Текст книги "Мужчина и женщина. Цена одной ошибки"

– Папа, получается, что эта девушка для тебя значит больше, чем просто будущая мать ребенка Кости.

– Ты опять вернулась к Ольге, хотя мы говорили о другом. Костя отказался и от ребенка и от его матери. Как прикажешь поступить: выгнать беззащитную молодую мать и моего внука? Я их принял и буду верен моему решению, пока жив, так диктует мне моя совесть и человеческий долг.

– Папа, я тебя плохо понимаю, ты говоришь странные вещи. У меня впечатление, что ты ударился в религию.

– Эмилия, живи своей жизнью. Музицируй, пой, ходи с мужем на концерты и в рестораны, займись детьми. У тебя насыщенная и счастливая жизнь. То же самое и у твоего брата, ищущего легкой и веселой жизни. Я вас люблю, я вам помогал, и если будет необходимость, буду помогать еще. Рад, что вы счастливы. Прошу, дайте и мне возможность счастливо прожить оставшуюся жизнь. Повторяю несколько раз, чтобы тебе было понятно…

Ольга бесшумно подошла к Ивану Ильичу, села рядом, взяла его руку, поцеловала ее и еще долго держала в своих горячих руках.

* * *

– Граждане заключенные, я снова здесь. Для тебя, Стелла, я принес шоколад и предметы гигиены. Для тебя, Сергей, – двухтомник Достоевского «Преступление и наказание».

– Скоро девять месяцев как я живу в подвале без солнца и свежего воздуха, – тихо и уныло произнес Сергей. – Это хуже, чем камера смертника. Каждый раз, когда ты уезжаешь, мы молим Бога, чтобы ты вдруг не попал в аварию, не умер от сердечного приступа, а то мы подохнем, как крысы.

– Понимаю, поэтому предложил вам чистосердечное признание в обмен на досрочное освобождение. Ваши признания анонимно, не упоминая ваших фамилий, я отправлю в следственные органы. И если изложенные факты подтвердятся, я сам сдамся в руки правосудия. Надеюсь быть освобожденным по статье «Необходимая оборона» или же быть условно осужденным за превышение необходимой обороны, но зато моя совесть будет чиста.

– Я согласна, – вступила в разговор Стелла. – Мне ничего не будет. Я ничего страшного не совершила. Ну мошенничество, кража. Учитывая то, что я беременна и скоро буду кормящей матерью, меня освободят или дадут небольшой срок. Ты о себе подумай, душегуб, убийца, – обратилась она к Сергею.

Послышались звуки яростной борьбы, удары Сергея и крики Стеллы:

– Помогите! Убивают, помогите!

Иван Ильич посмотрел в глазок. В темноте плохо было видно, и он включил свет.

– Сергей, я же тебя строго предупредил, что накажу, ты отсюда не выйдешь, если со Стеллой что-нибудь случится. Я понимаю, вы комедию ломаете, чтобы я вошел, и тогда наброситесь на меня, но, ребята, зная вас, я стараюсь быть очень осторожным.

Иван Ильич захлопнул вторую входную дверь и по лестнице поднялся во двор. Уже девять месяцев он держит этих людей в подвале. Каких переживаний, какой душевной борьбы ему все это стоило! Сколько раз он хотел их освободить. Но потом инстинкт самосохранения и жгучая ненависть к этим мерзким человекообразным существам брали верх. Сейчас очевидно, что они уже не выдерживают и постепенно сломаются. «Надо усилить психологическое давление, ведь через полтора-два месяца, по-видимому, Стелла родит. Тогда создастся абсолютно новая ситуация, к которой пока я не готов».

* * *

Через час с лишним Иван Ильич уже был дома.

Был конец июля, стояла теплая погода, все цвело вокруг и благоухало. Ольга с нетерпением ждала Ивана Ильича, который обещал вывести ее на прогулку, посидеть в открытом кафе и угостить мороженым, которым она никак не могла насытиться, как будто хотела наверстать упущенное в детстве. Люди с удивлением смотрели на странную пару – представительного, спортивного мужчину лет под шестьдесят и высокую, светлую беременную девушку немногим старше двадцати лет. Ольга упорно старалась взять его за руку; Иван Ильич стеснялся и, освободив руку, держал ее за локоть. Издали они выглядели, как влюбленная пара, только диссонанс в возрасте придавал необычность их союзу.

Зимой они в основном сидели дома, поэтому сейчас, пользуясь теплой погодой, совершали длинные прогулки и старались чаще бывать среди людей. Ольге особенно нравился парк «Эрмитаж» недалеко от их дома, где на открытом воздухе давали концерты, танцевали пары самых разных возрастов, работало кафе, было оживленно, вокруг шум, смех, голоса детей. Иван Ильич старался не смотреть вокруг, чтобы вдруг не встретиться взглядом со знакомыми. Его внимание было приковано к Ольге, идущей рядом со свободно распущенными волосами, в широком, светлом сарафане, в туфлях на низком каблуке. Она выглядела счастливой. Какое великое ощущение, когда ты можешь сделать другого человека счастливым!

Зазвонил телефон.

– Это Костя, – его голос не предвещал ничего хорошего. – Папа, ты в своем уме? Всего пять минут назад мне позвонил друг, который не раз бывал у нас дома, и сказал, что ты гуляешь по парку рука об руку с беременной молодой девушкой. Ты решил нас всех опозорить, осквернить память матери?

Иван Ильич с минуту подождал, потом отключил телефон. Сердце страшно колотилось, он подумал, что сейчас получит инфаркт. Ольга с тревогой посмотрела на него:

– Иван Ильич, вам плохо?

– Посидим минут пять – пройдет. Что-то с сердцем.

– Это Костя вас вывел из равновесия? Что он хочет? Дайте телефон, я хочу поговорить с ним.

– Не глупи. Немножко отдохнем и пойдем дальше.

Иван Ильич закрыл глаза и вспомнил Ирину. Сколько раз они весной и летом, даже осенью и зимой ходили по этому парку. Так же, как и сейчас, ели мороженое, иногда пили шампанское и даже танцевали. Сейчас все почти так же, только рядом не Ирина, а другая, молодая девушка, и он стыдится ее компании. За это маленькое счастье его осуждают близкие, да и он сам себя.

«Поймите, люди, – мысленно взбунтовался он. – Лето, все вокруг цветет и пахнет. Я – часть природы, и тоже хочу жить и быть счастливым. Почему вы запрещаете мне это? Какие моральные нормы я нарушаю? Ведь мой долг по отношению к родителям, жене, детям, друзьям, обществу я выполнил сполна и продолжаю выполнять. Слышите меня, люди? Я человек, и вне зависимости от возраста стремлюсь к счастью. Это зов природы, а природу невозможно убить».

Посреди ночи Ольга во сне застонала. Иван Ильич, стараясь не разбудить ее, осторожно массировал ее большой живот. Как только он отнимал руку, она снова начинала стонать. Только к утру она успокоилась и, что редко случалось, оставалась в постели до девяти часов.

– Ольга, ты побудь сегодня дома, а я пойду на работу.

– Иван Ильич, я тоже хочу на работу!

Через полчаса она уже была готова.

В машине, посматривая в ее сторону, Иван Ильич каждый раз чувствовал прилив нежности к этой порою напоминающей ребенка молодой женщине. И всегда удивлялся: «По-видимому, Бог ее послал в самую для меня трудную минуту, и сегодня в моей жизни она заняла центральное место».

* * *

– Петр Петрович, монография готова. Спасибо за доверие, распорядитесь ею, как сочтете нужным.

Острый, крючковатый нос декана покраснел от удовольствия, мелкие глазки заблестели.

– Я думаю, – предложил Иван Ильич, – можно разбить монографию на отдельные части и издать несколько небольших книжек, а потом их все объединить и опубликовать как целую и единую работу и как основу вашей докторской диссертации. А если конкретно, работа в качестве докторской диссертации вполне готова.

– Спасибо, – сухо сказал декан. – Над монографией мне еще надо серьезно поработать. Как я понимаю, вы дали только предварительный материал, а серьезные теоретические выводы придется мне делать самому. Кстати, вы довольны гонораром?

– Спасибо, все в порядке.

– Одну проблему решил, – выйдя из кабинета декана, подумал Иван Ильич. – Свободного времени у меня будет больше, займусь Ольгой и невольниками. Боже, как я хочу их освободить и больше не слышать о них ничего!

* * *

– Граждане заключенные, получите творог, молоко, макароны и овощи. Жду окончательного и правдивого изложения ваших исповедей. Начинаем с вас, Сергей.

Ответа не последовало.

– Сергей, Стелла, отзовитесь!

До Ивана Ильича донесся звук тихого плача Стеллы.

– Стелла, что случилось? Почему вы не отвечаете?

Свой вопрос Иван Ильич с короткими перерывами повторил несколько раз. «Может, это новая тактика? Хотят заманить меня в ловушку?»

– Иван Ильич, – тихо, почти шепотом, сильно изменившимся голосом сказала Стелла. – Сергей умер.

– Как умер?

– Он написал свою исповедь и хотел скрыть некоторые известные мне факты. Я сказала, что больше оставаться в подвальном помещении не могу. Хочу в тюрьму, где люди, общение, определенность. Он очень рассердился и ударил меня. Я еще раз попросила, хотела убедить его, что если он не напишет правду, то вы нас не освободите. Но вместо этого он избил меня так, что я потеряла сознание и очнулась только от сильных болей. Потом, – Стелла заплакала, – у меня случился выкидыш.

– Стелла, ты говоришь правду?

– Зачем мне врать? Я чуть не умерла. Ребенка, почти сформировавшегося мальчика, я завернула в мое старое белье и положила в угол.

– Покажи мне.

– Не могу даже близко подойти.

– А что с Сергеем?

– Он не человек, а изверг. Я его убила.

– Только что ты сказала, что он умер, я думал, инсульт, инфаркт или что-то еще такое.

– Нет. Когда я с трудом освободилась от мертвого ребенка, ему тоже плохо стало, он долго ругался и пошел спать, тогда я вылила весь кипяток, литров пять, что приготовила для стирки, ему на лицо. Он начал как наэлектризованный дергаться, страшно захрипел и испустил дух. Не жалею, что этот изверг подох. Насиловал, избивал все время издевался надо мной. И вообще это был не человек, а кровопийца, вампир.

Иван Ильич включил свет и попытался через глазок осмотреть внутреннее помещение. Действительно, в середине комнаты лежало человеческое тело с закрытым тряпками лицом. Стелла с распущенными волосами и сильно опухшим лицом бродила по комнате. «Нет, не похоже, что врет. Даже гениальная актриса не может так сыграть». Иван Ильич постоял несколько минут, потом выключил свет и хлопнул дверью, стараясь создать впечатление, что он уходит.

– Иван Ильич! – закричала вслед Стелла. – Не оставляй меня здесь с трупами – я с ума сойду, умоляю, ради всего святого!

Иван Ильич, неподвижно стоял на месте, боясь дышать, чтобы не выдавать свое присутствие. Стелла истошно кричала еще некоторое время. Тогда неожиданно Иван Ильич включил свет. Сергей оставался лежать на том же месте; Стелла с опущенной головой сидела в дальнем углу. Иван Ильич осторожно открыл дверь и вошел внутрь. Тяжелый запах гниющих тел как будто какой-то грязной материей окутал его. Его чуть не вывернуло, но он заставил себя подойди ближе к лежащему телу. Опасаясь подвоха, осторожно поднял тряпку. Вместо лица он увидел красное, изуродованное месиво. Иван Ильич быстро опустил тряпку и выбежал из подземелья во двор, не закрыв за собой дверь.

Через несколько минут с трудом, тяжело поднимаясь по ступенькам, вышла наружу Стелла и, как подкошенная, рухнула на сочную траву. Вокруг царило спокойствие, пели птицы. А всего в трех метрах отсюда внизу – тяжеленный воздух и два гниющих человеческих тела – страшное противоречие жизни и смерти. Вокруг красота, возрождающаяся природа, внизу – смерть, ад.

Иван Ильич постоял еще несколько минут, подошел к немытой, грязной, отвратительно пахнущей женщине, заставил себя взять ее за локоть и повел в дом. Стелла тяжело дыша, медленно поднялась на несколько ступеней выше, на второй этаж, где находилась ванная комната.

– Вымойся, приведи себя в порядок. Постараюсь найти какую-нибудь одежду для тебя, а потом решу, что с тобой делать.

В гардеробе Иван Ильич нашел старую домашнюю одежду Ирины, в которой она ходила по саду или работала дома. «Нет, не могу осквернить память моей любимой. На ней еще ее запах. Лучше дам Стелле мои домашние джинсы и сорочку». Иван Ильич увидел в кабинете подаренную кем-то из друзей сигару, сел в кресло и в глубоком раздумье начал курить. Им овладело странное чувство безразличия, как будто он – сторонний наблюдатель всей этой трагедии. Перед его глазами, а скорее, при его самом активном участии разыгралась кровавая драма: жестоко убит человек, преступник, но человек в расцвете сил. «Виноват ли я в этом? Разумеется, да. С какой стороны ни смотри, фактически начало этой драмы было положено в тот апрельский день, даже помню дату – 6 апреля, когда я у себя в кабинете дрожащими руками раздел смущенную молоденькую девушку и, не отдавая себе отчета, вошел в ее худенькое тело. Боже, какие испытания ты приготовил для меня? Я же совершил одну-единственную ошибку – изменил жене, или, более точно, прелюбодействовал с молодой девушкой. И пошла цепная реакция, ввергнув в свой водоворот столько людей и столько судеб. Прости меня, Боже. Ответь, пожалуйста, почему для такого тяжелого испытания ты выбрал именно меня, чем я провинился перед тобой? Ведь такое происходит в жизни часто…».

Зазвонил мобильник, вернув его в действительность.

– Ольга, дорогая, не беспокойся, – изменившимся, хриплым голосом сказал он. – Я сегодня задержусь, возможно, буду дома поздно. Ложись спать.

Не дожидаясь ответа, отключил телефон. «Даже сил нет придумать какую-то причину», – устало думал Иван Ильич. Из душа вышла Стелла с мокрыми волосами, завернутая в полотенце.

– Возьми вот эту одежду и давай на несколько минут спустимся вниз.

Впервые за столько месяцев их взгляды встретились. В ее бесцветных с желтым оттенком глазах были только усталость и безразличие.

– А нету женской одежды? Как же мне без нижнего белья?

– Сейчас оденься, потом что-нибудь придумаем.

– Надо спуститься вниз, – не спрашивая ее согласия, Иван Ильич силой втащил ее в подвальное помещение. Тухлый запах немного выветрился, комната показалась более светлой.

– Стой у трупа.

Он снял с лица мертвого тряпку и сфотографировал Стеллу рядом с ним.

– А сейчас возьми кастрюлю и покажи, как ты обварила лицо Сергея кипятком.

– Зачем?

– Так надо.

Иван Ильич сделал как минимум два десятка снимков и только тогда разрешил Стелле подняться в спальню, предварительно вынув из замка большие металлические ключи, заподозрив, что она может запереть его в этой гробнице. После принес большие черные полиэтиленовые мешки, брезгливо завернул в них распухший труп убитого, его же ремнем крепко связав его, и с трудом потащил груз наружу. Метрах в двадцати от дома был восьмиметровой глубины пустой колодец, который прорыли летом во время дренажных работ. Однако после необходимость в нем отпала, и колодец не наполнили водой. Открыв пластиковый люк, Иван Ильич сбросил туда труп головой вниз, а потом на тачке привез собранные в кучу разбитые кирпичи, сломанную мебель, несколько мешков песка. Верх колодца Иван Ильич утрамбовал землей, вылил несколько ведер воды, чтобы земля опустилась, и опять засыпал это место землей. Потом ногами утрамбовал еще раз. «Больше нет человека, – подумал он, – и от него через какое-то останутся только ремень и кости. Зато этот хищник уже не сможет причинить людям зло». Отдохнув несколько минут, Иван Ильич вырыл в рыхлой земле яму полуметровой глубины, принес завернутое в тряпье маленькое невесомое тельце мертвого недоношенного ребенка и похоронил его.

– Прости, не успевший родиться ребенок. Может, для тебя так даже лучше, – перекрестился он. – У тебя почти не было шансов стать счастливым, ты освободился от земных тягот, страданий, мучений. Извини меня, ведь я каким-то образом был причиной твоего непоявления на свет.

Иван Ильич снова спустился в подвал, внимательно осмотрел помещение и под постелью Сергея нашел пистолет Макарова с пятью патронами.

– Сволочь, он не мешкая застрелил бы меня, просто удобного момента не представилось, тогда на его месте лежал бы я. Спасибо тебе, Бог, хотя бы за это.

На полу валялись исписанные бумаги, по-видимому, «исповедальные признания» Сергея и Стеллы. Он собрал их и положил в карман, решив прочитать позже. Собранный в помещении мусор, одежду и одеяло, бутылки и все барахло он собрал в мешки и, облив из канистры бензином, сжег во дворе. Потом несгоревшие части и остатки зарыл в землю. Электрическую плиту, металлический чайник и кастрюлю, из которой Стелла вылила кипяток на лицо и голову Сергею, он завернул в мешок, решив выбросить подальше от дома. Забрав пистолет и туфли Стеллы, в которых она девять месяцев назад появилась здесь, принесенную для них еду, он поднялся к ней.

Было уже около полуночи, Стелла крепко спала, обнажив толстые руки. Иван Ильич сидел в глубоком раздумье, не зная, как поступить. Оставить спящую женщину и уехать домой невозможно, неизвестно еще, как она поступит после того, как проснется в незнакомом доме. Убежит или позвонит друзьям Сергея, требуя расправиться с ним, или обратится в полицию? Хотя, если бы у Сергея были друзья или подельники, они каким-то образом дали бы о себе знать. Ведь Иван Ильич сделал все, чтобы кто-то из родных или близких Сергея – брат, мать, сестра, друг, знакомый – вышел на связь в Интернете. Может, всех устраивало полученное по мобильному телефону сообщение, что он с женщиной уехал отдыхать в Турцию? А мало ли что там может случиться: утонул, попал в аварию, погиб. «Во всяком случае эти люди, видимо, никому не нужны. Живут обособленно, как хищники. Если нужно завалить большую дичь, объединяются с такими же хищниками, как они сами. Несомненно одно: оставить Стеллу одну без присмотра нельзя, запереть внизу после стольких переживаний – жестоко. Да и там уже пусто. Тогда ей придется ночевать на холодном полу. А если Ольга проснется и не найдет меня рядом?» Он живо представил беременную Ольгу в рубашке, ее чистое полудетское лицо с неизменным приветливым выражением больших глаз, и опять прилив нежности и любви охватил его. Незаметно для себя Иван Ильич задремал. Проснулся он от сухого непрерывного кашля Стеллы. По-видимому, долгое нахождение в подвальном помещении повлияло на ее здоровье. Он открыл глаза, минуты две приходил в себя, и при свете раннего подмосковного утра увидел пристально смотрящую на него Стеллу.

– Вы притворялись спящим, чтобы пристрелить меня при попытке бегства? Я вижу, пистолет Сергея у вас за поясом. Что собираетесь делать со мной?

– Это зависит от тебя, – спокойно ответил Иван Ильич. – Жду, чтобы ты чистосердечно, не скрывая ничего, рассказала о вашей с Сергеем преступной деятельности.

– Хотите меня посадить?

– Не забудь, что ты убила Сергея, поэтому я все снимал на мобильник, и более того, еще и записывал. А этого, как понимаешь, вполне достаточно, чтобы тебя, Стелла, – перешел он на более жесткий тон, – упрятать в тюрьму на долгие годы.

– Понимаю, тогда зачем вам еще и мои откровения?

– Потому что после этого, вырвав твое ядовитое жало и обезопасив себя, я удовлетворю также свое любопытство и, возможно даже, отпущу тебя.

– Вы и так, Иван Ильич, меня страшно наказали – заживо похоронили вместе с садистом. Хуже этого ничего не могло быть.

– Но этот садист был твоим другом.

– Он стал таковым в подвале, на свободе… на свободе он был моим другом по принуждению.

– Итак, скажи, пожалуйста, Стелла, где спрятаны видеозаписи?

– Иван Ильич, дай выпить, все тело ломает, голова болит страшно.

Иван Ильич встал, снял куртку, положил на нее пистолет и подошел к письменному столу, где рядом на небольшом столике стояли несколько открытых бутылок спиртного – напоминание о прошлых счастливых днях.

– Водку или коньяк?

– Коньяку.

Он налил в стакан приличную порцию армянского трехзвездочного коньяка и уже собрался принести стакан Стелле, как позади услышал сухой щелчок спущенного курка пистолета. Иван Ильич минуту оставался стоять спиной к женщине, потом медленно обернулся.

– Итак, Стелла. Если бы я предварительно не вынул патроны из обоймы, ты застрелила бы меня, как куропатку. А я уже начал жалеть тебя.

Стелла попыталась вскочить с места, но Иван Ильич резко толкнул ее, и она, все еще держа пистолет в руках, неуклюже плюхнулась на диван.

– Стелла, ты хотела убить меня, поэтому я должен защищаться. Следовательно, я тебя не могу освободить.

Иван Ильич схватил ее за локоть, но она сумела освободиться и правой рукой с пистолетом больно ударила его по лицу. Ответным ударом Иван Ильич свалил ее на диван, схватил за волосы и за руку и поволок не пытающуюся сопротивляться грузную женщину обратно в подвальное помещение. Стелла ругала его таким отборным матом, что он даже удивился, насколько богат русский народный фольклор, сколько существует удивительных слов и словосочетаний для оскорбления другого человека! «Боже, как низко опустился я, интеллигентный человек: поднимаю руку на женщину, таскаю ее за волосы. Сердце подсказывало, что не следует ей доверять, хоть я и надеялся, что после пережитого в ней проснется хоть что-то человеческое, она одумается, попросит прощения. Моя ошибка в том, что я ее воспринимаю как нормального человека, с какими я общаюсь повседневно. Однако она полностью деградировала, она хищница в женском обличье, и если могла так садистски расправиться со своим любовником, то почему бы не расправиться и со мной. В мире, в котором она живет, понимания раскаяния, стыда и справедливости не существует. Борьба без правил, и если в чем-то окажешься слабым – тебя сожрут. При этом она не лишена артистического дара и умения внушать жалость. Иван Ильич захлопнул за Стеллой железную дверь подвала, бегом поднялся на второй этаж, забрал одеяло, подушку, мыло, еду и быстро вернулся назад. Женщина сидела на полу и громко плакала, продолжая яростно ругать его. Но Иван Ильич уже не жалел ее, он с грохотом закрыл дверь и снова поднялся наверх. Включил душ, долго и яростно мылся, повторяя вслух:

– Мразь, мразь, мразь! Сволочи, сволочи, сволочи! Может, лучше спуститься вниз, пристрелить эту нечисть и вместе с пистолетом сбросить в колодец? Боже, Боже, куда ты меня толкаешь? Не веди меня на новый грех, не заставляй делать такое.

Он завел машину, тихо выехал на улицу, и через час с лишним был дома. Разделся и лег рядом с молодой женщиной, запах которой уже стал родным. Она улыбнулась во сне и шепотом произнесла:

– Как хорошо ты пахнешь, любимый.

Иван Ильич удивился, впервые услышав из ее уст обращение к нему без имени-отчества и на «ты». Через минуту он заснул глубоким сном.

* * *

– Иван Ильич, Иван Ильич, проснитесь! – Ольга, одетая в свой неизменный сарафан, держа живот двумя руками, стояла рядом и старалась его разбудить. Он с трудом пришел в себя, стараясь понять, где находится.

– Что случилось, Ольга?

– Мне кажется, у меня роды начинаются.

– Но еще рано!

– Очень сильно схватило. Я уже вызвала скорую.

Иван Ильич вскочил и, одеваясь, вторично набрал скорую: «Торопитесь, пожалуйста! Молодая женщина, рожает впервые. Я оплачу как частный вызов». Через двадцать минут они с Ольгой мчались по утренней Москве в больницу. Жалко и смущенно улыбающуюся Ольгу быстро подняли в палату, а он остался сидеть в приемной с такими же ожидающими – несколькими молодыми мужчинами. Через некоторое время он в полусне услышал громкий голос:

– Кто муж Ольги Ильиной? Повторяю, кто муж Ольги Ильиной?

Иван Ильич открыл глаза, посмотрел вокруг, и поняв, что окликают его, старался вспомнить фамилию Ольги. Только потом он сообразил, что она назвалась его фамилией.

– Я. Я здесь.

– Вы кто – отец, свекор?

– Да, да, я Ильин. Как она?

Сестра, недоуменно посмотрев на него, торжественным тоном сообщила:

– Поздравляю. У вас сын. Роженица себя чувствует хорошо, ребенок тоже. Она передала вам записку.

Взволнованный Иван Ильич развернул записку. «Я стал отцом своего внука. Парадоксально, неестественно. А может, и аморально. Что я скажу людям, моим детям? А кому какое дело до меня? В институте мало кто знает о личной жизни коллег, нас объединяет только совместная работа, больше ничего. У моих детей своя насыщенная жизнь, и слава Богу. Они настолько заняты своей жизнью и своими проблемами, что никого не замечают вокруг, мне звонят раз в неделю, а то и реже. Ольга разделила мое мужское одиночество, дала мне ощущение счастья и полноценной жизни. Если наш союз не соответствует общепринятым понятиям союза мужчины и женщины, это еще не означает, что я нарушил нормы морали. Морально то, что приносит добро, гармонию в души и жизни людей, делает их счастливыми. Заботиться о молодой матери и новорожденном ребенке я считаю признаком высокой морали. Остальное – химера, злобная демагогия, нежелание понять конкретную ситуацию и оказавшихся в ней людей. Веками создавались стереотипы поведения, но жизнь богаче, чем любые готовые схемы, и поэтому жизненные ситуации могут не вмещаться в них. Я, прислушиваясь к своей совести, беру под защиту эту молодую девушку и ее маленького сына, в жилах которого течет моя кровь, который будет носить мое имя – Иван. Отныне она – моя жена, а ребенок – мой сын. Не осуждай меня, Ирина! Ты, надеюсь, одобряешь мой поступок. Ведь ты всегда была такой доброй».

* * *

Прошло несколько, которые Иван Ильич посвятил подготовке к приему Ольги и ребенка. В универмаге «Детский мир» он купил детскую коляску и все необходимые вещи для новорожденного. Обязательно два раза в день – утром и после работы – навещал Ольгу в роддоме. Он не обращал внимания на удивленные, часто недоумевающие, а иногда издевательские взгляды людей в приемной больницы. Сидел рядом с Ольгой, держа ее руку, спокойно и обстоятельно расспрашивал ее обо всем, пока не объявляли, что пора расходиться. После чего роженицы возвращались в свои палаты, а их мужья и родственники – по домам. Вечером он заставил себя читать «признания» Сергея и Стеллы. Эти мятые, несвежие, грязные листки лежали на его рабочем столе уже неделю. Он даже накрыл их сверху Большим философским словарем, чтобы не видеть, так как они выводили его из равновесия, возвращали в беспощадный звериный мир этих людей, с которыми его столкнула судьба. Первым он взял письмо-«признание» Сергея.

«Я, Сергей Геннадьевич Кондаков, родился в селе Чудино Рязанской области. В 7-м классе попал в дурную компанию, совершил кражу из местного сельмага, потом участвовал в групповом изнасиловании. Так как был малолетним, не подлежал уголовному наказанию. Отец находился в тюрьме, я его плохо помню: один раз вернулся и через месяц опять попал в тюрьму. Потом мы узнали, что он умер от чахотки. Бабушка с материнской стороны и мать занимались самогоноварением, как, впрочем, и большинство соседских женщин. Мужчины кое-как работали, сильно выпивали, многие из них попадали в тюрьмы и возвращались больными, опущенными. Так случилось и с моим соседом Василием – его посадили, и он вышел из тюрьмы через семь лет. Но в тюрьме его опустили, и он стал гомосексуалистом.

Вернувшись в деревню, этот нескладный, костлявый, уродливый 32-летний мужчина однажды поймал меня и моего друга Павла, когда мы играли на пустыре, заманил нас в барак под предлогом, что там у него велосипед, который ему не нужен, и он хочет его подарить нам. В бараке действительно стоял велосипед – понятно, украденный. Он вынул из голенища сапога нож, сперва изнасиловал меня, а потом принудил Павла к оральному сексу. Велосипед он действительно дал нам и угрожал, что если мы кому-то расскажем, он нас зарежет. А кому я мог сказать? Вечно полупьяной бабке или матери? После этого он часто нас караулил, ловил и таскал в барак, сперва заставлял пить чашку самогона и потом насиловал нас, подвыпивших пацанов, вопил и рычал от удовольствия.

Через два года мы с Павлом решили его убить. И когда он, выпив бутылку водки и насладившись нами, заснул крепким сном, я со всего размаху вонзил ему в голову заранее подготовленную заточку. Потом Павел несколько раз ударил его по лицу и по голове мясорубкой, но он уже не шевелился, был мертв. Его тело мы засыпали мусором и деревянными дощечками, чтобы кошки и собаки не растаскали. Сельчане нашли его месяца через два по исходящему из барака зловонному запаху. Пьяные мужики долго советовались, как извлечь его тело, потом решили сжечь барак и так освободиться от загнившей мрази. Затем, собрав пепел в ведра, захоронили его на окраине кладбища, на его могилу поставили самодельный кривой крест и разошлись. Каждый раз, проходя мимо его заброшенной могилы, я и Павел справляли на нее нужду, со смехом вспоминая, как мы его укокошили.

Спустя месяц появился полупьяный участковый – начальник Вова, составил акт, что Василий совершил самоубийство. После этого я окончательно поверил, что убить человека легко – легче, чем изнасиловать 12-летнюю девушку, чем иногда мы и занимались с Павлом. С большими девушками, пятнадцати-шестнадцати лет, мы старались не иметь дела, а малолетних, пасущих коз и овец или оказавшихся на проселочных дорогах, мы ловили и развлекались. Никто из десяти без малого изнасилованных нами девушек никому не пожаловался, так как они боялись нас и своих родителей. Да и кому было дело до них? Сам наш участковый, начальник Вова, испортил немало деревенских девок или доставлял их в соседний поселок вору в законе Шуре Барыге, у которого он ходил в шестерках.

Шура жил с продавщицей сельмага Агафеной в кирпичном доме, где под вечер собирались его подручные, молодые ребята 18–25 лет, ели колбасу и сосиски, что для нас, деревенских мальчиков, было признаком высшего благополучия, пили настоящую водку и шли в соседние городки на дело. Когда попадали в тюрьмы, на их место приходили новые, вроде меня и Павла. В нашем окружении не иметь нескольких ходок в тюрьму считалось для настоящего мужика позором. Мы свысока смотрели на тихих законопослушных ребят, называли их фраерами и работягами и не считали их равными нам. Да они и сами это понимали.

В сельском клубе, когда показывали кино, при виде нас они вскакивали с мест и уступали нам скамейку, шли за пивом или приносили нам семечки. Шура Барыга, узнав, что мы с Павлом уже одного отправили на тот свет, принял нас в свою шайку и подготовил к большому делу. Уже настал наш черед досыта есть колбасу и сосиски, пить настоящую водку. Только мы ему соврали, что убили Василия из-за велосипеда, так как если бы он узнал, что мы опущенные им, нас бы выгнали. Особых больших дел не было: несколько раз взяли сельмаги в 100–200 километрах от нашего поселка, совершали кражи в поездах, однажды ограбили дом богатого бухгалтера колхоза. Страна и народ при советах были бедны. Крали, чтобы выпить и поесть.

В 18 лет меня и Павла забрали в армию. Пахан Шура Барыга дал команду, чтобы мы хорошо служили, не попали на гауптвахту, в тюрьму и штраф-батальоны, так как после нашего возвращения он хочет нас послать служить в милицию, поэтому нужна была хорошая характеристика. В армии я дослужился до старшего сержанта, Павел – до сержанта. Сразу подали заявление о поступлении в милицию. Сначала прошли шестимесячные курсы, а потом трехгодичное обучение в милицейской школе. Здесь нравы были круче, чем в армии, но я себя чувствовал хорошо, закалялся, налаживал отношения с многими ребятами. Главной темой всех наших разговоров было, в какое подразделение лучше попасть по окончании школы, чтобы можно было больше денег вышибать. Я очень хотел попасть в ОБХСС – отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности, но не получалось. Меня назначили в подмосковный город Королёв оперативником отдела уголовного розыска.