Текст книги "Любовь и оружие"

Глава XXIII. Арсенальная башня

Булыжники внутреннего двора, еще мокрые после ночного ливня, блестели в утренних солнечных лучах.

Шут сидел на грубо сколоченной табуретке в крытой галерее, хмуро глядя на быстро высыхающие камни. Он злился – а такое случалось, не считая, разумеется, стычек с фра Доминико – крайне редко. Пеппе пытался убедить Валентину, что та погорячилась, приказав арестовать Франческо, но его госпожа грубо, чего никогда не случалось ранее, приказала ему развлекать ее шутками, а не совать нос в чужие дела. Шут, однако, не подчинился и ошеломил Валентину, прямо заявив, что еще с той памятной встречи у Аскуаспарте знал, кто такой мессер Франческо. Он уже собирался рассказать об изгнании Франческо из Баббьяно, о его категорическом отказе стать правителем герцогства, чтобы убедить девушку, что у Франческо не было нужды избирать столь извилистый путь к трону, будь у него хоть малейшее желание занять его. Но Валентина резко осадила Пеппе и выгнала вон.

А теперь она отправилась к мессе, а шут уселся в крытой галерее, чтобы в уединении поразмышлять о женском упрямстве и коварстве Гонзаги, ибо он ни на секунду не сомневался, что придворный приложил руку к происходящему.

Так он сидел, уродливый горбун, трясясь от бессильной ярости. Что теперь с ними будет? Не будь графа Акуильского, гарнизон сдался бы еще неделю назад. Так будут ли они защищать замок, лишившись такого командира?

– Она еще поймет, что поступила глупо, но будет поздно. Таковы женщины, – философски заключил Пеппе и печально вздохнул, ибо любил свою госпожу. А посему решил, что после мессы добьется, чтобы она выслушала его. На этот раз ей не удастся прогнать его прочь, словно трусливого щенка. И уже начал обдумывать, с чего начать, какими словами сразу завладеть ее вниманием, когда на ступенях, ведущих в часовню, появился Ромео Гонзага.

Интуитивно Пеппе подался назад, в самую тень, следя глазами за каждым движением придворного. А Ромео огляделся и на цыпочках спустился во двор, похоже, опасаясь, как бы его шаги не услышали в часовне. Затем, не подозревая о присутствии Пеппе, пересек двор и нырнул в арку. Шут тут же последовал за ним, резонно полагая, что Гонзаге есть что скрывать.

В своей комнате в Львиной башне граф Акуильский, встревоженный судьбой замка, провел, как и шут, бессонную ночь. Правда, в отличие от Пеппе, он не считал, что во всем виноват Гонзага. Присутствие Дзаккарьи означало, что Фанфулла все-таки написал ему. Видимо, письмо попало в руки Валентины, и по каким-то строчкам она решила, что граф – изменник.

И Франческо горько упрекал себя за то, что с самого начала не признался, кто он такой. Упрекал и ее за то, что она отказалась выслушать человека, которому признавалась в любви. Скажи Валентина, на чем основаны ее подозрения, он мгновенно доказал бы их беспочвенность, ибо, защищая Роккалеоне, он не преследовал никаких личных целей. Беспокоило графа и само появление Дзаккарьи. Ждал он его давно, и приезд Дзаккарьи, бесспорно, означал, что он привез важное известие. Речь, вероятно, шла о том, что времени у Джан-Марии осталось совсем немного, и, загнанный в угол, он может решиться на отчаянную авантюру.

Наемники Фортемани глухо зароптали, узнав об аресте Франческо. Его крепкая рука держала их в узде, здравый смысл, в чем им уже довелось убедиться на деле, придавал смелости, подбадривал. Франческо доказал свое право на командование, и, доверяя ему, они выполнили бы любой его приказ. А с кем они остались теперь? Фортемани – один из них, поставленный над ними лишь волею обстоятельств. Гонзагу они презирали. Валентина при всей ее храбрости всего лишь женщина, неискушенная в премудростях воинского искусства, приказы которой могли привести к катастрофе.

Те же мысли мучили и Фортемани. С превеликой неохотой арестовал он Франческо и, пожалуй, лучше остальных представлял себе последствия этого. Он уже проникся уважением, более того, по-своему полюбил губернатора Роккалеоне, и его восхищение только возросло, когда Фортемани узнал его истинное имя: не было в Италии более знаменитого кондотьера, и имя его почиталось воинами не меньше любого из имен святых покровителей.

Обеспечив охрану арестованного, как приказал Гонзага, ставший командиром гарнизона Роккалеоне, Фортемани провел ночь у дверей комнаты Франческо. А если быть точнее, то большую часть ночи – в самой комнате.

– Стоит вам сказать слово, и замок будет в ваших руках, – не стал скрывать гигант своих мыслей. – Прикажите, и все мои люди перейдут на вашу сторону.

– Да вы грязный предатель, – рассмеялся Франческо. – Или вы забыли, кому служите? Не будем спешить, Эрколе. Но, если вы хотите оказать мне услугу, вызовите сюда Дзаккарью – человека, который пробрался сегодня ночью в Роккалеоне.

Фортемани, естественно, не отказал. Дзаккарья знал содержимое письма наизусть – на случай, что оно потеряется или его придется уничтожить. Теперь слуга уже корил себя, что не порвал его на мелкие клочки вместо того, чтобы отдать Гонзаге. Слова Дзаккарьи подтвердили самые худшие опасения графа. Джан-Марии его подданные отпустили только три дня, а посему он наверняка предпримет попытку захватить замок.

Ближе к утру Франческо успокоился, попросил Эрколе принести масляную лампу и сел писать письмо Валентине, в котором надеялся убедить ее в своей честности. Так как она не желала слушать его, другого пути у Франческо не было. Письмо он закончил через час, уже после восхода солнца, вновь вызвал Эрколе и попросил его незамедлительно отнести письмо Валентине.

– Я дождусь ее у часовни, – пообещал Фортемани.

Он взял письмо и вышел. Но едва он спустился во двор, как увидел бегущего к нему Пеппе. Глаза шута возбужденно горели, он тяжело дышал.

– Скорее, Эрколе. Пойдем со мной.

– Дьявол тебя раздери, сатанинское отродье… куда еще? – проворчал гигант.

– Я все скажу по пути. Нельзя терять ни секунды. Гонзага… готовит измену. Пойдете вы или нет?

Тут уж Фортемани не заставил просить себя дважды. Застать мессера Гонзагу на месте преступления – да ради этого он пошел бы и на край света.

Отдуваясь и жадно ловя ртом воздух – многолетнее пьянство и обжорство все же отразились на его могучем здоровье, Фортемани последовал за шутом, который и рассказал то немногое, что знал. Вслед за Пеппе он поднялся в арсенальную башню. Через бойницу увидел, как Гонзага снял со стены арбалет, сел за стол и начал что-то писать.

– И это все? – осведомился Эрколе.

– Более ничего, – кивнул шут.

– Ад и небеса! – проревел гигант, остановившись. – И только из-за этого ты заставил меня бежать?

– По-моему, я сказал более чем достаточно, – возразил Пеппе. – Чего вы встали?

– Встал и не сдвинусь с места, – Эрколе побагровел от ярости. – Это что, шутка? Какая тут измена?

– Письмо и арбалет! – нетерпеливо воскликнул Пеппе, вне себя от тупости Фортемани. – О господи, ну разве можно быть таким дураком! Или вы забыли, каким путем попало в Роккалеоне обещание Джан-Марии заплатить тысячу флоринов тому, кто откроет ворота замка? С арбалетной стрелой, глупец! Пошли скорей, а потом я отдам вам свой наряд, ибо любой другой вам не к лицу.

Поняв истину, Эрколе даже пропустил мимо ушей шпильку шута и поспешил за ним через двор и по лестнице, ведущей на крепостную стену.

– Ты думаешь… – начал он.

– Я думаю, что шагать вам надо потише, – отрезал шут. – И не дышите так громко, если хотите застать мессера Ромео врасплох.

Эрколе безропотно подчинился и, осторожно переставляя ноги со ступеньки на ступеньку, сразу отстал от Пеппе. Они подошли к арсенальной башне. И сквозь амбразуру – Гонзага, на их счастье, повернулся к ним спиной – Фортемани убедился, что успел аккурат вовремя.

Придворный стоял, наклонившись, и по знакомому скрипу Эрколе догадался, чем тот занимается: Гонзага натягивал арбалетную тетиву. А на столе лежала стрела с привязанным к ней письмом.

Фортемани метнулся к двери, распахнул ее и ворвался в башню.

Крик ужаса и перекошенное гримасой страха лицо Гонзаги встретили его. Когда же придворный узнал вошедшего, он заметно успокоился, хотя и был бледен больше обычного.

– Святой Боже! – выдохнул он. – Ну и напугали вы меня, Эрколе. Я не слышал, как вы подошли.

Но выражение лица Фортемани испугало Гонзагу еще более. Усилием воли он, однако, совладал с нервами, преградил дорогу к столу, чтобы скрыть лежащую на нем арбалетную стрелу, и спросил, что привело Эрколе в арсенальную башню.

– Мне нужно письмо, которое вы написали Джан-Марии, – последовал прямой ответ. Фортемани не был силен в дипломатии.

Рот Гонзаги приоткрылся, верхняя губа задрожала.

– Что… чт…

– Давайте письмо, – Фортемани надвинулся на придворного, и тот, словно загнанный в угол зверь, решился на отчаянный шаг. Не сходя с места, взмахнул тяжелым арбалетом.

– Отойдите, а не то, клянусь Богом и всеми святыми, я размозжу вам голову.

Гигант глухо рассмеялся, сомкнул руки на тонкой талии придворного и, как пушинку, поднял его в воздух. Гонзага попытался ударить Эрколе арбалетом, но промахнулся. А в следующее мгновение он уже летел к стене, о которую крепко стукнулся и сполз на пол.

В безумной ярости он попытался встать и броситься на обидчика, но Фортемани, оказавшись проворнее, прижал его к полу, лицом вниз, завернул руки за спину и связал веревкой.

– Лежи смирно, скорпион! – прохрипел Фортемани, тяжело дыша.

Встал, шагнул к столу, взял со стола письмо, прочитал: «Его высочеству Джан-Марии Сфорца», хмыкнул и ушел, взяв письмо и заперев за собой дверь.

А Гонзага так и лежал, постанывая и трясясь от страха перед неминуемой карой. Даже Валентина, при всей ее доброте, не помилует автора такого письма, ибо оно полностью доказывало его вину. В письме Гонзага прямо просил герцога быть наготове к часу утренней молитвы, а по его знаку – взмаху платка с крепостной стены – двинуться к замку. Он же, Гонзага, тем временем откроет железную дверцу над мостом, а далее уже не возникнет никаких трудностей, поскольку весь гарнизон будет в это время в часовне и без оружия.

Когда Франческо прочитал письмо, глаза его мрачно сверкнули, а с губ сорвалось ругательство. Но не ненависть к Гонзаге, как подумалось Фортемани, была тому причиной: в голове его мгновенно созрел блестящий план, столь многообещающий, легко выполнимый, да еще и забавный, выворачивающий ситуацию наизнанку, что он поневоле расхохотался.

– Возблагодарим же Господа нашего, что он послал нам такого изменника! – воскликнул он, донельзя изумив и Фортемани, и Пеппе. – Эрколе, друг мой, сам я никогда не додумался бы до такой приманки, А уж с ее-то помощью мы загоним в ловушку моего милого кузена.

– Но каким…

– Отнесите письмо назад, – прервал его граф, дрожа от снедающего его возбуждения. – Отнесите его и примите все меры, чтобы оно попало по назначению. Если он откажется посылать письмо, сделайте это сами. Но оно должно оказаться у Джан-Марии.

– Но хоть скажите мне, что вы задумали? – воскликнул Эрколе.

– Всему свое время, друг мой. Сейчас главное – отправить письмо. Послушайте! Надо сказать Гонзаге, что, прочитав письмо, вы решили присоединиться к нему, помочь сдать Роккалеоне герцогу, поскольку боитесь за свою жизнь, ибо так или иначе, рано или поздно замок все равно будет взят. Устройте так, чтобы Гонзага пообещал вам деньги и гарантировал неприкосновенность после падения замка. Убедите его в вашей искренности, и пусть он стреляет. И поторопитесь, ибо месса скоро закончится, а другого случая уже не представится. Потом возвращайтесь сюда, и мы обсудим все остальное. Сегодня ночью нам будет чем заняться, Эрколе, и вам придется освободить меня после того, как все лягут спать. А теперь идите!

Эрколе ушел, а Пеппе остался, осыпая графа градом вопросов. Франческо отвечал до тех пор, пока Пеппе не ухватил суть. Затем он выругался и заявил, что большего шутника, чем его светлость, еще не рождала земля. А тут вернулся и Фортемани.

– Все нормально? Письмо отправлено? – спросил Франческо.

Фортемани кивнул.

– Мы поклялись, что вдвоем доведем дело до конца, он и я. Он приписал еще строчку, указав, что добился моего согласия помогать ему, а посему герцог должен сохранить мне жизнь после взятия Роккалеоне.

– Отлично, Эрколе, – граф даже захлопал в ладоши. – А теперь верните мне письмо, которое я просил передать монне Валентине. Нужда в нем отпала. Но ночью, когда все заснут, приходите сюда и приведите с собой моих слуг, Ланчотто и Дзаккарью.

Глава XXIV. Прерванная месса

Утро праздника тела Христова утонуло в сером тумане. С моря дул холодный ветер, когда, подчиняясь колокольному звону, гарнизон Роккалеоне потянулся в часовню.

Появилась и монна Валентина в сопровождении дам, пажей и Пеппе, едва сдерживающего нетерпение. Бледное лицо Валентины, черные круги под глазами свидетельствовали о бессоннице, а когда она склонила голову в молитве, дамы ее заметили, как слезы капают на раскрытый требник. Из ризницы вышел фра Доминико, весь в белом, как того требовали церковные каноны, за ним паж, наоборот, в черной сутане, и месса началась.

Отсутствовали лишь Гонзага, Фортемани, часовой на стене да арестанты – Франческо и двое его слуг.

Гонзага испросил разрешения Валентины покинуть службу, пустившись в пространные рассуждения о том, что герцог в последний момент – а как следовало из письма Фанфуллы, времени у него практически не осталось – может предпринять отчаянную попытку захватить замок, а потому один часовой, патрулирующий стены, мог не уследить за коварным врагом. Валентина, занятая своими мыслями, уже не видела особой разницы, падет замок или устоит, а потому просто кивнула, не вслушиваясь в доводы Гонзаги.

И после того, как все собрались в часовне, Гонзага в нетерпении поспешил на стены, горя желанием выполнить задуманное. Вахту в то утро нес молодой Авентано, тот самый, что читал вслух письмо, посланное Джан-Марией Гонзаге. Придворный воспринял это как добрый знак. Если он и мог поладить с кем-то из наемников, так только с Авентано.

Туман быстро поднимался, видимость заметно улучшилась. В лагере Джан-Марии люди сновали взад-вперед, хотя обычно в столь ранний час там царили тишина и покой. Все говорило о том, что Джан-Мария ждал сигнала.

Гонзага приблизился к часовому, нервничая все больше и больше. Мысленно выругал Фортемани, отказавшегося принять более активное участие в заговоре. Придворный пытался убедить Эрколе, что тот лучше справится с этим делом, но тот лишь усмехнулся и резонно заявил, что раз Гонзаге полагается большая награда, он и должен взять на себя основную работу. А он, Фортемани, проследит, чтобы никто не вышел из часовни, пока Гонзага будет вести переговоры с часовым.

Поздоровавшись с Авентано, Гонзага с удовлетворением отметил, что тот без панциря или кольчуги. Поначалу он собирался уговорить или подкупить часового, но, когда пришла пора действовать, не смог найти нужных слов. Он опасался, что Авентано не только не будет слушать его, а разозлится и набросится на него с алебардой. Гонзага, разумеется, понятия не имел о том, что Фортемани загодя попросил Авентано не отказываться от взятки, ежели она будет предложена. Он выбрал юношу, так как тот был неглуп, и, со своей стороны, пообещал ему щедрое вознаграждение, если все пройдет, как надо. Гонзага же, ничего об этом не зная, в последний момент отказался от намерения подкупить часового, хотя и пообещал Эрколе, что начнет с этого.

– Вы, похоже, замерзли, ваша светлость, – юноша заметил дрожь, бьющую Гонзагу.

– Промозглое утро, Авентано, – ответил придворный.

– Это точно. Но скоро пробьется солнце и сразу потеплеет.

– Да, конечно, – рассеянно пробормотал придворный, переминаясь с ноги на ногу рядом с Авентано. Пальцы его под синим плащом нервно тискали рукоять кинжала, который он не решался вытащить. С одной стороны, Гонзага понимал, что он теряет время, с другой – опасался, что ему не поздоровится, если удар кинжалом не будет смертельным, ибо Авентано, несмотря на молодость, был парнем крепким и жилистым. Гонзага отступил на шаг и тут же нашел простое и изящное решение.

– Что там такое? – воскликнул он, уставившись вниз.

Авентано подошел к нему.

– Где, ваша светлость?

– Там, внизу. Смотри туда, между плитами? – он указал на неширокую щель.

– Ничего не вижу, ваша светлость.

– Блеснуло что-то желтое. Какое под нами помещение? Клянусь, тут пахнет изменой. Опустись-ка на колени да присмотрись повнимательнее.

Мельком взглянув на бледное, перекошенное от напряжения лицо придворного, бедняга выполнил приказ. Фортемани, похоже, переоценил умственные способности юноши.

– Ничего не вижу, ваша светлость. Щель не сквозная. Просто водой вымыло раствор.

Гонзага торопливо выхватил кинжал и всадил его в широкую спину Авентано. Руки юноши разжались, и он с протяжным стоном упал на холодный гранит.

И в то же мгновение солнце прорвалось сквозь облака, залив стены жаркими лучами, а в вышине запел жаворонок.

Убийца же с посеревшим лицом застыл над своей жертвой, выбивая зубами дрожь, втянув голову в плечи и словно ожидая ответного удара. Он впервые убил человека, и это злодеяние наполнило его душу ужасом. Ни за что на свете – даже если бы ему посулили спасение бессмертной души, которую он обрек на вечные муки, – не решился бы Гонзага наклониться и вытащить кинжал. Жалко вскрикнув, он повернулся и отбежал на несколько шагов. Затем сдернул с шеи платок, взмахнул им и помчался открывать железную дверцу.

Дрожащими пальцами повернул он ключ в замке, распахнул дверцу и глянул вниз, где солдаты Джан-Марии уже тащили сбитую из сосновых стволов лестницу. Они поставили ее вертикально на противоположной стороне рва, затем перекинули через него, так что свободный конец лег на стену под самой дверцей. Один из солдат перебрался по ней, Гонзага помог ему закрепить конец, и через несколько минут сотня солдат во главе с Джан-Марией и Гвидобальдо уже стояли в первом дворе замка. Именно на это и рассчитывал Франческо, зная, что у его кузена нет привычки подвергать себя ненужному риску.

Герцог Баббьяно, обросший, с рыжей щетиной, – выполняя данный им обет, он не брился уже с полмесяца, – повернулся к Гонзаге.

– Все нормально? – дружелюбно спросил он, тогда как Гвидобальдо одарил придворного презрительным взглядом.

Гонзага заверил их, что гарнизон по-прежнему в часовне и никто ни о чем не подозревает. Теперь, чувствуя, что защита ему обеспечена, Гонзага вновь обрел былую уверенность и непринужденность придворного.

– Вы можете поздравить себя, ваше высочество, – с улыбкой обратился он к Гвидобальдо, – ибо ваша племянница воспитана в любви к Господу нашему.

– Кажется, вы обращаетесь ко мне? – холодно ответствовал Гвидобальдо. – Я бы желал, чтобы более этого не повторялось.

Под взглядом герцога Урбино Гонзага сжался. Не успокоил его и смех Джан-Марии.

– Разве я не служил вам верой и правдой? – пролепетал придворный.

– Точно так же служат мне и последний поваренок на кухне, и самый младший из конюхов, среди которых больше честных людей. – Гвидобальдо гордо вскинул голову. – Но никто из них никогда не посмел еще обратиться ко мне, как к равному.

В его голосе столь явственно прозвучала угроза, что душа Гонзаги ушла в пятки. Но Джан-Мария одобрительно похлопал его по плечу.

– Не беспокойся, Иуда, – он вновь рассмеялся. – В Баббьяно для тебя найдутся и еда, и кров. Но не будем более терять времени. Веди нас, пока они все еще молятся. Не будем их беспокоить, – лицо его посуровело. – Я не хочу, чтобы меня обвинили в оскорблении веры. Мы подождем конца мессы у дверей часовни.

И в прекрасном расположении духа вместе с Гвидобальдо и вслед за Гонзагой он двинулся к арке. Они пересекли двор, где в несколько рядов уже стояли его вооруженные до зубов наемники, и остановились у тяжелой двери, закрывающей вход в арку. Гонзага попытался открыть ее.

Потерпев неудачу, придворный обернулся. Колени его заметно дрожали.

– Она заперта.

– Мы слишком шумели, когда ставили лестницу и перебирались по ней в замок, – предположил Гвидобальдо, – и они подняли тревогу.

Объяснение показалось Джан-Марии убедительным. Выругавшись, он повернулся к наемникам.

– Высадите дверь! Клянусь Богом, пусть они не рассчитывают, что меня остановит такое жалкое препятствие!

Дверь упала на землю, но добрались они лишь до конца темной галереи, выход из которой закрывала вторая дверь. Новая задержка разъярила Джан-Марию. Однако, когда сломали и вторую дверь, он не пожелал первым выйти во двор, где, скорее всего, поджидали нападавших солдаты Валентины.

Поэтому он пропустил вперед своих наемников, оставшись с Гвидобальдо в галерее, и вышел во двор, лишь когда ему сказали, что противника нет.

Наконец, сотня наемников сгрудилась у часовни, и Гвидобальдо неторопливо направился к ее дверям.

В часовне служили мессу. Густому басу фра Доминико, застывшего у подножия алтаря, вторил тенор пажа. Но едва отзвучали первые строки молитвы, как у дверей часовни раздались тяжелые шаги, сопровождаемые клацанием стали. Мужчины обернулись, предчувствуя измену, и проклятия огласили храм, ибо на мессу они пришли без оружия.

Открылась дверь, фра Доминико смолк на полуслове, а затем вздох облегчения вырвался у наемников, за которым последовал сердитый вскрик Валентины. Ибо первым в часовню вошел граф Акуильский, закованный в латы, с мечом у бедра и кинжалом за поясом, со шлемом, который он нес на левой руке. За ним горой высился Фортемани в кожаном, с металлическими пластинами панцире, с мечом, кинжалом, в каске. Лицо его раскраснелось от волнения. Замыкали маленькую колонну Ланчотто и Дзаккарья, так же при полном вооружении.

– Как вы посмели войти в храм божий в таком виде и прервать святую мессу? – негодующе вопросил монах.

– Терпение, святой отец, – спокойно ответил Франческо. – На то у нас есть веские основания.

– Что все это означает, Фортемани? – Валентина, словно и не замечая Франческо, зло глянула на своего капитана. – Или вы тоже меня предали?

– Это означает, мадонна, – прямо ответил гигант, – что в эту самую минуту ваш комнатный песик Гонзага открывает железную дверь над мостом, дабы впустить в Роккалеоне Джан-Марию и его войско.

По взмаху руки Франческо гневные вопли наемников мгновенно смолкли.

Валентина же, помимо своей воли, перевела взгляд на графа. Он выступил вперед, склонил перед ней голову.

– Мадонна, сейчас не время для объяснений. Я допустил ошибку, скрыв от вас свое имя, и этим в полной мере воспользовался единственный изменник, проникший в Роккалеоне, Ромео Гонзага, который в настоящий момент, как и сказал Фортемани, впускает в замок моего кузена и вашего дядю. Я же не ставил перед собой иной цели, кроме служения вам, и не искал для себя какой-либо политической выгоды. Умоляю вас, мадонна, поверьте мне.

Валентина упала на колени. Губы ее шептали молитву, ибо она поверила графу и решила, что все потеряно, раз Джан-Мария уже в замке.

– Мадонна, – рука Франческо легонько коснулась ее плеча, – повремените с молитвой до той поры, когда придет время возблагодарить Господа нашего за избавление от опасности. Послушайте. Благодаря осмотрительности Пеппе, который, дай Бог ему здоровья, не терял веры в меня, еще прошлой ночью я и Фортемани узнали о замысле Гонзаги. И потому приняли все необходимые меры предосторожности. Когда Джан-Мария и его солдаты войдут в первый двор, они обнаружат, что арка перегорожена дверьми, и им потребуется время, чтобы высадить их. Мои люди, как вы видите сами, запирают двери в часовню, чтобы задержать их и здесь. Мы должны в полной мере воспользоваться имеющимся в нашем распоряжении временем. И, если вы мне доверяете, прошу следовать моим указаниям, ибо мы провели ночь, готовя путь к отступлению.

Пелена слез застилала глаза Валентины. Она всплеснула руками, признавая собственную беспомощность.

– Но они последуют за нами!

– Мы позаботились о том, чтобы этого не случилось. Командуйте, мадонна, время не ждет.

Валентина ответила долгим взглядом, смахнула слезы. Поднялась, положила руки ему на плечи.

– Как мне узнать, что вы говорите правду, что я могу довериться вам? – но по голосу уже чувствовалось, что в доказательствах она не нуждается.

– Клянусь рыцарской честью пред алтарем, что нет, не было и не будет у меня другой цели, как служить вам, монна Валентина.

– Я вам верю, – сказала она и зарыдала. – Простите меня, Франческо, и, может, Бог простит меня за то, что я потеряла веру в вас.

– Валентина, – выдохнул он с такой нежностью, что карие глаза девушки вновь засияли. А Франческо уже отвернулся от нее. – Фра Доминико, снимайте вашу ризу и одевайте обычную сутану. Нам предстоит долгий путь. Вы, – обратился он к стоявшим рядом наемникам, – отвалите вот эту алтарную ступень. Мои люди еще ночью смазали ржавые петли.

Наемники выполнили приказ, и пред ними открылась лестница, уходящая в подвалы Роккалеоне.

Один за другим, быстро, но без паники, спустились они вниз – Франческо и Ланчотто последними, – а затем при помощи веревки установили алтарную ступень на место, чтобы скрыть путь, которым ушли.

Фортемани с шестью наемниками, шедшими впереди, открыли потерну[32]32
  Потерна – замаскированная дверь на выходе из подземного хода замка или крепости.


[Закрыть], вытащили лежащую в подземной галерее длинную штурмовую лестницу, перекинули ее через ров, в котором ревел бурный поток.

Фортемани первым ступил на эти хлипкие мостки и перебрался на другую сторону рва. За ним последовала дюжина солдат, вооруженных пиками, принесенными ночью в галерею. Получив короткий приказ, они двинулись к лагерю Джан-Марии. Затем на лестницу ступили женщины, пажи, Пеппе и остальные наемники.

Их никто не видел. Джан-Мария не позаботился даже о том, чтобы оставить на стене дозорного, полагая, что в возможной схватке каждый солдат будет на счету. А потому на лужок у южной стены защитники Роккалеоне переправились без помех.

Фортемани и его люди уже скрылись за башней замка, когда Франческо закрыл за собой потерну и быстро-быстро последовал за остальными. Дюжина крепких рук схватились за лестницу и перетащили ее на зеленую траву, подальше от края рва. Покончив с этим, Франческо довольно рассмеялся и подошел к Валентине.

– Им придется поломать голову, чтобы понять, как нам удалось скрыться, и скорее всего, они придут к мысли, что мы стали ангелами и отрастили под броней крылышки. В Роккалеоне мы не оставили им ни лестницы, ни метра веревки. Так что им не удастся последовать за нами, даже если они и догадаются, каким путем мы ушли. Но, милая Валентина, комедия еще не закончена. Фортемани уже снимает лестницу, по которой они попали в замок, и разоружает тех немногих часовых, что остались охранять лагерь. То есть Джан-Мария оказался в западне, выскочить из которой без нашего на то дозволения практически невозможно.