Текст книги "Любовь и оружие"

Глава XXI. Кающийся грешник

Неделя прошла мирно. Столь мирно, что лагерь Джан-Марии с сотней солдат и десятком орудий казался скорее миражом, чем реальностью.

Бездействие раздражало графа Акуильского, как и отсутствие известий от Фанфуллы. Ему очень хотелось знать, что же происходит в Баббьяно, если Джан-Мария может позволить себе целую неделю торчать у замка, словно в его распоряжении еще не один месяц. Разгадка была проста, но если б он знал, что терпением герцога он обязан Гонзаге. Ибо придворный изыскал возможность послать еще одну весточку в лагерь Джан-Марии, подробно изложив, как и почему провалился его заговор. Далее он настойчиво убеждал герцога не спешить, ибо надеялся предложить новый план, успех которого позволил бы тому занять замок без единого выстрела. Похоже, написал он достаточно убедительно, ибо солдаты Джан-Марии не готовились к штурму, не намеревались бомбардировать Роккалеоне. Но, несмотря на смелое обещание, придумать ничего путного за эту неделю Гонзага так и не смог.

Одновременно он всеми силами пытался вновь завоевать доверие Валентины. Наутро после бурного объяснения с девушкой он исповедовался у фра Доминико и принял причастие. И потом каждое утро являлся к мессе, так что монах начал ставить его набожность в пример остальным. Перемена эта не осталась без внимания Валентины, которая воспитывалась в монастыре, а потому считала утреннюю молитву неотъемлемой частью каждого дня. И внезапно проснувшаяся в Гонзаге любовь к Богу несомненно говорила о том, что и он сам после той ночи стал другим человеком. А исповедь и причастие прямо свидетельствовали о его раскаянии, причем раскаянии искреннем, как полагала Валентина, объясняя только этим его ежедневное присутствие на утренней молитве.

А потом девушка стала задаваться вопросом, так ли велик его грех, и пришла к выводу, что немалая вина лежит и на ней. Смирение Гонзаги убедило ее и в том, что он более не перейдет границ приличия, а потому она вновь подарила ему свою благосклонность. И мало-помалу их дружеские отношения полностью восстановились. Валентина полагала, что теперь ее доброта не будет истолкована превратно.

В этом она не ошиблась: Гонзага более не позволял оптимизму и тщеславию убаюкать себя ложными надеждами. Теперь-то он знал истинную цену ее поведению, все более укрепляясь в стремлении отомстить, однако внешне держался куда как пристойно, и с лица его ни на миг не сходила улыбка.

Не ограничившись сближением с Валентиной, Гонзага попытался подобрать ключик и к Франческо. И вскоре уже никто в Роккалеоне, не исключая и гиганта Фортемани, не славил рыцаря так часто и с таким восторгом, как мессер Гонзага. Валентина, видя все, решила, что Гонзага и этим искупает свой грех, и прониклась к нему еще большим расположением. Проницательный, достаточно хорошо знающий женское сердце, наш Ромео отлично сознавал, что для Валентины похвала ее возлюбленному дороже любой другой.

Короче, за неделю Гонзага вновь завоевал всеобщее доверие и любовь. Он как бы родился заново, и лишь Пеппе со все возрастающим подозрением думал о причинах столь разительных перемен. Он не мог заставить себя поверить, что причина тому – объяснение с Валентиной. Человек – не кокон, способный в одночасье превратиться из мерзкой гусеницы в очаровательную бабочку. А потому он постоянно ждал подвоха от веселого, ежесекундно улыбающегося, готового всем услужить Гонзаги, и теперь уже неустанно следил за ним. Но слежка эта тоже не осталась незамеченной, а потому однажды Гонзаге удалось обмануть бдительность горбуна и отправить Джан-Марии письмо с описанием нового плана захвата Роккалеоне.

Идея пришла ему в голову внезапно, во время воскресной мессы. Монна Валентина настаивала, чтобы по святым дням на службу в часовню собирался весь гарнизон, за исключением единственного часового, и Франческо добился этого от солдат после продолжительных уговоров. В эти полчаса вполне можно открыть ворота и впустить в замок осаждающих, решил Гонзага. Аккурат на следующую среду приходился праздник тела Христова[31]31
  Ошибка автора: праздник тела Христова, торжественно отмечаемый католиками, всегда приходится на четверг первой недели после Троицы, одного из важнейших христианских праздников.


[Закрыть]. О лучшем случае не приходилось и мечтать.

Стоя на коленях и вроде бы истово молясь, Гонзага обдумывал дьявольский замысел. Единственного часового он мог подкупить, а в случае неудачи – заколоть. Однако он быстро понял, что одному ему мост не опустить, да и скрип цепей мог вызвать тревогу. Но оставалась железная дверца в башне над мостом. От Джан-Марии требовалось лишь соорудить легкий подвесной мост, перекинуть его через ров, и путь в замок открыт.

После мессы Гонзага удалился в свою комнату и до малейших подробностей изложил на бумаге свой план. Письмо привязал к арбалетной стреле и, улучив удобный момент, отправил его с крепостной стены. А затем дождался подтверждения Джан-Марии о том, что его план принят, – об особом сигнале на этот случай также говорилось в письме.

Но еще больше возблагодарил Джан-Мария Господа Бога за ниспосланного ему союзника, предложившего-таки безупречный план взятия Роккалеоне, на следующий день, получив пренеприятные известия из Баббьяно. Подданные его, взволнованные слухами о Чезаре Борджа, собирающем войска для нападения на герцогство, и отсутствием Джан-Марии, могли восстать с минуты на минуту. В городе была образована сильная партия, лидеры которой вывесили на воротах дворца прокламацию с предупреждением, что свергнут Джан-Марию, если тот в течение трех дней не вернется для организации обороны герцогства, а также обратятся к Франческо дель Фалько, графу Акуильскому, известному своим патриотизмом и боевыми заслугами, с просьбой принять герцогскую корону и защитить их от могущественного врага.

Прочитав прокламацию, которую привез Альвари, Джан-Мария поначалу обезумел от ярости. Но потом успокоился. Гонзага обещал сдать Роккалеоне в среду. Да, у него было время сначала обвенчаться с Валентиной, пусть и против ее воли, а потом галопом мчаться в Баббьяно. Он успеет туда в срок, назначенный ему его подданными.

Он рассказал обо всем Гвидобальдо и попросил прислать священника, который скрепил бы его союз с Валентиной прямо у замка. Гвидобальдо идея эта не понравилась. Он полагал, что церемонию бракосочетания необходимо провести в Урбино, а венчать их должен кардинал. Джан-Марии на этот раз хватило ума сдержать резкий ответ, уже готовый сорваться с его губ: возражения герцогу Урбино в этом вопросе означали бы конец их союза. Во-первых, Гвидобальдо никому не позволял помыкать собой, во-вторых, понимал, что Джан-Мария куда больше нуждался в союзе с ним, чем он – с Баббьяно. Обо всем этом успел подумать Джан-Мария, а потому обратился к Гвидобальдо не с требованием, а с просьбой, особо подчеркнув, что счет идет на часы и задержка с бракосочетанием может привести к нежелательным осложнениям. И он смирением склонил на свою сторону Гвидобальдо, признавшего, что в силу сложившихся обстоятельств надобно отказаться от пышных церемоний.

Договорившись с Гвидобальдо, Джан-Мария еще раз благословил изобретательность Гонзаги, ибо, не будь его, герцогу пришлось бы штурмовать замок, что привело бы к многочисленным жертвам, но не гарантировало бы успеха.

А Гонзагу тревожило лишь одно – решительность Франческо и его изобретательный ум, способный найти выход из самого сложного положения. Но звезды, похоже, изо всех сил старались помочь придворному, а потому, неожиданно для него самого, вложили ему в руки мощное оружие.

Так уж получилось, что не только Альвари прибыл из Баббьяно под стены Роккалеоне. На закате дня к замку прискакал Дзаккарья, второй слуга Франческо дель Фалько. Ему пришлось затаиться в лесу, дожидаясь темноты. Но и потом пробраться к крепостным стенам оказалось совсем непросто.

И лишь во втором часу ночи, когда тяжелые облака скрыли луну, а дело шло к грозе, часовой на восточной стене услышал, как плещется вода во рву, и, приглядевшись, увидел плывущего к замку человека. Оклик его остался без ответа, а потому он повернулся, чтобы поднять тревогу и нос к носу столкнулся с Гонзагой, вышедшим на стену прогуляться перед сном.

– Ваша светлость, – воскликнул часовой. – Кто-то переплывает ров.

– Правда? – Гонзага сразу вообразил, что Джан-Мария решился на ночной штурм. – Измена?

– Об этом я и подумал!

Вдвоем они склонились над парапетом и из чернильной тьмы до них донеслось: «Эй, наверху!»

– Кто ты? – выдохнул в ответ Гонзага.

– Друг. Гонец из Баббьяно с письмами к графу Акуильскому. Сбрось мне веревку, приятель, а не то я утону.

– Что ты несешь, болван! – отрезал Гонзага. – Нет в Роккалеоне никакого графа.

– Есть, есть, – возразили внизу. – Мой господин, Франческо дель Фалько, здесь, в замке. Бросай веревку.

– Фран… – и Гонзага замолчал, словно железные пальцы сжали ему горло. Повернулся к часовому. – Найди веревку. Во дворе, болван!

И через минуту после возвращения часового Дзаккарья стоял на крепостной стене Роккалеоне. С его одежды потоками стекала вода, собираясь лужицей у ног.

– Сюда, – и Гонзага повел слугу к арсеналу, где горел фонарь. При его свете придворный оглядел пришельца, а затем велел часовому выйти за дверь, но держаться поблизости.

Приказ этот удивил Дзаккарью. Он-то рассчитывал на более теплый прием, ибо рисковал жизнью, пробираясь в замок.

– Где мой господин? – осведомился он, гадая, какой пост занимает в Роккалеоне этот разодетый щеголь.

– Так твой господин – Франческо дель Фалько? – спросил Ромео Гонзага.

– Да, мессер. Я служу ему уже десять лет. Я привез ему письма от мессера Фанфуллы дельи Арчипрети. Их нужно срочно передать ему. Вы отведете меня к мессеру Франческо?

– Вы промокли до нитки, – участливо проворковал Гонзага. – И можете умереть от простуды, заставив нас искренне сожалеть, ибо только настоящий храбрец может прорваться сквозь кордоны Джан-Марии, – он открыл дверь, кликнул часового. – Отведи его наверх и найди ему сухую одежду, – и Гонзага указал на верхний этаж башни, где действительно хранилась амуниция.

– А письма! – воскликнул Дзаккарья. – Они срочные, а я и так задержался в ожидании темноты.

– Но уж несколько минут ничего не решат, так что тебе сначала надобно переодеться. Пусть письма подождут еще немного, но зато ты останешься жив и здоров.

– Мессер Арчипрети приказал мне не терять ни секунды!

– Понятно, понятно, – кивнул Гонзага. – Тогда давай письма сюда, и я отнесу их господину графу, пока ты будешь переодеваться.

Дзаккарья замялся. Но посчитал, что от столь заботливого господина, да еще с таким честным лицом и невинным взглядом, не стоит ждать подвоха. А потому снял шапку и достал из нее запечатанный конверт. Передал Гонзаге и в сопровождении часового направился к двери. Гонзага вышел следом, а затем вновь подозвал к себе часового.

– Вот тебе дукат. Сделай, что я тебе скажу, и получишь вдвое больше. Задержи его в башне до моего возвращения. И никто не должен ни слышать, ни видеть его.

– Хорошо, ваша светлость, но может прийти капитан и поднять шум, не обнаружив меня на посту.

– Об этом я позабочусь. Скажу мессеру Фортемани, что послал тебя с важным заданием, и попрошу заменить тебя. На эту ночь ты освобожден от караульной службы.

Часовой поклонился и двинулся к пленнику: именно так он относился теперь к Дзаккарье.

Гонзага нашел Фортемани в караулке и сказал ему все то, что и часовому.

Эрколе аж взвился от негодования.

– По какому праву вы это сделали? Кто разрешил вам менять часового? Святой Боже! А если на замок нападут, пока часовой будет искать для вас конфетницу или книгу стихов?

– Вы забываете, с кем… – с достоинством начал Гонзага.

– Дьявол вас побери! – взревел Фортемани. – Погодите, вот узнает об этом губернатор.

– Ну зачем же так, – от злости Гонзага не осталось и следа, ибо он не на шутку встревожился. – Мессер Эрколе, ну будьте благоразумны, умоляю вас. Стоит ли поднимать тревогу и беспокоить монну Валентину из-за такого пустяка. Да над вами будут смеяться.

– Да? – вот этого Фортемани никак не хотелось. Он на мгновение задумался и пришел к выводу, что действительно раздувал из мухи слона. – Эй, Авентано. Бери алебарду и отправляйся на восточную стену. Как видите, мессер Гонзага, я выполняю ваше пожелание. Но мессер Франческо обо всем узнает, когда будет обходить посты.

Гонзага ушел. До обхода оставался еще час. Достаточно большой срок, чтобы найти оправдание своим поступкам.

Из караулки придворный прямиком направился в свою комнату. Закрыл дверь, зажег свечу, положил конверт на стол и долго смотрел на большую красную печать.

Вот оно, значит, как! Странствующий рыцарь, низкого, как он полагал происхождения, на поверку оказался знаменитым графом Акуильским, любимцем Баббьяно, чья слава гремела от Сицилии до Альп. А он даже не подозревал об этом. Похоже, у него не все в порядке с головой. Ведь он слышал достаточно историй о подвигах этого кондотьера, идеала итальянского дворянства. И мог бы догадаться, с кем столкнула его судьба в Роккалеоне. Но какова цель его пребывания в замке? Любовь к Валентине или?.. Задумавшись, Гонзага попытался припомнить, что же ему известно о политической ситуации в Баббьяно. И внезапно его глаза зажглись победным огнем. А не придумана ли эта осада для того, чтобы захватить трон Баббьяно, на который – до него доходили такие слухи – посягал Франческо дель Фалько? Если так, то самое время изобличить его! Для Валентины это будет жестоким ударом! Письмо лежало перед ним. Похоже, в нем содержались ответы на все мучившие его вопросы. Что же писал Фанфулла, приятель графа?

Гонзага взял письмо в руки, тщательно осмотрел печать. Затем вытащил кинжал. Нагрел лезвие свечой, осторожно подсунул кинжал под печать и вскрыл конверт. Развернул письмо, начал читать, и глаза его округлились от изумления, а руки задрожали. Он уселся поудобнее, пододвинул свечу и прочитал письмо еще раз:

«Господин мой, дорогой граф!

Я не писал вам до тех пор, пока ситуация в Баббьяно не прояснилась окончательно. За несколько часов до отъезда Дзаккарьи гонец повез Джан-Марии ультиматум. Или тот возвращается в Баббьяно в течение трех дней, или остается без короны, которую его подданные намерены предложить вам, для чего отправят послов в Л'Акуилу, где вы, по их убеждению, находитесь. Поэтому, господин мой, тиран теперь полностью в вашей власти. Как действовать, решать вам. А я могу лишь порадоваться, что оборона Роккалеоне принесла свои плоды, и, надеюсь, вы получите давно заслуженную вами награду. Народ в Баббьяно возбужден до крайности и не видит иного выхода, кроме как короновать вас на герцогство,

Нам стало известно, что Чезаре Борджа собирает войска для вторжения в Баббьяно, и продолжающееся отсутствие Джан-Марии в такой час еще более усугубляет ситуацию. Горожане не видят дальше своего носа и не понимают, сколь выгоден для Баббьяно союз с Урбино. Да хранит Господь вашу светлость.

Ваш верный слуга,

Фанфулла дельи Арчипрети».

Глава XXII. Разоблачение

– Франческо, – имя это Валентина произносила с видимым удовольствием, – отчего ты так хмуришься?

В столовой они остались вдвоем, остальных Валентина отпустила, и по-прежнему сидели за столом, за которым и ужинали.

Франческо поднял голову, черные его глаза переполнились нежностью.

– Меня тревожит отсутствие новостей из Баббьяно, – признался он. – Я-то думал, что Чезаре Борджа подвигнет подданных Джан-Марии на решительные действия. И хотелось бы знать, что там творится.

Валентина встала, подошла к нему, положила руку на плечо, улыбнулась.

– Зачем тревожиться из-за такого пустяка? Не ты ли неделю назад мечтал о том, чтобы осада длилась целую вечность.

– Не думай, что я переменился в этом, любимая, – он поцеловал нежные пальчики, покоящиеся у него на плече. – Благодаря тебе жизнь моя стала совсем иной. Но все же хочется получить весточку из Баббьяно.

– Но зачем желать невозможного? – воскликнула Валентина. – Каким образом можем мы узнать о происходящем в мире?

Франческо задумался над ответом. Несколько раз за прошедшую неделю он порывался открыться Валентине, но сдерживался, дожидаясь более удобного случая. И вот решил, что миг этот настал. Она полностью доверяла ему, а посему не было смысла и далее хранить молчание. Возможно, он и так слишком долго тянул с признанием. Он уже открыл было рот, чтобы заговорить, но Валентина метнулась к окну, услышав чьи-то торопливые шаги. Через секунду распахнулась дверь, и на пороге возник Гонзага.

Он взглянул на Валентину, на Франческо, который сразу отметил, что щеки придворного побледнели, а глаза блестят, как при лихорадке.

– Монна Валентина, – не закрыв за собой дверь, заговорил Гонзага. Голос его подрагивал, – мне надобно вам кое-что сообщить. Мессер… Франческо, вас не затруднит оставить нас наедине? – и он красноречиво глянул на открытую дверь.

Франческо в недоумении поднялся, вопросительно посмотрел на Валентину, желая знать, подчиняться ему или нет.

Девушка нахмурилась.

– Что именно вы хотите мне сообщить, мессер?

– Дело сугубо личное и очень важное, мадонна.

Валентина повернулась к Франческо, и по выражению ее лица он понял, что она извиняется за придворного, но просит оставить их вдвоем. Граф тут же кивнул.

– Я буду у себя, мадонна, пока не придет время обойти посты, – и с тем вышел.

Гонзага плотно закрыл за ним дверь, а затем приблизился к столу и встал напротив Валентины. Печально вздохнул.

– Мадонна, я молил бы Бога, чтобы слова, которые я сейчас произнесу, сорвались бы с губ другого человека. Ибо теперь, в свете того, что произошло в Роккалеоне, вы можете подумать, что мною движет жажда мести.

Валентина никак не могла взять в толк, к чему он клонит.

– Вы тревожите меня, мой добрый Гонзага, – но на губах ее продолжала играть улыбка.

– Увы! Вышло так, что говорить придется мне. Я раскрыл измену, гнездящуюся в вашем замке.

Валентина более не улыбалась. По тону Гонзаги она поняла, что дело серьезное.

– Измену? – эхом отозвалась она. – И кто же намерен нас предать?

Замявшись, Гонзага всплеснул руками.

– Не присесть ли вам, мадонна?

Она послушно опустилась на стул, не отрывая глаз от лица Гонзаги.

– Вы тоже сядьте и расскажите мне обо всем.

Гонзага пододвинул стул, расположился напротив Валентины, глубоко вздохнул.

– Доводилось ли вам слышать о графе Акуильском?

– Конечно, как и всем. Самый знаменитый рыцарь Италии, слава его гремит повсюду.

– Знаете ли вы, как относятся к нему жители Баббьяно?

– Насколько мне известно, они готовы носить его на руках.

– И вы, разумеется, знаете, что он – претендент на трон Баббьяно, ибо доводится кузеном Джан-Марии.

– Их близкое родство ни для кого не составляет тайны. А вот о том, что он претендует на трон Баббьяно, я слышу впервые. Но не отклонились мы в сторону?

– Отнюдь, мадонна. Мы идем к цели напрямик, кратчайшим путем. Поверите ли вы мне, если я скажу, что здесь, в Роккалеоне, находится агент графа Акуильского, который в его интересах старается затянуть осаду на как можно более долгий срок?

– Гонзага… – Валентина уже догадалась, что за этим последует, но Гонзага впервые в жизни позволил себе прервать ее.

– Подождите, мадонна. Пожалуйста, выслушайте меня до конца, ибо это не просто слова. У меня есть чем их доказать. Этот агент среди нас, и истинная его цель – затягивать и затягивать осаду, для чего он и организовал надежную защиту замка. Терпение жителей Баббьяно на исходе, и перед лицом угрозы, исходящей от Чезаре Борджа, они вот-вот предложат трон графу Акуильскому.

– Где вы услышали эту грязную сплетню? – Валентина покраснела от негодования, глаза ее полыхнули огнем.

– Мадонна, – Гонзага сочувственно покачал головой, – то, что вы назвали сплетней, доказанный факт. Я не стал бы беспокоить вас плодами досужих размышлений. У меня есть доказательство того, что цель графа Акуильского почти достигнута. Джан-Мария получил ультиматум от своих подданных: если в течение трех дней он не прибывает в столицу, они направляют делегацию в Л'Акуилу, дабы просить графа короноваться на трон Баббьяно.

Валентина поднялась, уже совладав с гневом. Голос ее зазвучал ровно, спокойно.

– Где это доказательство? А впрочем, не надо. Каким бы оно ни было, что оно мне докажет? То, что вы сказали о Баббьяно, скорее всего, правда. И наше сопротивление Джан-Марии может привести к тому, что он потеряет герцогство, а граф Акуильский его приобретет. Но чем вы докажете вашу ложь, утверждая, что мессер Франческо – агент графа. Это ложь, Гонзага, и вы понесете за нее должное наказание.

Она замолчала, ожидая ответа, но Гонзага не дрогнул, не запросил пощады. Наоборот, продолжал гнуть свое.

– Мадонна, ваши жестокие слова не ранили меня, поскольку других я и не ожидал. Но, когда вам станет известно то, что уже знаю я, вы поймете, что поторопились с вынесением приговора. Сейчас вы думаете, что я пришел сюда, затаив в душе зло на мессера Франческо. Нет, мадонна, я не держу на него зла, но мне приходится сожалеть, что я разочарую вас, открою вам глаза на то, как он использовал вас ради достижения собственных целей. Подождите, мадонна. Тем более что я действительно отклонился от истины, назвав мессера Франческо агентом графа Акуильского.

– Ага? Так вы уже отказываетесь от своих слов?

– Только в этом, не более того. Он – не агент, потому что… – Гонзага глянул в потолок, опять тяжело вздохнул и закончил. – Потому что он и есть сам Франческо дель Фалько, граф Акуильский.

Кровь отхлынула от лица Валентины, щеки ее побледнели, она наклонилась вперед, на мгновение задумалась, а затем буквально пронзила Гонзагу огненным взглядом.

– Это ложь! Ложь, за которую вас следует выпороть.

Гонзага пожал плечами и положил на стол письмо Франческо.

– Вот, мадонна. Надеюсь, здесь вы найдете доказательства моей правоты.

Валентина холодно глянула на письмо. Вначале она хотела кликнуть Фортемани и распорядиться всыпать Гонзаге плетей, но женское любопытство взяло вверх.

– Что это? – бесстрастно спросила она.

– Письмо, которое принес человек, этой ночью переплывший ров. Я приказал запереть его в арсенальной башне. Написано оно Фанфуллой дельи Арчипрети, адресовано графу Акуильскому. Если память вернет вас в некий день под Аскуаспарте, вы, возможно, вспомните, что Фанфулла – тот самый дворянин, что ходил в монастырь с фра Доминико и обращался к мессеру Франческо, как к своему господину.

Валентина вспомнила и тот день, и сегодняшние слова Франческо о том, что он с нетерпением ждет вестей из Баббьяно. Вспомнила она и свой последний вопрос, каким образом он рассчитывает получить весточку из Баббьяно, сидя в осажденном замке, ответить на который Франческо помешал приход Гонзага. Кстати, Франческо чуть замешкался с ответом. Валентину словно обдало холодом. О, это невозможно, абсурдно! И тем не менее она взяла письмо. Начала читать, сдвинув брови, под пристальным взглядом Гонзаги.

Читала она медленно, закончив, долго молчала, глядя на подпись, сравнивая содержимое письма с тем, что сказал ей Гонзага, и не находя даже намека на несоответствие.

У Валентины защемило сердце. Мужчина, которому она доверилась, герой, грудью вставший на ее защиту, на поверку оказался дешевым интриганом, преследующим собственные цели, использующим ее как пешку в своей игре. Но она вспомнила, как он держал ее в объятьях, как целовал, и не смогла заставить себя поверить в его предательство.

– Это заговор, направленный против невиновного. Ваша дьявольская выдумка, мессер Гонзага. Ложь!

– Мадонна, человек, который привез письмо, все еще под стражей. Вызовите к себе его и мессера Франческо. Или допросите одного и узнайте, кто его господин? Если же письмо не кажется вам убедительным доказательством, давайте обратимся к другим фактам. Почему он лгал вам? Почему назвался Франческо Франчески? Почему убеждал вас, вопреки логике, остаться здесь, когда привез известие о решении Джан-Марии осадить Роккалеоне? Если бы он действительно хотел послужить вам, то предоставил бы в ваше распоряжение собственный замок в Л'Акуиле, оставив Джан-Марии пустое гнездо, как, собственно, я и советовал.

Валентина не знала, что и ответить, а Гонзага стоял на своем.

– Говорю вам, мадонна, никакой ошибки тут нет. Мои слова – истинная правда. И если вы отдадите ему это письмо, он не будет сидеть здесь еще три дня, а завтра утром тихонько ускользнет, чтобы к исходу третьего дня прибыть в Баббьяно и заполучить корону, столь легко утерянную его кузеном. Святой Боже! Да не было еще на земле человека, составившего столь изощренный план и хладнокровно доведшего дело до логического конца.

– Но… – Валентина запнулась, – в ваших выводах вы исходите из того, что мессер Франческо – граф Акуильский. Может… может, письмо направлено другому человеку?

– Так прикажите привести сюда и посыльного, и графа.

– Графа? – повторила она. – Вы имеете в виду мессера Франческо? – По телу ее пробежала дрожь. – Нет, я не хочу более видеть его лицо.

Радостно сверкнули глаза Гонзаги, но усилием воли он подавил рвущееся наружу ликование.

– Но сначала необходимо развеять последние сомнения, – Гонзага встал. – Я попросил Фортемани привести Ланчотто. Он уже ждет. Могу я позвать его?

Валентина молча кивнула, Гонзага открыл дверь и кликнул Фортемани.

– Я здесь, – донеслось из зала приемов.

– Приведите Ланчотто, – скомандовал придворный.

Вошел слуга Франческо, в немалой степени удивленный происходящим. Допрос повела Валентина, ледяным, внушающим страх голосом.

– Скажи мне, и не вздумай лгать, если тебе дорога жизнь, как зовут твоего господина.

Ланчотто глянул на цинично улыбающегося Гонзагу.

– Отвечай мадонне. Назови имя и титул твоего господина.

– Но, госпожа…

– Отвечай, отвечай! – и маленькие кулачки Валентины забарабанили по столу.

– Мессер Франческо дель Фалько, граф Акуильский.

Не рыдание – смех вырвался из груди Валентины. Глаза Эрколе Фортемани широко раскрылись от изумления, и он, наверное, сам кое о чем бы спросил Ланчотто, но Гонзага приказал ему привести из арсенальной башни часового и человека, оставленного под его охраной.

– Я хочу внести полную ясность, мадонна, – добавил он.

Они ожидали в молчании. Присутствие Ланчотто мешало им продолжить разговор.

Эрколе привел часового и Дзаккарью, уже переодевшегося в сухое. Не успела Валентина задать вопроса, как слуги Франческо поздоровались друг с другом.

Гонзага повернулся к Валентине. Та сидела, склонив голову, в глазах ее застыла невыносимая тоска. И тут же послышались быстрые шаги. Дверь распахнулась, в столовую вошел Франческо, за ним по пятам следовал Пеппе. Гонзага отступил на шаг, на лице его отразилась тревога.

Дзаккарья же, наоборот, выступил вперед и склонился в глубоком поклоне.

– Мои господин! – приветствовал он Франческо.

Франческо удивленно оглядел собравшихся. Его вызвал Пеппе, первым почувствовавший, что беседа Гонзаги с Валентиной добром не кончится. Не отвечая на приветствие слуги, Франческо вопросительно посмотрел на девушку.

Она встала, щеки ее горели злым румянцем. Взгляд Франческо, похоже, оказался последней каплей, добившей ее. Рука ее поднялась, указала на графа.

– Фортемани, посадите графа Акуильского под арест, – скомандовала она, – и, если не хотите поплатиться головой, позаботьтесь о том, чтобы он не сбежал.

Гигант не спешил выполнять приказ, помня о невероятной силе Франческо.

– Мадонна! – ахнул тот.

– Вы слышали меня, Фортемани? Уведите его.

– Моего господина? – воскликнул Ланчотто. Рука его потянулась к мечу Он посмотрел на графа, готовый обнажить меч по знаку последнего.

– Пусть будет так, – холодно ответствовал Франческо. – Возьмите, мессер Фортемани, – и он протянул ему кинжал, свое единственное оружие.

А Валентина, повелев Гонзаге следовать за ней, направилась к двери. Но Франческо заступил ей путь.

– Подождите, мадонна. Вы должны выслушать меня. Я отдал оружие в полной уверенности, что как только вы меня…

– Капитан Фортемани! – со злостью воскликнула Валентина. – Где положено быть арестованному? Я желаю пройти.

Эрколе, с видимой неохотой, положил руку на плечо Франческо. Но нужды в этом не было. От ее слов граф отпрянул, словно от удара. Валентина двинулась к двери, Гонзага – за ней. На мгновение взгляды придворного и Франческо встретились, отчего улыбка, доселе игравшая на губах Гонзаги, исчезла, а колени задрожали. Он ускорил шаг.