Текст книги "Рыцарь Таверны"

Глава 13. Странный Кеннет

С наступлением утра Криспин, однако, не проявил никаких признаков желания расставаться с замком Mapлеев. При этом он вовсе не стал касаться вопроса отъезда.

Грегори также не настаивал на этом. В силу того, что он сделал для Кеннета, Ашберн был в долгу у Геллиарда, к тому же наутро он слабо припоминал содержание вчерашнего разговора. Единственное, что отложилось у него в голове, это то, что Криспин был другом Роланда Марлёя.

Кеннет также был не прочь, чтобы Криспин задержался у них подольше, и не требовал от него продолжения пути и осуществления мести, чему юноша поклялся помогать. Он тешил себя надеждой, что со временем Геллиард забудет о своем желании и не станет предпринимать никаких шагов. В целом, однако, это не очень беспокоило его. Он был больше озабочен поведением Синтии. Все его пламенные речи она слушала вполуха, иногда прерывала его, как бы желая сказать, что он человек громких слов, но мизерных деяний. Что бы он ни делал, она все находила не заслуживающим внимания, и не упускала случая сказать ему это. Она обзывала его вороной, набожным лицемером и другими обидными прозвищами. Он слушал ее в изумлении.

– Неужели пристало тебе, Синтия, выросшей в хорошей набожной семье, смеяться над символами моей веры? – кричал он в исступлении.

– Вера! – рассмеялась она. – Это только символ и больше ничего: псалмы, проповеди и вождение за нос.

– Синтия! – воскликнул он в ужасе.

– Идите своей дорогой, сэр, – ответила она полушутя-полусерьезно. – Разве настоящая вера нуждается в символах? Это касается только вас двоих: тебя и Господа Бога, и он будет смотреть на твое сердце, а не на твое одеяние. Зачем же тогда, ничего не выигрывая в его глазах, ты теряешь свое лицо в глазах других людей?

Щеки Кеннета вспыхнули румянцем. Он отвел взгляд от террасы, по которой они прогуливались, и взглянул вниз на тенистую аллею, ведущую к замку. В этот самый момент по аллее лениво прогуливался сэр Криспин… Он был одет в красный камзол с серебряной оторочкой и серую шляпу с большим красным пером, которые он почерпнул из обширных гардеробов Грегори Ашберна. Вид Криспина дал Кеннету повод для возмущения.

– Вы бы предпочли мне вот такого мужчину? – воскликнул он с жаром.

– По крайней мере, это мужчина, – последовал язвительный ответ девушки.

– Мисс, если для вас мужчиной является пьяница, грубиян и задира, то я бы предпочел, чтобы вы не считали меня таковым.

– А кем, сэр, вы бы хотели, чтобы вас считали?

– Джентльменом, мисс, – последовал напыщенный ответ.

– Вы собираетесь заработать этот титул, оскорбляя человека, которому обязаны жизнью?

– Я не оскорбляю его. Вы сами в курсе того пьяного инцидента, который имел место три ночи назад, когда мы праздновали мое возвращение в замок Марлёй. И я не забыл, чем обязан ему. И отплачу ему тем же, когда придет время. Если я и произнес обидные слова, то только в ответ на ваши насмешки. Неужели вы думаете, что я могу соперничать с ним? Знаете, как роялисты прозвали его? «Рыцарь Таверны».

Она осмотрела его с веселым изумлением.

– А как они называли вас, сэр?» – «Рыцарь Проповедник»? Или «Рыцарь Белого Пера»? Я нахожу вас скучным и утомительным. Я бы предпочла быть рядом с человеком, который помимо несомненных мужских качеств обладал бы еще и другими достоинствами: честностью, храбростью и на счету которого было бы немало подвигов, нежели такого, в котором нет ничего мужского, за исключением плаща – священный символ, которому вы придаете столько значения.

Его красивое лицо пылало.

– В таком случае, мисс, я оставляю вас с грубым и неотесанным кавалером.

И, слегка поклонившись, он повернулся и покинул ее. Теперь настала очередь Синтии сердиться. Она обругала его в душе за грубость и трусливое бегство, заключив, что, честно говоря, она несколько преувеличила достоинства Криспина. Ее чувства к этому безбожнику можно было скорее назвать жалостью. Судя по рассказу об их бегстве, Криспин был храбрым человеком, не лишенным смекалки, а такие качества в мужчине, по мнению Синтии, не гармонировали с его беспутной жизнью. Может, когда-нибудь, узнав его поближе, ей удастся вернуть его на путь добродетели.

С этими мыслями она, не дожидаясь более близкого знакомства, пыталась оказать влияние на Криспина, но он постоянно сводил все разговоры к шуткам, используя свой изворотливый ум. В Синтии он увидел препятствие к осуществлению своей мести. Он почувствовал, что теперь возмездие не принесет ему должного удовлетворения. Она казалась такой прекрасной, невинной и чистой, что он не раз удивлялся, как она могла быть дочерью Грегори Ашберна. Его сердце сжималось при мысли о том, как эта невинная душа должна будет настрадаться от тех несчастий, которые он собирался обрушить на их семью.

Первые дни своего пребывания в замке Марлёй он с нетерпением ждал возвращения Джозефа Ашберна. Теперь каждое утро он ловил себя на мысли, что в душе надеется, что Джозеф сегодня не приедет.

Из Виндзора прибыл курьер с письмом для Грегори, в котором Джозеф сообщал, что Лорд-генерал покинул замок и отправился в Лондон, а он отправляется за ним вслед. И Грегори, не имевший возможности оповестить брата, что пропавший Кеннет объявился в замке, был вынужден набраться терпения и ожидать его возвращения.

Так пролетела неделя. Обитатели замка Марлёй пребывали в мире и спокойствии, не подозревая, что живут на вулкане. Каждую ночь после того, как Кеннет и Синтия покидали залу, Грегори и Криспин подсаживались к столу и начинали хлестать вино – один, чтобы напиться, другой, как обычно, чтобы заставить себя забыть о мести, Сейчас он, как никогда, нуждался в этом, ибо боялся, что мысль о Синтии лишит его мужества. Если бы она ругала его, презирала за его образ жизни, тогда бы, возможно, мысли о ней не так бередили его душу. Она везде искала его общества, ее не отталкивали его попытки избегать встреч с ней, и каждый раз она относилась к нему с такой добротой, что это повергало Криспина в отчаяние.

Кеннет, не подозревая об ее истинных намерениях по отношению к Криспину, а видя только внешние проявления внимания, которые он в порыве ревности истолковывал по-своему и преувеличивал, стал мрачным и раздражительным и с Синтией, и с Геллиардом, и даже с Грегори.

В конце концов жгучая ревность, казалось бы, выплеснула на поверхность все зло, которое таилось в мальчике, и оно на время подавило его врожденную добродетель – если религиозное воспитание можно причислить к добродетели.

Он начал медленно, но твердо отбрасывать от себя символы веры – свое траурное одеяние. Сначала он подыскал себе другую шляпу, помоднее, с пером, потом спорол белые полосы плаща, а затем и сам плащ украсился серебряными кружевами. Так понемножку, шаг за шагом, происходили превращения Кеннета, и к концу недели он уже выступал как настоящий благородный кавалер. Из сурового аскета он за несколько дней превратился в отвратительного фата, хлыща. Его светлые волосы, которые еще до недавнего времени ниспадали на лоб, теперь были немыслимо завиты и схвачены за правым ухом голубой лентой.

Геллиард с изумлением наблюдал за его превращениями. Зная, на какие глупости способна обиженная молодость, он во всем винил Синтию и по своему обыкновению подсмеивался над мальчиком. Грегори тоже веселили выходки Кеннета, и даже Синтия порой улыбалась.

Облачившись в придворные одежды, Кеннет приобрел замашки настоящего вельможи, его речь стала порывиста и надменна, более того, его уста, которые были невиннее младенца, стали извлекать некоторые не совсем приличные клятвы, к которым частенько прибегал Криспин.

Раз Синтии нужен грубый ухажер, решил он, то он таковым станет. К сожалению, у него не хватало смекалки, чтобы понять, что в этих одеяниях он вызывает у нее. не столько интерес, сколько удивление.

– Что значит весь этот павлиний наряд? – как-то раз спросила она у Кеннета. – Это тоже символы?

– Можно считать их таковыми, – угрюмо отвечал он. – Прежним я вам не нравился.

– И вы решили приукрасить себя этим маскарадом.

– Синтия, вы смеетесь надо мной! – воскликнул он, разозлившись.

– Да упасет меня Небо! Я просто указываю на разницу, – отвечала она весело. – Ну разве эти надушенные одежды не маскарад, так же, как ваш черный плащ и шляпа? Тогда вы изображали из себя святошу, теперь – распутника. Но в обоих случаях это только притворство.

Он оставил ее и отправился искать Грегори, чтобы излить ему свою жалобу на холодное отношение Синтии. После этого состоялся короткий разговор между Синтией и ее отцом, в итоге которого Синтия заявила, что никогда в жизни не выйдет замуж за щеголя.

Грегори пожал плечами и ответил, что через это проходят все молодые люди, это путь к мудрости.

– Возможно! – с жаром возразила она. – Но в данном случае мы имеем дело с непроходимой глупостью. Мастер Стюарт может возвращаться в свою Шотландию. В замке Марлёй он только понапрасну теряет время.

– Синтия! – разгневался Грегори.

– Отец, – взмолилась она, – не надо сердиться! Ты же не станешь выдавать меня замуж против моей воли? Ты ведь не выдашь меня за человека, которого я презираю?

– Презираешь? Господь всемогущий! Какое право ты имеешь его презирать? – гневно спросил он.

– Это право дает мне свобода мыслить – единственная свобода, доступная женщине. В остальном мы для мужчин – не больше, чем топор или другая вещь, которую можно купить и продать, взять или бросить.

– Дитя мое, что ты понимаешь в этих вещах? – воскликнул Грегори. – Ты переутомилась, дорогая.

И он покинул ее, решив отложить этот разговор до лучших времен.

Она вышла из замка, чтобы побродить в одиночестве среди обнаженных деревьев парка, и наткнулась на Криспина, сидящего на поваленном стволе дуба.

Шорох платья заставил его подняться. Он снял шляпу, приветствуя ее, и хотел уйти, но Синтия остановила его.

– Сэр Криспин?

– К вашим услугам, мисс Синтия!

– Вы что, боитесь меня?

– Красота, мисс, обычно пробуждает мужество, а не страх, – ответил он с улыбкой.

– Вы уходите от ответа, сэр.

– Это тоже ответ, мисс, если его верно истолковать.

– Значит, вы не боитесь меня?

– Бояться не в моих привычках.

– Почему же вы вот уже три дня избегаете меня? Помимо своей воли Криспин почувствовал, как у него заколотилось сердце – заколотилось от неизъяснимого блаженства при мысли, что она заметила его отсутствие.

– Возможно это происходит потому, – начал он медленно, – что в противном случае вы бы избегали меня, мисс Синтия.

– Сатана был горд, сэр, – и из-за этого был проклят.

– Та же судьба ждет и меня, раз гордыня уводит меня от вас.

– Нет, сэр, – рассмеялась она, – вы бежите от меня по своей воле.

– Не по своей, Синтия. Не по своей, – начал он, затем спохватился и произнес со смешком:

– Из двух зол, мисс, вы должны выбирать наименьшее.

– Мисс! – откликнулась она, не обращая внимания на другие его слова. – Отвратительное слово, к тому же мгновение назад вы называли меня «Синтия».

– Благодарю вас за честь.

Она взглянула на него с недовольным недоумением и затем направилась прочь от его неподвижной скованной фигуры. Криспин решил, что она бросает его одного, и был рад этому. Но, отойдя на десяток шагов, она оглянулась через плечо.

– Сэр Криспин, я иду к утесу.

В ее голосе, несомненно, звучало приглашение. Он грустно улыбнулся.

– Я скажу Кеннету, если увижу его. Услыхав эти слова, она нахмурилась.

– Я не хочу, чтобы он приходил. Я лучше пойду одна.

– Хорошо, мисс, тогда я не буду сообщать об этом никому.

– Оттуда такой прекрасный вид…

– Я всегда был того же мнения, – согласился он. Ей хотелось обозвать его глупцом, но она сдержалась.

– Разве вы не хотите составить мне компанию? – спросила она напрямик.

– С удовольствием, если таково ваше желание.

– Вы можете остаться, сэр.

Ее обиженный тон подсказал Криспину, что он был невежлив.

– С вашего позволения, мисс, я пойду с вами. Я скучный собеседник, но если вы хотите… Она прервала его:

– Ни в коем разе. Я не люблю скучных собеседников.

И она ушла.

Криспин вновь присел на поваленное дерево и задумался. Старый солдат, которого привела в замок жажда мести, расплывается, как воск, при одной мысли о ней, потому что боится причинить боль этой девушке, которая насмехается над ним, играет с ним.

Что он, безбородый, зеленый юнец? Или он снова превратился в семнадцатилетнего, если взгляд пары прекрасных глаз заставляет его забывать обо всем на свете?

Он резко поднялся и бесцельно побрел по парку, пока внезапно поворот тропинки не столкнул его лицом к лицу с, Синтией. Она встретила его взрывом смеха.

– Сэр Увалень, я знала, что волей или неволей, но вы последуете за мной!

– воскликнула она.

И он, застигнутый врасплох, только улыбнулся ей в ответ, потому что она все рассчитала верно.

Глава 14. Сердце Синтии

Рука об руку гуляла по парку эта необычайная пара – девушка, с душой чистой, как дыхание морского ветерка, и мужчина, чья жизнь прошла в лишениях и страданиях, в неосознанном грехе, девочка, стоящая на пороге материнства, чьи годы до этой поры были наполнены только радостью и весельем, и человек на полпути к своей зловещей цели – кровавой мести – единственное, что еще удерживает его в этой жизни, которую он сам считает безобразной и отвратительной.

– Сэр Криспин, – робко начала Синтия, – вы несчастны, да?

Геллиард взглянул на нее, пораженный ее словами и тем тоном, которым они были произнесены.

– Я? Несчастен? – он рассмеялся. – Разве я похож на шута, который притворяется несчастным в такой день, находясь рядом с вами?

– Значит, вы счастливы? – спросила она с вызовом.

– А что есть счастье? – отозвался он. И прежде чем она успела ответить, добавил:

– Многие годы я не был счастлив так, как сейчас.

– Я говорю не о теперешнем вашем положении, – сказала она с укоризной, уловив в его словах нечто большее, чем просто комплимент. – Я говорю о всей вашей жизни.

Но то ли из врожденной скромности, то ли еще по какой причине, он пришел к разумному заключению, что данная тема менее всего пригодна для развлечения молодой девушки.

– Мисс Синтия, – произнес он, делая вид, что не слышал ее вопроса, – я бы хотел сказать вам пару слов относительно Кеннета.

В ответ на это она недовольно надула губки.

– Но я просила вас рассказать о себе. Нехорошо не слушаться леди. К тому же мастер Кеннет меня абсолютно не интересует.

– Если девушку не интересует жених, то у него мало шансов стать ее мужем.

– Ну, я думаю, вы, наконец, поняли меня. Кеннет никогда не станет моим мужем, сэр Криспин.

– Что вы такое говорите? – воскликнул он.

– О, господи! Неужели я должна выйти замуж за куклу? Разве он мужчина, которому девушка могла бы подарить свою любовь, сэр Криспин?

– Что вам в нем не нравится?

– Все!

Он рассмеялся, не принимая ее слова всерьез.

– Ну это чересчур. А кто виноват в его недостатках?

– Кто же?

– Вы сами, Синтия. Вы относитесь к нему пренебрежительно. И в том, что в последнее время его поведение стало несколько экстравагантным, виноваты тоже вы. Вы слишком жестоки к нему, и он в своем стремлении вернуть вашу благосклонность переступил границу осторожности.

– Это мой отец просил вас сказать мне об этом?

– С каких пор ваш отец почитает меня таким доверием? Нет, нет, Синтия. Я прошу за этого мальчика – сам не знаю почему.

– Плохо заступаться за человека, не зная своих истинных побуждений! Давайте забудем об этом повесе Кеннете. Говорят, сэр Криспин, – и она взглянула на него своими прекрасными глазами, которым нельзя было лгать, – что в королевской армии вас прозвали «Рыцарем Таверны».

– Это правда. И что из этого?

– Как что из этого? Вы краснеете при одной мысли об этом?

– Я? Краснею? – В его глазах сверкали искорки смеха, когда он встретил ее грустный, полный сочувствия взгляд. Искренний, чистосердечный смех вырвался из его груди, спугнув стаю чаек с прибрежных скал.

– О, Синтия! – проговорил он, слегка задыхаясь от смеха. – Представьте себе Криспина Геллиарда, краснеющего и хихикающего, как молодая девушка перед первым возлюбленным. Нет, только представьте! Легче представить себе Люцифера, распевающего псалмы и поучения пастора-конформиста.

Ее глаза сверкали гневом.

– Вы всегда так. Надо всем вам надо посмеяться! Я уверена, что таким вы были с самого начала и именно это ваше качество довело вас до теперешнего состояния.

– Нет, прекрасная мисс, вы ошибаетесь, вы очень ошибаетесь, я не всегда был таким. Было время… – Он замолчал. – А! Только трусы кричат что «было время»… Оставим мое прошлое, Синтия. Оно мертво, а о мертвом не принято говорить плохо.

– Что же скрывается в вашем прошлом? – продолжала настаивать она, несмотря на его слова. – Что могло изменить природу человека, который когда-то был и все еще остается человеком большой души? Что привело вас к вашему теперешнему состоянию, вас, который был рожден, чтобы вести за собой других, который…

– Не надо, дитя мое. Не надо! – умолял он ее.

– Нет, вы расскажите мне обо всем. Давайте присядем здесь.

И, взяв его за рукав, она присела на небольшой бугорок, оставив место для него. С полусмехом-полувздохом он подчинился и присел рядом с ней на камень, освещенный лучами сентябрьского солнца.

Его подмывало рассказать ей все. Нотка тепла в ее голосе была для него, как глоток воды для умирающего от жажды. Жгучее желание оправдать себя в ее глазах, дать ей понять, что в его падении больше виноваты другие, нежели он сам, толкало его поведать ей ту историю, которую он рассказал Кеннету в Ворчестере. Искушение росло с каждой минутой, но в конце концов он образумился, напомнив себе, что виновники его несчастий приходятся ей родственниками. Он мягко улыбнулся и покачал головой.

– Мне нечего рассказать вам, дитя мое. Давайте лучше поговорим о Кеннете.

– Я уже сказала вам, что не желаю слышать о нем.

– Но вы должны выслушать это, хотите вы того или нет. Вы думаете, что только потрепанный в войнах пьяница может ошибаться? Не приходило ли вам в голову, что и маленькая нежная девушка также не застрахована от ошибок?

– Но что я сделала дурного? – воскликнула Синтия.

– Вы несправедливы к бедному мальчику. Разве вы не видите, что единственным его желанием является стремление вернуть ваше расположение?

– В таком случае, это его желание проявляется в странных формах.

– Он просто выбрал не те средства, вот и все. В его сердце лежит только одно желание – быть рядом с вами, и в конечном счете важна суть, а не ее проявления. Почему вы так неласковы с ним?

– Но это вовсе не так. Можно ли считать плохим отношением, если я даю понять, что мне не нравится его манера одеваться? Будет ли более гуманно не замечать этого и поощрять его дальше? У меня не хватает на него терпения.

– Что касается его манеры одеваться, то, как я уже говорил, это больше ваша вина.

– Сэр Криспин! – грозно произнесла она. – Вы становитесь утомительным.

– Да, – ответил он, – я начинаю утомлять вас своими словами, потому что говорю о долге, а это утомительная тема для беседы.

– Какой долг? О чем вы говорите? – Ее щеки окрасил стыдливый румянец.

– Я поясню, – ответил он невозмутимым тоном. – С этим юношей вы помолвлены. У него доброе сердце, он благородный и честный человек, временами даже слишком честный и благородный, но оставим это. Из простого каприза, причуды вы решили посмеяться над ним, как часто поступают существа вашего пола, когда считают мужчину своей собственностью. Из этого он заключает, бедный мальчик, что больше ничего не значит в ваших глазах, и чтобы вернуть прежнее расположение – единственная вещь в мире, которую он ценит больше жизни, – он начинает совершать глупость за глупостью. Это дает вам новый повод для насмешек. Он ревнует вас, как курица свое потомство.

– Ревнует? – откликнулась Синтия.

– Ну, конечно! И его ревность заходит так далеко, что он подозревает даже меня! – воскликнул он с преувеличением, безразличием и изумлением. – Меня! Рыцаря Таверны!

Его слова заставили ее задуматься. Продолжая размышлять, она пришла к неожиданному открытию, от которого у нее перехватило дыхание.

Толчком к этому послужил тот презрительный тон, с которым Криспин говорил о ревности Кеннета к нему. Ведь это чудовищно и неестественно, подумала она. Затем в ее мозгу вспыхнул ответ. Она поняла, что, несмотря на насмешки Геллиарда, подозрения Кеннета небезосновательны.

В это мгновение она поняла, что именно Криспин с его презрительным отношением к самому себе вытеснил из ее сердца Кеннета. Она никогда не любила его по-настоящему, но она мирилась с ним, по крайней мере. И, только сравнивая его с Криспином, она начала его презирать. Его слабость, бесхарактерность, постоянные заботы о душе представляли резкую противоположность веселому, крепкому, храброму характеру Криспина.

Эти мысли неосознанно постоянно бродили в ее голове, но только сейчас искренняя самоуничижительная речь Криспина позволила ей вникнуть в их смысл.

Она любила его. То, что он говорил о себе как о недостойном солдате удачи, немногим лучше искателя приключений, человека, лишенного веса в обществе, не имело сейчас ровно никакого значения. Она любила его. Она догадалась об этом после того, как Криспин пугливо спросил ее, были ли у Кеннета основания ревновать его к ней. И, подумав об этом хорошенько, она пришла к выводу, что если бы Кеннет знал, что творится в ее сердце, у него были бы все основания для ревности.

Она любила его той редкой разновидностью любви, которая заставляет женщину следовать за мужчиной на край света, оставаться с ним, когда весь мир отвернулся от него, и молить Бога об одном: делить с ним радости и горе всю жизнь.

И такую любовь Криспин не замечал, он не верил в саму возможность ее существования, он был настолько слеп, что с презрением смеялся над глупым молокососом, ревнующим его к Синтии. И в то время, как она сидела, всем сердцем погруженная в свое открытие, с бледным вдохновенным лицом, он, кому предназначалась вся ее любовь и нежность, продолжал убеждать ее полюбить другого.

– Вы наверняка заметили в нем ревность, – говорил он, – и как вы попытались ее усыпить? Никак. Напротив, вы возбуждали ее каждым словом, каждым движением. Вы возбуждали ее тем, что – без всякой на то причины – прогуливаетесь со мной, сидите здесь на скале и заставляете меня говорить о вашем долге. Не придется ли вам пожалеть о своем поведении, когда ревность толкнет его на новые безрассудства, которые могут принести печальные плоды? Неужели вам не жалко бедного мальчика, и вы не хотите посоветовать ему вести себя разумно? Нет. Вы будете дразнить его и толкать на новые глупые выходки. И из-за этих ошибок, которые он будет совершать по вашей вине. – хотя вы можете об этом и не догадываться, – вы заключаете, что он вам не подходит, и начинаются сердечные драмы.

Она слушала его со склоненной головой, настолько поглощенная своими мыслями, что пропустила половину из того, что он говорил. Внезапно она подняла голову и посмотрела ему в глаза.

– Вы стали таким, какой вы есть, – по вине женщины?

– Нет. Но какое это имеет значение к судьбе Кеннета?

– Никакого. Я просто спросила. Я не думала о Кеннете.

Он уставился на нее с ошарашенным видом. Неужели его речь была так холодна и неубедительна, что она спокойно заявляет, что не думает о Кеннете?

– Вы будете думать о нем, Синтия! – взмолился он. – Вы будете думать о том, что я вам говорил, и, проявив к нему доброе участие, вы превратите его в мужчину, которым потом будете гордиться. Будьте с ним искренни, дитя, и если впоследствии вы поймете, что все-таки не в состоянии полюбить его, то скажите ему об этом. Но скажите это искренне и по-доброму, а не так, как вы разговариваете с ним сейчас.

Некоторое время она молчала, ее чувства были близки к негодованию. Затем сказала:

– Я бы хотела, сэр Криспин, чтобы вы послушали, как он отзывается о вас.

– Он говорит обо мне не в лучших красках, это несомненно. Но у него есть на то веские основания.

– И все же вы спасли ему жизнь.

Эти слова пробудили Криспина из задумчивости к реальности. Он перебрал в памяти обстоятельства спасения Кеннета и ту цену, которую мальчик должен заплатить за эту услугу, и внезапно он осознал, что, защищая Кеннета перед Синтией, он только понапрасну тратит дыхание, ибо его будущие деяния навсегда закроют ему путь к сердцу Синтии. Нелепость положения сильно ударила по его самолюбию, и он резко поднялся.

– Позже у него будет мало причин благодарить меня, – пробормотал он. – Пойдемте, мисс Синтия, становится темно.

Она механически подчинилась, и они молча направились назад к замку, изредка обмениваясь парой слов, не имеющих особого значения.

Но его доводы в пользу Кеннета не пропали даром. Не совсем понимая, какие силы движут ею, Синтия решила помириться с юношей. Ею овладела меланхолия. Криспин не увидит, что скрывается в ее сердце, а она никогда не расскажет ему об этом. Жизнь потеряла для нее свои свежие краски и значимость, а раз так, не все ли равно, что ждет ее впереди?

Поэтому на следующее утро, когда ее отец вернулся к разговору о Кеннете, она терпеливо слушала его, не проявляя прежней агрессивности. С тем же безразличием она встретила униженные просьбы Кеннета простить его, так же холодно позволила поцеловать себе руку, возродив в мальчике надежду на реабилитацию.

Но на душе у мисс Синтии было грустно, а щеки ее утратили былой румянец. Она стала задумчивой, часто вздыхала, и под конец ей стало казаться – как это бывало со многими девушками, – что ей суждено всю жизнь провести в бесплодных воздыханиях по человеку, который даже не думает о ней.