Текст книги "7 способов соврать"

Валентин Симмонс

В пятницу утром в туго зашнурованных кроссовках я торопливо иду по парковке для одиннадцатиклассников, считая трещины в асфальте. Двадцать три. Двадцать четыре. Двадцать пять. Я ничего не высматриваю. Просто не хочется неожиданно встретиться с кем-нибудь взглядом. Как вы поступаете, когда сталкиваетесь с кем-то из знакомых? Киваете? Улыбаетесь? Смотрите безучастно? Познай себя, говорили древние греки, и, зная себя, я могу смело сказать, что невыразительный взгляд – это все, на что я способен.

Пустой треп меня утомляет очень быстро: через три секунды я уже не могу слышать про оценки и учителей, еще через три – про спорт и очки, еще через три – про поп-музыку и разводы знаменитостей. Какое все это имеет значение? Почему все вокруг настолько плоские? Я уже начинаю думать, что так называемой разумной жизни следует дать другое название.

– Ши-и-изик, – гудит в мой адрес чей-то голос.

Я поднимаю глаза, прищурившись, смотрю на идущую мимо компанию. Пловцы, все как на подбор рослые и мускулистые, самодовольно гогочут в унисон, как единый организм.

– Очень оригинально, – саркастично кричу я им в спины.

Сам не знаю, зачем с ними связываюсь. Я же не такой дурак, как они. Я лучше них. Я, безусловно, выше того, чтобы реагировать на их ребяческие выходки.

Парень в самой гуще толпы, курчавый, с длинным носом, виновато глянул на меня через плечо. Я отвечаю ему сердитым взглядом. Если б ему было стыдно, он одернул бы своих товарищей-недоносков. Должно быть, здорово, когда тебя окружает армия друзей, которые, не задавая вопросов, подыгрывают всем твоим выходкам.

Длинноносый пловец еще с минуту смотрит на меня, потом отворачивается. Им он не сказал ни слова.

Так я и думал.

Я снова утыкаюсь в ноги, но не помню, на какой по счету трещине остановился. Вздохнув, поднимаю голову. Мое внимание привлекает девушка возле одной из машин: невысокая, стройная, с розовыми волосами. Изби Цин. Она стоит, смеясь и играя с волосами, рядом с веснушчатым парнем. Видно, что она млеет в лучах его внимания.

Я пытаюсь представить, что бы почувствовал, если бы на меня кто-нибудь так смотрел – или я сам смотрел так же на кого-то.

Правда, очень скоро я возвращаюсь к идиотской реальности и превращаюсь в бесстрастного стороннего наблюдателя. Меня поражает то, как много сил мои сверстники тратят на любовь. Мне казалось, всем известно, что школьные романтические увлечения мимолетны и бессмысленны, но, очевидно, кто-то думает иначе. На самом деле каждый человек почти всю жизнь стремится привязать себя к кому-то. Люди впустую тратят время на нечто такое, что не сулит никаких выгод в перспективе. Бог знает зачем.

– Эй, подождите! – Какой-то парень, догоняющий пловцов, с разбегу задевает меня. Меня закрутило, зашатало. Бутылка воды с периодической таблицей Менделеева вылетает из моего рюкзака и катится под одну из машин, поворачиваясь так, что ксенон оказывается выше гелия. Я выпрямляюсь, ожидая извинений, но парень даже не обернулся.

Ненавижу людей. Я опускаюсь на корточки, шарю под брызговиком, но бутылка лишь откатывается ещё дальше. Ее хватает чья-то рука, высунувшаяся из дверцы со стороны водителя.

– Поймала, – доносится голос из автомобиля.

Я поднимаюсь:

– Спасибо.

– Не за что, – говорит девушка. – Что, тот тип даже не извинился? Воспитанный парень.

Я вздрагиваю, отступая на полшага. Тот самый голос…

– У тебя, наверно, давно это, – предполагает она, рассматривая бутылку. – Тут еще нет коперниция.

Глядя в землю, я киваю:

– Ты… м-м… любишь химию?

– Люблю, – отвечает она, а я вспоминаю женский голос, произносящий: «Я люблю тебя».

Это она.

Череп внезапно сдавило. Я смотрю ей в глаза, неожиданно осознав, что мне очень много известно об этой девушке. Представляю, как она стоит в темноте комнаты отдыха педсостава, смотрит на безымянного мужчину, обещая, что никто никогда не узнает. И я вдруг понимаю, что лучше бы мне никогда не слышать того разговора. Хранить такой секрет – непосильная обуза. Я мог бы разрушить ее жизнь.

Девушка склоняет голову. Глаза у нее прекрасные: ясные, пронизывающие. Они впиваются в меня.

Я не знаю ее имени. Хоть что-то. Хлипкая защита от ответственности.

Она протягивает мне бутылку, и я ее беру:

– Мне пора.

Не оглядываясь, я торопливо иду к зданию школы.

Клэр Ломбарди

В пятницу во время обеда звучит объявление, доказывающее мою правоту: в вопросниках, что нам раздавали на пятом уроке, народ написал всякую ерунду. И, видимо, шутников нашлось немало. Директор Тернер добрых пять минут честила школу в громкоговоритель.

– И последнее, – говорит она в заключение своей нотации. – Если кому есть что сообщить, бланки вопросников по-прежнему можно получить в методическом кабинете. И, как всегда, наш сайт открыт для всех, кто желает предоставить информацию. Спасибо. Всем хорошего дня.

– Нет, это вам спасибо, дорогая директриса, – говорит Оливия, отсалютовав динамику соком «Капри сан». В столовой снова поднялся галдеж. – И приятных выходных, – добавляет она, уже обращаясь ко мне и Джуни.

– Слава богу! – восклицаю я. – Только мне показалось, что эта неделя никогда не кончится?

– Нет, не только тебе, – отвечает Джунипер, помешивая йогурт.

Мы с Оливией тревожно переглядываемся. Сегодня она выглядит еще более измученной, чем вчера.

– Джуни, у тебя все хорошо? – осторожно спрашиваю я.

– Что? Да. – Она поднимает глаза, уверенно улыбаясь нам. – Просто до трех ночи не спала. Нужно было сдать сегодня два эссе… Ну и Паганини покоя не дает. – Она переводит взгляд на Оливию. – Кстати, ты избавилась от нежелательного внимания?

От меня не укрылось, как ловко Джунипер перевела разговор на другую тему, но любопытство возобладало.

– От нежелательного внимания?

– Уфф. – Оливия сдувает с глаз волосы. – Я о Дэниеле.

– Почему его внимание нежелательно? – спрашиваю я.

Джуни с Оливией понимающе переглядываются, и я сразу чувствую себя лишней.

– Ты уверена, что хочешь это знать? – спрашивает Оливия.

– Блин, давай уже выкладывай.

– Он прислал мне фотку члена, ну и теперь в наших отношениях появился натяг. Как-никак… пенисы.

Я чуть не подавилась сандвичем:

– Что-о? Когда это было?

– В понедельник.

– И ты столько времени скрывала от меня такую важную информацию? – Мой голос полнится сарказмом.

Шутка удалась – Оливия улыбается, – но у меня самой сжимается сердце. «Прелести» Дэна Силверстайна меня ничуть не интересуют, но сам факт, что Оливия уже поделилась с Джуни… То есть из-за нашей с ней «неперепалки» в понедельник я теперь навсегда исключена из круга посвященных? Да и Джуни вечно ищет повод, чтобы уклониться от откровенного разговора… То есть теперь это в порядке вещей, что у них от меня есть секреты?

– Мои глубочайшие извинения, – напыщенно произносит Оливия, вскидывая руки. – Однако давайте наконец-то поприветствуем выходные! Чудо свершилось! Спи не хочу. Марафон «Парки и зоны отдыха»[35]35
  «Парки и зоны отдыха» (Parks and Recreation) – амер. сериал, снятый в стиле псевдодокументалистики, рассказывает о жизни сотрудников департамента парков и зон отдыха вымышленного города Пауни (шт. Индиана).


[Закрыть]. И бесиво с приятными людьми. – Она награждает нас с Джуни обворожительной улыбкой.

– Ну да, с тобой побесишься, – усмехается Джуни. – Если ты капли в рот не берешь.

– Эй, подруга, я вполне могу веселиться, не упиваясь пивом. – Оливия делает глоток сока. – Итак, какие у нас планы?

– Не хотелось бы сбивать твой радостный настрой, – говорю я, – но в эти выходные никаких событий. Ноль. У сестры Дэна день рождения, однако, если он теперь персона нон-грата, ты вряд ли захочешь пойти к ней на вечеринку.

– Совсем ничего? – Оливия заметно сникает, кусая соломинку. – Черт. На прошлой неделе на бейсболе я болтала с одним суперсимпатичным парнем. Думала, может, «случайно» столкнусь с ним в эти выходные.

– А давайте потусуемся втроем? – предлагает Джунипер.

– О, отлично, – просияла Оливия.

– Я после обеда свободна, – докладываю я.

– Вообще-то после обеда я не могу, – говорит Оливия. Тряхнув головой, она устремляет взгляд вдаль. – У меня тайное свидание с одним джентльменом.

Я возмущена до предела. Боже, сколькими парнями она может жонглировать зараз? Никогда не слышала о таком понятии, как воздержание?

Я переплетаю пальцы, крепко сцепив ладони. Прекрати, Клэр. Она вправе ходить на свидания. Вправе делать, что хочет. Даже если к ее ногам падут восемьдесят парней, кому какое дело?

Я неторопливо кусаю яблоко, а Джунипер требует:

– Давай рассказывай.

– Так, с чего бы начать? Меня ждет невероятно романтичное рандеву. Мы будем готовить плакат для презентации по «Аду» Данте, – и Оливия кокетливо хлопает ресницами.

Я вздыхаю, чувствуя себя полной дурой. Это ж классное задание, а не свидание. Ну конечно. В тот день, когда Оливия, вместо того чтобы просто обжиматься с парнями на вечеринках, пойдет на настоящее свидание, наверно, солнце взорвется.

– Тогда давайте вечером? – предлагает Джуни. – Просто расслабимся. Кино посмотрим.

Вот-вот. Завтра вечером я занята, и уже сейчас знаю, как все будет. По мне, в отличие от Оливии, скучать никто не станет; они встретятся в субботу и отлично проведут вместе время, а мне наприсылают кучу фоток, отчего я почувствую себя посторонней, но я ничего не скажу, иначе это будет выглядеть так, будто я выпрашиваю милостыню.

– Вечером я не могу, – говорю я.

– Почему?

– У Грейс день рождения. Мы идем в ресторан.

– А после? – спрашивает Оливия. – Мы могли бы собраться, скажем, в половине десятого или в десять.

– В воскресенье у меня турнир, забыли? Вставать рано.

– Это все отговорки, Ломбарди, – отмахивается Оливия. – Я за тобой заеду. Возражения не принимаются.

– Я же серьезно. Мне вставать в шесть утра. – Я делаю большой глоток «Гаторейда»[36]36
  «Гаторейд» (Gatorade) – общее название изотонических напитков, производимых компанией PepsiCo, разработан в 1965 г. для того, чтобы восстанавливать потерю жидкости в организме.


[Закрыть]. – Вы, конечно, можете заехать за мной, только придется мое безвольное тело запихивать на заднее сиденье машины Джуни.

Они смеются. Смех сменяется многозначительным молчанием, и я сознаю, что они ждут моего благословения – чтобы я разрешила им встретиться без меня. Я не хочу ничего говорить, но слова с моих губ слетают сами собой.

– Ладно, как хотите. Только не очень веселитесь без меня.

Клянусь, они обе просияли. Покусывая ногти, я утыкаюсь взглядом в свою тарелку. Джуни с Оливией вскоре заговорили о другом, а меня не покидают тревожные мысли. О молчании Джунипер. О тайных заигрываниях Дэна. О том, что я лишняя в нашем трио. Что касается субботы, я уже не могу отделаться от ощущения, что меня оставили за бортом.

Кэт Скотт

– Кэт, – обращается ко мне доктор Норман.

Я поднимаю голову, резко открываю глаза.

– Вы знаете ответ? – спрашивает Норман.

Это первые слова, которые я услышала на седьмом уроке. Вопроса на доске нет. Вряд ли я сумела бы ответить верно: химия – не мой конек. Но, зная вопрос, по крайней мере, не сморозила бы откровенную глупость.

Я смотрю на своего соседа по парте. Он отвечает мне сердитым взглядом: «Я тут ни при чем».

– М-м… – мычу я.

– Мисс Скотт, – вздыхает доктор Норман, – я очень рад, что сегодня вы почтили нас своим присутствием, но был бы вам еще больше благодарен, если б вы пребывали в сознании.

Поднимается смех. Я представляю, как смешки, точно стрелы, летят в меня, оставляя на коже крошечные ранки, удар за ударом.

– Кэт, – продолжает Норман, – я попрошу вас остаться после урока и привести в порядок лабораторное оборудование для учащихся по углубленной программе.

– У меня репетиция, – говорю я.

Доктор Норман награждает меня хищной улыбкой. Плохой знак. Он любит в наказание выставлять учеников на посмешище. Это наводит на мысль, что у него куча комплексов. Ведь какой человек сорока пяти лет с мало-мальски приличной самооценкой станет ловить кайф, высмеивая подростков?

– Репетиция? – повторяет он. – Забавно. На днях я разговаривал с Дейвом Гарсией, и он сказал, что на пятницу дал труппе выходной. Не могли бы вы попросить его пояснить, что он имел в виду? – Губы Нормана еще шире раздвигаются в улыбке, так что его белые резиновые щеки собираются в гармошку. – В противном случае вам придется остаться и заняться уборкой. Спасибо.

– О-о-оп, – в унисон произносит класс, что значит: «Что – получила?».

Я свирепо смотрю по сторонам. Лицо горит от унижения, как будто меня облизывает огонь. Норман мог бы выразиться и потактичнее. Я ведь и не думала лгать – просто забыла, что на сегодня Гарсия нас отпустил.

Спустя десять минут звенит звонок. Я оставляю свой рюкзак на парте и иду к доске. Доктор Норман – само воплощение справедливости – ждет за своим столом. Вероятно, он думает, что ведет жесткую борьбу с ювенальной преступностью, унижая учеников перед всем классом, но у меня его поступок не вызывает ничего, кроме негодования.

Объяснив, что я должна вымыть и убрать, Норман спешит из кабинета, оставляя меня одну. Я плетусь к старой исцарапанной раковине, у которой стоят ведра, доверху наполненные мензурками, пускаю теплую воду и беру мыло.

Дверь за моей спиной открывается. Я смотрю через плечо: кого там еще принесло?

На пороге нарисовался какой-то парень, еще более белобрысый, чем я, и ростом чуть выше меня. Телосложением напоминает палочника[37]37
  Палочники (листовидки, страшилки) – отряд насекомых, по виду напоминающих палочки или листья.


[Закрыть], и его одежда лишь усугубляет это впечатление: в узких хаки его ноги похожи на ершики для чистки трубок, а черный пиджак до бедер до того широк, что, кажется, заглатывает его живьем.

– Тебе что-то нужно? – спрашиваю я.

– Да, привет, – здоровается он. – Ошибочка, должно быть, вышла. Мне поручили мыть оборудование.

– Ты из углубленки? – уточняю я.

Он кивает.

– Что ж, повезло тебе, углубленщик. Норман меня запряг на эти ведра.

– А-а. – Взгляд парня прикован к моим рукам, которые я все еще держу под теплой водой. По его лицу скользнуло снисходительное выражение, глаза сузились до щелочек.

– Что? – спрашиваю я.

– Надеюсь, ты не собираешься мыть мензурки водой из-под крана?

Ему почти удалось сразить меня. Насмешка, звучавшая в его голосе, могла бы уязвить и человека с более тонкой кожей, чем у меня. Я закрываю кран:

– Да. А что?

– Здесь нужна деионизированная вода. Иначе загрязнишь… она там… ладно, сам возьму…

Парень подходит к шкафам и начинает распахивать их один за другим, что-то бормоча себе под нос. Бросает на пол рюкзак, который приваливается к ножке лабораторного стола.

Не замолкая, он открывает последний шкаф.

– Вот. – Парень достает две мягкие пластиковые бутылки с тонкими носиками на крышках и ставит их на раковину. Я перехватываю его цепкий взгляд. Глаза у него какого-то непонятного цвета – сине-зелено-голубые, как у хамелеона. Правда, он недолго смотрит на меня. Быстро скользнув по моим волосам, по шее, его взгляд перемещается на стену за мной.

Я жду, что он уйдет, но парень не двигается с места, словно надеется на благодарность. После продолжительного неловкого молчания, самого неловкого в документированной истории, я, прочистив горло, спрашиваю:

– Так ты уходишь или как?

– Я помогу. – Он берет бутылку с чудодейственной водой и приниматься полоскать одну из мензурок.

– М-м. – Как бы повежливее сказать: «Черта с два»? – Ладно, – соглашаюсь я. – Ты меня очень обяжешь.

– Мне все равно здесь торчать, – объясняет он. – Моя мама работает методистом в школе, с ней домой поеду. Так что, может, лучше ты иди. Мне ведь первому поручили.

– Послушай, углубленщик, не надо мне указывать.

У меня дергается левый глаз. Я его потираю. Глаз снова дергается – непроизвольно, как вырывается ответная реплика.

– По-моему, тебе не мешало бы выспаться, – замечает он.

– Тебя забыла спросить, гений.

На это он ничего не говорит.

– Извини, – мямлю я, взглянув на него. – Само вырвалось.

Он склоняет голову, как растерянный щенок:

– Все нормально. Социальное взаимодействие тоже не входит в сферу моей компетенции.

– Чего?

– Моей компетенции, – повторяет он.

Я разеваю рот, с трудом сдерживаясь, чтобы не ляпнуть что-нибудь пренебрежительное. Кто этот парень, черт побери? Недокормленный помощник учителя? Его странная манера общения бодрит, почти как свежий воздух.

Есть в нем нечто такое, что меня успокаивает. Правда, что – никак понять не могу.

Я беру бутылку с пульверизатором и достаю мензурку из второго ведра. Рядом парень как-то резко, с нетерпеливой тщательностью моет химическую посуду.

– Каждую полощи по три раза, – говорит он, – и выставляй в ряд в перевернутом виде. Поняла?

Я киваю.

Он поворачивается ко мне:

– Поняла?

– Я же кивнула.

– А, ну да. – Он снова принимается за мытье. – Не видел.

– Да не переживай ты так.

– Ага.

– Что «ага»?

– Не переживаю, – поясняет он. – Я за это не переживаю.

Я глянула на него мельком, удивляясь: когда он последний раз разговаривал с людьми? Я и сама-то не мастер вести пустые беседы, но этот парень – просто уникум.

Я снова принимаюсь мыть мензурки. Мы погружаемся в благословенное молчание, которое он вскоре нарушает:

– Валентин Симмонс, – представляется мой помощник. – Одиннадцатый класс.

– Понятно. – Я ставлю чистую мензурку в один из шкафов.

– Вопреки бытующему мнению, – добавляет он, – Валентин – мужское имя, потому что святой Валентин был мужчиной. Вот. Так что имя у меня совсем не странное.

– Ну ладно. Я и не говорила, что оно странное.

Утекает еще одна минута, которую мы проводим в молчании.

– А ты в каком классе? – интересуется Валентин.

Боже, что, вообще намеков не понимает?

– В том же, – отвечаю я.

Он выдавливает тонкую струйку воды из носика бутылки, силясь сохранять невозмутимость. Однако я чувствую, что он разочарован. Видимо, надеялся, что я поддержу разговор.

Мне вдруг становится ясно, что в нем подкупает: его окутывает незримая оболочка обособленности, которую различаю только я, потому что мне это знакомо. Он из тех, у кого, как и у меня, нет друзей. Приятно знать, что у меня есть сверхъестественная способность выявлять некоммуникабельных людей.

Я иду на контакт:

– Как тебе собрание? Пустая трата времени, да?

– Пустая?..

– Одно сообщение по электронке, и вся школа на ушах стоит. Наверняка кто-то просто прикололся.

– Если тебе нравится так думать… – говорит Валентин с видом превосходства, которое я ощущаю почти физически. Он наконец-то умолкает, продолжая мыть очередную мензурку.

– А я – Кэт Скотт, – представляюсь я. – Так за что Норман подрядил тебя мыть посуду?

– Он не подряжал. Я сам вызвался.

– Лучшие друзья, что ли?

– Вместе обедали сегодня. Такое объяснение устраивает?

Я внимательно смотрю на него:

– Ну-ну.

– По-твоему, это странно?

– Скажем так, возражать тебе я не стану.

– Понятно, – пожимает плечами Валентин. – Дождь шел, поэтому во дворе обедать было не очень приятно.

– А поесть в столовой ты не мог, потому что…

Он морщит нос:

– Не особо жалую компании своих сверстников.

– …конечно. Звучит очень даже естественно.

– Сказал как есть. Я не обедаю в столовой. Последний раз ел вместе с ребятами моего возраста четыреста десять дней тому назад.

– М-м. – Я смерила его взглядом. Казалось, он даже не отдает отчета в том, насколько чудна́ его фраза. – Почему ты запомнил?

– Не знаю. Я люблю вести подсчеты, и… – он хмурится, – как-то так.

Мать честная, ему можно только посочувствовать. Целую минуту я искала подходящий ответ, но, так ничего и не придумав, вернулась к мензуркам. Доктор Норман – высокомерный придурок, и чтобы обедать вместе с ним… Трудно представить более мучительную пытку. Лучше уж жариться на медленном огне каждый день.

Однако давно я сама ела в компании? Тоже, наверно, сотни дней назад, хоть я совсем не фанат подсчетов. Мое прибежище в обеденное время – уголок двора, а в те дни, когда очень холодно, я нахожу пустой класс или забиваюсь в самую глубь библиотеки. Другие люди мне не нужны.

И еще: уже не помню, когда я последний раз ужинала с отцом и Оливией. Мне кажется, что Валентин, обедающий в одиночестве, – жалкое зрелище. Неужели я и сама так выгляжу со стороны? Неприкасаемая пария, обреченная сидеть, как прокаженная, в изоляции от всего света? Надеюсь, народ понимает, что это мой собственный выбор.

Валентин первым справляется со своим ведром. Но он не уходит и не ищет причины отойти от меня. Напротив, стоит рядом – само воплощение неловкости.

Я убираю последнюю мензурку в шкафчик над головой, закрываю дверцу и смотрю на часы:

– Прекрасно.

Четыре пятнадцать. Автобус давно ушел, а на улице дождь. Надеюсь, если я подхвачу воспаление легких и умру из-за того, что пришлось возвращаться домой пешком, Оливия обвинит в моей смерти доктора Нормана и подаст на него в суд.

Валентин относит пустые ведра к двери кабинета, а я подхожу к окну и смотрю на стоянку. Приятный сюрприз: автомобиль Джунипер все еще возле школы. Я быстро набираю сообщение сестре: Привет. Опоздала на автобус. Подождите меня, ладно? Я скоро буду.

Валентин, останавливаясь у окна, надевает свой рюкзак. Потом дышит на стекло и на запотевшем пятачке рисует безучастную рожицу.

– Что-то интересное увидела?

– Сестру. Она еще здесь. Значит, меня подвезут. – Я показываю на серебристый «мерседес» в пелене измороси. – Вон она.

Палец Валентина замирает над запотевшим пятном на окне.

– О, – произносит он.

Никогда не думала, что можно вложить в один звук какой-то столь необъятный смысл.

– О? – повторяю я.

– Да так. Просто «о». – Его немигающий взгляд теперь прикован к машине Джунипер. – Блондинка, полагаю?

– Нет, моя сестра – брюнетка. Блондинка – Джунипер Киплинг. Подруга. А что?

– Ничего. Просто спросил, – слишком быстро отвечает он.

Я прислоняюсь к стене:

– Что, влюблен в одну из них?

– Это не мое.

– Что «не твое»? Любовь?

– Да, – подтверждает он. – Я не влюбляюсь.

– То есть ты из тех, кто рассматривает любовь как социальный конструкт?

– Ничего не слышал об этом. Я просто не влюбляюсь. – Валентин снова пронзает меня лазерным лучом своего взгляда. – А что, по-твоему, есть такой конструкт?

– Ой, да ладно тебе, – отмахиваюсь я, – не уходи от вопроса. Что у тебя за дела с Джуни и моей сестрой?

Он сжимает губы в тонкую линию, затем отвечает:

– Нет у меня с ними никаких дел. – Валентин сует руки в карман пиджака и поворачивается. – Мне пора. Пока.

Пригнув голову, демонстративно глядя в пол, он быстро выходит из класса.

Когда дверь за ним закрывается, изнуренная общением, я присаживаюсь на парту. Жаль, что я не какой-нибудь андроид из компьютерных игр, а то бы подсоединилась к источнику питания и подзарядилась.

Я плетусь из класса, настраиваясь на тяжелую поездку домой.

В тот вечер, когда я вижу Оливию у плиты, у меня внутри все сжимается. Обычно я убегаю в свою комнату в ту же секунду, как только она появляется на кухне. Однако сегодня что-то удерживает меня за столом, где я сижу, играя в «Масс-эффект». Время от времени я отрываю глаза от экрана и смотрю на сестру. Стянутые в хвост волосы небрежно падают ей на спину. Она стоит, выставив бедро, и напевает какую-то мелодию, которая мне знакома, но названия ее я не помню.

В начале восьмого домой возвращается папа. Очки на нем забрызганы водой. Едва заметная щетина, обыкновенно появляющаяся у него к пяти часам вечера, загустела, уже превращаясь в черную с проседью бороду, отчего впалости и выпуклости на его худом лице выделяются сильнее, чем обычно. Папа на вид – кожа да кости, почти двухметровый скелет с добрыми глазами.

– Привет, – здоровается он, закрывая за собой дверь.

Сбрасывает с себя плащ. На его сорочке, застегнутой снизу доверху, пластиковый бейджик с фамилией и логотипом в виде двух золотых арок.

Я вскидываю руку, а Оливия спрашивает:

– Привет. Как дела на работе?

Отец будто и не слышит. Устало направляясь к лестнице, он только и произносит:

– Ужасная погода. – Его голос едва долетает до моих ушей.

– Да, отвратительная, – соглашается Оливия. – Ужин будет готов минут через десять, хорошо?

– Спасибо. – Отец исчезает на втором этаже.

На кухне воцаряется тишина, нарушаемая лишь шипением кипящей воды. Я смотрю ему вслед, а сама вспоминаю печальную статистику Валентина Симмонса: он обедает в одиночестве на протяжении вот уже четырехсот десяти дней.

– Накрыть на стол? – спрашиваю я, ставя игру на паузу.

Оливия поворачивается, удивленно приподняв брови.

– Да. От… от помощи не откажусь, – отвечает она. – Ты с нами ужинаешь, Кэт?

– Вкусно пахнет, – киваю я.

Оливия расплывается в улыбке. Два слова, и моя сестра сияет, как фонарь. Я уж и забыла, как открыто она умеет радоваться.

– Отлично! Папа будет счастлив.

Правда, счастлив ли папа, о том трудно судить. Когда мы все трое усаживаемся за стол, он ест с апатичным выражением, молча, несмотря на все попытки Оливии втянуть его в разговор.

За ужином я украдкой поглядываю на сестру и отца. Их общество меня угнетает. О чем с ними говорить? Мне кажется, они далеки от меня, как островные государства на краю света. Бог знает, что творится в голове у отца, да и Оливия для меня теперь – почти загадка. Мне известно только, что она, Клэр и Джунипер неразлучны, как всегда, и что каждые выходные моя сестра куда-то уходит. Ну и еще – какую музыку она слушает у себя в комнате.

– Что нового, Кэт? – спрашивает Оливия, встречаясь со мной взглядом.

Я опускаю глаза, с трудом подбирая слова.

– Ничего особенного. М-м… доктор Норман сегодня на химии высмеял меня.

– За что?

– Придурок потому что.

– Не выражайся, – буркнул отец. Сроду не слышала более инертной отповеди.

– Нет, он и есть такой, – поддерживает меня Оливия. – Весь прошлый год подшучивал над моим ростом. Ну да, я знаю, что я дылда, спасибо за напоминания. – Она делает глоток из стакана с апельсиновым соком. – Что он тебе сказал?

– Я уснула. Ну и он, как ты понимаешь, высмеял меня перед всем классом.

– О, – произносит Оливия. Я жду нравоучительного замечания типа «В следующий раз постарайся не спать на уроке», но она, пожав плечами, говорит: – Ну да, он своим голосом и дельфина может усыпить. Поразительно.

– Что, это тебя потрясает?

– Дельфины – занимательный факт – на самом деле не спят, – объясняет Оливия с полным ртом лапши. – У них каждый раз отдыхает только часть мозга, поэтому они постоянно в сознании. А еще они зловредные существа. Крадут людей и затаскивают их в свои дельфиньи лежбища.

Я невольно расхохоталась. Оливия смотрит на меня изумленно и в то же время радостно, словно я вручила ей выигрышный лотерейный билет. Папа поглядывает на нас в смятении, что вполне объяснимо – я и сама немного обескуражена. Я забыла, что Оливия умеет шутить и сочувствовать. Я забыла все ее особенности, за исключением одной – напоминать мне о моих обязанностях.

Поев, отец поднимается из-за стола:

– Что-то устал я, девочки. Пойду лягу пораньше.

– Конечно, – говорит Оливия. – Посуду я помою. За это не волнуйся.

– Спасибо, Олли. – Отец рассеянно улыбается ей и тяжело поднимается по лестнице.

– Черт, совсем в себя ушел, – замечаю я, провожая его взглядом.

Отец вообще по натуре не шумливый человек, но в ту пору, когда мы с Оливией учились в начальной школе, они с мамой перекидывались шутками за ужином и хохотали так сильно, что аж за животы хватались. При маме отец веселел, становился общительным, он шутил. Наверное, пытался произвести на нее впечатление – или удержать. Может быть, он всегда знал, что удержать ее так же невозможно, как и лед, – тщетные усилия, которые ни к чему не приведут.

Оливия с мрачным видом убирает со стола посуду:

– Да, работа его изматывает. Когда домой приходит, у него уже вообще ни на что сил нет – только бы до постели добраться.

Я обвожу пальцем пятно на столе. Видит бог, мне знакомо это состояние, хотя с моей стороны это неоправданная слабость. Все ученики нашей школы ежедневно несут такую же большую нагрузку, но при этом не падают духом, остаются деятельными и целеустремленными. Мне нет оправдания. Я до тошноты устала жалеть себя.

– Спокойной ночи, – говорю я, вставая из-за стола и направляясь к лестнице.

Сестра улыбается мне, но я ее почти не замечаю.