Текст книги "Крушение империи"

Великолепная венецианка сразу же привлекла внимание верховного асикрита. Большие карие глаза, полные чувственные губы и каштановые волосы, обрамляющие приятный овал лица, не могли не всколыхнуть сердце молодого византийца. Будучи человеком более подчинённым своему уму, нежели чувствам, он мало общался с женским полом, однако оригинальная красота Лючии не могла не взволновать его.

Елена усадила спасённую напротив Романа, и они некоторое время откровенно рассматривали друг друга. Наконец девушка, не выдержав проницательного взгляда верховного асикрита, опустила глаза.

– Её зовут Лучия, – сказала Елена, пытаясь нарушить затянувшееся молчание, – а это Роман. Он у нас главный.

– Роман? – удивилась Лучия, – совсем как у нас в Венеции.

– Ты из Венеции? – спросил Роман по-итальянски, – как же ты попала в гарем?

Услышав впервые за долгое время родную речь, девушка вздрогнула от неожиданности, но затем, улыбнувшись, воскликнула:

– Какое счастье встретить человека, который говорит с тобой на родном языке!

– А для меня счастье встретить такую красивую девушку, как ты, – ответил Роман и улыбнулся.

Он не мог скрыть своего восторга, венецианка всё больше нравилась ему.

Лучия несколько смутилась от таких слов, но затем, взглянув юноше прямо в глаза, произнесла:

– Со вчерашнего дня фортуна вновь повернулась ко мне лицом: сначала меня спасают от верной гибели, а затем я встречаю приятного молодого человека, который говорит мне прекрасные слова. Неужели настал конец моим несчастьям?

– Ладно, давайте трапезничать, – распорядился Сократ, – а то плов остывает.

Длинный стол вместил всех гостей. Русичи подходили к огромному казану и, заполнив свои тарелки, садились есть. Помимо плова, старик угощал своих гостей жаренным барашком, прокопчённым в тонире.

– Сегодня у нас прощальный обед в этой таверне. С завтрашнего дня её хозяином будет мой сосед Ибрагим. Стало быть, мы должны всё съесть и выпить, чтобы этому турку ничего не осталось, – торжественно объявил Сократ.

Все дружно угощались отменной едой и запивали византийским вином.

– И много у тебя ещё этого вина? – поинтересовался Василий, заполняя очередную чарку.

– Боюсь, так много, что непременно останется Ибрагиму.

– Тогда налегай, ребята! – приказал своей дружине Василий, – не оставлять же добро чужаку!

Русичи, захмелев, стали шумно басить, и Василий крикнул им:

– Чего расшумелись? Лучше бы спели чего-нибудь. А ну, Святослав, запевай!

Святослав, молодой парень с недавно пробившимися усиками, начал петь приятным баритоном мелодичную русскую песню:

Мне сон приснился утром ранним:

Иду я по лесу зимой,

Но в том лесу моя отрада

Не может встретиться со мной.

Моя Отчизна златоглава,

Мои поля зерно томят,

Берёзок сон моих кудрявых

Моей любимой лик таят.

Тот лик, красивый и безгрешный,

Не раз от гибели спасал.

Красу чужую стран безбрежных

Своим мечом я защищал.

В лазурном небе отражаясь

Застыла девичья тоска.

Меня надолго провожая

Разлуки чашу пьёт до дна.

Дождись, красавица, и завтра

Придёт твой витязь на коне.

И солнце вновь засветит ярко

Но наяву, а не во сне.

Эта грустная песня, пришедшая из далёких российских просторов, заполнила теплом сердца присутствующих. Даже не понимая её слов, они чувствовали в ней и тоску по Родине, и разлуку с любимой, и надежду на скорое возвращение.

– А теперь, давай нашу задорную! – приказал запевале Василий.

Тот под топот и улюлюканье витязей запел уже лихую весёлую песенку.

От грохота стены таверны пошли ходуном, а когда все пустились в задорный пляс, то создалось впечатление, будто происходит страшное землетрясение. Иосиф подхватил Елену, Соломон кружился с Ириной, старик Сократ галантно подпрыгивал с Лучией, и только Роман с чаркой вина уселся напротив огня. Лучия, видимо, быстро устав, подошла к нему и села рядом. В мерцающих отблесках пламени девушка выглядела просто восхитительно, и Роман не мог оторвать от неё глаз.

– Считай, что ты вчера заново родилась, – сказал ей Роман, – хвала Богу, что тебя, хоть и случайно, но спасли.

– Значит, я всё-таки рождена под счастливой звездой. До вчерашнего дня мне казалось совсем обратное.

– Расскажи мне о себе. Как же случилось, что ты из далёкой Венеции попала сюда? – спросил он её.

– Это очень длинная история. Боюсь наскучить тебе своим рассказом.

– Готов тебя слушать до самого утра, – произнёс Роман.

– Я родилась в Венеции в семье богатого купца Карло Джуджаро, – начала свой долгий рассказ Лучия, – я была моложе своего старшего брата Энрико на шесть лет. Моя мать была доброй и набожной женщиной, но я никогда не видела её. Она, родив меня, умерла. Отец сильно горевал, и я была его единственным утешением, ибо очень походила на свою мать. Шли годы, мы повзрослели, горе отца притупилось, и он встретил молодую бездетную вдову из знатного рода Макиавелли, которую звали Кината. Нет необходимости рассказывать, как увлёкся этот взрослеющий мужчина привлекательной молодой особой. Вскоре они поженились, и отец стал нас редко видеть, ибо новобрачные жили отдельно в специально отведённых апартаментах. С первого же дня я не возлюбила свою мачеху. Её холодный пронзительный взгляд вызывал во мне неприятные чувства. Она мне отвечала тем же. Вскоре мой брат Энрико, который очень любил море, пошёл служить на военный корабль. Отец был против такого выбора. Он считал это очень опасным занятием, однако не смог изменить решения Энрико, который сразу преуспел в своём деле и вскоре стал командиром военного судна. В один прекрасный день моя мачеха решила выдать меня замуж и даже нашла мне жениха в лице племянника архиепископа болонского, который гостил у нас в доме. Я была очень против такого решения, но мачеха вместе с моим отцом очень настаивали на этом. Наконец, чтобы отвязаться, я вынуждена была соврать, что у меня есть возлюбленный и только за него я согласна выйти замуж. Отец мне не поверил и обещал во всём разобраться после поездки в Геную, куда он частенько наведывался по своим делам. Оставшись дома одна с мачехой, я то ли случайно, то ли нарочно забрела на отцовскую половину дома и увидела, как в спальню мачехи скрытно вошёл архиепископ болонский. Раздираемая любопытством, я через смежную комнату пролезла на балкон, откуда была видна спальня. Надо сказать, что наш город славится свободными нравами и предаваться любовным утехам с чужими жёнами не является слишком предосудительным, но то, что я увидела было для меня, несведущей семнадцатилетней девушки, невообразимой сценой. Моя мачеха страстно стонала в жарких объятиях архиепископа. Они были обнажены и находились в немыслимых для меня позах. Не сдержавшись, я вскрикнула от удивления. Увидев меня, любовники в ужасе замерли. Архиепископ, спешно одевшись, вышел на балкон и поймал меня. Решив, что я непременно расскажу увиденное своему отцу, моя мачеха велела любовнику поскорее избавиться от меня. Я не успела проронить ни слова, как слуги архиепископа быстро схватили меня и увезли в неизвестном направлении. Сразу по прибытии в этот город я попала в дворцовый гарем. Таким образом архиепископ убил двух зайцев: избавился от меня и сделал дар турецкому султану. Моему отцу они, наверняка, сказали, что я сбежала со своим возлюбленным, который был лишь плодом моего воображения.

– Как звали этого преступного архиепископа? – поинтересовался Роман.

– Джакопо Чарутти, – ответила Лучия.

– Так это же посланник Венеции во дворце султана.

– Ты знаком с ним?

– Видел пару раз. Очень неприятная личность, а после твоего рассказа он ещё и преступник. Его надо непременно наказать.

– Но как?

– Это не твоя забота. Он должен обязательно поплатиться за то зло, которое причинил тебе. Продать свою соотечественницу в наложницы – это кощунство! Представляю, как противно, когда ласкают тебя против собственной воли, – брезгливо сказал Роман.

– А меня в гареме никто не ласкал, – с озорством ответила девушка.

– Как не ласкал? – удивился Роман, – тебя, что не отвели к султану в покои?

– Нет. Не успели. Султан был влюблен в Ребекку и не хотел никого более видеть, а потом, как тебе известно, скончался. Так что меня хотели утопить девственницей. Этот евнух Мустафа так и сказал мне в последний раз: «Ты заберёшь свои прелести на небеса». Вот я и забрала, – произнесла весело Лучия и от души расхохоталась.

– Ну если наша таверна– это небеса, то он вовсе не ошибся. Тем более что Иосиф и Соломон вернули тебя с того света, – радостно добавил Роман и тоже засмеялся.

Их разговор прервала Елена. Она подбежала к ним и весело сказала:

– Хватит вам шептаться. Пошли плясать.

Настроение у кокетки было просто великолепное. Позабыв своего незадачливого ншанджи, она от души заигрывала с русскими воинами.

– А правда, чего мы сидим? – воскликнул Роман, – после такого чудесного избавления тебе только и надо делать, что плясать от счастья.

– Именно это я и собираюсь делать! – обрадовалась Лучия, и они вместе пустились в пляс.

Когда на следующий день Роман проснулся, он первым делом велел привести к нему пленного ншанджи.

– Согласен ли ты и впредь работать с нами? – спросил он Аллаэтдина.

– Я не против, но разве это возможно?

– На свете нет ничего невозможного. А то, что невозможно в данный момент, может стать реальным через некоторое время. Итак, да или нет?

– Да, но кому я буду передавать письма? Вы же покидаете эту таверну.

– Эту таверну забудь навсегда. Письма будешь носить раз в неделю в хамам. Когда будешь раздеваться, оставишь послание в своей бохче, а когда вернёшься, чтобы одеться, найдёшь в бохче вместо письма вот такой кошелёк с золотыми монетами.

Роман кинул маленький бархатный кисет Аллаэтдину.

– Кто же будет забирать мои письма?

– Кто надо, тот и возьмёт. Не вздумай снова шутить с нами. А теперь, прощай, ншанджи.

Роман, повернулся к нему спиной и, достав из кармана какое-то письмо и кошелёк с монетами, уже обратился ко Льву:

– Отнесёшь это посланнику Венеции Джакопо Чарутти. Здесь причитающееся ему золото и письмо с нашими указаниями. Отдашь из рук в руки и быстро нас догонишь. Всё, иди, не задерживайся.

Лев в некотором недоумении стал выходить из таверны.

Ншанджи, которого ещё не спустили в погреб, ясно расслышал указание Романа.

– Давай поменяемся кафтанами на прощание, – предложил ему старик Сократ, – я буду носить твой и всё время вспоминать о наших встречах.

Ншанджи, находясь ещё под впечатлением слов Романа, спокойно позволил Сократу стянуть с себя дорогой красивый кафтан, одев вместо него потёртое старьё старика. Елена подошла к своему бывшему возлюбленному и сказала с презрением:

– Помнишь, ты в тот день мне рассказал сказку-загадку?

– Помню, конечно, – грустным голосом произнёс ншанджи.

– А вот тебе разгадка. Парень сказал своей возлюбленной два слова: «толкни меня». Она не сделала этого, потому что любила его. А я не люблю тебя. Я тебя отталкиваю. Ты хотел предать меня, а предательство никому не прощается. Забудь обо всём, что было между нами.

Она повернулась и быстро вышла, а Аллаэтдина вновь отвели в погреб и заперли. Как только за ним захлопнулась дверца, Роман с улыбкой обратился к Соломону:

– Быстро верни обратно Льва. Скажи ему, что театр окончен, пусть возвращается.

– А к чему такой розыгрыш? – поинтересовался с недоумением старик Сократ.

– Хочу подпортить некоторым ретивым архиепископам репутацию, чтоб не дарили впредь христианских девушек султану, – ответил Роман.

Все спешно готовились в дорогу. Витязи, выстроившись во дворе, обхаживали коней, подтягивали сбрую. Старик Сократ, одетый в щёголеватый кафтан ншанджи, запрягал лошадей в доверху заполненную повозку с домашним скарбом. Когда всё было готово к отъезду, он подошёл к соседскому двору и кликнул Ибрагима. Тот, хромая, вышел во двор и подошёл к своему соседу.

– Ну, Ибрагим, принимай хозяйство, – торжественно произнёс старик Сократ.

Ибрагим зашёл в пустой дом, огляделся и довольный вышел обратно во двор.

Сократ вручил ему ключи и сказал:

– Захочешь спуститься в погреб, приставишь лестницу. Будь осторожен, не свались, погреб глубокий.

– А мне нечего туда спускаться. Это за меня сделают мои сыновья.

– Да, чуть не забыл, – добавил Сократ, – там, в погребе, у нас живёт домовой.

– Как домовой?

– Ну домовой. Вроде джинна. Ты его пока не выпускай до вечера. А то он хочет с нами уехать, а мы не желаем его брать с собой.

– Джинн? У тебя в погребе остался джинн?

Лицо Ибрагима вытянулось от изумления.

– Не надо мне никакого джинна! Забирайте его с собой! – запротестовал он.

– Нет, ты его не бойся. Он парень добрый и мало шумит. Но только страшный зануда. Вот и решили его оставить тут.

– Прошу тебя! Не оставляй мне его! Я и так натерпелся за всю свою жизнь!

– Ну, если он тебе не нужен, приставишь лестницу и выпустишь.

– И он сразу уйдёт?

– Конечно, уйдёт. Но ты не будь дураком. Возьми сначала с него выкуп.

– У него и деньги есть?

– Полный кафтан золота. Но предупреждаю, он хитёр. Прикинется дворцовым ншанджи. Ты не верь ему. Он у нас большой выдумщик.

Ибрагим слушал Сократа, раскрыв рот от изумления.

– А ты не врёшь?

– Открой погреб и сам убедись. Только очень прошу, до вечера туда не заходи. Понял?

– Понял, понял, – понимающе произнёс Ибрагим, запирая дверь таверны на ключ.

Для него, простого чабана, Сократ был всегда большим авторитетом, а его слово было законом.

– Ну тогда, прощай друг. Может, больше не свидимся.

Два соседа сердечно попрощались, и весь отряд отъехал в направлении Константинополя. Когда таверна скрылась в дали, сидящие в обозе стали безудержно хохотать.

– Я с трудом себя сдерживал, – давясь от смеха, сказал Роман, – вот придурок. Поверил в эту околесицу. А ты, Сократ, молодец. Ни разу даже не улыбнулся.

– Ты знаешь, чего мне это стоило? – хохоча признался Сократ, – много я бы отдал, чтобы посмотреть на ншанджи, когда его будут выпускать вечером из погреба. Да, жаль, не суждено нам будет увидеть эту сцену.

– Зато мы скоро увидим наш Константинополь, – произнесла Елена, – там меня ждут моя мать и дочка.

– У тебя есть дочь? – удивился Иосиф.

– Конечно, есть. Ей уже пять лет.

– Небось такая же красивая, как и ты?

– Ещё краше, – ответила с восторгом кокетка, – вы с Соломоном непременно приходите к нам в гости. А там и дочурку увидите. А то скучно, небось, жить всё время на судне?

– Придём непременно, если отец твоей дочки не будет против.

Елена только тяжело вздохнула в ответ.

– Её муж был мореходом и погиб вместе с судном во время плавания в Фессалоники, – печально промолвила Ирина, -с тех пор Елена ненавидит море и всё, что связано с ним.

– Разве можно ненавидеть море! Оно же прекрасно! – недоумевая произнёс Иосиф, который успел изрядно соскучиться по своему «Ангелу».

Ибрагим с сыновьями после вечернего намаза решили пойти, наконец в таверну. Он открыл дверцу погреба и прислушался. Из темноты послышался какой-то шорох.

– Есть здесь кто нибудь? – крикнул он.

– Есть, есть! – обрадовался турецкой речи ншанджи, – прошу тебя, подай мне лестницу!

– А ты кто такой?

– Я ншанджи его величества, – гордо сказал пленник, – а ну, чабан, вытащи меня отсюда.

– Правду мне говорил Сократ, что этот джинн будет прикидываться ншанджи, – сказал Ибрагим сыновьям и крикнул ему, – ты мне мозги не крути! Мы всё про тебя знаем!

– Что ты знаешь?

– Я знаю, что ты джинн. И нечего юлить.

– Какой джинн, придурок. Джиннов не существует. Я – ншанджи его величества. Сократ держит меня взаперти уже два дня.

– Ври, да не завирайся. Стал бы Сократ запирать дворцового чиновника у себя в погребе? Делать ему нечего? Хоть ты и хитрый джинн, но меня не проведёшь. Ибрагим таких, как ты, сотнями видал на своём веку.

Аллаэтдин понял, что не сможет уговорить чабана и решил поменять тактику.

– Ладно, я – джинн. Только выпусти меня отсюда.

Ибрагим хотел уже приставить лестницу, но потом опять передумал и сказал:

– А зачем мне тебя оттуда вытаскивать? Вдруг ты захочешь мне причинить зло? Нет уж, посиди там ещё.

Ншанджи понял, что влип основательно, и в отчаянии крикнул:

– Я тебе хорошо заплачу! Быстро подавай лестницу!

– А не верю тебе, – ответил Ибрагим, упиваясь своей властью над джинном.

Аллаэтдин, поняв что перед ним конченый идиот, бросил ему золотой византин.

– Ого, – удивился чабан, пробуя золото на зуб, – ты и вправду джинн. Бросай ещё, а то уйду и вернусь только через месяц.

Аллаэтдин в отчаянии выбросил всё имеющееся у него золото. Ибрагим с восторгом собрал монеты и произнёс:

– Воистину велик и мудр наш Сократ!

Затем он велел сыновьям спустить лестницу, а сам быстро выбежал из таверны. Ншанджи выкарабкался из погреба и в бешенстве выскочил во двор. Бледный, весь взъерошенный, в одежде старика Сократа – в таком виде он действительно походил на кого угодно, но только не на дворцового ншанджи. От его былого лоска не осталось и следа.

– Ты мне дорого заплатишь за это, вонючий скотник! – заорал он на чабана.

Ибрагим ничуть не сомневался, что перед ним представитель потусторонней силы. Он, который, кроме овечьих курдюков, больше ничего интересного в жизни не видал, запросто бы мог принять за сатану даже самого великого визиря.

– Вы посмотрите! Он напялил на себя одежду нашего Сократа! А ну, бей его, ребята, чтоб впредь не досаждал нам.

Чабан и его сыновья, вооружившись вилами и топорами, стояли в оборонительной позиции, окружив бывшего пленника со всех сторон, готовые забить его до смерти. Аллаэтдин понял, что если он будет так продолжать, эти люди его просто убьют. Ему ничего не оставалось делать, как по-быстрому удалиться и навсегда забыть дорогу в эту злосчастную таверну.

Селим со своим слугой Кяром по приказу великого везиря направился в Константинополь. Решено было, что он под видом заморского купца поселится в Галате и будет оттуда посылать различного рода информацию. В основном визиря интересовала степень обороноспособности города и количество находящихся там воинов. Кроме того, Селим должен был собирать различные слухи, которыми была так богата столица Византии. Такого рода обязанности и раннее возлагались на него, и потому бывший пират с охотой приступил к выполнению поручения. Но более всего визиря интересовало местонахождение золота Византии, для чего Селиму было поручено подкупить кого-нибудь из близкого окружения императора Константина. В качестве гонца решено было использовать Кяра, и Селим весь путь повторял одно и тоже:

– Внимательно запоминай дорогу, Кяр, ибо будешь регулярно носить письма в Адрианополь.

Кяр утвердительно кивал головой и старался всё запомнить.

Боясь заплутать, они постоянно спрашивали дорогу у местных жителей. Находясь уже недалеко от города, Селим на плохом греческом уточнил у местных крестьян в правильном ли направлении он идёт. Те, отвечая ему тоже по гречески, сказали: «IS TIN POLIS». Он плохо понял их и переспросил:

– Истанболи? Что это такое? Ага, вспомнил. Это по-гречески означает «к городу». Значит, мы с тобой на верном пути Кяр. Вперёд, на Истанбол.

Сам того не ведая, Селим назвал Царьград тем именем, которым его впоследствии назовут османы, если их Бог окажется сильнее Бога византийского.

Боже, спаси Константинополь!

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. ПАДЕНИЕ ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ.

Всему своё время, и время всякой

вещи под небом: время рождаться

и время умирать: время насаждать

и время вырывать посаженное.

Библия (Эккл,3 1—8).

День рождения Константинополя всегда праздновали одиннадцатого мая. Ежегодно в этот день жители города собирались на ипподроме и в торжественной обстановке отмечали эту знаменательную дату.

Май 1452 года ничем не отличался от предыдущих. То же, не по-весеннему палящее солнце, тот же император в своей кафисме и те же пятьдесят тысяч внимающих ему византийцев. Однако эта с виду идентичная, повторяющаяся из года в год сцена сейчас отличалась от остальных лет. Отличие внешне было практически неуловимо, ибо оно скрывалось в душах византийцев, пришедших на ипподром. В этом году они явились вовсе не для веселья, а для того, чтобы подавить свой страх. Страх перед тем, что это, возможно, последний юбилей их города. Города, который уже стал столицей несуществующей империи. Он был столицей одного города.

Император Константин стоял перед своим народом, под двуглавым орлом, в окружении патриарха, логофетов, верховных асикритов и посланников иноземных держав. На его голове красовалась золотая диадема, украшенная драгоценными камнями, одет он был в расшитую золотом длинную хламиду пурпурного цвета. Наёмники-русичи под началом Василия надёжно охраняли его.

Император простёр руки к небу и торжественно произнёс:

– Мы– василевс и деспот Восточной Римской империи, остаёмся самодержцем и будем править от имени избравшего нас народа Византии. Наш город – наш щит, ибо его хранит сам Господь. Будучи наследником славного Рима, он во все времена благополучно отражал посягательства скифов, персов, арабов, а теперь и османов. Враг всегда находил свою погибель под неприступными стенами Константинополя. Мы те, которые превратили дикие племена в разумные народы, научили их читать и писать, дали единственно верную религию. Наш город-светочь и дальше будет нести просвещение в отсталые народы. А тот, кто пойдёт на нас войной, того постигнет участь тех племён, которые разбили свои головы о наши прочные стены. Берегись, Мехмед! Перед тобой неукротимый дух тысячелетнего народа!

– Свят Константин! Наш василевс и самодержец! – закричал как один весь собравшийся люд.

Он получил свою успокоительную дозу. Гарант их виртуального благополучия, император Византии, как и все его сто шесть предшественников, богообразно и в патетической форме рассеял этот противный, изнуряющий душу и сковывающий волю страх перед реально вырисовывающимся врагом. После этого воззвания напряжение на ипподроме спало, и люди начали потихоньку расслабляться, перейдя к старинной византийской забаве – скачкам.

Именно одиннадцатого мая происходили самые главные соревнования года – гонки на лошадиных упряжках. В это время народ делился на трибунах по цвету одежды на две партии: голубые сидели справа от императорской кафисмы, а зелёные располагались слева. Те же, кто не входил ни во одну из этих групп, сидели напротив императорского ложа. Вход на ипподром был всегда бесплатным, а после соревнований всем желающим тоже бесплатно раздавался хлеб.

Вся адрианопольская компания, включая спасённую Лучию, сидела на трибуне, откуда хорошо был виден василевс и его окружение. Когда начались соревнования, все принялись шумно подбодривать, и только венецианка постоянно обращала свой ищущий взгляд в сторону императорской кафисмы.

– Эй, смотрите, вон Роман! – весело воскликнула девушка, найдя среди вельмож верховного асикрита.

Она начала усиленно махать, однако тот не мог её разглядеть, ибо садившееся над ипподромом солнце слепило ему глаза. Лучия за время своего пребывания в Константинополе научилась говорить на греческом, что облегчало её общение с окружающими. Она жила с семьёй старика Сократа, который сразу же по прибытию в столицу купил небольшой двухэтажный дом, расположенный на центральной улице Месе, недалеко от форума Аркадия. На первом этаже старик открыл уютный трактир, который так и назвал – «У Сократа». На втором этаже были спальные комнаты, где располагались он с дочерью Ириной и Лучией, ставшими с тех пор неразлучными. Елена со своей матерью и дочкой проживали на параллельной улице, через один квартал, и только Иосиф с Соломоном по-прежнему жили на борту «Ангела», пришвартованного в бухте Золотого Рога.

После возвращения из столицы османов шкипер объявил, что собирается остаться в Константинополе на неопределённое время, и потому каждый член команды «Ангела» мог самостоятельно распорядиться своей судьбой. Почти все пожелали отправиться обратно в Александрию и, взяв расчёт, распрощались с Иосифом. На судне остался лишь испанец Диего, который стал помощником шкипера и полностью заменял своего хозяина в период его отсутствия.

Разрозненность не мешала всей компании, сплотившейся во время их приключений в Адрианополе, продолжить свою дружбу. Почти ежедневно они собирались и весело коротали время в трактире у Сократа, частенько вспоминая адрианопольские события. Иногда, к огромной радости Лучии, к ним присоединялся Роман, который скрашивал их времяпрепровождение интересными историями.

Вечерние посиделки, во время которых обсуждались все городские сплетни, всегда были в быту у византийцев. Когда тема себя исчерпывала, то возникала необходимость в хорошем рассказчике. Это должен был быть начитанный человек, каких тогда было очень мало, ибо и книги, и образование стоили дорого. Роман подходил на эту роль как нельзя лучше, так как знал много интересных историй.

После окончания скачек вся компания шумно направилась в трактир, чтобы продолжить праздник. Согласно обычаю, пришедшему ещё со времён Рима, народу после зрелищ полагался хлеб.

– После обеда всех приглашаю на морскую прогулку, – провозгласил шкипер, – «Ангелу» необходимо время от времени расправлять паруса, да и нам бы не мешало глотнуть морского воздуха.

– Я не поеду. Я боюсь моря, – сразу запротестовала Елена.

– Непременно поедешь. Да к тому же вместе с дочкой, – тоном не терпящим возражений произнес Иосиф.

– Поезжай, Елена. Увидишь, как хорошо проветришься. Я тоже не прочь прокатиться с вами. Но не могу. Надо дождаться Романа. Он обещал сегодня непременно зайти, – сказал старик Сократ.

– Роман сегодня придёт? – переспросила Лучия, – дядя Сократ, ты поезжай с девочками. Я останусь его ждать.

– Ладно. Но смотри, не заскучай. А то он может опоздать.

– Она согласна ждать его целую вечность, – начала дразнить венецианку Елена.

– Если надо, то буду, – ответила Лучия и покраснела.

Она не могла скрыть свою глубокую симпатию к Роману, постепенно переходящую в большую любовь. Любовь, на которую способна девушка южной крови, чьё тело до сих пор не познало настоящей мужской ласки.

Оставив Лучию одну, вся компания направилась в бухту. Свернув с Месе на северную сторону, они начали спускаться к Золотому Рогу, в водах которого качались пришвартованные суда.

Великолепные фруктовые сады города уже сбросили свой цветочный наряд, и на деревьях появились скороспелые плоды. Май был месяцем черешни. Она поспевала тяжёлыми гроздьями самых разных цветов и оттенков, начиная от тёмно—вишнёвого и пурпурного, кончая золотистым и оранжевым. Обилие плодов было повсюду как на многолетних раскидистых деревьях, так и на низкорослых молодых. И всё это плодородие необходимо было собрать и вкусить. Однако население в окраинных кварталах сильно поубавилось. Многие дома из– за отсутствия хозяев пришли в негодность, ибо, в отличие от дерева, дом без человеческого духа ветшает быстрее. Окраины города постепенно превращались в пустыри. Подобная неприглядная картина наблюдалась вплоть до самой бухты.

На «Ангеле» компанию встретил верный Диего, который по-хозяйски разместил всех на судне и начал отшвартовываться. Елена стояла, ухватившись за борт, и с тревогой наблюдала, как истосковавшееся по волнам судно, жадно поймав ветер в свои паруса, всё дальше уходило вглубь. Иосиф подошёл к ней сзади и положил руку на плечо. От прикосновения крепких рук шкипера ей стало намного уютней, и она повернулась к нему.

– Не надо бояться моря. Оно, как человек, бывает ласковым, когда сияет во всю солнце, и сердится, когда свинцовые тучи нависают над водной гладью, – тихо успокаивал её Иосиф, – сегодня, кроме солнца, оно увидело ещё твой лик и потому стало намного добрее.

Шкиперу Елена нравилась. Своей открытостью, непосредственностью и даже кокетством она напоминала ему женщин Барселоны, где он провёл всю свою молодость.

– Иногда мне кажется, Иосиф, что море ты любишь больше всего на свете, – произнесла Елена, у которой из-за присутствия шкипера улетучился весь страх.

– Смотрите, как великолепно выглядит собор Святой Софии со стороны бухты! – ликующе вскричал Сократ.

Соломон и Ирина с восторгом любовались величавой панорамой тысячелетнего города, и в сердце у каждого появилась надежда на лучшее.

Ирина, как всегда, была с завязанной головой. Соломон подошёл к ней, развязал платок и свежий ветер тут же подхватил пышную копну великолепных чёрных волос.

– Вот так – ты самая красивая девушка на свете! – с восторгом сказал юноша.

Ирина смутилась и отвернула лицо, стараясь скрыть от солнечного света свои редкие оспины.

– Не надо стесняться своего лица, – сказал юноша, поворачивая лицо девушки в свою сторону.

После купания в холодных водах реки Марицы Соломон захворал, и по прибытию в Константинополь у него началась сильная лихорадка, от которой он слёг и несколько дней был без сознания. Лишь благодаря искусному врачеванию Сократа и сердечному уходу Ирины он выздоровел и вскоре смог встать на ноги. С тех пор Соломон сильно привязался к этой доброй черноволосой девушке. Между ними завязались тёплые дружественные отношения, которые постепенно перерастали в более нежные чувства.

Соломон в отличие от своего дяди вырос в городе, где женщины по-восточному стыдливо ходят с закрытыми лицами, и потому стеснительность Ирины ему очень нравилась. Активность как в быту, так и в общественной жизни византийских женщин, уходящая своими корнями в матриархат эллинической эпохи, абсолютно не была свойственна дочери Сократа. Скромность и доброта делали её настолько привлекательной, что юноша даже не замечал оспин на её лице. Он помнил один из последних заветов своего отца: избегай очень красивых женщин, они – источник больших бед, и потому Ирина своей ненавязчивой красотой очень нравилась ему.

Доплыв до заградительной цепи, которая преграждала вход в бухту, корабль лёг на обратный курс. Великолепная морская прогулка подняла всем настроение, и когда судно уже пришвартовалось к своей пристани, все нехотя сошли на берег.

Роман явился не скоро и удивился, когда застал в трактире только Лючию.

– А тебе не хотелось прогуляться по морю? – спросил он её.

– Без тебя мне неинтересно, – ответила она.

– Тогда пошли вместе. Может и догоним.

– Уже поздно. Не успеем. Они скоро вернутся.

Девушка томно посмотрела ему в глаза. От этого взгляда у Романа закружилась голова. Он схватил её за плечи и притянул к себе. Сердце каждого колотилось в бешенном ритме.

– Я тебя люблю, Лучия, – вдруг прошептал он девушке.

Она положила голову ему на плечо и сказала:

– Знаешь, Роман. Я сама себя не узнаю. До моего спасения я была совсем другой. Мне кажется, если бы ты меня встретил тогда, то ни за что бы не полюбил.

– Я не представляю тебя иной.

– И всё-таки это так. Там, в Венеции, я на жизнь смотрела совсем иначе и лишь теперь познаю её по-настоящему.