Текст книги "Последнее танго в Париже"

Глава шестнадцатая

В кои веки в гостинице было тихо. Пол окинул взглядом улицу до кафешки, запер дверь и привернул лампу – процедура привычная и надоевшая хуже зубной боли. С какой бы радостью он выгнал всех постояльцев и запер за ними дверь, чтобы больше никогда их не видеть. Теперь ему и вправду было плевать на деньги. Его одолело жуткое одиночество. Тело Розы – после судебного вскрытия – должны были доставить на другой день. То-то, мрачно подумал он, будет радости ему и Матушке.

Он вернулся к себе, извлек из гардероба бутылку виски и налил. Когда он сунул бутылку на место, рука у него не дрожала, но в желудке было пусто и муторно. Он накинул купальный халат, извлеченный из того же шкафа, и затянул пояс. Все остальное, что было в комнате, как бы и не имело к нему отношения – книги и картины принадлежали Розе, сам Пол не копил сувениров и памяток, однако эти стены давали ему укрытие, и он не хотел уходить отсюда. Марсель пригласил Пола подняться к нему в номер, весьма странное приглашение. О Марселе он неизменно и с горьким юмором отзывался как о неофициальном любовнике жены, отчего собственное его положение почему-то казалось ему еще безнадежнее и пошлее. У Пола, разумеется, тоже были любовницы – официантки, какие-то унылые продавщицы, женщины, которые попадались ему на жизненном пути и с которыми он вступал в связь главным образом по привычке. Но у Розы, вероятно, было на уме что-то другое. Пол считал, что, как законный любовник, имеет право на определенные привилегии, в частности – на любовь. Каким же он был тупым идиотом!

Он понимал, чего Марселю стоило его пригласить. Сколько ночей просидел Пол в этой комнате, ожидая, не сводя глаз с зеленой неоновой рекламы «Рикара» на другой стороне улицы, пока Роза была с любовником. Что ж, пообещал себе Пол, если Марсель начнет пускать сопли и предаваться чувствам, придется, видимо, продырявить его башкой стену между комнатами, возведенную из дешевого клееного картона. С другой стороны, не исключено, что он узнает от Марселя что-нибудь любопытное.

Пол поднялся наверх и постучался к Марселю.

– Entrez![20]20
  Входите! (фр.)


[Закрыть] – без промедления последовал вежливый ответ.

Пол вошел в узкую комнату, заваленную книгами и журналами, на которые лампа в малиновом абажуре струила теплый свет. На стенах красовались репродукции картин Тулуз-Лотрека и Шагала, фотографии приглаженных «естественных» пейзажей, выдранные из «Пари-Матч», старые билеты на скачки, письма, вырезки и плакат с портретом Альбера Камю. Марсель сидел за письменным столом, на котором громоздились номера «Монд», «Пари-Суар» и полдюжины других газет, и длинными ножницами вырезал статью. Он тоже был в купальном халате.

– Я пришел не затем, чтобы лить с тобой слезы, – заявил Пол.

Марсель продолжал щелкать ножницами. Его самообладание действовало Полу на нервы.

– Не возражаешь, если я буду работать? – спросил Марсель. – Работа отвлекает от мыслей о том, что случилось.

Он заметил, что Пол сравнивает их халаты, оба из одинаковой клетчатой шотландки.

– Один к одному, – сказал Марсель не без удовлетворения. – Роза хотела, чтоб у нас были одинаковые халаты.

Пол обозлился еще больше. Про халаты он слышал впервые, затея представлялась ему нелепой.

– Ничего нового ты мне не скажешь, я и так все знаю, – соврал он. Решив перейти в наступление, он ткнул пальцем в аккуратную стопку вырезок на письменном столе: – Зачем, интересно, ты их вырезаешь? Для работы или у тебя конек такой?

– Мне не нравится слово «конек», – возразил Марсель. – Этим я подрабатываю к жалованью.

– Тогда другое дело, – насмешливо согласился Пол. – Тут волей-неволей приходится читать. Можно узнать много нового.

– А если честно? – спросил Марсель. – Разве ты не знал, что у нас одинаковые халаты?

Пол невесело рассмеялся.

– У нас очень много общего, – продолжал Марсель, но Пол его оборвал:

– Я все знаю. Роза мне часто про тебя рассказывала.

В обществе другого мужчины, даже такого педанта, как Марсель, Пол был в состоянии вспоминать о жене, не впадая в бессильную ярость. Марсель был мужчина и поэтому не представлял для Пола угрозы, разве что в роли, какую ему навязала Роза.

– По стаканчику виски? – предложил Пол, внезапно проникшись щедростью, и шагнул к двери.

– Постой… – Марсель выдвинул ящик письменного стола и извлек бутылку «Джек Даниелс», – У меня тут имеется.

– Очередной подарок от Розы?

– Мне это как-то все равно, но Роза требовала, чтобы под рукой всегда было виски. Я часто думал – может, такие вот мелочи позволят нам объясниться, понять друг друга…

Пол принял у него из рук стакан виски.

– Почти целый год мы с Розой… – Марсель говорил неуверенно, подбирая слова. – Регулярно, хотя и без страсти, – продолжал он, решив не заострять внимания на сексуальной стороне дела. – Мне казалось, я ее знаю, как только можно знать собственную…

– Любовницу, – подсказал Пол без всякой задней мысли.

– Но не так давно произошло такое, чего я никак не мог объяснить.

Марсель показал на клин белой штукатурки у потолка, где были содраны обои.

– Роза забралась на постель и попробовала руками отодрать обои. Я ей не дал – она могла сорвать ногти. Но она царапала стену как помешанная. Я впервые видел ее в таком состоянии.

У Пола забрезжила догадка.

– В нашей комнате стены побелены, – сказал он. – Она хотела, чтобы во всей гостинице только у нас была такая комната, ну вроде как нормальная квартира. Значит, тут она тоже хотела все изменить, поэтому начала с обоев.

Пол тяжело опустился на кровать. Как легко устраивать чужую жизнь. Он вспомнил про Жанну и про то, что они до сих пор не знают друг друга по имени. Неужели Роза и с Марселем стремилась создать видимость нормальной жизни? А видимость-то оказалась зеркальным отражением ее жизни с Полом. На мгновение у Пола перехватило дыхание, и он, как зачарованный, воззрился на Марселя.

– Должно быть, ты был красивым мужчиной, – произнес он.

– Не таким красивым, как ты, – сказал Марсель, присев на постель рядом с ним.

– Ты в хорошей форме. – Пол похлопал его по плечу поверх халата. – Как тебе удается сохранять талию? У меня вот никак не выходит.

– Ну, тут у меня своя маленькая тайна, – ответил Марсель, однако не стал распространяться на эту тему. – Почему Роза изменяла тебе со мной? – вдруг выпалил он.

Пол посмотрел в его бесхитростные глаза: такой никогда не поймет.

– Ты ведь не думаешь, что Роза и вправду наложила на себя руки? – спросил он.

– Трудно поверить.

Марсель, казалось, и сам испугался собственных слов. Он встал, подошел к окну, обхватил пальцами вставленный в оконный проем горизонтальный брус и начал подтягиваться.

– Вот это и есть моя тайна, – объяснил он.

Пол безмолвно уставился на Марселя, эту точную свою копию. Роза одевала Марселя по его подобию, заставила пить то же самое виски. Пол искал прощальную записку, но нашел всего лишь разрозненные и подчас непотребные памятки. Теперь он понял – Марсель с его комнатой и есть то, что он искал. Зеркальное отражение. Неизбывная пошлость бытия.

Он ушел, но задержался в дверях.

– Как на духу, – бросил он Марселю, – не могу понять, что она в тебе находила.

Глава семнадцатая

Под своды Центрального рынка утренний свет, казалось, никак не мог пробиться. Окна под самыми карнизами были окутаны тенью, которую снизу поддерживал мрак, царивший в огромном безмолвном пространстве. В свое время под этой крышей проплывали бессчетные вереницы убитых животных – Жанна и сама не раз наблюдала, как подвешенные на крючьях замороженные туши, тихо покачиваясь, скользят на тросах, – но теперь и от самого рынка остался лишь остов, обреченный на снос. Рынок, думала она, глядя на его махину из дверей магазина по улице Коссоньери, стал сам себе мавзолеем. Впрочем, ей было недосуг предаваться столь мрачным мыслям. Смерть была от нее далека, особенно в этот день, когда все служащие магазина для новобрачных суетились вокруг Жанны; она красовалась в атласном платье старинного фасона, придерживая одной рукой собранные на темени локоны, а в другой держа красную розу, подарок Тома, и медленно поворачивалась, так чтобы он мог окинуть ее со всех сторон восхищенным взглядом.

Закрепленная на треноге камера стояла на улице – в магазинчике она бы просто не поместилась. Оператор отрешенно склонился над видоискателем, а звукооператор, опустившись на колени перед магнитофоном, проверял микрофон. Том пританцовывал за треногим штативом, дожидаясь начала съемки, и пестрый шарф, свисавший у него с шеи, подрагивал, словно тоже не мог совладать с нетерпением. Хозяйка магазинчика, учуяв верную сделку, уговаривала Жанну приобрести более дорогое подвенечное платье из тонкой замши, но та выбрала более традиционное, хотя этот наряд уже надевали и он даже разошелся по шву под мышкой. В прорехе виднелась ее крепкая, по-девически торчащая грудь.

Возня Тома действовала Жанне на нервы, ей не терпелось начать съемку, пока ощущение невероятного чуда еще витало над ней. Он почувствовал ее нетерпение.

– Вдохновение не включить разом, как свет, – объяснил он.

– Так какой же ты тогда режиссер?

– Идеи – это тебе не колбаса, в магазине не купишь! – Он обернулся к съемочной группе. – Готовы? Снимаем…

Жанна смотрела, как Том взял микрофон и обратился лицом к камере, чтобы ввести зрителя в курс дела. Он небрежно переступал с ноги на ногу. Такой же неисправимый романтик, как и я, подумала Жанна.

– Мы находимся у Центрального рынка, – начал он, и камера отступила. – В этих старых магазинчиках висят, покачиваясь на сквозняке, платья – все белых оттенков. Это подвенечные платья… – Он махнул звукооператору и крикнул: – Запись!

Жанна увидела, что Том присел перед ней на колени, чтобы не загораживать объектив, и поднес ей микрофон.

– Как тебе видится замужество? – спросил он.

Она почувствовала движение воздуха, поняла, что это не легкий бриз, а настоящий ветер. В небе на севере громоздились тучи. Теплый ветер зимой, припомнилось ей, – всегда к дождю.

– Оно видится мне везде, – сказала она, – и всегда.

– Везде? – переспросил Том.

– На стенах, на фасадах домов.

– На стенах? На фасадах?

Голос у Тома разочарованно сник. А будет ли их брак в самом деле удачным, подумалось ей, если от одной примерки подвенечного платья ей уже душно.

– Да, – ответила она, глядя прямо в объектив. – На щитах и афишах. О чем гласят щиты? Что они рекламируют?

– Рекламируют автомобили, мясные консервы, сигареты… – подсказал Том.

– Нет. Их тема – молодая пара до свадьбы, без детей. Затем мы видим ее же – уже после свадьбы, с детьми. Щиты посвящены браку, хоть и не заявляют об этом впрямую. Идеальный счастливый брак выглядит теперь не так, как раньше – в церкви, когда муж подавлен, а жена вечно жалуется. Сегодня брак улыбается с рекламных щитов.

– Улыбается?

– Конечно. И разве рекламные браки не заслуживают серьезного к себе отношения? Это же поп-браки.

– Поп! – Для Тома это прозвучало откровением, ему не приходило в голову взглянуть на свадьбу в таком ракурсе. – А что, неплохо, – сказал он. – Ну а если поп-брак не срабатывает?

– Значит, его нужно наладить, как автомобиль, – ответила Жанна. – Супруги – те же механики, что в комбинезонах ремонтируют двигатель.

– А если супружеская измена, что тогда? – напирал Том.

Хозяйка закончила пригонку платья и, отступив, в восторге всплеснула руками.

– Тогда, – ответила Жанна, – понадобятся не два, а три или четыре механика.

– А где любовь? Или она тоже превращается в поп?

Том опустился перед ней на колени, прижавшись щекой к брошенному на софе замшевому платью, и с обожанием посмотрел на Жанну.

– Нет, – изрекла она. – Любовь не поп.

– Если не поп, то что?

Жанна подметила, что участники группы с интересом прислушиваются к их пикировке, и подумала: а не догадываются ли они о том, что невдомек Тому?

Тем временем небо совсем потемнело.

– У механиков есть тайник, – сказала она, – где они сбрасывают комбинезоны, снова становятся просто мужчинами и женщинами и занимаются любовью.

Том был в восторге. Вскочив на ноги, он воскликнул:

– Ты потрясающа! Ты даже смотришься потрясающе!

– Невесту делает платье, – скромно заметила Жанна.

– Ты лучше Риты Хейворт, – принялся он взахлеб перечислять кинозвезд. – Лучше Джоан Кроуфорд, Ким Новак, Лорин Бейколл и Авы Гарднер, когда она была влюблена в Мики Руни.

Эти имена не имели к ней никакого касательства. Она попыталась представить себя в роли невесты, но у нее не получилось: если невесты, то только не Тома и не сейчас. Ей захотелось сорвать с себя подвенечное платье, сбежать от его мальчишеского обожания, от вездесущего объектива камеры, от съемочной группы, от хозяйки магазинчика, которая бросилась закрывать дверь, потому что пошел дождь.

– Нет, нет, – закричал Том, – не надо!

Он снова распахнул дверь и велел оператору продолжать съемку. Но дождь припустил, и ассистентка первая кинулась под укрытие. Оператор стянул куртку и набросил на «Аррифлекс». Звуковик со своим оборудованием перебрался под тент над соседней дверью.

– Почему не снимаете под дождем? – орал Том. – Почему прекратили съемку?

Хляби небесные, казалось, и вправду разверзлись. Том выбежал на улицу помочь оператору, шум ливня перекрыл их бестолковую перебранку. Жанна, подобрав шлейф, прокралась к двери магазинчика. Ее охватило внезапное и совершенно непреодолимое желание воссоединиться с Полом, укрыться в овальной гостиной их квартиры, освободиться и от этого свадебного наряда, и от всех других обязательств. Она помедлила – и выскочила под ливень. Она бежала по улице Коссоньери, ее волосы и тонкое атласное платье тут же вымокли, но холод придавал ей силы. Ей хотелось петь, она ловила губами струи дождя.

Бегство Жанны видела лишь хозяйка магазинчика. Она так и осталась стоять, открыв рот. Насквозь вымокший Том вбежал с улицы и уставился на опустевшую примерочную площадку.

– Жанна, – произнес он. – Где Жанна?

– Не знаю, – выдохнула хозяйка. – Выскочила и убежала.

– В такой дождь?

– В такой дождь. И в подвенечном платье.

Они, не сговариваясь, повернулись к открытой двери. На улице Коссоньери не было ни души, лишь пустующая громада Центрального рынка высилась за завесой дождя.

Глава восемнадцатая

Пол стоял под мостом метро и сквозь завитки голубовато-серого железного плетения смотрел, как с арок льются в Сену потоки дождевой воды. Он кутался в пальто – не потому, что ему было холодно или сыро (он забежал под мост еще до того, как начался ливень), но потому, что любил, как улитка, укрыться в собственной раковине. Утром он забыл причесаться, и сейчас проплешинка у него на темени бросалась в глаза. Он выглядел постаревшим и более уязвимым, чем обычно. Сегодня тело Розы должны были доставить в ту комнату, которую Матушка столь любовно для нее подготовила, но Пол направлялся совсем в другую комнату, чтобы встретиться с другим телом, очень даже не мертвым, хотя для него не имевшим ни имени, ни значения, исключая чисто телесную связь. Он понимал весь юмор такого положения, но смеяться ему не хотелось.

Пока он стоял под мостом, на улице Жюля Верна остановилось такси и высадило Жанну. Платье так облепило ее, что она казалась чуть ли не голой. Мокрый тонкий атлас насквозь просвечивал и стал телесного цвета, он бесстыдно облегал ее груди и ягодицы и даже выдавал жидкий кустик волос на лобке. Дождь прилепил к лицу ее локоны. Она метнулась в подъезд, водитель молча проводил ее восхищенным взглядом.

Дождь приутих, Пол выбежал из-под моста и припустил к улице Жюля Верна.

У Жанны не было ключа от квартиры, и она сунулась к оконцу консьержки. Та сидела спиной к вестибюлю.

– Извините, – начала Жанна, пытаясь перекричать монотонную дробь дождя, но консьержка и ухом не повела. Раскат грома потряс все здание. Жанна, пятясь, отошла от оконца и присела на деревянную скамейку у лифта, обхватив себя руками, чтобы унять дрожь.

Такой ее и увидел Пол – и возликовал, ибо понял: она прибежала к нему, бросив всех и вся. Услышав его шаги, Жанна встрепенулась и просительно на него посмотрела, но Пол прошел мимо, не взглянув на нее, и вошел в лифт. Они уставились друг на друга сквозь витую решетку.

– Прости, – сказала Жанна. – Ты меня еще хочешь?

Пол не понял, за что ее нужно прощать, но ему было плевать. Он только кивнул и открыл дверцу кабинки.

– J'ai voulu te quitter, je n'ai pas pu, – выпалила она, но вспомнила, что он предпочитает английский, и перевела: – Я хотела уйти от тебя, но не смогла. Не могу!

Пол промолчал. Он разглядывал ее тело – темные окружья сосков под мокрой тканью, контуры узкого таза, полные бедра. Нежный пушок у нее на ногах – и тот просвечивал через тонкий атлас, словно через второй слой кожи.

Лифт пошел вверх.

– Я хотела уйти, – повторила она. – Понимаешь?

Пол все так же молчал, окидывая ее взглядом с головы до ног. Привалившись спиной к стенке кабины, Жанна начала задирать подол, надеясь уловить у него на лице хотя бы тень желания. Показались лодыжки, колени, затем волосы на лобке. Она помедлила – и подняла подол еще выше, показав свой детский пупок.

Лифт медленно полз вверх.

– Чего еще тебе от меня надо? – спросила она.

Пол как бы не слышал. Для него ее слова были пустым звуком – в отличие от нее живой, которая была рядом. Он вытянул руку и просунул пальцы туда, где они встретили теплую увлажненность. Она, хотя и не сразу, тоже протянула руку к нему, расстегнула молнию на брюках, поискала, нашла и сжала его естество твердой недвусмысленной хваткой. Их руки застыли, образовав крест.

Лифт тяжко вздохнул и остановился.

– Voila![21]21
  Здесь: «Прошу!» (фр.)


[Закрыть] – произнес Пол, распахивая дверь. Он начал напевать «Жил да был человек, держал он свинью…».

Дождь хлестал в открытое окно круглой гостиной. Пол захлопнул раму и, повернувшись к Жанне, отвесил театральный поклон. Жанна, остановившись посреди комнаты, дрожала и смеялась одновременно.

– А с тебя так и льет, – произнес он и прижал ее к себе. Промокшее платье на ощупь казалось скользким, как лед, ее волосы оставили у него на груди сырое пятно. Он пошел в ванную за полотенцем.

Жанна радовалась словно после венчания. Теперь она была его новобрачной, у них был медовый месяц; она закружилась посреди комнаты – как тогда, в первый раз, – и бросилась на матрас, обняв подушку, словно взволнованная школьница. Глаза ее следили за дверью, в которую должен был войти Пол. Тут ее рука наткнулась под подушкой на что-то мокрое. Жанна села, отбросила подушку. На простыне лежала дохлая крыса; кровь запеклась у нее вокруг пасти, свалявшийся мех отдавал сыростью.

Жанна завизжала.

Пол принес полотенце и кинул ей на колени.

– Крыса, – спокойно заметил он, но Жанна, всхлипывая, вцепилась в него и не выпускала.

– Да это всего только крыса, – повторил он, забавляясь ее страхом. – В Париже крыс больше, чем людей.

Пол поднял крысу за хвост и поднес к своему лицу. Жанна охнула и отшатнулась. Вид крысы, прикосновение к ней вызвали у нее ужас и тошноту. Она с отвращением смотрела на Пола, который, продолжая держать крысу за хвост, открыл рот.

– Ням-ням-ням, – произнес он и чмокнул губами.

– Я ухожу, – пробормотала Жанна.

– Нет, погоди. Не хочешь сначала перекусить? Поесть чего-нибудь, а?

Жестокость Пола была столь же чудовищна, сколь и внезапна.

– Это конец, – сказала Жанна.

– Нет, это – конец, – пошутил он, показав на крысиный хвост. – Но я люблю начинать с головы, она самая вкусная. Ты и правда отказываешься? Ладно…

Он поднес крысу к самым губам. Жанна в ужасе отвернулась.

– Я хочу уйти. На этой постели я не смогу больше заниматься любовью, не смогу. Это отвратительно, мерзко.

Ее передернуло.

– Что ж, – сказал он, – тогда будем трахаться на батарее или забравшись на каминную полку.

Он направился в кухню.

– Слушай, – бросил он, помахивая крысой, – мне нужен майонез, с майонезом крысы вкуснее всего. Жопу я оставлю тебе, – и пошел на кухню, заливаясь громким смехом. – Крысиная жопа под майонезом.

– Я хочу уйти, я хочу выбраться отсюда! – крикнула Жанна. Она была не в состоянии даже глядеть на матрас. Как быстро он испортил ей настроение – и кто знает, что он еще может выкинуть. Прикосновение к свалявшейся шерсти дохлого зверька убило в ней вожделение и нарождавшуюся любовь к Полу. Впервые она увидела гостиную во всем ее убожестве. Сейчас запах секса напоминал ей о смерти. Она ужаснулась собственному безумию, приведшему ее сюда.

– Я больше не вынесу, – пробормотала она. – Я ухожу и никогда сюда не вернусь, никогда.

Она двинулась к двери, но тут возвратился Пол. Он избавился от крысы.

– Quo vadis[22]22
  Камо грядеши? (лат.) Куда идешь? – слова, с которыми апостол Петр обратился к Иисусу (Евангелие от Иоанна, 13, 36).


[Закрыть], крошка? – игриво осведомился он, обогнал ее, вышел в холл и запер входную дверь на засов. Жанна взглянула на него со смешанным чувством отвращения и благодарности. На самом деле ей не хотелось уходить.

– Кто-то ее специально подбросил, – сказала она, наградив Пола презрительным взглядом. – Я чувствую. Это предупреждение, это конец.

– Ты рехнулась.

– Нужно было сказать тебе с самого начала. – Ей не терпелось поколебать его самодовольную мужскую самоуверенность. – Я полюбила одного человека.

– Вот и прекрасно, – сказал Пол с издевкой. Он подошел к ней и провел рукой по гладкому атласу платья, как мог бы пробовать на ощупь спелый плод авокадо. – Так вот, сейчас ты изволишь скинуть эти мокрые тряпки.

– Я изволю заняться с ним любовью, – стояла она на своем.

Пол пропустил ее слова мимо ушей.

– Первым делом залезешь в горячую ванну, а не то наверняка схватишь воспаление легких. Ясно?

Он заботливо отвел Жанну в ванную и до отказа открыл оба крана. Потом подхватил подол платья и начал не спеша задирать, обнажая ее тело, как перед тем она сама это делала в лифте.

– Ты схватишь воспаление легких, – продолжал он, – и знаешь, что будет дальше? Ты умрешь.

Жанна подняла руки, Пол стянул с нее через голову платье и бросил за спину на пол.

– И знаешь, что будет дальше?

Она отрицательно покачала головой, стоя перед ним обнаженной.

– Мне придется трахать дохлую крысу!

– Ф-фу, – простонала она, пряча лицо в ладонях. Она понимала, что он ни за что не даст ей забыть об этом случае.

Пол снова принялся напевать. Он закатал рукава, взял Жанну за руку, бережно усадил в ванну. Вода была восхитительно горячей. Она медленно погрузилась, чувствуя, как тревога и холод постепенно оставляют ее. Пол присел на край ванны.

– Дай сюда мыло, – сказал он.

Он схватил ее за лодыжку и задрал ногу, так что стопа оказалась на одном уровне с его лицом. Затем начал медленно намыливать пальцы, свод стопы, икру. Она удивилась, какие у него нежные руки. Ей казалось, что она стала резиновой. От воды шел пар, он отдалял ее от Пола и придавал ее коже теплый блеск.

– Я люблю, – повторила она.

Пол не желал слышать об этом. Он провел рукой с мылом вдоль внутренней стороны ее бедра, уперся в промежность и стал намыливать.

– Ах, ты любишь, – произнес он издевательски восторженным тоном. – Как восхитительно!

– Я люблю, – настойчиво повторила она и застонала.

Пол без устали работал рукой, Жанна откинула голову на край эмалированной ванны и закрыла глаза.

– Я люблю – ты можешь это понять? – Она задохнулась, но продолжала: – Ты сам знаешь, что старый. И становишься жирным.

Пол выпустил ее ногу, и та тяжело плюхнулась в воду.

– Жирным, вот как? Злые слова.

Он намылил ей шею и плечи, скользнул рукою к груди. Жанна твердо решила заставить его отнестись к ней со всей серьезностью. К тому же она ощущала свое преимущество, что было для нее непривычно. Она внимательно посмотрела на Пола и поняла, что сказала правду.

– У тебя нет половины волос, – заметила она, – а те, что остались, почти все седые.

Пол улыбнулся, хотя ее слова его разозлили. Он намылил ей груди, приподнял одну рукой и смерил критическим взглядом.

– А знаешь, – произнес он, – лет через десять твоими сиськами можно будет играть в футбол. Что ты на это скажешь?

Вместо ответа Жанна задрала другую ногу, которую он послушно намылил.

– И знаешь, чем я собираюсь заняться? – спросил он, скользнув вниз рукой по нежной гладкой коже внутренней стороны бедра.

– Ты кончишь инвалидным креслом, – ответила Жанна и вскрикнула, когда его пальцы коснулись ее клитора.

– Всякое может быть. Но, думаю, всю дорогу в вечность я буду хихикать и ухмыляться.

Он отпустил ее ногу, но Жанна продолжала держать ногу задранной.

– Как поэтично. Но, пожалуйста, прежде чем я встану, помой мне стопу.

– Noblesse oblige[23]23
  Положение обязывает (фр.).


[Закрыть].

Он поцеловал стопу и начал намыливать.

– Знаешь, – продолжала Жанна, – мы с ним занимаемся любовью.

– Вот как, – рассмеялся Пол, которого позабавила мысль, будто подобное откровение способно задеть его за живое. – Чудесно. Ну и что, он хороший е…рь?

– Великолепный!

Вызов этот, однако, прозвучал малоубедительно. Пол тем не менее испытал прилив удовлетворения. Конечно, у нее должен быть еще один любовник, но она-то все время бегает к нему, Полу, а почему именно – это казалось ему ясным как день.

– Ты сама знаешь, что дура, – сказал он. – Лучше, чем здесь, в этой квартире, тебя никто и нигде не оттрахает. А теперь встань.

Она повиновалась и позволила ему повернуть себя спиной. Руками в разводах мыльной пены он провел по ее спине и ягодицам. Пол напоминал отца, моющего дочку: брюки залиты водой, вид сосредоточенный и какой-то неуверенный.

– В нем полно загадок, – сообщила Жанна.

Ее слова вызвали у Пола смутное беспокойство. Он прикинул, сколько времени дать ей еще повести себя в этом духе и как потом поставить на место.

– Слушай, ты, дуреха, – сказал он. – Все загадки, с которыми тебе доведется столкнуться в жизни, – вот они, здесь.

– Он как все, – произнесла она мечтательным голосом, – и в то же время совсем другой.

– Как все, но другой? – подыграл ей Пол.

– Понимаешь, я его даже побаиваюсь.

– Да кто же он? Какой-нибудь местный хулиган?

Жанна невольно рассмеялась:

– Вполне мог бы им быть. Внешность у него подходящая.

Она выбралась из ванны и завернулась в большое банное полотенце. Пол поглядел на свои мыльные руки.

– А знаешь, почему я в него влюбилась?

– Умираю – хочу узнать, – саркастически заметил он.

– Потому что он знает… – она замолкла, подумав, что не стоит брать на себя слишком много, – потому что он знает, как заставить меня влюбиться в него.

Пол почувствовал, что его беспокойство перерастает в злость.

– И ты хочешь, чтоб этот твой возлюбленный тебя защищал, заботился о тебе?

– Да.

– Ты хочешь, чтобы этот замечательный, славный, властный завоеватель возвел для тебя крепость, в которой ты бы могла спрятаться, – он встал, одновременно повысив голос, – и больше никогда ничего не бояться, не знать одиночества? Ты больше не хочешь ощущать пустоту – ты этого добиваешься, верно?

– Да.

– Ну так ты его никогда не найдешь.

– Но я же нашла такого человека.

Полу хотелось ее ударить, раскрыть ей глаза на идиотизм подобных утверждений. Он почувствовал укол ревности. Она нарушила их договор, она впервые заставила их ощутить реальность мира за стенами этой квартиры. Надо придумать какой-нибудь новый способ унизить ее насилием.

– Что ж, – сказал он, – тебе недолго придется ждать, когда он захочет возвести для себя эту крепость – из твоих сисек, твоей лохматой и твоей улыбки…

Любовь – оправдание тех, кто сосет чужие соки, питая самого себя, подумалось Полу. Единственно честный способ любить – использовать другого без всяких оправданий.

– Из твоей улыбки, – продолжал Пол, – он устроит себе местечко, где ему будет в меру удобно, в меру безопасно и он сможет боготворить свой собственный хер…

Жанна, плотно завернувшись в полотенце, стояла и смотрела на него как околдованная. Его слова и пугали ее, и наполняли новым желанием.

– Но я же нашла такого человека, – повторила она.

– Нет! – закричал он, отметая саму такую возможность. – Ты одинока! Совсем одинока. И не избавишься от чувства одиночества, пока не заглянешь в глаза смерти.

Пол заметил лежавшие на раковине ножницы и непроизвольно потянулся к ним рукой. Как было бы просто: ее, потом себя, а затем одна только кровь. Нет, такое уже было, напомнил он самому себе. Он вспомнил, как парочка упырей из морга втаскивала наверх Розино тело. На него накатила тошнота.

– Понимаю, что несу чушь, – сказал он, – какую-то романтическую дребедень. Но когда ты залезешь к смерти в жопу – в самую-самую жопу – и доберешься до корней ужаса, вот тогда, – может быть – только может быть, ты сумеешь найти такого мужчину.

– Но я же его нашла, – сказала Жанна дрогнувшим голосом. – Это ты. Ты этот мужчина!

Пол передернулся и оперся о стену. Она его провела; она слишком много себе позволила. Все это время она говорила о нем. Необходимо с ней поквитаться. Он ей покажет, что такое отчаяние.

– Дай сюда ножницы, – приказал он.

– Что? – испугалась Жанна.

– Дай сюда маникюрные ножницы.

Она взяла ножницы с раковины и протянула Полу. Пол схватил ее за запястье и сунул ее руку ей же в лицо.

– Мне нужно, чтоб ты подрезала ногти на правой руке, – сказал он, но она только посмотрела на него в полнейшей растерянности. – Вот эти, – добавил он и показал какие.

Жанна взяла ножницы, аккуратно подровняла ногти на среднем и указательном пальцах и положила ножницы на край ванны, вместо того чтобы вернуть Полу. Он начал расстегивать брюки, не сводя с нее пристального взгляда. Штаны и подштанники упали ему на лодыжки, явив взору Жанны его половые органы и мускулистые, поросшие волосом ляжки. Пол резко повернулся к ней спиной и обеими руками оперся о стену над унитазом.

– А теперь, – сказал он, – засунь пальцы мне в жопу.

– Что?! – переспросила Жанна, отказываясь верить собственным ушам.

– Засунь пальцы мне в жопу! Ты что, оглохла?

Она осторожно вложила пальцы. Жанну поражало его умение повергать ее в шок, выводить за грань самого извращенного воображения. Теперь она понимала, что их связь может завершиться чем-то ужасным, каким-нибудь случайным актом жестокого насилия, но это ее уже не пугало. Нечто в глубинах отчаяния, которое он ей открыл, трогало Жанну, возбуждало, заставляло не отставать от него. Она была на все готова, даже если это толкало его к распаду личности.

Она остановилась, боясь причинить ему боль.

– Продолжай! – приказал он, и она засунула пальцы глубже.

Пол почувствовал жгучую боль. Она выдержала первое испытание. Он толкал ее дальше.

– Я заведу себе хряка, – сказал он, ловя ртом воздух, – и этот хряк будет у меня тебя паять. И я заставлю его блевать тебе в рожу и хочу, чтобы ты жрала хрякову блевотину. Ты сделаешь это ради меня?

– Да, – ответила Жанна, чувствуя пальцами спазмы его дыхания. Она закрыла глаза, углубилась еще немного и заплакала.

– Что?

– Да!

Теперь он и она стали единым целым. Жанна уронила голову на его широкую спину. Все пути к бегству были отрезаны. Ванная замыкала их в своих стенах, как тюремная камера, заставляла сосредоточиться на их собственной страсти и унижении. Жанна была благодарна Полу, что он позволил ей войти в неистовый мир своего одиночества: она была согласна на все, делать все.