Текст книги "Любовь и оружие"

Глава XVI. Гонзага сбрасывает маску

Четыре мощных стены Роккалеоне образовывали квадрат, в котором сам замок занимал лишь половину. Вторую же, протянувшуюся с севера на юг, занимал сад, разбитый на три террасы. На верхней, в сущности, полоске земли у южной стены росли виноградные лозы, привязанные к потемневшим от времени перекладинам, покоящимся на гранитных столбиках.

Гранитная же лестница, с двумя охраняющими ее каменными львами, вела на вторую террасу, называемую верхним садом. Она делилась пополам самшитовой аллеей. Высота и объем стволов деревьев давали представление о почтенном возрасте как сада, так и всего замка. В глубь аллеи проникали лишь редкие солнечные лучи, и прохлада сохранялась там даже в самый жаркий день. Розарии, расположенные по обе стороны аллеи, пребывали в запустении и заросли сорняками.

Третья, нижняя терраса, размером побольше обеих верхних, представляла собой зеленую лужайку, обсаженную акациями и платанами.

На этой лужайке и коротали время, играя в шары, дамы Валентины и паж, а Пеппе добродушно посмеивался над ними, не оставляя без внимания ни одно неловкое движение.

Там же грелся на солнышке и Фортемани, пытаясь забыть выпавшие на его долю утренние переживания, пожирая глазами женщин и охорашиваясь, словно павлин.

Полученный им урок, похоже, прошел не напрасно. Наемники, во всяком случае, вели себя куда как скромнее, а четверо из них, с алебардами на плече, несли охрану на стенах замка. Возвращение Фортемани они встретили шуточками и пренебрежительными ухмылками, но пара-тройка увесистых затрещин утихомирили самых активных и привели в чувство остальных. И заговорил Фортемани резко, отрывистыми фразами, отдавая приказы, которые надлежало выполнять, ибо неподчинение награждалось крепкой зуботычиной.

Действительно разительные перемены произошли с Фортемани, ибо вечером, когда наемники выпили, по его разумению, достаточно много, он приказал им укладываться спать. А когда они никоим образом не отреагировали на его слова, пошел с жалобой к монне Валентине. Она беседовала с Франческо и Гонзагой в крытой галерее столовой. Только отужинав, они обсуждали, что же делать дальше: покинуть замок или остаться в нем, бежать или отражать нападение войск Джан-Марии. Жалоба Эрколе прервала дискуссию. Валентина послала Гонзагу к наемникам, дабы их успокоить, что вызвало усмешку Фортемани. Гонзага же с радостью кинулся исполнять поручение, видя в словах Валентины свидетельство того, что она ставит его выше Франческо. Но его ожидал жестокий удар.

При его появлении никто и бровью не повел, а когда он попытался копировать Франческо, обозвав их швалью и свиньями, наемники, зная, что слова его не подкреплены силой, ответили ему градом оскорблений, передразнивая его тенорок, который на крике переходил в фальцет, и советуя не вмешиваться в мужские дела, а пойти и поиграть на лютне дамам.

Гонзага, однако, продолжал орать на них, и наемники начали злиться. Ухмылка на лице многих из них уступила место злобному оскалу. И тут мужество изменило Гонзаге. Протиснувшись мимо Фортемани, который бесстрастно наблюдал за происходящим, привалившись спиной к дверному косяку, не сомневаясь, что миссия придворного окончится провалом, Гонзага с горящими щеками вернулся к Валентине.

Ей ни в коей мере не понравился его рассказ, ибо он не признавался в своем позоре, а заявил, что наемники скопом бросились на него, желая разорвать на части. Франческо же стоял у окна, барабаня пальцами по подоконнику, устремив взор на залитый лунным светом сад, ни словом, ни жестом не показывая, что угомонил бы наемников, если б пошел к ним вместо Гонзаги. Наконец, Валентина повернулась к нему.

– Не могли бы вы… – она замолчала, вновь взглянула на Гонзагу, не желая более ущемлять его и без того сильно уязвленное самолюбие.

Франческо выпрямился.

– Я могу попробовать, хотя неудача мессера Гонзаги подсказывает мне, что шансов на успех мало. Остается лишь надеяться, что он не правильно истолковал их намерения, и мне удастся убедить их разойтись по-хорошему. Я попробую, мадонна, – и с этими словами сошел с галереи.

– У него все получится, – заверила Гонзагу Валентина. – На войне он не новичок и знает, с какими словами надо обратиться к этим людям.

– Я желаю ему успеха, – мрачно ответил Гонзага, – но готов с вами поспорить, что итог будет плачевный.

Спорить Валентина не стала, а десять минут спустя Франческо вернулся, такой же невозмутимый.

– Они утихомирились, мадонна.

Валентина удивленно глянула на него.

– Как вам это удалось?

– Без особого труда, хотя и возникли некоторые осложнения, – он бросил короткий взгляд на Гонзагу и улыбнулся. – Мессер Гонзага обошелся с ними излишне мягко. Да и невозможно требовать от придворного той суровости, к которой привыкли эти головорезы. С ними нет нужды цацкаться, и лишний подзатыльник будет только во благо, – говорил он вроде бы на полном серьезе, без тени иронии. Во всяком случае Гонзага последней не уловил.

– Чтобы я пачкал руки об эту мразь? – ужаснулся он. – Да я скорее умру.

– Или вскорости после этого, – вставил Пеппе, незамеченным поднявшийся на галерею. – Госпожа моя, видели бы вы нашего паладина. Наверное, Марс никогда так не гневался, как он, появившись перед этими наемниками. С какой яростью приказал он укладываться всем спать, пообещав в противном случае загнать их в казарму палкой.

– И они пошли? – спросила Валентина.

– Не сразу. Выпили они достаточно много, чтобы казаться себе храбрецами, и один из них попытался напасть на мессера Франческо. Но тот скрутил наглеца в бараний рог и повелел Фортемани бросить его в подземелье и держать там, пока тот не протрезвеет. А затем вышел, не дожидаясь исполнения своих приказов, полагая, что более его присутствие не требуется. И не ошибся. Они поднялись, кто-то выругался, но не слишком громко, дабы не услышал Фортемани, и отправились на боковую.

Валентина одарила Франческо восхищенным взглядом и самыми теплыми словами поблагодарила его за храбрость. Граф сразу же расцвел.

– На войне вам часто доводилось попадать в подобные передряги? – но слова эти были скорее утверждением, чем вопросом.

– Да, разумеется, – кивнул Франческо.

И тут Гонзага решил воспользоваться удобным случаем, чтобы побольше узнать о личности этого наглеца.

– Но мы еще не удостоились чести услышать ваше имя, – промурлыкал он.

Франческо обернулся к нему, мысли с быстротой молнии проносились в его голове, хотя лицо оставалось спокойным. Открываться еще не время, решил он, ибо близкое родство со Сфорца могло вызвать недоверие со стороны Валентины. Все знали, что Джан-Мария всегда высоко ценил графа Акуильского, а весть о его внезапном падении и изгнании не могла достичь ушей племянницы герцога Гвидобальдо, ибо она укрылась в Роккалеоне до того, как об этом стало известно в Урбино. Имя его могло возбудить подозрение, а разрыв с Джан-Марией был бы истолкован как мнимый, направленный лишь на прикрытие истинных целей. Уж Гонзага постарался бы убедить в этом Валентину, благо она прислушивалась к мнению придворного.

– Меня зовут Франческо, как я и говорил вам.

– Но есть же у вас и фамилия, – заинтересовавшись, добавила Валентина.

– Да, но она столь похожа на имя, что не заслуживает упоминания. Я – Франческо Франчески, странствующий рыцарь.

– И рыцарь истинный, – и так нежно улыбнулась ему Валентина, что Гонзага закипел от злобы.

– Что-то не слышал я такой фамилии. Ваш отец…

– Тосканский дворянин, – тут Франческо не погрешил против истины.

– Но не придворный? – предположил Ромео.

– Нет, – подтвердил Франческо его догадку.

– Ага! – воскликнул Гонзага, а затем добавил с легким пренебрежением, которое осталось незамеченным простосердечной Валентиной. – Но тогда ваша мать…

Щеки Франческо полыхнули румянцем.

– Моя мать познатней вашей, – последовал резкий ответ, сопровождаемый пронзительным смехом шута.

Гонзага поднялся, тяжело дыша, взгляды мужчин скрестились, словно мечи, а Валентина в недоумении смотрела на них.

– Господа, господа, о чем вы спорите? – поспешила она вмешаться. – Почему вы смотрите друг на друга как враги?

– Для честного человека он слишком чувствителен к расспросам, мадонна, – ответил Гонзага. – Как змея, затаившаяся в траве, он готов пустить в ход ядовитые зубы, чувствуя, что мы пытаемся раскусить его.

– Стыдитесь, Гонзага! – встала и Валентина. – Что вы такое говорите? Или Бог лишил вас разума. Господа, вы оба мои друзья, а потому не гоже вам враждовать друг с другом.

– Мысль интересная, – прокомментировал шут.

– А вы, мессер Франческо, забудьте его слова. Он не хотел вас обидеть. У него чересчур богатое воображение, но доброе сердце.

В то же мгновение чело Франческо разгладилось.

– Раз вы меня просите, а он подтвердит, что не имел в виду ничего плохого, я не буду держать на него зла.

Гонзага, поостыв, понял, что зашел слишком далеко, и с охотой пошел на мировую. Но при расставании с Валентиной, после того как Франческо уже ушел, не преминул нанести еще один удар.

– Мадонна, и все-таки я не доверяю этому человеку.

– Не доверяете? Почему? – нахмурилась Валентина.

– Объяснить не могу, но сердцем чувствую, что-то не так, – и коснулся рукою груди. – Если вы скажете, что он не шпион, можете называть меня дураком.

– Пожалуй, справедливо и первое, и второе, – она рассмеялась, а затем добавила, уже строже. – Идите спать, Гонзага. Сегодня у вас не все в порядке с головой. Пеппино, позови моих дам.

Но едва они остались одни, Гонзага подошел к Валентине вплотную. Муки ревности толкнули его на отчаянный шаг. Лицо побледнело, глаза горели мрачным огнем.

– Пусть будет по-вашему, мадонна, но завтра, уедем мы отсюда или останемся, его с нами не будет.

Валентина величественно выпрямилась, гордо вскинула голову.

– Решать это будем я и он.

Гонзага глубоко вдохнул, но в голосе его зазвучали железные ноты.

– Предупреждаю вас, мадонна! Если этот безымянный sbirro[28]28
  Полицейский агент, сыщик (итал.).


[Закрыть] попытается встать между нами, клянусь Богом и всеми святыми, я его убью!

Открывающаяся дверь прервала монолог Гонзаги, он отступил, поклонился и мимо вошедших дам Валентины выскользнул из комнаты. Но, едва переступил порог, его дернули за рукав. Посмотрев вниз, он увидел Пеппино. Наклонился, повинуясь знаку шута.

– Только для ваших ушей, ваше сиятельство, – прошептал тот. – Тут один пошел за шерстью, а вернулся стриженым.

Грубо оттолкнув шута, Гонзага зашагал к себе.

А Валентина присела у окна, злость и изумление боролись в ней. Щеки побледнели, грудь учащенно вздымалась. Впервые Гонзага дал ей понять, какова его истинная цель, но сделал это столь неуклюже, что лишил себя даже надежды на успех, а вызвал лишь негодование, обратившись к ней в недопустимом тоне. Но более всего ее изумляло, как он вообще посмел признаться ей в своих чувствах. Ибо означало это только одно: Гонзага не понимал, что в ее глазах он был, есть и будет только слугой, которому прежде всего надлежит знать дистанцию между ним и его господами.

Гонзага, в те же минуты меряя комнату шагами и улыбаясь самому себе, думал совсем о другом, и мысли его были весьма оптимистичными. Конечно, он поспешил. До сбора урожая еще далеко, плод не созрел, но и нет ничего плохого в том, что он легонько тряхнул дерево. Пусть и преждевременно, но с большей легкостью свалится плод, когда придет срок. Он вспоминал мягкость Валентины, ее неизменно доброе отношение к себе, не подозревая, что чувства эти естественны для девушки, и аура доброты окружает ее точно так же, как розу – нежный аромат. Она источает этот аромат, ибо так распорядилась мать-природа, а вовсе не потому, что запах нравится мессеру Гонзаге. И заснул он в полной уверенности, что все идет как нельзя лучше.

* * *

Граф Акуильский прохаживался по своей комнате в Львиной башне. Он улыбнулся, когда взгляд его упал в угол: там, среди вооружения, сложенного Ланчотто, тускло блестел щит с гербом, на котором лев Сфорцы мирно соседствовал с орлом Л'Акуилы.

– Если бы мой дорогой Гонзага увидел этот щит, он бы более не любопытствовал насчет моих родителей, – и, осторожно вытащив щит, Франческо растворил окно и бросил его в ров, после чего лег и вскоре заснул с улыбкой на лице и образом Валентины в сердце.

Да, ей требовалась иная, дружеская рука, дабы уберечь ее от посягательств Джан-Марии, решившего доказать свое право на Валентину силой оружия. И рука эта будет его, если только она не ответит отказом. Уже засыпая, Франческо прошептал ее имя. Спал он крепко, а пробудил его громкий стук в дверь и тревожный голос Ланчотто.

– Просыпайтесь, господин мой! Скорее! Мы в осаде!

Глава XVII. Враг

Граф спрыгнул с кровати, поспешил к двери, чтобы впустить слугу, который возбужденно сообщил ему, что Джан-Мария ночью прибыл под стены Роккалеоне и расположился лагерем на равнине перед замком.

Ланчотто все еще говорил, когда вошедший паж передал Франческо просьбу монны Валентины незамедлительно прийти в зал приемов. Он торопливо оделся и вместе с Ланчотто, следующим за ним по пятам, спустился вниз.

Пересекая второй внутренний двор, они увидели дам Валентины, обсуждающих случившееся с фра Доминико. Последний, в торжественном облачении, намеревался служить утреннюю молитву. Франческо вежливо поздоровался с ними и прошел в зал, оставив Ланчотто за порогом.

Валентина совещалась с Фортемани. Разговаривая с ним, она ходила по залу, более ничем не выдавая своего волнения. А страх, если он и закрался в ее душу в час испытаний, вообще не проявлялся никоим образом. При виде Франческо радостная улыбка осветила ее лицо. Она приветствовала его, как самого близкого друга. А затем печально вздохнула.

– Я искренне сожалею, мессер Франческо, что мои неудачи коснулись и вас. Мне сказали, что замок осажден, так что ваша судьба слилась с нашей. Ибо не будет вам дороги, пока Джан-Мария не снимет осады. И у меня больше нет выбора, уезжать или оставаться. Нас принудили принимать бой.

– Госпожа моя, я не могу разделить ваши сожаления на мой счет, – с готовностью, даже весело ответил Франческо. – Поступок ваш, мадонна, кто-то может расценить как безумие, но это безумство храбрых, и я буду горд, если вы позволите привнести в него и свою лепту.

– Но, мессер Франческо, вы же ничем мне не обязаны.

– Долг истинного рыцаря – помогать попавшей в беду деве. И я не могу найти лучшего применения своим рукам, как взять в них оружие и защитить вас от герцога Баббьяно. Я у вас на службе, монна Валентина, и располагайте мною, как сочтете нужным. Война для меня не в диковинку, и я смогу принести хоть какую-то пользу.

– Назначьте его губернатором Роккалеоне, – предложил Фортемани, благодарный тому, кто спас ему жизнь. Кроме того, гигант понимал, что едва он сам – Гонзага, естественно, в расчет не брался – сможет организовать оборону замка лучше Франческо.

– Вы слышали, что сказал Эрколе? – тон Валентины показывал, что предложение Фортемани ей по душе.

– Мадонна, для меня это слишком большая честь, – с достоинством ответил Франческо. – Но, если вы доверите мне замок, я буду защищать его до последнего вздоха.

Не успела она сказать и слова, как через боковую дверь в зал влетел Гонзага, побледневший, с полой плаща, перекинутой через правую руку вместо обычной левой. Да и вообще по его наряду было видно, что одевался, он в спешке, без свойственной ему тщательности. Франческо он сухо кивнул, Фортемани словно и не заметил, низко склонясь перед Валентиной.

– Я очень огорчен, мадонна… – но Валентина прервала его.

– Для того нет особой причины. Разве мы этого не ожидали?

– Пожалуй, что да. Но я надеялся, что Джан-Мария не посмеет зайти столь далеко.

– Надеялся? Даже после того известия, что принес нам мессер Франческо? – только сейчас, похоже, у нее открылись глаза. – Что-то я не слышала от вас подобных речей, когда вы советовали мне бежать в Роккалеоне. Тогда вас не смущало, что предстоит схватиться с Джан-Марией. Наоборот, вас переполнял боевой пыл. С чего же такая перемена? Уж не надвинувшаяся ли опасность тому причина?

Презрение в голосе Валентины больно било по тщеславию Гонзаги, к чему, собственно, она и стремилась. Вчерашнее его поведение подсказало девушке, что нет нужды поддерживать то ложное впечатление, будто она сверх меры благоволит к нему. Да и сегодняшнее поведение Гонзаги, пусть не в критический, но достаточно сложный момент, выставило его в новом свете, и Валентине никак не нравилось то, что она видела.

Гонзага поник головой, щеки его полыхнули румянцем стыда: упреки эти прозвучали в присутствии Фортемани и Франческо, этого выскочки.

– Мадонна, – заговорил он с достоинством, словно последние слова Валентины относились не к нему, – я пришел сообщить вам, что герольд Джан-Марии просит его выслушать. Вы позволите мне принять его?

– Вы очень заботливы, Гонзага, – ответила она. – Но я не сочту за труд выслушать его сама.

Гонзага поклонился, затем искоса глянул на Франческо.

– Кстати, мы можем договориться и о пропуске для этого господина.

– Едва ли они разрешат ему уехать, – последовал ответ. – Да и нет нужды просить их об этом, поскольку мессер Франческо согласился принять пост губернатора Роккалеоне. Но мы заставляем герольда ждать. Господа, не подняться ли нам на стену?

Они поклонились и последовали за ней, Гонзага первый, с перекошенным от ярости лицом, ибо это назначение он счел ответом на жаркие слова, которые прошлым вечером прошептал на ухо Валентины.

Пересекая двор, Франческо отдал первый приказ, и шестеро наемников присоединились к ним, дабы герольд увидел, что осаждавшим придется иметь дело с вооруженным гарнизоном, а не с беззащитной девушкой.

У рва их ожидал высокий мужчина на сером жеребце. Шлем его ярко блестел на утреннем солнце, алый плащ украшал лев с герба Сфорцы. Он низко поклонился, увидев Валентину и ее свиту. Граф Акуильский заблаговременно надвинул шляпу на лоб, дабы лицо его оставалось в тени.

– От имени моего господина, высокородного и могущественного Джан-Марии Сфорца, герцога Баббьяно, я предлагаю вам сдаться, сложить орудие и открыть ворота.

Последовала короткая пауза, после чего Валентина спросила герольда, все ли он сказал или что-то упустил. Герольд, вновь склонившись к холке жеребца, ответил, что послание герцога Баббьяно передано ей полностью.

Валентина повернулась к сопровождавшим ее мужчинам. На лице ее отразилось смущение. Она понимала, что должна дать достойный ответ, но не знала, как это сделать, ибо ее монастырские наставницы и представить себе не могли, что их подопечная окажется в столь щекотливой ситуации, а потому и не научили ее, что надобно предпринять в подобном случае. Обратилась она к Франческо.

– Ответьте ему, господин губернатор, – улыбнулась Валентина, и Франческо, выступив вперед, наклонился над зубцом крепостной стены.

– Господин герольд, – голос его звучал хрипло, не так, как всегда, – если вас это не затруднит, скажите мне, с каких это пор герцог Баббьяно находится в состоянии войны с Урбино, ибо я не вижу другой причины, объясняющей появление его войск у этого замка и требования о сдаче.

– Обращаясь с этим посланием к Валентине делла Ровере, – прокричал герольд, – его светлость заручился согласием герцога Урбино.

Тут Валентина оказалась рядом с Франческо и, более не церемонясь, высказала все, что накопилось у нее на душе.

– Это послание, мессер, равно как и присутствие здесь вашего господина, лишь новое звено в череде оскорблений, которым я подверглась с его стороны. Скажите ему об этом. А еще я попрошу моих советников разобраться, есть ли у него право посылать вас ко мне с таким поручением, после чего, возможно, он получит ответ на свой вызов.

– Может быть, мадонна, вы хотите, чтобы его светлость подъехал сюда, чтобы переговорить с вами лично?

– Вот этого мне совершенно не хочется. Мне уже представлялся случай сказать Джан-Марии все, что я о нем думаю, – и гордо повернувшись, показывая тем самым, что аудиенция окончена, она отошла от крепостных зубцов.

Потом она провела короткое совещание с Франческо, который высказал несколько предложений, способствующих укреплению обороны замка. Валентина одобрила их все, без исключения. Настроение у нее заметно улучшилось, ибо теперь рядом с ней был человек, действительно знающий толк в военном деле. Ей нравилось даже просто смотреть на его стройную, подтянутую фигуру, на пальцы, привычно охватывающие рукоять меча, спокойное, не ведающее страха лицо. И даже когда он говорил о грозящих им опасностях, они казались не такими уж страшными – так уверенно звучал его голос.

Вместе с Фортемани Франческо незамедлительно перешел к реализации предложенных им мер. Теперь гигант следовал за ним, как верный пес за хозяином, понимая, что видит перед собой истинного солдата удачи, наемника-профессионала, в сравнении с которым сам он ненамного отличается от набранного им отребья. Передалась Эрколе и уверенность Франческо, ибо последний вроде бы относился к происходящему как к комедии, разыгрываемой герцогом Баббьяно. Франческо вдохновил Валентину и Фортемани, последний же поднял боевой дух солдат. Энергия графа Акуильского передалась и им, а из восхищения своим новым командующим родились и окрепли уважение к порученному им делу и гордость за сопричастность к тому, что вершилось на их глазах. Еще через час Роккалеоне, до того тихий и покойный, воинственно гудел, словно растревоженный улей, а Валентина, видя все это, изумлялась могуществу волшебника, которому она вверила свою крепость, ибо только чудо могло так преобразить ее гарнизон.

Только единожды хладнокровие изменило Франческо. Случилось это после того, как, спустившись в пороховой погреб, он обнаружил там лишь одну бочку с порохом. Он повернулся к Фортемани и спросил, где Гонзага распорядился сгрузить боеприпасы. Фортемани знать ничего не знал, а потому Франческо отправился на розыски Гонзаги. И нашел его в самшитовой аллее, где придворный что-то жарко втолковывал Валентине. При появлении Франческо Гонзага разом смолк, нахмурился.

– Мессер Гонзага, где вы храните порох? – осведомился Франческо.

– Порох? – Гонзагу охватило предчувствие беды. – А разве его нет в погребе?

– Есть… маленькая бочка, достаточная для того, чтобы раз или два выстрелить из орудия, не оставив ничего для наших аркебуз. Где порох, который вы привезли с собой?

– Весь порох в погребе. Другого нет.

Франческо застыл, на мгновение потеряв дар речи, не сводя глаз с придворного. А затем не смог сдержать гнева.

– Так-то вы намеревались защищать Роккалеоне? – голос его разил, словно меч. – Запасли в достатке вина, не забыли про стадо овец да всяческие деликатесы. Вы намеревались забросать врага костями или полагали, что никакой осады не будет?

Вопрос этот угодил в самое яблочко, и Гонзага вспыхнул, словно порох, запасти который он не удосужился. Его ярость была столь велика, что ответил он, как должно мужчине.

С презрением в голосе отмел он обвинения Франческо, завершив тираду предложением решить спор поединком, пешими или конными, мечом или копьем.

Но тут вмешалась Валентина, осадив их обоих. Но с Франческо она говорила вежливо, выразив надежду, что он наилучшим образом использует все то, чем располагает Роккалеоне. С Гонзагой же – с крайним пренебрежением, ибо вопрос Франческо, так и оставшийся без ответа, окончательно открыл ей глаза. Она и так уже достаточно отчетливо представляла, с какой целью Гонзага побуждал ее к побегу из Урбино, а теперь отпали и последние сомнения. Она вспомнила его поведение, когда пришла весть, что Джан-Мария полон решимости осадить и взять штурмом Роккалеоне, его совет покинуть замок. А ведь в Урбино он убеждал ее, что на силу надобно отвечать силой.

Эту словесную перепалку прервал звук горна.

– Герольд! – воскликнула Валентина. – Пойдемте, мессер Франческо, узнаем, что он скажет нам на этот раз.

И увела Франческо, оставив чуть не плачущего от унижения Гонзагу в тени самшита.

Герольд вернулся, чтобы сообщить: ответ Валентины не оставляет Джан-Марии иного выхода, кроме как дождаться прибытия герцога Гвидобальдо, который уже в пути. Прибытия правителя Урбино, полагал Джан-Мария, будет достаточно, чтобы Валентина пошла навстречу его требованию открыть ворота и сдаться на милость победителя.

Таким образом, остаток дня прошел в Роккалеоне мирно, если не считать бури, поселившейся в сердце Ромео Гонзаги. В тот вечер он сидел за ужином, никем не замечаемый, за исключением дам Валентины да шута, несколько раз проехавшегося насчет его мрачности. Сама же Валентина все свое внимание уделяла графу, и пока Гонзага, поэт, певец, признанный острослов, в общем, образцовый придворный, молчал, надув губы, этот выскочка, неотесанный мужлан развлекал сидящих за столом веселыми историями, завоевав симпатии всех, за исключением, разумеется, мессера Гонзаги.

Об осаде граф говорил столь легко и непринужденно, что на душе у его слушателей заметно полегчало. Нашлось у него что сказать и о Джан-Марии, и Валентина и дамы вдоволь насмеялись. Он ясно дал понять всем, что, хотя воевать ему пришлось достаточно много, ни одна кампания не увлекала его больше, чем оборона Роккалеоне. А в победном исходе он не сомневался.

Дамы млели от восторга. Еще бы! Раньше жизнь сталкивала их лишь с мужчинами-марионетками, наполнявшими парадные залы и приемные дворцов, которые умели лишь кланяться да витиевато излагать свои далеко не глубокие мысли, то есть с теми, кто волею судеб всегда окружает правителей. А тут перед ними предстал человек совершенно иного склада, несомненно, высокого происхождения, от которого веяло духом военного лагеря, а не затхлостью дворца, начисто лишенный позерства, столь ценимого при дворе герцога Урбино.

Был он молод, но уже не зелен, красив, и именно мужской красотой. Мелодичный его голос, как им уже доводилось слышать, мог становиться суровым, требующим беспрекословного выполнения отданного приказа. А уж если он смеялся, то от души, без всяких задних мыслей.

И Гонзаге не оставалось ничего иного, как молча злиться, про себя кляня на все лады человека, которого он бы и на пушечный выстрел не подпустил ко дворцу.

Вечер этот не доставил ему радости, но следующий день принес еще большие разочарования.

Утром к Роккалеоне прибыл герцог Урбино и сам, в сопровождении одного горниста, подошел ко рву. В третий раз под стенами замка прозвучал горн.

Как и днем ранее, Валентина поднялась на стену в сопровождении Франческо, Фортемани и Гонзаги. Последнего не приглашали, но и не стали гнать прочь, а потому он плелся в хвосте, вроде бы по-прежнему считаясь одним из офицеров Валентины.

Франческо для столь торжественного случая облачился в боевой наряд и появился, с головы до ног закованный в сверкающую сталь. На шлеме развевался плюмаж, забрало он поднял, но издалека разглядеть черты его лица не представлялось возможным. Так что сохранялась надежда, что Гвидобальдо его не узнает.

Встреча с герцогом не оставила у Валентины теплых воспоминаний. Подданные его любили, но с племянницей он держался отстраненно, не допуская сближения. Вот и теперь он и не попытался воззвать к голосу крови. Пришел Гвидобальдо с войной, как правитель, желающий вразумить взбунтовавшегося вассала, потому и обратился к Валентине с соответствующими словами.

– Монна Валентина, – никакого намека на то, что она – его племянница, – хотя ваше непослушание глубоко огорчает меня, не рассчитывайте и не надейтесь на какие-либо привилегии или милосердие, обусловленные тем, что вы – женщина. Мы отнесемся к вам точно так же, как к любому мятежнику, пошедшему против воли властелина.

– Ваше высочество, я не ищу для себя никаких привилегий, кроме тех, что дарованы мне, женщине, матерью-природой. Привилегии эти никоим образом не имеют отношения к войне и оружию и состоят лишь в том, что я имею право отдать руку и сердце лишь моему избраннику. И пока вы не осознаете того, что я – женщина, а осознав, не примиритесь с этим и не дадите мне слова, что Джан-Мария мне более не жених, до тех пор я останусь здесь, несмотря на вас, ваших солдат и вашего союзника, полагающего, что путь к сердцу женщины лучше всего прокладывать пушечными ядрами.

– Я думаю, у нас найдутся средства заставить вас вспомнить о чувстве долга, – последовал мрачный ответ.

– Долга перед кем?

– Перед государством, принцессой которого вы удостоились чести родиться.

– А как же мой долг перед собой, моим сердцем, женским естеством? Или это в расчет не берется?

– Это не те вопросы, по которым принято спорить через крепостную стену. И приехал я сюда не для дискуссии, а чтобы предложить вам сдаться. Если же вы ответите отказом, пеняйте на себя.

– И буду пенять, но не подчинюсь вам. Сдаваться я не собираюсь. Делайте, что хотите, если считаете, что насилие делает честь вашему мужскому достоинству и рыцарству. Я обещаю вам, что Валентина делла Ровере никогда не станет женой герцога Баббьяно.

– Так вы отказываетесь открыть ворота? – голос Гвидобальдо уже дрожал от ярости.

– Окончательно и бесповоротно.

– И долго вы намерены упорствовать?

– До последнего моего вздоха.

Гвидобальдо саркастически рассмеялся.

– Тогда я умываю руки и более не отвечаю за последствия вашего решения. Оставляю вас заботам будущего мужа, Джан-Марии Сфорца. Он, похоже, очень торопится со свадьбой, так что может излишне жестко обойтись с замком, но вина за это будет лежать только на вас. Но я заранее предупреждаю вас, что полностью одобряю любые его действия. И прошу задержаться еще на несколько минут, чтобы выслушать те слова, которые, возможно, хочет сказать вам его светлость. Надеюсь, что его красноречие окажется более убедительным.

И, отсалютовав Валентине, Гвидобальдо развернул лошадь и ускакал. Девушка, наверное, ушла бы, но Франческо убедил ее остаться и подождать герцога Баббьяно. Время это Валентина и Франческо провели в оживленной беседе, прохаживаясь по стене. Гонзага и Фортемани ходили следом, первый – в мрачном молчании, сверля спину Франческо яростными взглядами.

С высоты крепостных стен они обозревали полураздетых солдат, торопливо ставящих зеленые, коричневые, белые палатки. Маленькая армия насчитывала не более сотни человек, ибо Джан-Мария полагал, что большего числа для взятия Роккалеоне не потребуется. Тем более что основную ставку, как они поняли, наблюдая за лагерем, он делал не на живую силу, а на десять тяжелых, запряженных быками повозок, выкатившихся из леса. На каждой покоилась пушка. А уж за ними показались телеги с амуницией и съестными припасами.

Гвидобальдо тем временем достиг лагеря и спешился у шатра, высившегося в самой его середине. Из шатра, размерами поболе палаток, вышел низкорослый толстяк, в котором острые глаза Франческо без труда разглядели Джан-Марию.