Текст книги "7 способов соврать"

Оливия Скотт

В конце обеденного перерыва я вбегаю в кабинет мистера Гарсии. Через десять минут начнется наша презентация.

Мэтт уже сдвигает парты.

– Привет, – здоровается он.

– Привет. – Я закрываю дверь. – Где Гарсия?

– У учителей какое-то собрание. – Мэтт ставит на место последнюю парту и кладет на нее карточку с надписью: Предательство: Девятый круг.

– По поводу? – спрашиваю я, кнопками пришпиливая плакат к классной доске.

– Очевидно, теперь начнут допрашивать учителей, что…

– Бессмысленно, – заканчиваю я. – На что рассчитывает Тернер? Что кто-то из педагогов донесет на себя только потому, что ему или ей задали несколько вопросов?

– Да уж, действительно.

Я со вздохом кидаю свои вещи на одну из парт Второго круга. После школьного собрания прошло всего полторы недели, а они уже собираются допрашивать учителей. Если так дальше пойдет, глядишь, ко времени каникул по случаю Дня благодарения нам всем в машины насуют «жучков».

Мой взгляд падает на скорбное лицо Мэтта.

– Эй, все нормально? – спрашиваю я.

– Что?

– Вид уж больно у тебя горестный.

– А, ерунда. – Мэтт садится на парту Пятого круга и ерошит волосы. Пряди причудливо переплетаются и снова ложатся как были. – Просто я не мастер толкать речи.

– Не волнуйся. – Я достаю из сумки сценарий и даю ему один экземпляр. Он пробегает глазами выделенные страницы, а я усаживаюсь на парту рядом с ним и ставлю ноги на стул. – Главное – говори громко. Нужно лишь пятнадцать минут демонстрировать ложный интерес.

– У меня интерес не ложный, – заявляет Мэтт. – Крутая книжка.

– Ну да, если ты фанат зверских наказаний. О боже! – восклицаю я через секунду, когда до меня доходит смысл того, что я ляпнула. – Я не это имела в виду. М-м…

Мэтт героически силится сохранить невозмутимый вид, но не выдерживает и начинает хохотать.

Мои щеки алеют.

– О боже, – снова лепечу я, пряча лицо в ладонях.

– Давай лучше займемся презентацией, – говорит он. – Более безопасная тема.

Я пытаюсь шлепнуть его, он уворачивается, улыбаясь мне.

В класс входит Гарсия с пухлой папкой в руках, из которой торчат листы.

– Оливия, слезь, пожалуйста, с парты, – просит он. – Многие туда ложатся лицом. Не должны, но ложатся, так что…

– Да, конечно. – Все еще красная как рак я соскальзываю с парты.

– Что-то… случилось? – спрашивает Гарсия.

– Нет, – громко отвечаю я, и Мэтт снова прыскает со смеху.

– Ну-ну. – Учитель садится за стол, поворачивается на вращающемся стуле.

– Мистер Гарсия, – я решительно меняю тему разговора, – насколько строго мы должны придерживаться правила пятнадцати минут? То есть если мы сделаем презентацию за четырнадцать минут пятьдесят девять секунд, значит…

– Четырнадцать минут пятьдесят девять секунд нареканий не вызовет, – отвечает Гарсия. – А вот за четырнадцать пятьдесят восемь сразу схлопочете неуд.

Я смеюсь. Гарсия раскрывает папку и добавляет:

– Кстати, я видел, что вы оба претендуете на должность президента одиннадцатого класса. Надеюсь, политическая борьба ведется цивилизованными методами?

– Да, готовьтесь к очередному Уотергейту[46]46
  Уотергейтский скандал – политический скандал в США 1972–1974 гг., закончившийся отставкой президента страны Ричарда Никсона. «Уотергейт» – название здания в Вашингтоне, где находилась штаб-квартира демократической партии.


[Закрыть], – говорю я.

– Ты не обижайся, – говорит мне Мэтт, – но, по-моему, тебе, как и мне, против Джунипер ничего не светит.

– Полностью с тобой согласна. – Я смотрю на Гарсию, ожидая услышать его мнение, но он старательно раскладывает листы по маленьким стопкам.

Кабинет постепенно заполняется учениками, и я тоже, как и Мэтт, начинаю волноваться. Вообще-то, я не боюсь выступать перед большой аудиторией, но вот когда стоишь перед одноклассниками и их внимание сосредоточено на тебе, сдают нервы.

Мне кажется, что текста в нашем сценарии и на пять минут не хватит, тем более на пятнадцать, но к тому времени, когда мы разводим всех по девяти кругам ада и каждый занимает свое место, проходит почти двадцать минут. После громких аплодисментов мы всем классом расставляем парты. Поднимается жуткий визг, как будто мы и впрямь попали в преисподнюю, где терзают души грешников.

Усаживаясь за парту, я перехватываю взгляд Мэтта и, сжав кулаки, поднимаю большие пальцы. Его губы раздвигаются в застенчивой улыбке, от которой на щеках проступают ямочки. Как ни странно, до конца урока я остро сознаю, что он сидит за мной через три ряда и его присутствие успокаивает и приободряет.

Когда звенит звонок, мы с Мэттом вместе выходим из класса. Он поворачивает в ту же сторону, что и я. Мы идем по коридору нога в ногу, достаточно близко друг к другу – во всяком случае, он наверняка сознает, что я рядом, – но и не плечом к плечу, вроде как каждый сам по себе. Значит, нет ничего необычного в том, что мы оба молчим. Мне хочется поделиться впечатлениями от презентации, перекинуться с ним парой слов ни о чем, но тишина, связывающая нас, заряжена смыслом. Я не в силах заставить себя нарушить ее.

Наконец, когда мы переходим в старое крыло, Мэтт окликает меня:

– Оливия!

У меня горят ладони.

– Да? – Я задерживаюсь у фонтанчика.

Мэтт останавливается в шаге от меня, смотрит мне в глаза.

– Ты… – произносит он. – Я… э-э-э… это… – Он устремляет взгляд к потолку и глубоко дышит, отчего его парусиновая куртка свободного покроя раздувается и сдувается. – Наверно, я… в общем…

– Оливия! – раздается девичий голос. Ко мне подбегает Клэр, ее волосы стянуты в хвост, который колышется из стороны в сторону.

– Привет, леди, – здороваюсь я, не отворачиваясь от Мэтта.

Лицо его непроницаемо, морщинка между бровями наполовину скрыта под волосами, спадающими на лоб. Что он собирался сказать?

– Хорошо, что я тебя встретила, – говорит Клэр. – Пойдем прогуляемся? Нужно кое-что обсудить. Меня уже беспокоит вечеринка у Джунипер. Думаю, нам следует принять меры, чтобы минимизировать ущерб. – Она переводит взгляд на Мэтта. – Привет.

Он чуть вскидывает голову, что при желании можно принять за кивок.

– Пойдем, Лив, – настаивает Клэр, беря меня за руку.

– Да, конечно. – Я неуверенно улыбаюсь Мэтту. – Позже договорим?

– Да. – Он потирает затылок. – Еще увидимся.

Мы с Клэр углубляемся в старое крыло.

– Что у вас за дела?

– Что, с Мэттом? Литература.

– Да не похоже.

– Успокойся, КГБ, незачем проводить дознание – не тот случай. – Я пытаюсь говорить шутливо, но руки непроизвольно крепче сжимают папку. И когда только она от меня отвяжется?

– Смешно, – язвит Клэр. – Что, тысячная армия твоих нежелательных поклонников пополнилась еще одним воздыхателем?

Ладно, так значит? Я резко останавливаюсь у лестницы и отхожу в сторону, чтобы меня не задела толпа.

– Клэр, зачем ты опять к этому возвращаешься?

– К чему?

– Ты не слышала, что я тебе говорила в субботу? Чего ты от меня добиваешься? – Я понижаю голос, всматриваясь в лица идущих мимо, не прислушивается ли кто к нашему разговору? – Хочешь, чтобы я отказалась от всякого общения с парнями и подалась в монахини? Хочешь услышать от меня пассивно-агрессивную банальность типа: «Бывает, что и жалкие хмыри ко мне неравнодушны. И что с того?».

Губы Клэр изгибаются в самой настоящей презрительной усмешке, какой я ни разу у нее не видела за шесть лет нашей дружбы. Как будто это и не она вовсе, а совсем другой человек.

– Дело не в тебе, – заявляет она. – Боже ты мой.

С этими словами она идет прочь. А я стою, злая как черт, в полном недоумении.

Мэтт Джексон

Опытным путем доказано, что лучше всего курить в обеденный перерыв в пятницу за стадионом: никто из учителей физкультуры не обедает у беговых дорожек, поэтому здесь сейчас безлюдно. Мы с Берком сидим под трибуной, приканчиваем косячок. На Берке сегодня бархатный пиджак с блестками, которые мерцают на скудном свету, тонкими полосками пробивающемся через щели между сиденьями. Наконец косяк выкурен, я затаптываю его и шарю по карманам в поисках папиросной бумаги.

– Мы на мели, – констатирует Берк, взмахивая пустой сумкой.

– У меня осталось кое-что в машине. Хочешь, принесу?

– Долго еще до конца обеда? – спрашивает Берк.

Я смотрю на часы:

– Двадцать минут.

– Валяй, – кивает Берк.

Лавируя между опорами трибуны, я выхожу под открытое небо, пересекаю беговые дорожки и иду по узкой бетонной тропинке к главному зданию. Сворачиваю к мобильным учебным классам. Белые крыши и стены домиков сверкают на полуденном солнце, заставляя меня щуриться. Мне сразу вспоминается ослепительный блеск снега на склонах горы Честнат, куда мы всей семьей ездили кататься на лыжах в январе шесть лет назад. Отец тогда упал и травмировал позвоночник, но покидать курорт отказался, чтобы не испортить отдых мне и маме. На моей памяти, наверно, это был последний раз, когда он проявил великодушие по отношению к кому-либо.

От слепящего сияния домиков у меня перед глазами темнеет, расплываются круги; края режущей белизны подергиваются пятнами, как помятое яблоко. Я козырьком приставляю ладонь ко лбу и только хочу отвернуться от домиков, как замечаю на верхушке одного крошечную фигурку: это Валентин Симмонс карабкается к краю крыши. У огромного дуба я замедляю шаг, подумав: а вдруг он сейчас свалится? Впрочем, ничего страшного не произойдет: домики низенькие – учиться в них все равно что сидеть в обувной коробке. На секунду меня отвлекает вереница муравьев, ползущих по стволу дуба: я мог бы развернуть целую дискуссию о том, что это может означать в контексте всего человечества. В следующее мгновение я забываю про муравьев, потому что мое внимание вновь притягивает Валентин. Он спрыгивает с крыши и, самодовольно улыбаясь, подходит к двери, словно надеется на приятный сюрприз. Его ожидания оправдываются: из глубины домика появляется какой-то парень, подходит к Валентину, причем так близко, что у меня создается впечатление, будто они целуются…

Стоп. Правда, что ли, целуются?

Я выглядываю из-за дерева, пытаясь рассмотреть получше, но мне все равно плохо видно. Может, они просто о чем-то увлеченно говорят, а со стороны кажется, будто обнимаются.

Парни отстраняются друг от друга, и я наконец могу разглядеть темные волнистые волосы, белую футболку, волевой подбородок и неизменную жизнерадостную улыбку – Лукас Маккаллум собственной персоной. А если учесть то, что на днях предлагал мне Лукас, вполне вероятно, что они действительно целовались. Но, матерь божья… Валентин Симмонс? Валентин Симмонс – гей?

Потом Лукас оборачивается, и я резко прячусь за деревом. Я смотрю на здание школы с подозрением, словно оно замышляет против меня что-то недоброе. Пытаюсь укротить свои мысли. Очевидно, Лукас улыбается за них двоих. Наверно, противоположности притягиваются.

Опустив голову, я бегу к парковке, но там, где дорожка упирается в газон, натыкаюсь на кого-то. Я пытаюсь прикрыть лицо ладонями, но, увидев, с кем столкнулся, восклицаю:

– Оливия! – И мысленно чертыхаюсь, потому что она наверняка спросит, что я собирался вчера ей сказать, а я сейчас не в состоянии вести столь важные разговоры.

– Мэтт, – произносит она.

– Эй, привет.

Мы долго смотрим друг на друга. Мой взгляд скользит по россыпи веснушек на ее щеках прямо под глазами, по упрямо заостренному подбородку. Ветер взметает ей волосы так, что они закрывают лицо. Она убирает непослушные пряди за уши – ногти ее покрашены ярким золотым лаком.

– М-м… – мычу я.

– Вчера… ты… – начинает она.

– Мы с Берком курим под трибунами, – перебиваю я ее, выпаливая первое, что приходит на ум. – Присоединишься?

– Я не курю, – отказывается она. – Но за приглашение спасибо.

– Ну да, конечно, ты не куришь.

– Вы не боитесь, что вас там поймают?

– Не-а. В той стороне город-призрак. Мне вообще никто на глаза не попадался, кроме Лукаса и его бойфренда, или кто он там еще.

И в ту же секунду, как эти слова слетают с моих уст, я цепенею: ведь Лукас недвусмысленно попросил меня, чтобы я его не выдавал.

Боже, какое у Оливии стало лицо. Ее глаза – две яркие океанические вселенные – округляются от изумления.

– Что? – молвит она. – Его… его бойфренд?

– Нет, это… – начинаю оправдываться я.

– Господи…

– Нет, он просил меня молчать… не говори никому, Оливия, прошу тебя!

Она пятится от меня:

– Мне нужно найти Клэр.

Я окликаю ее, но она уже удаляется в сторону главного здания.

– Черт, – ругаюсь я, – черт, черт!

Я разворачиваюсь и иду назад к мобильным классам. Нужно же что-то делать. А что тут поделаешь? И почему я такой кретин?

Стыд тяжким грузом давит на грудь, как будто деформируя грудную клетку. Мне хочется съежиться, спрятаться от собственной паники, но я рывком вытаскиваю телефон и пишу Берку: Чел, я тут такого натворил, такого.

Он, как всегда, быстро отвечает: Серьезно?

Да. Кажется, случайно заложил кое-кого, вытащил чужой скелет из шкафа.

????? Зачем……….?

Случайно!

На этот раз ответ у Берка занимает больше времени.

Тогда скажи, что это ты, они должны знать, что это твоя вина. Ну ты даешь, Мэтт. Тебя одного на пять минут оставить нельзя.

Я же объяснил: случайно вышло. К тому же я под сильным кайфом.

Чувак, это не оправдание. Последнюю работу по математике я тоже писал под кайфом, но все решил. Так что не фиг ссылаться на кайф.

Извини.

Братан, не надо передо мной извиняться! Думаешь, я скажу «ничего страшного»?

Я убираю телефон и возвращаюсь к белым домикам.

У подножия холма вижу, что Валентина там уже нет, а Лукас запихивает коробку от съеденного обеда в забитую мусором урну. При моем приближении лицо его озаряется.

– Привет, Мэтт.

Я встречаюсь с ним взглядом и вздрагиваю.

– Привет, Лукас.

Мне не хочется признаваться в содеянном, но я, решительно складывая на груди руки, ругаю себя: Ты трус, Мэтт. И, набрав полные легкие воздуха, говорю:

– Послушай, чувак, я должен кое-что тебе сказать.

– Конечно. В чем дело?

– Понимаешь, я… э-э-э… лопухнулся. Болтал с одним человеком и… брякнул, что ты… что ты не натурал.

Лукас сконфужен, и его смятение отдается болью в моей груди, которую и так распирает от чувства вины. Потом неугасимая улыбка сползает с его лица, стекает, как вода по холму, а без нее он совсем другой человек: нет изогнутых складочек на щеках, карие глаза серьезны, взгляд потухший.

– Зачем ты это сделал? – тихо спрашивает Лукас.

И я вдруг понимаю, что тягу к марихуане как рукой сняло: не хочу я случайно, необдуманным словом разрушить еще чью-то жизнь. Все оправдания разом испарились, и на ум приходит только одно:

– Не знаю, старик. Просто увидел тебя с Валентином, только об этом и думал, вот и…

– Ты видел меня с Валентином? – хмурится Лукас. – Что ты имеешь в виду?

– Разве вы… то есть вы?..

– Конечно, нет, – отвечает он. – Черт. Ты упомянул что-нибудь про Валентина?

– Нет.

– Слава богу. Ему бы не понравилось.

Лукас молчит. Я вижу, что он силится улыбнуться, его губы дергаются, но напрасно.

– И что мне теперь делать? – спрашивает он.

Совсем поникнув, я туго соображаю.

– Пусть только попробуют тебе что-то сказать, – заявляю я, – я дух из них выбью.

– Спасибо, конечно, но придуркам я и сам в состоянии дать по мордам.

– Ладно. М-м-м, я… я попросил Оливию, чтобы она никому не говорила.

– Оливию Скотт? – уточняет Лукас.

Я киваю, и Лукас окончательно теряет самообладание – глаза вытаращены, губы трясутся.

– Она скажет Клэр, – наконец роняет он и, не дожидаясь моего ответа, бросает: – Пока.

И идет прочь, крепко сжимая лямку рюкзака, так что костяшки пальцев белеют. А я смотрю ему вслед, мучимый неутешительной мыслью, что одной неосторожной фразой – да, прямо так – я, возможно, сломал Лукасу жизнь.

Клэр Ломбарди

В пятницу на перемене между шестым и седьмым уроками, – когда в воздухе уже носится ощутимый запах свободы предстоящих выходных, – в коридоре меня находит Оливия. Она отводит меня в угол и рассказывает про Лукаса, причем так осторожно, будто сообщает о его смерти.

На мгновение я впадаю в ступор, не зная, что делать. Первая реакция – громко прокричать эту новость на весь белый свет. Ведь Лукас утаивал от меня столь важную информацию на протяжении всех тринадцати месяцев, которые мы встречались, и еще полгода после, а значит, он не заслуживает того, чтобы его секрет хранили.

К горлу, словно желчь, подступает паника.

– Мне нужно идти, – выдавливаю я из себя и направляюсь прямо в уборную.

– Клэр, – окликает меня Оливия, но я не оборачиваюсь.

Я никогда не пропускаю занятий. Уроки прогуливают курильщики и двоечники. Но вот половина седьмого урока уже позади, а я все еще в уборной, стою, прижимаясь лбом к зеркалу.

Кусаю заусенцы. Средний палец уже кровит. Что же это за парень? Он когда-нибудь смотрел в зеркало, терзаемый желанием понять, что с ним не так? Мучился месяцами, пытаясь придумать, как преобразиться в человека, достойного внимания другого?

Дверь отворяется. Я уже собираюсь обернуться и прожечь злым взглядом любого, но тут узнаю Джунипер и Оливию. Они подходят ко мне. Оливия напряженная, натянутая как струна. Глаза Джунипер светятся состраданием.

Я снова смотрю в зеркало. Они стоят возле меня: Джунипер – с аккуратно уложенными золотисто-белокурыми волосами; Оливия – стройная, длинноногая, в темных джинсах. А я… Вы только посмотрите на меня – лицо в пятнах, коренастая, неуклюжая.

– Ты должна с ним поговорить, – советует Оливия.

Я скрежещу зубами. Мне не о чем разговаривать с Лукасом. Я не хочу обсуждать ни наши отношения, которые, как оказалось, строились на лжи, ни разрыв, напоминающий убийство из милосердия. У меня нет ничего общего с парнем, посоветовавшим мне не сравнивать себя – с теми, в ком я и не думала видеть соперников.

Мы с Лукасом ни разу не занимались сексом, но были близки к этому. Где логика? Будь он геем, разве смог бы так вести себя со мной? Должно быть, он бисексуал. Наверняка.

К чему эти размышления? Какая разница? Теперь у него бойфренд. И ни о чем другом я думать не могу. Только и представляю его вместе с безымянным и безликим парнем.

– Нельзя держать это в себе, так и свихнуться недолго, – не унимается Оливия. – Ты перестала об этом говорить, и я подумала…

– Знаю.

Конечно, они решили, что я им переболела. Я ведь должна быть выше своего дерьма. Мне что, заняться больше нечем? И потом, страдать из-за парня, который тебя бросил, – ведь это так унизительно.

– Что… как ты вообще? – спрашивает Оливия.

Горло сжимается, как пружина.

– Можно подумать, вам интересно, – наконец выдавливаю я.

Джунипер с Оливией переглядываются.

– Что… – начинает Оливия.

– Хватит, – перебиваю я ее. – О том, что у вас происходит, я узнаю самой последней, так с какой стати я должна делиться с вами своими проблемами?

Я иду к выходу.

– Всё, молчу. Забудьте. – Я сглатываю ком. – Удачно вам повеселиться в субботу. Я не приду.

У двери я бросаю на подруг последний взгляд. У них одинаковое выражение лиц: немного беспомощное, безнадежное, покорное… и капельку раздраженное.

Оливия Скотт

Я открываю входную дверь и отступаю в сторону, пропуская в дом Джунипер первую партию гостей.

– Привет, ребята, – здороваюсь я. – Напитки на кухне. Это туда, через гостиную.

Слух о сегодняшней вечеринке быстро распространился по школе, но после вчерашнего срыва Клэр у Джунипер, похоже, пропала всякая охота веселиться. Перед вечеринкой мы вдвоем устроили небольшие посиделки, но настроение было никудышное, поскольку тема у нас была одна – наша третья отсутствующая подруга.

– Думаешь, она хочет бросить нас? – спросила Джунипер, часто прикладываясь к бокалу с крепким сидром; пила она жадно, большими глотками.

– Похоже на то, – ответила я. – Но, может, нам стоит дать ей тайм-аут, пусть разберется в себе. А то недавно вспылила на меня за то, что я просто разговаривала с парнем. Честно говоря, устала я от этих ее закидонов.

Джунипер кивнула:

– С ней действительно что-то не то происходит. Я пытаюсь понять ее, но трудно представить, что у нее в голове, ведь она отказывается обсуждать это с нами. – Джунипер снова отхлебывает сидр. – Может, она придет сегодня, и мы попробуем вызвать ее на откровенность?

– Я бы на это не рассчитывала, Джуни. Тем более что Лукас наверняка будет здесь.

Менее чем через полчаса мой прогноз сбывается. Дверь с шумом распахивается, и в дом Джунипер вваливается Лукас, ведя за собой полкоманды пловцов. Как обычно, широко улыбаясь, он смешивается с толпой. Он машет мне в знак приветствия, и меня гложет чувство вины. Зря я сказала Клэр. Лукас наверняка еще не признался – я вообще не знаю ни одного парня в нашей школе, который открыто признал бы себя гомосексуалистом. Двое-трое смахивают на геев, но ни в «Фейсбуке», ни где-либо еще они это не указывают. Самый необычный парень у нас – Берк Фишер, любитель леджинсов и каблуков, но ему плевать, что о нем думают. Однако Берк – индивидуалист, а вот Лукас вряд ли смог бы существовать в изоляции, без своей постоянной свиты приятелей.

Допускаю, что это страшно, ведь старшая школа Паломы – не суперпрогрессивное учебное заведение в отношении ненатуралов, но все равно у меня в голове не укладывается, как он мог держать Клэр в неведении. Немыслимо так долго утаивать столь важную информацию. Тем более от человека, которому ты признавался в любви.

Хотя, полагаю, если любишь кого-то, сама мысль о том, что ты можешь утратить его или ее расположение, пугает еще сильнее.

В самый разгар вечеринки я спохватываюсь, что оставила дома сумку с вещами для ночевки. Джуни, конечно, разрешает мне пользоваться всем, что есть в ее доме, но мне нужен раствор для контактных линз, а в ее семье у всех стопроцентное зрение. Она и одежду свою готова мне одолжить, но это смешно, ей-богу. Надевать вещи Джуни – все равно что примерять маленькие свитерки, которые хозяева собак натягивают на своих шотландских терьеров.

Я звоню Кэт.

– Что? – Более дружелюбного приветствия я и не ждала.

– Привет. Папа уже дома? – спрашиваю я.

– Нет.

– Я оставила на столе в кухне свою сумку. Может, завезешь мне ее к Джуни, когда он доставит машину домой?

– Ладно, – тяжело вздыхает Кэт. – Только бог его знает, когда он явится.

Должно быть, отец закрывает лавочку, потому что прошел уже час, а Кэт пока не появилась. Народ заполонил длинные коридоры в доме Джуни. Вон спортсмены кучкуются, компании треплющихся десятиклассников, группы девятиклассников, у которых вид до того робкий, что мне так и хочется позабирать у них из рук напитки и всучить DVD-диски с мультфильмом «Земля до начала времен»[47]47
  «Земля до начала времен» (The Land before Time) – американо-ирландский приключенческий мультфильм, выпущенный в США в 1988 г. Режиссер – Дон Блут.


[Закрыть]. Обойдя парня, который вполне прилично изображает Чубакку[48]48
  Чубакка (он же Чуи, Шушака) – персонаж киносаги «Звездные войны».


[Закрыть], я вхожу на кухню и вижу Джунипер. Она сидит за столом, играет в «Диджей», в руке у нее банка пива.

Я бочком подбираюсь к ней:

– Сколько уже? Только честно.

– Эй! Три всего. Пью в замедленном темпе.

– Впечатляет. Не то чтобы на прошлой неделе было не здорово, но…

– Блевотину убирать неприятно. Знаю.

– То-то же. Жизненно важный вопрос. У тебя остался газированный лимонад, что мы пили на моем дне рождения?

– Возможно, у родителей в холодильнике есть бутылка, – отвечает она. – Хотя не факт. Они с ним коктейли делают. Кстати, если найдешь там кого, вытури, ладно?

– Непременно. – Я корчу гримасу.

В августе, на моем дне рождения, мы застали в спальне родителей Джунипер не одну, а целые две парочки, обжимавшиеся на кровати. Одновременно. Хотя вряд ли сейчас там кто-то есть. Еще только четверть одиннадцатого – рановато для таких непристойных шалостей.

Я иду мимо кабинета к широкой винтовой лестнице и слышу чей-то крик:

– Давайте в пьяную игру!

Я вздыхаю. Джунипер лучше бы не участвовать.

Я взбегаю по лестнице вдоль скругленной стены холла, которая обрамляет тяжелую люстру с золотыми висюльками, и иду к спальне родителей Джунипер. Толстый ковер под ногами приглушает мои шаги. На стенах – наградные плакетки, свидетельства побед Джунипер в музыкальных конкурсах: только первые места.

Я плечом открываю дверь. Спальня – двухуровневая комната с богатым интерьером. На облицованных панелями стенах – картины маслом. На втором этаже, куда ведет лестница из темного дуба, сияет зеркальный бар, огороженный перилами из такого же темного дерева. Я устремляю взгляд за перила и цепенею. У стойки стоит Мэтт. Моему изумлению нет предела, но по телу, как ни странно, разливается приятное тепло.

Я первой обретаю дар речи:

– Мэтт. Что ты здесь делаешь?

– Я… внизу очень шумно, вот я и… – объясняет он. – Не знаю. Никого из знакомых не встретил, как-то не по себе стало. А ты?

– За лимонадом пришла, – с запинкой отвечаю я. – Но я имела в виду, как тебя вообще сюда занесло? К Джунипер? – Я закрываю дверь. – Обычно я не вижу тебя на вечеринках. Никогда.

– Вообще-то я… – Он потирает затылок. Пока Мэтт подбирает слова, я взбегаю по лестнице и открываю маленький холодильник. – Я надеялся, что, может быть, встречу здесь тебя, – договаривает он.

– О-о. – Я поднимаю голову. – Что ж, тебе повезло.

Мэтт смеется. От смеха его рот кривится, отчего лицо у него становится глуповатым и эксцентричным.

Интересно, каково было бы поцеловаться с ним? Этот вопрос у меня возникает при виде многих парней – обычно мне просто любопытно, – но при мысли о том, что я целуюсь с Мэттом, у меня что-то екает внутри. И это странно, ведь он далеко не красавчик. Я целовалась с куда более симпатичными парнями. У них были привлекательное лицо и развитая мускулатура, они заставляли меня забыть, что мой рост – почти метр восемьдесят.

Мэтт пытается выглядеть равнодушным, но что-то в его лице заставляет меня трепетать. В его обществе я постоянно волнуюсь. Может, это из-за его манеры держаться: настороженно, осмотрительно. Может, из-за резкости черт и пронзительного, но в то же время застенчивого взгляда.

Я наклоняюсь и достаю из холодильника лимонад. В ряду изящных металлических приборов, что лежат на стойке, нахожу приспособление с заостренным концом и откупориваю бутылку.

– У Джунипер не дом, а прямо целый дворец, – замечает Мэтт.

– А то я не знаю. Одна эта комната богаче, чем весь мой дом.

Я делаю глоток лимонада. Сахаристо-душистая жидкость шипит и пенится на языке.

– Чем вообще ее предки занимаются?

– Мама сколько-то работала на Уолл-стрит, теперь руководит банком Паломы. А… чем отец занимается, не знаю, но он вечно в разъездах. Наверно, международный шпион. – Я прислоняюсь к барной стойке. – Итак, в чем дело? Зачем ты меня искал? – Я веду себя бойко и жеманно, надеясь, что для того парни обычно и домогаются девчонок на вечеринках.

Мэтт садится на один из табуретов у стойки.

– Просто я… вчера допустил ошибку. Не следовало мне говорить тебе про Лукаса. – У меня упало сердце: разумеется, дело в этом. – Я случайно об этом узнал, понимаешь? И должен был молчать. А он переживает… Ты ведь не сказала Клэр, нет?

У меня сдавило горло.

– Прости. Я сказала ей, что это секрет, но… да, я не могла от нее утаить.

– Черт. – Мэтт закрывает глаза. – Надеюсь, она будет молчать.

– Да ей и некому говорить. Клэр не опускается до сплетен.

Мэтт то складывает руки, то разнимает, снова складывает. Спускается по лестнице, останавливаясь перед причудливой репродукцией на стене:

– Блин, просто я… идиот.

– Это была ошибка. – А я только хуже сделала, сообщив Клэр, укоряет меня безжалостный внутренний голос. Я сажусь на перила и съезжаю вниз. Дерево скрипит. – Кстати, ты с ним поговорил?

– Да. Он не разозлился. Просто вид у него был такой… не знаю. Как будто с ужасом думал о том, что теперь его ждет. Что вполне логично. Но я на его месте отдубасил бы меня по первое число.

Мэтт падает в кресло возле перил, вытягивает ноги. Рубашка на нем чуть задирается, обнажая полоску голого живота над поясом джинсов, которая бросается мне в глаза.

– Давай я напишу Клэр и предупрежу, чтобы молчала, иначе припугну – отравлю ее собаку, – предлагаю я. – Нет, собаку ее я, конечно, не отравлю. У нее нет собаки. Так что отравить будет трудно.

По лицу Мэтта скользит тень улыбки, затем он снова покусывает губу. Кажется, он хочет что-то сказать, но не может.

– О чем думаешь? – наконец спрашивает он.

Я, как обычно, порываюсь ответить честно: Опусти рубашку, пожалуйста. Твой голый живот меня смущает. Извини за прямоту. Сам напросился.

Но с губ слетает только:

– М-м, ни о чем.

– Сомневаюсь.

– Да как ты смеешь ставить под сомнение мою честность?! – притворно возмущаюсь я.

Он улыбается мне по-настоящему, и я впадаю в ступор.

С ужасом осознаю, что влюбилась в него.

Нет. Только не это. Любовь портит жизнь и разрушает души. Влюбившись, ты либо рискуешь нарваться на безответное чувство, либо завязываешь серьезные отношения, а это уж совсем дикость.

– Давай-ка… м-м… – бормочу я, с трудом разжимая губы, – давай-ка уйдем из спальни родителей Джуни.

– Ты права, – соглашается он, вставая с кресла.

Я не двигаюсь с места. Он совсем рядом – в трех шагах? В четырех? Он так близко, но я все равно его не понимаю, зато прекрасно могу разглядеть каждую черточку. Кончик носа. Оттенок кожи. Пушок на подбородке. На секунду я представляю, как зарываюсь пальцами в его волосы.

Он не двигается, вероятно, ожидая от меня каких-то слов или действий, свойственных нормальному человеку. К сожалению, в данный момент я неспособна вести себя как нормальный человек. Меня хватает только на то, чтобы смотреть ему в глаза не мигая. Меня охватывает совершенно жуткое ощущение: ты понимаешь, что кто-то тебя рассматривает не отрываясь, что в данный момент ты для этого человека – центр вселенной.

Ладно бы еще он был мной увлечен, тогда я бы просто сказала: Слушай, как ты относишься к тому, чтобы меня поцеловать? Ситуация уж точно была бы менее неловкой, чем это нескончаемое молчание. Но голос мой как будто заглушили, и это само по себе странно, потому что легче успокоить взбесившегося носорога.

Я боюсь сказать что-то такое, что оттолкнет Мэтта.

Как я могла им увлечься? Просто ужас какой-то. Надеюсь, что те, кто изобрел эмоции, заморожены в девятом круге ада. Они это заслужили.

– Да, пойдем вниз, – быстро говорю я, бросаясь к выходу.

Я придерживаю дверь, пропуская Мэтта вперед, и, когда он проходит мимо, улавливаю его аромат. Сегодня от него не несет, как обычно, eau de ganja[49]49
  Eau de ganja – зд.: марихуана (по аналогии с eau de cologne [одеколон]).


[Закрыть]. Сегодня от него пахнет чем-то старым и чуть сладковатым. Как потершаяся кожа и мед. Он идет, держа руки глубоко в обтрепанных карманах, а я думаю: каковы на ощупь кончики его указательных пальцев? А ладони у него шершавые или мягкие? И что он скажет, если я возьму его за руку?