Текст книги "Нарушитель спокойствия"

– Дело в том, доктор, что я не поддаюсь психоанализу. Я это знаю, потому что уже пробовал. На меня он почему-то не действует. Возможно, в этом виноват я сам, но поиск виновных все равно ничему не поможет. Суть в том, что со мной этот метод просто не срабатывает. Вы меня понимаете?

– Мне кажется, да. – Доктор изучал шнур от жалюзи так сосредоточенно, словно только что обнаружил уникальный образчик веревочного плетения. – Откровенно говоря, мистер Уайлдер, я и сам не очень высокого мнения о подобных методах, хотя в данном случае мне трудно быть объективным. Моим учителем был один из основоположников новой школы психиатрии. Медикаментозная терапия. Химические препараты. Таблетки. Обычные транквилизаторы были только началом, это уровень пятидесятых. Сейчас в нашем распоряжении широкий спектр препаратов – антидепрессантов, стимулянтов, антипсихотиков, – которые будут повышать или понижать ваш тонус четко выверенными и контролируемыми дозами. И буквально с каждым днем эта новая методика становится все более изощренной и эффективной…

И он принялся развивать эту мысль. Неужели Уайлдер никогда не слышал о Майроне Т. Бринке? Такое трудно себе представить, если он имеет обыкновение просматривать журнал «Тайм», который буквально недавно поместил фото доктора Бринка на своей обложке. Именно этого человека доктор упомянул ранее как пионера медикаментозной терапии, ставшей для него, тогда еще студента, настоящим источником вдохновения. В последнее время Бринк много путешествовал, внедряя свои передовые методы в других странах, – не далее как в прошлом месяце он получил государственную награду Южно-Африканской Республики, где его терапия помогла резко сократить число пациентов в психиатрических клиниках, и это лишь последний из множества подобных случаев. При этом он все еще – хотя и в очень ограниченных масштабах – занимался частной практикой у себя в Нью-Йорке, в Верхнем Ист-Сайде. В его отсутствие пациентов принимал один из трех его помощников, также очень компетентных специалистов. Еще одним преимуществом обращения к доктору Бринку было то, что он брал за свои услуги вполне умеренную плату. Ну как, мистер Уайлдер еще не заинтересовался?

– …Разумеется, я не гарантирую, что он возьмется за ваш случай, – заключил доктор, – но мы можем попробовать. Я напишу ему сегодня же. Сейчас же. Не хотите сообщить мне еще что-нибудь о себе, мистер Уайлдер? Помимо того факта, что вы воображали себя Христом.

С трудом верилось, что этот обходительный юноша являлся дипломированным психиатром, последователем какой-то там прогрессивной школы. Эта мысль не оставляла Уайлдера в то время, как его собственный голос все громче и увереннее отвечал на незатейливые вопросы доктора. Все складывалось даже слишком хорошо, чтобы походить на правду, – то же самое можно было сказать и о его поездке в Марлоу, и о знакомстве с Памелой. Казалось, после всех несчастливых лет удача наконец-то поворачивалась к нему лицом. А почему бы и нет? Разве еще не пора? Разве он не отбыл достаточно долгий срок на каторге неудачников этого мира?

– Ты уже в курсе? – спросила запыхавшаяся Памела, влетая к нему в комнату одним прекрасным утром. – Сегодня после обеда тебя выписывают. Хорошо, что я прихватила с собой твои вещи. Впрочем, я делаю это каждый раз, приезжая тебя проведать. На всякий случай.

– Как мы поедем домой? На машине?

– Ну уж нет, это затянется до бесконечности. Машина взята напрокат, ты не забыл? Просто сдадим ее в аэропорту Мидлберри и оттуда полетим в Нью-Йорк. А пока не хочешь прогуляться по коридору? Или, может, нам позволят спуститься вниз и погулять во дворе, раз уж тебя готовят к выписке? Я еще не говорила про погоду? Сегодня роскошный день, начало осеннего разноцветья.

Услышав про разноцветье, он только теперь вспомнил о своей жене. Он обещал вернуться из Бостона через две недели, а прошло уже почти три.

Когда они добрались до аэропорта, день еще был в разгаре – значит, Томми должен был находиться в школе, – и он закрылся в телефонной будке, чувствуя себя провинившимся мальчуганом.

– …Дженис? Послушай, я буду дома через пару часов; сейчас я в бостонском аэропорту. Дело в том, что я был болен, лежал в больнице и не мог позвонить раньше.

– Ничего страшного, – сказала она. – Мы тебя и не ждали.

– То есть как это «вы меня и не ждали»?

– А ты не думаешь, что мы с Томми уже привыкли не ожидать от тебя слишком многого?

Струйка пота побежала по его спине под летним костюмом.

– Мне кажется, это несправедливо. Неужели тебя ничуть не волнует то, что я был в больнице?

– Что ж, надеюсь, тебе сейчас лучше. Наверняка лучше, иначе они бы тебя не выпустили.

– Дженис, я…

– Ладно, Джон, поговорим, когда ты будешь дома.

Глава шестая

^– Да-да, припоминаю, – сказал Майрон Т. Бринк, мускулистый и седовласый, в хорошо подогнанном костюме. – Вы тот самый человек, о котором мне сообщил мой юный друг из Вермонта, верно? Что ж, взглянем на вашу историю болезни.

Он раскрыл на коленях папку и откинулся на спинку черного кожаного кресла. Аккуратные стопки таких же скоросшивателей лежали на ковре слева и справа от него, создавая впечатление, будто деятельность всемирно известного психиатра носит по преимуществу канцелярский характер.

– Хорошо, мистер Уайлдер, – сказал он. – Думаю, мы с вами сработаемся. Для начала позвольте задать вам несколько стандартных вопросов, после чего я выпишу лекарства, и вы отправитесь по своим делам. Вас это устраивает?

В тот день Уайлдер прибыл домой с четырьмя флаконами таблеток, брякавшими в карманах пальто. Он уже собрался поместить их в аптечный шкафчик, но вдруг сообразил, что будет лучше держать их не здесь, а в своем офисном столе или в квартире Памелы. Разглядывая каждый флакон при ярком свете в ванной, он попытался запомнить мудреные названия препаратов. Бринк заверил его, что названия ничего не значат – это всего лишь глупые выдумки фармацевтов, – однако они сбивали с толку, как иностранные слова, вкрапляемые в чью-то речь. И как ему, черт возьми, прикажете отличать хилафон от халдола или плитиум от плутола? Один из этих препаратов был транквилизатором, другой антидепрессантом, третий Бринк назвал антипсихотиком, помогающим оправиться после нервного срыва. Да, Бринк давал ему пояснения к каждому из рецептов, но все это начисто изгладилось из его памяти сразу же по выходе на улицу. Не лучше, чем с названиями, обстояли дела и с дозировкой. «100 мг, три раза в день», – значилось на одной этикетке; «8 мг, одна капсула перед сном», – гласила другая. Но разве можно ожидать от человека, страдающего провалами в памяти, точного соблюдения всех этих предписаний?

– Ужин готов! – громко сообщила Дженис, и это значило, что он должен вымыть руки и принять безмятежный вид. – У нас сегодня любимое блюдо Томми, – сообщила она, когда Уайлдер уселся за стол. – Мой фирменный мясной рулет, печеный картофель со сметаной и простенький зеленый салат. Когда-то и ты это любил, Джон. А как сейчас?

– Спрашиваешь! Особенно мясной рулет. Можно мне еще кусочек?

– Конечно угощайтесь, добрейший господин, – сказала она шутливо. – Я чрезвычайно польщена. Однако мне известно твое самое любимое блюдо, и, если будешь хорошо себя вести, я приготовлю его в воскресенье.

– И что это за блюдо?

– Ростбиф, разумеется. Сочный ростбиф с йоркширским пудингом и брюссельской капустой. Как ты мог такое забыть?

– Верно. Это было бы здорово, Дженис. Жду не дождусь воскресного обеда.

Неужели все это происходило наяву? Неужели она действительно сидела рядом с ним, вилкой отправляя в рот кусочки рулета и промокая губы салфеткой, а Томми действительно сидел по ту сторону стола? Как могла столь несчастливая семья каждый вечер устраивать эти спектакли и как долго это могло продолжаться?

– Как дела в школе, Том?

– Вроде ничего себе, – ответил жующий Томми и, проглотив кусок, добавил уже более внятно: – Я учусь всего-то вторую неделю.

– Понравились новые учителя?

– Да, особенно мистер Колдуэлл, математик. Очень забавный, ему бы комиком выступать в телешоу или типа того. Ребята из старших классов сказали, что он не только поначалу, а всегда такой, весь учебный год.

– Будем надеяться, что и ты весь год будешь держать планку.

– Какую планку, папа?

– Я о твоей учебе, о чем же еще? Не ты ли закончил прошлый год со средним баллом «Би»?

– Я уже и не помню.

– Вообще-то, средний балл у него был ближе к «Би-плюс»{38}38
  …средний балл у него был ближе к «Би-плюс»… – При сопоставлении буквенных оценок, принятых в американских школах, с цифровыми оценками «В» примерно соответствует четверке, а «В+» – четверке с плюсом.


[Закрыть], – сказала Дженис, и все трое провели за обсуждением этой темы бóльшую часть ужина.

– А десерт будет, мама?

– Как же без него? Что ты выбираешь – мороженое с пекановым маслом или кокосовый кекс?

Это было уже за гранью реальности.

– Ты по натуре эскапист, Уайлдер, – так говорил старый учитель латыни в церковной школе, и он вспомнил эти слова в вагоне метро, направляясь к любовнице после того, как сбежал из дому якобы на очередное собрание Общества. – Ты эскапист в чистом виде. Я каждый день вижу, как ты страдальчески затаскиваешь свое бедное усталое тело в этот класс и как после звонка ты молнией летишь к двери, под стать заправскому спринтеру, и я все понимаю. Что с тобой такое? Ты хочешь прожить всю свою жизнь эскапистом?

– Я так не думаю, сэр.

– Что? Говори громче, я тебя не слышу. Вот еще один признак эскапизма. Ты вполне можешь быть громким, когда захочешь, – я слышал эти твои сольные партии в хоре, – но в другое время ты тише воды ниже травы. А сейчас я хочу, чтобы ты открыл рот так же широко, как делаешь это в церкви, и повторил свои последние слова.

– Я сказал: «Я так не думаю», сэр.

– Что ты не думаешь?

– Не думаю, что мне хотелось бы на всю жизнь остаться эскапистом.

– Тогда тебе нужно исправляться. Знаешь, что говорят во флоте нерадивым матросам? – Уайлдер давно забыл имя этого старика, но никогда не забывал эту его лекцию, а равно дурной запах из его рта, дрожание его морщинистых рук и канцелярскую скрепку, которую он использовал в качестве зажима для галстука. – Знаешь, что говорят во флоте? Там говорят: «Исправляйся или выметайся». И это же правило будет применяться к тебе, пока ты учишься в моем классе и пока эта маленькая нелепая школа оплачивает мой труд. Уяснил?

Он так никогда и не «исправился» должным образом – чаша сия его миновала, – но и «выметаться» откуда-либо ему не пришлось, если не брать в расчет отчисление из Йеля. В разных ситуациях всегда находился какой-нибудь компромиссный вариант, и Уайлдер неизменно выбирал его. И вот сейчас, когда монотонно грохочущий поезд углублялся в тоннель под Центральным вокзалом, когда не было других занятий, кроме созерцания физиономий попутчиков (сплошь и рядом типажи Бельвю), он понял, что старый учитель латыни был прав: он вырос натуральным эскапистом и останется таковым до конца своих дней.

Но к тому времени, как двери поезда выпустили его на станции близ дома Памелы, он сумел освободиться от мрачных мыслей. Этот вечер не был предназначен для мучительных самокопаний.

– Привет, – сказала она. – Выпьешь?

– Не сегодня; сделаю паузу.

– Как?! Ты отказываешься от выпивки? Серьезно?

Да, он был серьезен. А все потому, что доктор Бринк сегодня его напугал, сказав напоследок:

– Вы много пьете, мистер Уайлдер, не так ли? Тогда имейте в виду: после приема вот этого… – он продемонстрировал один из рецептов, но Уайлдер почти сразу забыл, который именно, – я бы на вашем месте воздержался от выпивки. Это антипсихотик, и он совершенно несовместим с алкоголем. Запомните: совершенно несовместим.

– Сегодня был на приеме у нового доктора, – сообщил он, когда они вдвоем уютно расположились на голубых диванных подушках и ее голова пристроилась у него на груди.

– Да? И как он тебе?

– Весь в делах и заботах. Шутка сказать, он выкраивает время для приема пациентов между поездками в Южную Африку, в Китай, или куда там еще его черти заносят. Но впечатление в целом хорошее. Приятно иметь дело с таким доктором, который не заставляет тебя говорить и говорить без умолку. Ты даже не представляешь, насколько это приятно.

– Угу.

Что это, просто сонливость или же признак того, чего он опасался со времени госпитализации в больнице Элизабет Фэннинг: нарастающей усталости от разговоров о хрупком психическом здоровье Уайлдера? Спросить напрямую он не решился и предпочел сменить тему:

– А как прошел твой день?

– Да как обычно: все та же рутина в офисе, где Фрэнк Лейси целый день ко мне клеился. Боже, я начинаю презирать этого человека. Почему он меня просто не уволит, чтобы с этим покончить?

– Ты всегда можешь уйти сама.

– Нет, этого я не хочу. Работа все же неплохая, а искать новую – это жуткая морока. И потом, мой отец счастлив оттого, что я самостоятельно зарабатываю на жизнь. Да, Джон, чуть не забыла – сегодня звонил Джулиан.

– Он уже начал монтировать фильм?

– Нет, и насколько я поняла, он собирается отложить этот проект в долгий ящик. Нам надо будет на него надавить. Он, как всегда, спрашивал о тебе и пригласил нас обоих на вечеринку в его студии на следующей неделе. Само собой, там будут Джерри, Питер и еще многие из Марлоу. Ты не против?

– Конечно не против. Они славные ребятишки.

После этих его слов в комнате повисло долгое, все боле тягостное молчание, а потом она сказала:

– Знаешь что, Джон? Я не хочу, чтобы ты называл моих друзей ребятишками. Как-никак они взрослые люди. Вот скажи, тебе бы понравилось, если бы тебя называли пацанчиком в их возрасте, уже после армейской службы и прочего?

В конечном счете он согласился выпить с ней за компанию («Только сделай послабее», – добавил он в стиле Пола Борга), поскольку не видел других способов разбавить этот вечер хоть какой-то романтичностью. Более того, хоть он и боялся признаться в этом даже самому себе, выпивка казалась единственной гарантией от фиаско в постели. Что же такое с ним сегодня творилось?

– Боже, это было нечто, – сказала она после того, как оба довели себя до изнеможения. – Знаешь, Джон, я провела весь день в скучной конторе, ожидая этого. Именно этого.

– Да. Я тоже.

Однако он лежал, глядя в темноту – точно так же он мог бы лежать рядом с Дженис – и думая о том, как бы потихоньку принять еще порцию виски. «О, разумеется, очень слабую, доктор, я обещаю; самую слабую из всех вами виденных». Много ли будет от нее вреда в первую ночь, когда препараты еще только начали циркулировать в его крови?

– Милый, где ты? – позвала она. – Куда ты пошел? Тебе уже пора домой?

– Еще нет. Я сейчас к тебе вернусь.

В полумраке гостиной он прямиком направился к мерцающему отблесками огней домашнему бару, а оттуда на кухню за льдом.

– Ну же, тише… – говорил он себе, как мать, успокаивающая малыша. – Тише… тише… тише…

Вид на город из окна гостиной Памелы был великолепен, ничуть не уступая виду с террасы в ее офисе, и он наблюдал за играми света и тьмы, делая маленький глоток и выдох, маленький глоток и выдох. Он не спешил, растягивая процесс и сознавая его важность, ибо этот раз должен был стать последним.

Студия Джулиана, если освободить ее от декораций и слегка затемнить, вполне подошла бы для мероприятий типа празднования единственной свечи Сильвестра Каммингса, но в этот вечер ее разноцветье резало глаз, рок-н-ролл оглушал, вырываясь из мощных динамиков и отражаясь от стен, а в плотной галдящей толпе не попадалось ни одного лица, которому на вид было бы больше двадцати пяти.

– Пэмми! – крикнул Джулиан из дверного проема своей спальни. – И Джон! Рад тебя видеть, старик! Выглядишь отлично! Уже совсем поправился?

– Да, спасибо.

Когда Джулиан отобрал у них плащи и небрежно швырнул их на груду другой одежды на своей постели, стало заметно, что он под градусом или под кайфом, – а может, просто опьянен ролью хозяина столь многолюдного сборища.

– Мы с Джерри пришли к выводу, что ты угодил в больницу по нашей вине, – сказал он Уайлдеру. – По крайней мере, мы приложили к этому руку – я говорю обо всех нас. Это были сумасшедшие две недели. Но и веселые, не правда ли? То есть они были бы веселыми, если бы ты не заболел.

– Да-да, было весело.

– Джулиан, – начала Памела, – сейчас не самый лучший момент для таких разговоров, но я все же спрошу: когда ты планируешь довести фильм до ума?

– Пэмми, я ведь объяснил тебе по телефону. На меня сейчас свалилось столько всяких проектов, что мне, если честно, просто некогда заниматься этим, – разница в том, что другие проекты приносят реальный доход. Нужно ведь иногда и подзаработать, не так ли? Впрочем, вы не беспокойтесь: «Бельвю» сохраняет высокий приоритет в моих планах. Но к чему сейчас говорить о делах? Это же гулянка! Я хочу, чтобы вы оба славно повеселились. Развлекайтесь! Расслабляйтесь! Я знаю, что ты не балуешься травкой, Джон, но у нас полно вина, есть пиво в тазике со льдом, а кое-что покрепче ты всегда найдешь в углу по соседству с Честером Праттом. О’кей?

– О’кей, Джулиан.

Они уселись на пол, отыскав свободное место неподалеку от тазика с пивными бутылками, а вскоре к ним подошел Джерри и примостился рядом с Памелой. Он сделал самокрутку, по очереди затягиваясь которой эти двое завели негромкий разговор между собой.

– …Не уверена, что хочу с ним знакомиться, если у него все тот же кошмарный вид, – говорил Памела. – Он что, вообще не просыхает?

– Я и сам не устаю этому поражаться. Не знаю никого другого, кто мог бы поглощать такое количество алкоголя. До сих пор я встречался с ним раз пять или шесть, и всякий раз он был пьян почти до беспамятства. Даже в тот вечер, когда я присутствовал на его лекции в Принстоне.

– В таком случае когда же он работает?

– Понятия не имею. Однако ему это удается. Боже, что за книга!

– А как ты с ним познакомился, Джерри? Ты не рассказывал.

– Просто написал ему письмо. О том, что хотел бы экранизировать его роман. И он мне ответил.

– О ком вообще речь? – спросил Уайлдер.

– О Честере Пратте, – сказала Памела, – авторе книги «Сожгите свои города». Сейчас он стоит вон там.

– Пойдем, – сказал Джерри, вставая с пола и протягивая ей руку. – Я вас обоих с ним познакомлю. Не каждый день выпадает шанс встретиться с незаурядным писателем.

В кои-то веки Уайлдер не почувствовал себя неловко в присутствии рослого человека. А ведь Пратт был еще и знаменит, и Памела говорила о «большом счастье» с ним познакомиться, используя обращение «сэр». Незаурядный писатель был действительно высок, но при этом оказался болезненно худым и даже каким-то хрупким, а его искаженное пьяной гримасой лицо вызывало ассоциацию скорее с печальным и слабым ребенком, чем со зрелым мужчиной.

– Что представляет собой эта книга? – спросил он у Памелы, когда они вернулись на прежнее место рядом с пивным тазиком.

– Мне его роман показался шедевром, но сейчас я в этом уже не так уверена. Ты когда-нибудь встречал подобную ходячую развалину?

– …Пэмми! Ох, Пэмми, как я рада тебя видеть!

– …Пэм!

Вмиг она очутилась в удушающих объятиях девиц из Марлоу, с которыми не виделась со времени выпуска, – девиц всех типов и габаритов в самых разных нарядах, от вычурных до повседневных, с безмолвно-улыбчивыми кавалерами на буксире, – и, хотя Памеле удалось подхватить общий радостный тон, до восторженности подруг ей было далеко.

– …и еще Рут, Грейс и Полли. А это Джон Уайлдер.

Все они были очень рады знакомству; все они много о нем слышали; а когда все они наконец удалились, Памела спросила:

– Джон, я кажусь тебе такой же юной пустышкой?

– Вовсе нет.

– И то ладно. А знаешь что? Ты был прав, они тут все действительно еще дети. Не только девчонки, но и парни. Джулиан с его свингующей студией, стробоскопами и оглушительным роком; Джерри с его Незаурядным Писателем, вокруг которого – ты заметил? – он увивается весь вечер. Может, поедем ко мне?

– Но еще нет и десяти.

– Я знаю, но мне все это опротивело. Я ни капельки не пожалею, если никогда снова не увижу никого из этих людей. И хорошо, что еще так рано, значит мы сможем дольше побыть вдвоем.

…Дженис, как обычно, уже спала, когда он вернулся домой и перед отходом ко сну исследовал книжные полки в поисках книги Честера Пратта. И он ее нашел у самого пола, ярко-желтую с багровыми буквами. На четвертой странице обложки был снимок автора, и он с трудом опознал Пратта, – вероятно, тот сфотографировался в трезвом виде.

Следующий визит к доктору Бринку состоялся почти через месяц, и единственным затруднением для Уайлдера была необходимость приврать насчет выпивки.

– …Да, со времени нашей последней встречи мне случалось изредка выпивать, – говорил он, пока доктор делал какие-то пометки на страницах в папке. – Но только по чуть-чуть, и это были очень слабые напитки.

Его нервировала манера доктора слушать рассказ, при этом не отрываясь от своих записей.

– Ну, не думаю, что очень слабые напитки, изредка и в малых дозах, будут для вас смертельными, мистер Уайлдер, – сказал он, продолжая писать и лишь изредка поднимая глаза словно для проверки: здесь ли еще пациент. – А в целом как себя чувствуете? Улучшения заметны?

– Еще как заметны! Та история с нервным срывом в Вермонте теперь кажется чем-то очень давним; сейчас даже трудно поверить, что со мной случалось такое.

– Стало быть, вы на верном пути.

– Доктор…

– Да?

– Я понимаю, что это не моего ума дело, но все-таки: как у вас получается разговаривать со мной и что-то писать одновременно?

Реакцией доктора была легкая, сухая усмешка.

– Не обращайте внимания на записи, я делаю их почти автоматически. Если бы вы поработали в этой области столько же, сколько я, вы бы тоже научились совмещать разные занятия. – Он отодвинул папку и встал из-за стола. – А теперь я немного поиграю в доктора. Не могли бы вы снять пиджак и закатать левый рукав рубашку? Я хочу кое-то проверить.

Он подошел к Уайлдеру, крепко схватил его за кисть и начал интенсивно сгибать и разгибать его руку в локте.

– Нет-нет, вы напряжены. Просто расслабьтесь, пусть рука обмякнет. Так, уже лучше… Еще лучше… Хорошо.

Он вернулся в свое кресло, быстро что-то написал и закрыл папку.

– Судя по всему, дела у вас идут очень хорошо, мистер Уайлдер. Как следствие, с сегодняшнего дня я исключаю халдол – это антипсихотик – из вашего комплекса, так что можете чуть меньше осторожничать с напитками. Конечно, в разумных пределах, потому что ни один из этих препаратов не предназначен для приема вместе с алкоголем. Просто запомните, что эффект от одной порции для вас будет примерно таким же, как от двух. Все могло бы пойти по-другому, будь вы закоренелым алкоголиком, но я не думаю, что вы им являетесь. Закоренелые алкоголики не занимают высокооплачиваемые должности в солидных журналах. Кстати, я надеюсь, что однажды, когда у нас будет больше свободного времени, вы расскажете мне подробнее об «Американском ученом».

– Вы его читаете?

Надевая пиджак, Уайлдер так радовался полученному алкогольному послаблению, что обмен безобидными фразами о его работе пришелся как нельзя кстати. Он даже забыл спросить, что означали все эти сгибания-разгибания его руки.

– О, я уже много лет как его подписчик. Все началось с оформления его обложек, которое нравилось моей жене – она сама художница, – а потом и меня зацепило, но уже его содержание. Я даже написал для них статью в прошлом году. Приятно удивляет то, что им удается поддерживать очень высокий для коммерческого журнала уровень научной достоверности.

– В каком номере была опубликована ваша статья, доктор? Я обязательно ее прочту.

– Право, не стоит себя утруждать. Она была, кажется, в августовском номере. Не хочу вас торопить, мистер Уайлдер, но сегодня у меня очень загруженный день.

Он встал и, пожав руку Уайлдеру, проводил его до двери кабинета, уже готовый к приему следующего пациента.

Несколько дней спустя Уайлдер обнаружил на своем рабочем столе экземпляр прошлогоднего августовского номера – ранее он попросил одну из сотрудниц найти его в архиве, – и в нем была та самая, устрашающих размеров статья: «Майрон Т. Бринк. НОВАЯ ПСИХИАТРИЯ». У него не было времени для ее изучения в офисе, но он принес журнал домой, пообещав себе непременно прочесть статью. Впоследствии журнал каким-то образом попал в квартиру Памелы, а когда по прошествии долгого времени, уже в рождественские праздники, Уайлдер о нем вспомнил и поинтересовался, она сказала, что, скорее всего, выбросила его вместе с прочей макулатурой.

И вот снова пришла весна, а Джулиан так и не приступил к монтажу фильма, не говоря уже об озвучке, о всяких гитарах и флейтах. Как выяснилось, даже кадры с видами Бельвю снаружи так и не были сняты. И теперь Джулиан уже не оправдывался необходимостью зарабатывать деньги; все его разговоры в эти дни сводились к экранизации книги «Сожгите свои города», которой он занимался совместно с Джерри, видя здесь возможность профессионального прорыва для них обоих.

– Я готова его на куски порезать, – сказала Памела после очередного безрезультатного звонка Джулиану из своей квартиры, где в тот вечер находился и Уайлдер. – Похоже, он не считает нужным даже извиниться перед нами. До сих пор я думала, что режиссеры становятся высокомерными и бессердечными после обретения хоть какой-то известности, но все же не до того.

– А я вот чего не могу понять, – сказал Уайлдер. – Как же Пратта угораздило доверить экранизацию своего романа парочке неопытных юнцов? Я к тому, что, если это и вправду такой великий роман, его автор должен был получить и другие предложения, в том числе от больших голливудских шишек.

– Насчет других предложений я сильно сомневаюсь. Книга так и не стала бестселлером; это очень мрачная, пессимистическая история. Кроме того, его самолюбию наверняка льстит то, что молодежь пляшет перед ним на задних лапках и без конца восхваляет его Незаурядность. Но что касается нашего фильма, тут дело не в Пратте. Дело в самом Джулиане. Знаешь, что мне недавно пришло в голову? Мне кажется, он разочаровался в «Бельвю» и потерял к нему интерес, но боится нам это сказать.

– В любом случае, – сказал Уайлдер, – мы с тобой мало что можем с этим сделать.

– Все, что мы можем, – это не давать ему покоя, все время стоять у него над душой. Я намерена трезвонить ему днем и ночью, я его замучаю звонками. И тебе надо делать то же самое. Обещай, что будешь периодически звонить ему из офиса.

Он пообещал и, по крайней мере, честно попытался: трижды набирал номер Джулиана, но слышал короткие гудки, а когда приготовился сделать это в четвертый раз, телефон вдруг сам зазвонил у него под рукой.

– Это ты, Джон? – услышал он голос Дженис. – Не хотелось отрывать тебя от работы, но это очень важно. Можем мы встретиться где-нибудь в твой обеденный перерыв?

– Боюсь, не получится, дорогая. Джордж попросил меня…

– Ладно, погоди. Дай мне подумать.

– Что случилось? С Томми все в порядке?

– В том-то и дело. Речь как раз о Томми.

– Что? Что с ним такое?

– Это не телефонный разговор.

И ему ничего не оставалось, как сидеть с трубкой в руке, пока она думала. В соседней комнате одна из девушек взвизгнула и рассмеялась, перекрывая стрекот пишущих машинок, а другая игриво сказала:

– Ох, мистер Тейлор, какой вы негодник!

Он встал с намерением закрыть дверь кабинета, но телефонный шнур оказался слишком коротким.

– Дженис, ты еще там?

– Да, я думаю. Хотя, постой – мы ведь можем обсудить это вечером. Я только что вспомнила, что у тебя сегодня нет собрания. Сделаем так: скажем Томми, что идем в кино, а сами отправимся в это симпатичное новое кафе за углом – не помню, как оно называется. Ты его видел: все в черно-красных тонах, и у них отличные пирожные. Там мы сможем поговорить без помех в уютной обстановке.

Всю оставшуюся часть этого дня, с его скучным деловым обедом и скучными деловыми звонками, Уайлдер не находил себе места – ни дать ни взять ответственный семейный человек. Вот только мысли, отвлекавшие его от работы, касались не Томми, а Дженис. Как ему, в конце концов, поступить с Дженис? Вспоминалось, каким несчастным был ее голос, когда она говорила о черно-красном кафе с отличными пирожными, где двое уставших, взаимно отчужденных родителей могли бы «в уютной обстановке» обсудить нечто болезненно близкое сердцам обоих.

– Ах, это будет чудесно! – сказала она за ужином в тот вечер. – Мне кажется, я сто лет не была в кино.

– Не преувеличивай, мама, – сказал Томми. – Ты ходила в кино на прошлой неделе.

– Я не это имела в виду, – поспешила исправиться она. – Я говорила о походе в кино вместе с твоим папой. Это будет что-то вроде старомодного свидания, да, Джон?

– Да, вроде того.

– Может, позвонишь Боргам, дорогой, и, если они свободны сегодня вечером, пригласишь их за компанию? Вчетвером будет еще веселее.

Что она замыслила? И как он должен был на это реагировать? Он бросил взгляд на сына, прежде чем ответить:

– А разве Пол не в командировке до конца этой недели?

– Ах да, я и забыла. Конечно, мы можем позвать Натали – думаю, она была бы рада, – но втроем веселье уже не то, верно?

Искоса взглянув на жену, Уайлдер заметил, как она заговорщицки прищурила один глаз. Смешные потуги – если учесть, что Томми думал о чем-то своем и не обращал внимания на родителей.

– Я уже сыт, можно выйти из-за стола, мама?

– Конечно иди.

Ночь была теплой, и она надела летнее платье – то самое сине-коричневое, эффектно обтягивающее грудь, в котором навещала его в Бельвю и которое всегда считала его самым любимым нарядом. Но поскольку ближе к ночи могло похолодать, она прихватила легкую меховую накидку и сейчас несла ее, перекинув через руку. Эта накидка была еще одной головной болью для Уайлдера. Несколько лет назад он купил ее жене в подарок на день рождения, перед тем увидев такую же на плечах одной из девушек в офисе. Но та офисная девчонка умела элегантно носить подобные вещи – драпируясь в них, как в просторную шаль, – а Дженис этим умением не обладала. С того момента, как она в разгар празднования устремилась к большому зеркалу в прихожей и стала позировать перед ним в обновке («Ах, какая прелесть, Джон…»), он понял, что она никогда не сможет носить ее правильно: накидка перекручивалась и болталась у нее на локтях, как пучок веревок, и с каждой ее попыткой что-то изменить становилось только хуже.

– Мы уходим, Томми, – пропела она уже от двери. – Ложись спать, как только закончится передача. И никакого баловства сегодня, договорились?

– Зачем было приплетать сюда Боргов? – спросил он в лифте.

– Сама не знаю. Просто надо было о чем-то говорить, чтобы он не заметил, как я нервничаю.

Новое кафе по соседству с их домом было сродни тому, в котором Билл Костелло расписывал ему достоинства Анонимных алкоголиков, но этот вечер оказался еще более драматичным.

– Дайте мне определиться, – сказала она подоспевшему к их столику официанту-пуэрториканцу. – Пожалуй, я возьму ваш дивный вишневый торт-суфле и кофе со сливками – сливок побольше. Вы гарантируете, что торт самый свежий?