственность прокурорская, мол, товарищ генерал. По материалу следователь не наш работать будет, а, как известно, прокуратуре мы не указ вовсе. Так он кричать начал, что если мы вопрос не решим, то лично приедет с меня погоны снимать. Хорошо, что мы не зарегистрировали то заявление. Вызвал я девчушку к себе. Так и так, говорю, родная, понимаешь, что на непростого человека ты поклеп начала. Оно тебе надо? Если дело возбудим, он все равно спрыгнет – и еще тебя виноватой сделают. А у нас городок маленький. Слухи поползут, позору не оберешься. Сама, мол, решай, но жизнь твоя разделится на “до” и “после”, считая от этого заявления. Ну, что я, как есть, так и сказал. Поплакала она немного, я ее чаем травяным отпоил. Подумала. И говорит, что доверяла этому ублюдку, мол, даже полюбила. Целую историю рассказала. Пел он ей в уши песни сладкие, что в Москву с собой заберет. Цветочки дарил, по бережку гуляли. И все ручонки к ней под платьишко просунуть пытался и даже разок пощечину получил, когда они в номере гостиницы у него вино выпивали. Только после пощечины обозлился цыганенок. Орать давай, что не зря же он на такую дуру тратился и в ресторан водил. Схватил ее и на кровать повалил. Та не кричала и не отбивалась. Говорит, что стыдно было людей звать. А потом в милицию пришла. Впрочем, – вздохнул Караваев, – это только для нее история была какой-то необыкновенной.