Текст книги "Артур-полководец"

«И что же тогда? Не Селли ли стоит за этой англо-французской обновленной Римской Империей?» Питер растерялся. Убийство Артуса представлялось ему подтверждением истории, а не изменением оной, и все же он не мог себе представить, зачем бы террористке из ИРА отправляться в прошлое только для того, чтобы фактически сыграть на руку Артусу, первому в долгой череде королей и королев страны – заклятого врага Селли, той самой Англии, которую она винила во всем на свете, начиная с голода в Африке и кончая превращением Солнца в сверхновую звезду.

Питер решил на время отбросить эти размышления. Гадать на кофейной гуще в отсутствие фактов – самый тяжкий грех для детектива, согласно Шерлоку Холмсу – еще одному англичанину. Что бы ни предприняла Селли для того, чтобы роковым образом изменить ход истории (или уже успела предпринять), – мысленно добавил Питер и поймал себя на том, что стал думать в категории «будущего в прошедшем» (это произошло бы или уже произошло), – у нее все получилось бы куда как легче, если бы она имела возможность располагать капиталом, которого в этом веке хватило бы для снаряжения войска… ну или хотя бы для дачи весьма и весьма солидной взятки.

Кей. У Кея собственное войско. Если точнее, легион. И кроме того, Кей готов настроить своих рыцарей против Артуса – подговаривал же он Ланселота? – и начать открытый бунт.

Но стала ли бы участница ИРА выражать столь открытую неприязнь к католической церкви? «Профи из ИРА не рискуют. На такую операцию они бы пустили только ярую католичку», – решил Питер. Не исключалось, что Кей высказывал подобные мысли только для того, чтобы сбить Питера с толку, но все равно – откуда такая враждебность к Артусу?

Если подходить к расследованию согласно критерию богатства, то Корс Кант сразу исключался, так же как и его загадочная подружка. «Как и Гвинифра», – с радостью мысленно добавил Питер.

Следовательно, оставались сам Артус, Кей, Моргауза и Медраут, и еще Меровий. Финансовое положение еще двоих подозреваемых – Мирддина и Бедивира – оставалось пока под вопросом.

И тут в душу Питера закрались крайне неприятные сомнения. Можно ли было вычеркнуть Гвинифру из списку подозреваемых согласно финансовому критерию? А может быть, у нее есть какие-то собственные средства, независимо от супруга? Да и критерий ли это, или он просто занимается софистикой, чтобы намеренно исключить из числа подозреваемых женщину… женщину, которая ему так нравилась?

– Проклятие! – пробормотал он.

– Государь?

– Ничего, это я так. Продолжай, Кей.

Сенешаль продолжил чтение списка расходов на снаряжение войска. Слушать было невыразимо скучно, да Питер больше и не слушал.

Глава 46

Бланделл нервно посматривал на часы. Минута. Еще минута. Еще одна. Минуты бежали слишком быстро – казалось, будто Селли Корвин заставила все часы в доме спешить.

 
Лес первобытный, девственные чащи,
Негромкий шепот хвои шелестящей…
 

Линия времени с девственным лесом укрепилась, причем настолько, что реальное время как бы вовсе перестало существовать. Нет, не совсем: две линии времени соединились, смешались, превратились в гущу, чем-то напоминающую овсянку. Овсянка из времени – подумать только!

Через три часа – в четыре утра – раздастся стук в дверь. Полковник Купер явится в лабораторию и потребует, чтобы Смита немедленно вернули обратно, хотя бы и с применением грубой силы.

Скорее всего Питер при этом погибнет. Но Куперу все равно. Он скажет: «Рассуждать – не наше дело» или «Вот так-то гораздо лучше» и заставит их разодрать в клочья сознание Питера.

Убийство, самое настоящее убийство. Бланделл понимал, каков будет самый вероятный результат, но, кроме того, он понимал, что ему нечего возразить непреклонному полковнику. Нечего, если он не придумает другого плана.

Марк Бланделл сверил наручные часы со стенными. Ровно час. Тридцать минут после последнего звонка. Он поднял трубку, набрал городской номер и попросил соединить его с квартирой Раундхейвена.

На пятом гудке трубку подняли.

– Кто вам нужен? – спросил раздраженный голос – наверняка сам Раундхейвен.

– Мистер Раундхейвен, говорит Марк Бланделл. Сын Стилтона. Помните, сэр, мы вместе работали над вашей речью по энергетической стратегии в марте прошлого года? – Бланделл сделал паузу, мысленно досчитал до пятнадцати. Вот ведь как пакостно – нужно надеяться и ждать, что Вильям Раундхейвен вспомнит одного из тридцати интернов, – но, правда, этот один был сынком одного из самых богатых спонсоров Тори.

– О. Да, вроде бы я вас вспомнил. Длинный такой, в очках, лысеющий?

– Да, это, пожалуй, что я, сэр.

– Не поздновато ли звоните, а, мистер… Бланделл?

– Да, сэр. Прошу прощения, сэр. Но дело крайне важное! Вы знакомы с проектом «Большое время»?

Долгая пауза. Затем Марк услышал, как трубку прикрыли ладонью и с кем-то приглушенно переговариваются.

– Погоди минутку, сынок, ладно?

– Да, сэр, конечно, я подожду. – Он закрыл глаза, сделал глубокий вдох. Пахло дубовой листвой и дезинфицирующим средством – ровно наполовину.

Прошло две минуты. Марк расслышал шаги, шуршание перекладываемых листков бумаги.

– Значит, вы участвуете в этом проекте, Марк. Ну и как он продвигается?

– Правду говоря, сэр, у нас возникли ужасные сложности. – Бланделл задышал тяжело, как после быстрого бега. Он поведал Раундхейвену всю историю с самого начала и, наверное, нервничал бы гораздо сильнее, если бы на него так успокаивающе не действовали лесной воздух и стрекотание сверчков. Он рассказал все – от появления Питера до исчезновения Селли – и закончил рассказ тем, что произошло с Питером. Раундхейвен молчал и слушал.

– Марк, – произнес он, когда Бланделл закончил повествование. – Я не могу приказать Куперу отказаться от попытки вернуть Питера обратно. Я не имею права приказывать никому из вас. Я финансирую проект – точнее говоря, решаю, какие проекты достойны того, чтобы их финансировало министерство, – но я не имею права отдавать приказы полковнику СВВ.

– Да, сэр, я это понимаю. Но все же министр…

– Марк, голубчик, министр не знает, что дальше от нас – Марс или Луна. Он думает, что ракеты летают в космосе потому, что им не обо что там стукнуться. На этот пост назначают не ученых, сынок.

И как ты думаешь, что он мне скажет, если я явлюсь к нему с этой историей про путешествие во времени? Да, полковник Купер – крутой специалист по квантовой физике по сравнению с министром.

– Я… в общем, я так и думал. Но у меня есть другая идея, сэр. Думаю, вы бы ее одобрили.

«Но могу ли я? – гадал Марк. – Хватит ли у меня духа? Следует ли мне высовываться, хоть мой отец и Стилтон Бланделл?»

– Купер способен решить судьбу майора Смита, потому что он старше рангом. Но для меня он не командир, я человек гражданский, и в армии никогда не служил. Ведь он не имеет права командовать мной, верно?

– Более или менее.

– В таком случае если я приму решение сам воспользоваться машиной и вернуться в прошлое – ну, скажем, в четыреста пятидесятый год нашей эры, то…

– То если только Куперу не удастся уговорить самого министра лично курировать проект, он ни хрена поделать не сможет. И тебе помешать не сумеет. – Вдруг в голосе Раундхейвена появились металлические, приказные нотки. – А вот я могу.

– Нет!

– Могу, могу, не сомневайся. И сделаю это. Эта треклятая машина фактически принадлежит мне!

– Нет, сэр, вы не сможете, если хорошенько подумаете, что поставлено на карту. Поймите, мы установили, почему случился перерасход энергии, мы сейчас производим ремонт. Все будет в полном порядке до того, как я шагну внутрь контура. Я не самоубийца. Но кто-то должен предупредить Питера о том, что Селли – фанатичка-одиночка. Кто-то должен уговорить его прекратить сопротивление и вернуться обратно. Это единственный способ, благодаря которому он мог бы остаться в живых. Прошу вас, сэр. Он мне… как брат.

– Марк, а отец?

– Что – отец?

– Он выложил двести тысяч фунтов. Он наш самый главный спонсор к югу от Сити. Кроме того, он мой друг. Вот ты и подумай, сынок, как я посмотрю в глаза сэру Стилтону и скажу: прости, дружище, мы потеряли твоего сынишку где-то там, в Темных Веках?

– Хорошо, давайте подумаем о моем отце, сэр. Мой отец служил в Корее, в Чосоне. Его чуть в море не загнали во время отступления. Это вы должны помнить. Он эту историю не раз рассказывал.

Сэр, он мог умереть тогда. Тысячи тогда погибли. Даже люди из его отряда. А я тогда даже не родился.

Понимаете, что это значит, сэр? Если бы он тогда погиб, роду Бланделлов пришел бы конец. Но он пошел на подвиг и остался в живых, потому что отец – человек чести. Он серьезно относится к такой штуке, как чувство долга и порядочность.

Разве его сын может повести себя иначе? Разве вы думаете, что мой отец похвалил бы сына, который отказался бы рискнуть жизнью, когда у него просто не было другого выхода? Ради моего отца, ради Британии вы должны позволить мне сделать это!

Раундхейвен фыркнул.

– И я был молодой, сынок. С Божьей помощью и ты проживешь еще двадцать лет, и тогда поймешь, как глупо и напыщенно звучат твои речи.

– Так вы позволите мне тронуться в путь? – спросил Марк, сам не зная, какой ответ ему сейчас больше пришелся бы по душе – «да» или «нет».

– Что ж… иди, хватай меч, если думаешь, что такова твоя судьба. Но помни, Марк, я так говорю не потому, что меня тронули твои слезливые патриотические речи, хотя премию Бульвера-Литтона ты бы за них точно отхватил.

– Не из-за этого?

– Нет. Ни капельки они меня не тронули. – Раундхейвен многозначительно замолчал. – Просто я решил, что на ближайшие двадцать лет мне приятнее компания твоего отца, нежели твоя, вот и все.

Раундхейвен повесил трубку.

Марк тоже положил трубку на рычаг и уставился на руку – укоризненно, словно рука в чем-то провинилась, и вообще была виновата во всем. Комната вдруг затряслась. Он не сразу понял, что это не комната, что это он дрожит сам. Он заставил себя встать, прислушаться к шуму леса, а затем отправился в лабораторию, огибая бестелесные деревья, которых, кроме него, никто не видел.

Глава 47

Я ходила по темной комнате из угла в угол. Двумя этажами ниже Артус пировал на прощальной сатурналии. Все до одного находились там. Дворец был пуст.

Настало время нанести удар.

Но у меня не было сил ни на что, кроме этого хождения по комнате. Грудь мою словно сковали железным обручем, было тяжело дышать. Неужели я воистину решилась сделать это?

«От раздумий спасайся поступками» – так учил меня дядя Лири. Я отмотала от рулона серой ткани длинный кусок, отрезала от него полосу шириной в ладонь и длиной в две сажени. Я решила повязать голову так, чтобы не было видно ни лица, ни волос. Может быть, тогда никто не догадается, кто я такая (до тех пор, пока не убью Dux Bellorum). А уж потом… преторианские гвардейцы меня просто четвертуют на месте.

Я старательно обмотала голову тканью, оставив незакрытыми только глаза. Удивительно – ткань была так тонка, а мне казалось, будто на голове у меня тяжелый шлем. Дышала я хрипло – такой хрип вырывается из прохудившегося кузнечного меха.

Могу ли я? Решусь ли?

Клинок у меня римский, поражающий своей безыскусностью: рукоятка, перекладина да лезвие. Никаких камней или золоченых узоров на рукоятке, ни оргамских рун на лезвии. Эти руны излагали бы просьбу к богам или богиням помочь в намеченном деле. Сомневаюсь, правда, чтобы богов кто-нибудь спрашивал, согласны ли они на то, чтобы их имена были начертаны на лезвиях клинков. Вряд ли друиды, занимавшиеся начертанием этих рун, спрашивали у богов разрешения. Итак, мой клинок был прост. Простое оружие для простой работы. Достаточно длинный для того, чтобы пронзить грудь Артуса и поразить его в сердце.

Этим же клинком я пронзила уже мертвое тело Канастира и потом очень сожалела об этом – и потому, что невольно запачкаю Артуса кровью этого червяка, и потому, что позволила взбесившейся кляче исполнить за меня мою клятву.

Я меряла комнату шагами и ждала, молясь, чтобы сапожник находился на пирушке: у меня не было никакого желания убивать ни в чем не повинного владельца комнаты. Молилась я и о том, чтобы и Корс Кант был на пиру – быть может, он напьется допьяна и даже окажется в объятиях Гвинифры в эту ночь! Ну… вот этого мне и не очень, конечно, хотелось, но все же я молила Пресвятую Деву о том, чтобы он оставался внизу и не последовал наверх со своим господином, дабы усладить его слух песней, спетой наедине.

Луна ползла по небу, свеча догорала, воск миновал отметку за отметкой. Заметили ли мое отсутствие? Этот Мальчишка наверняка заметил. Быть может, он решил, что я до сих пор злюсь на него за его дурацкую храбрость на турнирном поле два дня тому назад… Целых два дня прошло, а он и не искал встречи со мной! Я сжала кулаки, искренне надеясь на то, что обязанности барда удержат Корса Канта в пиршественном зале.

Последняя ночь. Последняя! Завтра на заре мы должны собраться на турнирном поле пред светлые очи военачальника принца Ланселота, готовые выступить на Харлек, где попадем в плен, а кое-кто и вообще расстанется с жизнью. Даже если я останусь в живых после похода, другого шанса мне не представится, потому что после смерти Ланселота, Кея и Бедивира Артус уж точно окружит себя целым войском!

На самом деле я просто искала себе оправдания. Правда была в том, что я колебалась, словно пламя свечи. А ведь я ее уже дважды зажигала, потому что она гасла. Я знала: если сегодня ночью я не отберу жизнь у Dux Bellorum, мне останется одно: трусливо вернуться в Харлек – вернее, к тому, что останется от моего любимого города после того, как юты и саксы допьяна напьются кровью его жителей.

Окно моей комнаты, к счастью, выходило на триклиний, ближе к тому его концу, где зал лежал под открытым небом. Будь у меня не ноги, а лапки кузнечика, я бы могла прямо из своего окна скакнуть прямо на пир и даже тунику не помять. Поэтому мне хорошо были слышны доносившиеся с сатурналии шум и гомон. Почувствовав, что застолье близится к концу (а это значило, что Артус вскоре встанет и отправится почивать), я решила, что пора выходить.

Ни с того ни с сего я вдруг ощутила страшнейшее давление изнутри. Мне показалось, что мое тело должно разорваться, лопнуть, как надутый бычий пузырь! Я крепко обхватила себя руками. Давление ушло. Стиснув зубы, я отодвинула занавес на двери, миновала покои принцессы и вышла в коридор.

Там было пусто, никому не бросился в глаза мой странный вид – наверное, я напоминала женщину из Аравии. В серой тунике и штанах, в высоких сапогах, в перчатках, с мотком веревки, переброшенным через плечо, с лицом, обмотанным тряпкой, – ну, ни дать, ни взять, покойник перед погребением! Я решительно дошагала до лестницы и поднялась по ней на третий этаж.

Я на миг растерялась – а вдруг кто-то из законников окажется дома? Эти люди вслух изъявляли свое презрение ко всяческим увеселениям – ну совсем, как евнухи, которые охраняют гаремы, но редко посещают их. Я собралась с духом и быстро дошла до комнаты сапожника.

К счастью, сапожники – это вам не законники, а сапожник Артуса уж точно закладывал за воротник на пиру у своего господина. Я подошла к окну, поднялась на подоконник.

Посмотрела вниз и затаила дыхание. Смотреть вниз ночью оказалось намного страшнее! Внизу лежала черная, непроницаемая бездна. Не отрывая глаз от лестницы, я перебралась на нее и быстро залезла на крышу.

Осторожно выглянула через парапет, дабы убедиться, что там никто не бродит, и меня не заметят. Честно говоря, не знаю, обрадовало меня или огорчило то, что двор был пуст. Находись во дворе хоть кто-нибудь, у меня появилась бы причина вернуться к себе в комнату. «Прости, отец, но его охраняют денно и нощно».

Тяжело, неохотно ступая по крыше, я дошла до того места, где, по моим расчетам, располагались покои Артуса. Я понимала, что каждый шаг приближал меня к гибели. Я обвязала одним концом веревки катапульту и перебросила веревку через край крыши.

Знаете, по веревке спускаться куда труднее, чем забираться на крышу по приставной лестнице! Но все же я ухитрилась спуститься. Я намотала несколько витков на ступню левой ноги, и, как бы опираясь на веревку, медленно заперебирала руками. Два этажа – и вот я уже около покоев Артуса. Сапоги коснулись подоконника. Я чуть не потеряла равновесие и не упала на булыжники мостовой, но все уже удержалась и забралась в комнату.

…И удивилась тому, насколько Dux Bellorum, оказывается, боялся темноты. Светильники и фонари висели в каждом углу, и от этого в комнате было светло как днем. Гвинифра, принцесса ночи и теней, жаловалась своим придворным дамам, что не может глаз сомкнуть, когда проводит ночь с супругом.

Яркий свет, быть может, прогоняет ночные страхи, но вот убийцам он очень вредит – им куда больше подходят глубокие тени и темные уголки. Мне нужно было как можно скорее где-то спрятаться, и наконец я обнаружила такое место: гардеробную, вход в которую задергивался шторой. Я спряталась за штору, выхватила из ножен клинок. Сердце громыхало – под стать кастрюлям да сковородам на печке.

Я ждала довольно долго и… уснула! А удивляться нечему – просто сатурналия продлилась гораздо дольше, чем я думала, и Артус сидел в триклинии до конца. Я очнулась тогда, когда до рассвета оставались считанные часы. Открыв глаза, я часто заморгала, поначалу не в силах понять, где я, почему сижу, скорчившись, сжимая в руке тяжелый кинжал, почему к лицу моему прилипла паутина.

И лишь вспомнив, почему и где я нахожусь, я тут же поняла, что меня разбудило: шаги и голос Артуса. Я вскочила на ноги, чуть не упала в обморок оттого, что сделала это так резко, и снова скорчилась за шторой, дрожа от волнения.

Сквозь прореху я увидела: Артус отпустил стражу в коридор. Он остался один. Обернулся, посмотрел в сторону гардеробной. Я не шевелилась – боялась выдать себя даже дыханием.

Он пошел к гардеробной и свернул в сторону в последнее мгновение. Умылся из таза, стоявшего рядом со шторой, и вернулся на середину комнаты. Упал на колени и стал молиться.

«Пора!» – крикнул внутренний голос. Он – спиной ко мне, разум его занят Христом и Девой Марией, он и не думает, что ему грозит предательский нож убийцы.

Ну можно ли ждать лучшей минуты – он ведь молился, значит, его душа после смерти отправилась бы прямо на небеса. Я не питала зла к Артусу, Dux Bellorum, и была рада исполнить его мечту о бессмертии души. Умрет мучеником – и точно попадет в рай.

Я бесшумно выскользнула из гардеробной, старательно придержав штору, чтобы она не зашуршала. Я шла, переступая с пятки на носок, – охотничьим шагом, как меня когда-то учили.

И вот наконец я добралась до Артуса Пендрагона, великого полководца, величайшего человека во всем Придейне. А в руке моей был тяжелый римский клинок.

Я подняла руку, напрягла мышцы. Один быстрый, словно змеиный укус, удар, и все будет кончено… в самом буквальном смысле слова.

Я замерла.

Я так хотела опустить кинжал, вонзить его в спину тирана, освободить Харлек от его кровавого гнета, но какая-то сила удерживала меня, словно поводок гончего пса. Я ничего не смогла поделать: перед глазами у меня стояло лицо Этого Мальчишки!

Я опустила руки. Снова подняла, на этот раз сжав кинжал обеими руками. И снова у меня ничего не вышло. Артус жил. Он продолжал молиться, не зная о том, что я, его убийца, стою у него за спиной.

Ткань, которой было повязано мое лицо, взмокла от пота, я моргала, прогоняя горькие слезы. Он старик, он по-своему старается заглянуть в людские сердца… совсем как дядя Лири – в каком-то смысле мой настоящий отец.

И вдруг та мысль, которая все не давала мне покоя, засияла ярко, как солнце: Артус для Корса Канта значит столько же, сколько Лири для меня!

Чтобы убить Dux Bellorum, мне понадобились бы целых четыре клинка – один для самого Артуса, один для дяди Лири, ведь его убьет это известие, еще один – для Этого Мальчишки, ибо он не сможет жить после смерти того, кого считает отцом, и еще один для меня, ибо какая у меня могла быть после этого жизнь, даже если я сумела бы бежать и меня бы не поймали?

Я выпрямилась. Рука с кинжалом вяло упала. Я запрокинула голову и уставилась в потолок, мне было безразлично, что Артус может обнаружить меня и позвать преторианскую гвардию.

«Как ты могла такое сотворить со мной!» – мысленно кричала я Афине, чей неожиданный дар мудрости вдруг превратил меня в трусиху.

Воин, который слишком много думает, лучше пусть идет в вышивальщицы!

Воин действует, а не думает, а я только что совершила смертельный грех. Я задумалась – и что хуже того, я стала думать о своем враге, как о человеке.

Артус продолжал молиться, но если раньше он говорил шепотом, то теперь голос его окреп. Он заговорил так громко, что от испуга я чуть не выронила клинок.

– Мария, Матерь Божья, веди наших юношей по пути правому, да не смутят их соблазны мира дольнего, ибо Антихрист вечно искушает верных сынов и дочерей Божьих сладкими речами, подвигает их к смертным грехам.

Я опустила глаза, уставилась в пол. Он разрушил меня! Он, стоявший на коленях спиной ко мне, старик со сложенными для молитвы руками, с глупыми словами, которые, наверное, просто заучил и никогда не задумывался над их смыслом, – обезоружил меня, воина, не дал мне спасти родину от иноземных захватчиков.

«Нет, – подсказал мне внутренний голос, – не Артус оставил тебя. Это все Он. Этот Мальчишка».

Я подумала о нем, о той боли, что принесет ему смерть Артуса, и впала в сомнения, и не сумела исполнить свой долг. Так, из-за моего эгоизма, из-за моей любви пострадала стонущая под игом родина.

Я не только предательница. Я еще и еретичка.

И тут… В коридоре послышались чьи-то робкие шаги. В страхе я попятилась назад, молясь о том, чтобы попасть в гардеробную и не наткнуться на пресс для глажки белья.

Артус умолк, прислушался. Шаги стихли, кто-то осторожно постучал.

– Входи с миром, – проговорил Артус, уверенный в том, что стража абы кого к нему не пропустит.

Дверь скрипнула, я воспользовалась этим звуком для того, чтобы скользнуть за штору и укрыться в гардеробной.

В комнату вошел юноша, почти мальчик – ба, да это Корс Кант Эвин, собственной персоной! Он с трепетом приблизился к Артусу, низко, торжественно поклонился.

– Артус Dux Bellorum, – поприветствовал он владыку.

– Доброй ночи, мой бард.

– Я явился по твоему зову, государь.

Артус кивнул, поднялся с колен и сел на табурет.

– Я хочу узнать… садись! Сядь, юноша, сядь на кровать, она мягкая… Корс Кант, ты – мой бард, ты клялся служить мне верой и правдой, надеюсь, и в сердце своем ты верен мне.

– О да, государь! – Этот Мальчишка решительно кивнул – похоже, его испугала сама мысль о том, что Артус мог в этом усомниться.

– Прекрасно, тогда скажи мне, что на самом деле стряслось двумя днями раньше, когда ты и твоя подруга… как ее имя?

– Анлодда, государь, вышивальщица принцессы.

– Когда ты и Анлодда столкнулись с саксами и ютами, или кем там они были, не знаю. Некоторые вопросы остались без ответа. Первый вопрос: кто же они все-таки – саксы или юты?

Этот Мальчишка поморщился. Похоже, он, как и я, размышлял об этом и кое-что понял про ютов, которые говорили по-эйрски, но которых назвал «собратьями» Кута, сын Кадвина, короля Уэссекса.

Артус погрозил Этому Мальчишке пальцем.

– Только не морочь мне голову и не болтай про то, что ты не можешь отличить юта от сакса. Я-то отлично знаю: различия тебе ведомы, ибо тебя учил Мирддин, а Мирддин рядом со мной дольше, чем ты живешь на свете. Правда, в последнее время он как-то отдалился.

Этот Мальчишка сидел напряженный, он словно одеревенел, лицо его побелело.

– Я в самом деле не знаю, государь, – произнес он наконец. – Они были одеты как юты, но один из них говорил по-эйрски.

– По-эйрски? Почему по-эйрски? И почему он заговорил с тобой по-эйрски? Откуда ему было знать, что ты его поймешь?

– Быть может, он знал, что я учился в школе в Дун-Лаогхэйре, государь. Думаю, он потому заговорил со мной по-эйрски, чтобы другие двое не поняли, о чем он говорит, а они вообще молчали все время, потому я и не могу судить – юты они были или саксы. Возможно, Кута прав, государь.

– И что же он сказал?

– Большую часть сказанного я не понял.

Ну хотя бы это было почти правдой – то есть я очень надеялась, что Этот Мальчишка почти ничего не понял. Канастир непонятно говорил не только о том, что я должна была сделать, и что мне только что сделать не удалось, но и о некоторых подробностях отношений брата с сестрой, а мне бы очень не хотелось, чтобы Корс Кант понял хоть слово из тех речей Канастира.

– Что ж… Ладно. Скажи, что ты понял из его слов, Корс Кант?

– Они желали нам зла, государь. Они, несомненно, следовали за нами от самого дворца и только ждали случая, чтобы схватить нас.

– И как же вы поступили с ними?

– Кута прав, государь. Все трое мертвы.

Артус погладил чисто выбритый подбородок.

– Вот еще одна загадка, юноша. Как это тебе удалось убить троих вооруженных мужчин, когда я точно знаю: ты никогда не обучался боевым искусствам? Я лично отдал приказ, чтобы тебя не учили этому.

Я замерла. Dux Bellorum самолично распорядился, чтобы Этого Мальчишку не обучали владеть оружием? Интересно, почему?

Этот Мальчишка пялился на Артуса, открывал и закрывал рот. Как он мог убедить Артуса, опытного воина, что он, Корс Кант, убил человека своими руками! Мне было жаль Этого Мальчишку, и я мысленно пожелала ему: «И не пробуй».

– Это не я, – наконец рискнул он. – Это Анлодда. Она их убила.

– Девушка убила трех воинов? – Вид у Артуса был столь же недоверчивый, как если бы Корс Кант поведал ему байку про то, как откуда ни возьмись появился великан и затоптал всех саксов насмерть.

– Да, государь. Она сказала мне…

Я зажала рот ладонью, чтобы не крикнуть: «Заткнись же ты!»

– Она сказала, что боевым искусствам ее обучил отец в Харлеке.

Довольно долго Артус не спускал глаз с Этого Мальчишки. Корс Кант его явно не убедил. Я ужасно злилась на то, что теперь Артус знает, чьих рук это было дело. Значит, не быть мне больше при Гвинифре вышивальщицей. Ну и что же? Не так это и плохо. Так или иначе мне теперь придется возвращаться в Харлек и докладывать отцу о своей неудаче.

Хотя бы не разболтал Артусу, кто я такая на самом деле.

– Что ж, ты немного развеял мои сомнения. Я замечал, что Анлодда покрепче телом, чем большинство вышивальщиц, да и норовиста не в меру. И все же я недоволен, Корс Кант Эвин. Мы вернемся к этому разговору, когда ты возвратишься из Харлека. Да… ты сказал, что Анлодда родом из этого города. Она собирается вернуться в Камланн или останется дома?

– Не знаю, – ответил Этот Мальчишка, а я-то знала наверняка: на этот раз он говорит чистую правду.

– Как только вернешься, навести меня. Я хочу узнать побольше об этой Анлодде из Харлека. По-моему, свояк короля Лири – принц этого города. Возможно, Лири или сам Гормант сумеют рассказать мне об этой таинственной вышивальщице-воительнице.

– Но почему… король Эйра должен что-то знать о воительнице из Харлека?

– Потому, что в ней явно есть что-то такое, чего твои глаза не видят, мальчик мой. Тебе туманит взор любовь! Я искренне бы желал, чтобы мои военачальники и приближенные брали с меня пример. И у меня есть страсти, но я держу их при себе, и никогда не позволяю им мешать исполнению долга. Страсти – это самовлюбленные дети, они умоляют тебя уйти, когда тебе следует остаться, и, наоборот, просят остаться, когда тебе непременно нужно уйти, они клянчат у тебя подарки, которых ты не можешь им купить, ибо у тебя нет на это денег. Мне бы хотелось видеть, как ты справишься с этими непослушными детьми. В особенности потому, что ты должен понимать, сколь разнится ваше положение.

– Да, государь.

– Ты волен идти. И помни о том, что я сказал тебе. Как только возвратитесь – сразу ко мне.

– Да, государь.

Этот Мальчишка встал, поклонился и отправился к двери, как вдруг она с громким стуком распахнулась. В комнату влетел принц Ланселот, а за ним – преторианская гвардия. Стражи были злы и недовольны, но схватить легата побаивались.

– Артус! – вскричал Ланселот, стрельнув глазами в Этого Мальчишку.

– Какие новости, Галахад? Враги напали?

– Быть может, и напали. На тебя, – отвечал военачальник. – Когда я покинул… триклиний… я вышел во двор, воздухом подышать. Оглянулся на дворец, заметил твое окно – его легко заметить, оно светится гораздо ярче других…

– И? – Артус, похоже, начинал злиться.

– Я заметил, что вдоль твоего окна тянется тонкая черная линия. Подошел поближе: смотрю – да это веревка, свисает с крыши прямехонько до твоего окна, государь!

– Веревка! – Артус, Ланселот и все стражники до единого рванулись к окну, но ничегошеньки не увидели – еще бы, они же побежали не к тому окну!

Тут я поняла, что медлить нельзя. Еще секунда – и они окажутся у другого окна, найдут веревку и отрежут мне единственный путь к спасению. И тут я решила, что моя честь дороже того, чтобы ударить старика кинжалом в спину, не говоря уже о том чувстве, которое я питала к Этому Мальчишке, будь он проклят! Быть застигнутой и схваченной людьми Артуса на глазах у Этого Мальчишки – это уж слишком!

Я стрелой долетела от гардеробной до нужного окна. И тут в комнату вошел Корс Кант и увидел меня.

Мы оба уставились друг на дружку и застыли. Я понимала, что он не узнает меня, да и как он мог узнать, ведь я даже волосы спрятала. Но смотрел он так, как будто хотел узнать, кто я, и не было в нем страха, который приличествовал бы юному барду, когда тот ночью застает убийцу с кинжалом в руке в покоях своего господина.

Я бросила взгляд на клинок. Быть может, он и узнал его, но вряд ли бы вспомнил, где видел его раньше.

Я уронила кинжал на пол. Тот прозвенел, словно набат. Вбежал Ланселот, но этот не окаменел, нет, этот сразу бросился ко мне.

И тут словно спали чары, сковавшие меня. Я развернулась и метнулась к окну, опережая героя Камланна всего на одно сердцебиение. Он опоздал всего лишь на миг. Я бросилась в открытое окно, ухватилась за веревку. Сама не знаю, как Ланселот не успел схватить меня и как я не проскочила мимо веревки. Я сильно раскачалась, чтобы меня отнесло подальше от стены. Левее… еще левее. Комната. Открытое окно… Чья? Да самого Ланселота. Я хотела было влезть в окно, но тут в комнату вбежал Ланселот и, издав победный вопль, бросился к окну.

На этот раз я не стала рисковать, оттолкнулась от стены и заскользила вниз по веревке. Никакого умысла у меня не было – мне просто хотелось поскорее удрать от этого разъяренного вепря! Увы, веревка была слишком коротка и не доставала до земли.

Спустившись до самого ее конца, я немного покачалась, закрыла глаза и отпустила веревку.