Текст книги "Моральное животное"

Во всех этих нападках на чувства есть великая мудрость: удовольствие не только вызывает зависимость, оно еще и быстро кончается. И когда это происходит, взбудораженный мозг требует продолжения. Когда мы уверяем себя, что еще одна ставка, еще одна измена, еще одна ступень карьеры – и мы насытимся, мы врем сами себе, причем делаем это неосознанно: мы запрограммированы верить в то, что достижение следующей цели принесет нам счастье, а счастье запрограммировано так, чтобы испаряться вскоре после того, как мы его достигнем. Естественный отбор манит нас обещаниями, но никогда их не выполняет. Как сказано в Библии: «Все труды человека – для рта его, а душа его не насыщается»[719]719
  Екклезиаст, 6:7.


[Закрыть]. Так мы и проживаем всю жизнь, даже не приблизившись к цели.

Мудрецы советуют выйти из игры, но это, ни много ни мало, подстрекательство к бунту, восстанию против Творца! Удовольствия – кнут, который естественный отбор использует, чтобы управлять нами, чтобы держать нас в плену своей искаженной системы ценностей. Воспитание безразличия к удовольствиям – один из возможных путей к освобождению. И хотя очень немногие могут похвастаться заметными успехами на данном пути, все же распространенность этого совета свидетельствует о том, что продвинуться по нему можно.

Правда, есть и другое, более циничное объяснение. Чтобы примирить бедняков с их тяжелым положением, достаточно убедить их, что в материальных удовольствиях нет ничего хорошего. Увещевания в пользу отречения от страстей могут быть просто инструментом социального контроля и даже притеснения. Взять хотя бы обещание Иисуса, что в загробной жизни «будут первые последними и последние первыми»[720]720
  Евангелие от Матфея, 19:30.


[Закрыть]. Звучит как вербовка: он обещает дать им то, о чем они мечтают, и отбирает то единственное, что у них есть, – право бороться за мирской успех. Вот уж воистину опиум для народа.

Возможно, так оно и есть. Однако не стоит забывать, что удовольствия мимолетны, постоянное стремление к ним – ненадежный источник счастья (что отмечали и Сэмюэль Смайлс, и Джон Стюарт Милль). Правда, понять нам это очень непросто, но тут приходит на помощь новая эволюционная парадигма.

В древних священных писаниях разбросаны намеки на то, что погоня за удовольствиями, богатством, славой зиждется на самообмане. Бхагавадгита учит, что люди, «увлеченные удовольствиями и властью», «лишены понимания». Жаждать награды – все равно что жить в «джунглях иллюзий»[721]721
  «Бхагавадгита», II-44, 52.


[Закрыть]. Будда говорил, что «лучшее из достоинств – бесстрастность, лучший из людей – тот, кто имеет глаза, чтобы видеть»[722]722
  «The Way of Truth», Burn (1982). С. 65.


[Закрыть]. В Екклезиасте написано: «Лучше видеть глазами, нежели бродить душою»[723]723
  Екклезиаст, 6:9.


[Закрыть].

Некоторые из упомянутых высказываний, если рассматривать их в контексте, весьма неоднозначны, однако все они точно подчеркивают свойственную человеку нравственную предвзятость в свою пользу. Иисус говорил: «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень» и «Вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего»[724]724
  Евангелие от Иоанна, 8:7; Евангелие от Матфея, 7:5.


[Закрыть].

Будда излагает ту же идею проще: «Ошибку другого заметить легко, свою же почувствовать трудно»[725]725
  «The Way of Truth», Burn (1982). С. 65.


[Закрыть]. Он видел, что много заблуждений произрастает из человеческого стремления к превосходству. Предостерегая своих последователей от догматических перебранок, он сказал: «В суждениях о видимом и слышимом, о добродетелях и делах благочестия, о мыслях и учениях других людей, – они, смотря на других с презрением и будто обрадовавшись тому решению, упрямо установились на своем понимании, говоря: «Наши противники – все глупцы и невежды»[726]726
  Сутта Нипата. Пер. с английского Н. И. Герасимова.


[Закрыть].

Компенсировать подобную предвзятость можно братской любовью. По природе своей мы не склонны проявлять милосердие к тем, кто не входит в круг наших родных и близких. Не будь у нас этой подлой склонности, два тысячелетия назад не пришлось бы выдумывать новую религию специально для того, чтобы ее искоренить.

Отказ от чувственных удовольствий также связан с братской любовью. Поступать великодушно и участливо крайне сложно, если не прекратить тешить свое эго. В общем, некоторые религиозные догмы можно с уверенностью назвать последовательной программой по извлечению выгоды из взаимодействий с ненулевой суммой.

Теории братской любви

Остается вопрос: с чего все началось? Почему идея братской любви так хорошо прижилась? Оставим пока в стороне тот факт, что на практике она редко реализуется, и что даже самым преданным ее адептам лишь отчасти удается укротить собственное себялюбие, и что институционализированные религии часто попирали эту идею. Нас сейчас интересует лишь, почему она прижилась у нашего вида. В свете дарвинистской теории в идее братской любви все кажется парадоксальным, кроме, пожалуй, риторической силы самого термина, но одним этим живучесть идеи не объяснить.

Существует несколько правдоподобных версий: от крайне циничных до умеренно подбадривающих. К числу последних относится теория философа Питера Сингера. В своей книге «Расширяющийся круг» он задается вопросом, как человеческое сострадание переросло естественные границы, как мы научились сочувствовать не только родственникам и друзьям или членам общества. Сингер обращает внимание на то, что природа человека и структура социальной жизни давно выработали у нас привычку оправдывать свои действия объективными причинами. Требуя от других уважать наши интересы, мы обычно говорим, что просим не больше, чем получил бы любой другой на нашем месте. Сингер полагает, что стоит этой привычке выработаться (в том числе под воздействием реципрокного альтруизма), как включается «автономная аргументация». «Идея объективной защиты своего поведения» выросла из личного интереса, «но в мыслях разумного человека она обретает собственную логику, которая приводит к расширению границ».

На сегодняшний день расширение это достигло впечатляющих масштабов. Сингер рассказывает, как Платон убеждал своих сограждан-афинян принять правило, которое на тот момент было великим моральным достижением: «Он считал, что греки не должны в ходе войны порабощать других греков, разорять их земли или разрушать дома; так можно поступать только с представителями других наций»[727]727
  Singer (1981). С. 112–114.


[Закрыть]. Расширение границ морали до границ этнического государства давно стало нормой. Сингер высказал надежду, что рано или поздно оно охватит всю планету: смерть от голода в Африке будет казаться американцам столь же возмутительной, как если бы она случилась у них. Логика приведет нас к великой религиозной идее о фундаментальном моральном равенстве. И наше сострадание, как и положено, равномерно распространится на все человечество. Дарвин разделял подобные надежды. Он написал в «Происхождении человека»: «Когда человек подвигается вперед по пути цивилизации и небольшие племена соединяются в большие общества, простой здравый смысл говорит всякому, что он должен распространять свои общественные инстинкты и симпатии на всех членов того же народа, хотя бы они лично и не были ему знакомы»[728]728
  Дарвин Ч. Происхождение человека. Т. 1.


[Закрыть].

Сингер считает наши гены исключительно прозорливыми – они давно научились скрывать вульгарный эгоизм за высоким языком этики, используя его для оправдания моральных импульсов, созданных естественным отбором. Теперь пришло время расплаты: тот же язык, подкрепленный стройной логикой, побуждает нас к самоотверженному поведению. Естественный отбор создал холодный рассудок и жаркие моральные импульсы, чтобы заставить нас преследовать собственные интересы, но неожиданным образом их сочетание привело к прямо противоположному результату.

С подбадривающей версией разобрались, переходим к циничной. Она была кратко изложена в начале данной главы: жажда власти проповедников. Десять заповедей, запрещающих ложь, кражи и убийства, сделали паству Моисея более управляемой. А предупреждения Будды о догматических ссорах не давали расколоть основу его власти.

В поддержку циничной версии говорит тот факт, что всеобщая любовь, проповедуемая в разных священных текстах, по сути, таковой не является. Ода самоотверженности в Бхагавадгите включена в несколько иронический контекст: бог Кришна призывает воина Арджуну к самодисциплине, дабы тот эффективнее громил вражескую армию, в которой наверняка имелись члены его рода[729]729
  Некоторые современные интерпретации трактуют эту «войну» как метафору внутренней борьбы: чувственные желания должны подвергаться яростной атаке.


[Закрыть]. В Послании к Галатам Павел сначала всячески восхваляет любовь, мир, доброту и вежливость, а затем заключает: «Итак, доколе есть время, будем делать добро всем, а наипаче своим по вере»[730]730
  Послание к Галатам, 6:10.


[Закрыть]. Даже Иисус на самом деле проповедовал не всеобщую любовь: его наказ возлюбить «врага» относился только к врагам– евреям[731]731
  Hartung (1993).


[Закрыть].

В этом свете «расширяющийся круг» Сингера кажется уже расширением не столько моральной логики, сколько сферы политического влияния. Религия эволюционировала вместе с социумом: от групп охотников-собирателей до племен, городов-государств, этнических государств. Каждый раз, чтобы выйти на новый уровень (а проповедники не упускали возможность расширить границы своей власти), приходилось проповедовать все большую толерантность. Призывы к братской любви в чем-то подобны корыстным призывам политического деятеля к патриотизму. Фактически призывы к патриотизму и есть призывы к братской любви в национальном масштабе[732]732
  См.: Johnson (1987).


[Закрыть].

Существует и третья версия, не столь циничная, но и не столь подбадривающая. Да, Десять заповедей, вероятно, сделали паству Моисея более управляемой, однако не исключено, что это было ей только на руку, ведь взаимное ограничение и уважение приносят выгоду при взаимодействиях с ненулевой суммой. Другими словами, религиозные лидеры, пусть и корыстные, не просто навязали свои интересы массам, они нашли пересечение собственных интересов с интересами масс. По мере роста масштабов социально-экономической организации росла и ненулевая сумма, и людям приходилось вести себя хотя бы с минимальной порядочностью по отношению ко все большему числу людей. А религиозные лидеры с удовольствием наблюдали, как растет их власть.

Однако изменения коснулись не только размера социальной организации, но и ее характера. Наши нравственные чувства формировались в средах, отличных от современной: в деревнях охотников-собирателей и в других ранних обществах, очертания которых теряются в тумане истории; единственное, что можно про них с уверенностью сказать: там не было разветвленной судебной системы и организованных полицейских сил. Мощь карательного импульса демонстрирует, что в былые времена можно было полагаться только на себя, никто больше не стал бы отстаивать ваши интересы.

В определенный момент ситуация начала меняться, и значимость этих импульсов стала падать. Сегодня мы в большинстве своем тратим неоправданно много времени и сил, потворствуя своему чувству негодования: ругаемся на лихачей на дорогах; тратим целый день на оформление кражи, даже если в кошельке была мелочь и поимка вора не защитит нас от неприятностей в будущем; нервничаем из-за успехов конкурентов на работе, хотя отомстить не можем и своим недовольным видом только портим отношения.

Трудно сказать, в какой момент человеческой истории те или иные моральные устои начали устаревать. Однако стоит обдумать догадку Дональда Кэмпбелла о том, что религии древних городских цивилизаций, «независимо возникшие в Китае, Индии, Месопотамии, Египте, Мексике и Перу», породили знакомые элементы современных религий: обуздание «множества аспектов человеческой природы», включая «эгоизм, гордыню, алчность… корыстолюбие… похоть, гнев».

Кэмпбелл полагает, что эти ограничения были необходимы для «оптимальной социальной координации»[733]733
  Campbell (1975). С. 1103–1104.


[Закрыть]. Только вот оптимальной для кого – для правителя или для народа, он не уточняет. Мы удовольствуемся тем, что данные два вектора, несмотря на имеющиеся разногласия, не исключают друг друга.

Более того, рассматриваемая «социальная координация» может выходить за рамки любой отдельной нации. Сейчас народы мира более взаимозависимы, чем когда-либо. Это очевидно. Материальный прогресс углубил экономическую интеграцию, и противостоять угрозам, порожденным новейшими технологиями (загрязнение окружающей среды, распространение ядерного оружия), человечество может только сообща. Время, когда политическим лидерам было выгодно разжигать нетерпимость и фанатизм своего народа, безвозвратно проходит.

В индуистских священных писаниях говорится, что единая мировая душа живет в каждом существе, мудрый человек «видит себя во всех и всех в себе»[734]734
  Бхагавадгита, II:55.


[Закрыть]. Это очень глубокая метафора великой философской истины – равной святости (читай: утилитарной ценности) каждого носителя сознания. И практические правила, основанные на ней – не вреди другим, чтобы «не навредить самому себе»[735]735
  Бхагавадгита, XIII:28.


[Закрыть], – оказались провидческими. Древние мудрецы указали, пусть двусмысленно и эгоистично, на истину, которая оказалась не просто действенной и ценной, но и способной увеличить свою ценность в ходе исторического процесса.

Сегодняшняя проповедь

В качестве примера «пуританской совести» викторианской Англии Уолтер Хоутон привел человека, который замечает все свои «грехи и ошибки» и обнаруживает «эгоизм… в каждом усилии и решении»[736]736
  Houghton (1957). С. 62.


[Закрыть]. Мысль эта восходит, по крайней мере, к Мартину Лютеру, сказавшему, что святой – тот, кто понимает, что все его поступки эгоистичны.

Такое определение святости хорошо подходит к Дарвину. Вот его характерное высказывание: «Какое ужасно эгоистичное письмо я пишу, но я так устал, что ничего, кроме приятного тщеславия и писания о себе любимом, меня не взбодрит»[737]737
  CCD. Т. 1. С. 496.


[Закрыть]. (Само собой, это оправдание следовало за отрывком, который ныне очень мало кто счел бы эгоистичным. Дарвин высказал обеспокоенность, но отнюдь не уверенность в том, что его работа на борту «Бигля» получит широкое признание.)

Мы не станем сейчас обсуждать, подходил ли Дарвин под определение святого, данное Лютером, нам важно лишь то, что дарвинизм, опираясь на него, способен любого человека сделать святым. Никакая другая доктрина так не обостряет осознание собственного скрытого эгоизма, как новая эволюционная парадигма. Если вы поймете ее, примете и станете применять на практике, то оставшуюся жизнь проживете в глубоких раздумьях о сущности своих мотивов.

Поздравляю! Вы сделали первый шаг к исправлению моральных склонностей, встроенных в нас естественным отбором. Второй шаг – не дать новообретенному цинизму отравить ваш взгляд на всех остальных: соединить резкость по отношению к себе со снисходительностью по отношению к ближним; несколько ослабить безжалостность суждений, чтобы не быть безразличным и даже враждебным к их благополучию; щедро проявлять сочувствие, которое эволюция отмерила нам так скупо. Если вы будете следовать этим рекомендациям, то станете человеком, который внимательно относится к благу других – в идеале не менее внимательно, чем к своему собственному.

Дарвин шел по этому пути с приемлемым усердием. Хотя он чутко воспринимал и презрительно относился к тщеславию других людей, главная линия его поведения с другими состояла в великой моральной серьезности, все свои насмешки он направлял на себя. Даже когда он не мог не ненавидеть кого-то, он старался держать свою ненависть под спудом. Вот как он писал Гукеру про своего заклятого врага Ричарда Оуэна: «Я становлюсь совершенно бесноватым из-за Оуэна» и «Я хочу, чтобы мои чувства стали более ангельскими»[738]738
  Bowlby (1991). С. 352.


[Закрыть]. Преуспел он в этом или нет, не так уж важно (не преуспел). Важно, что полушутливое применение слова «бесноватый» в отношении собственной ненависти показывает большую моральную неуверенность в себе и меньшее самомнение, чем у большинства из нас. (Еще занятнее то, что чувства Дарвина вряд ли были запредельны; хотя Оуэн и представлял некоторую угрозу статусу Дарвина своим недоверием к естественному отбору, но был злобным человеком, которого многие не любили[739]739
  Bowlby (1991). С. 450.


[Закрыть].) Дарвин же довольно близко подошел к почти невозможному и высоко похвальному: бесстрастный, основательный, современный (если не постмодернистский) цинизм по отношению к себе, сочетающийся с викторианской серьезностью по отношению к другим.

Мартин Лютер также говорил, что хронические муки совести – знак Божьей благодати. Если это так, то Дарвин был ею буквально переполнен. Он мог всю ночь ворочаться без сна, если не успевал ответить на часть корреспонденции от надоедливых поклонников[740]740
  LLCD. Т. 1. С. 124.


[Закрыть].

Возникает вопрос: что же может быть благодатного в муках? Ответ – это выгодно окружающим. Возможно, Лютер имел в виду, что нравственно измученный человек – носитель Божьей благодати. И таким (по крайней мере, метафорически) Дарвин временами был: лупой утилитаризма. С помощью магии ненулевой суммы утилитаризм превратил его небольшие жертвы в большую прибыль для других людей. Потратив несколько минут на написание письма, он мог скрасить день, а может быть, и неделю какой-нибудь неизвестной душе. Совесть предназначена не для этого, то были не те люди, которые могли бы вознаграждать его за любезность, и часто оказывались слишком далеки, чтобы повлиять на моральную репутацию Дарвина. Как мы видели, хорошая совесть, в наиболее востребованном, в наиболее моральном смысле этого слова, работает далеко не только так, как ей «велел» естественный отбор.

Некоторых людей беспокоит, что новая дарвиновская парадигма лишит их осознания собственного благородства. Если любовь к детям – лишь забота о собственной ДНК, если помощь другу – плата за предоставленные услуги, если сострадание к угнетенному – отказ от низкосортной добычи, тогда чем гордиться? Ответ: поведением, как у Дарвина. Возвысьтесь над зовом приятно функционирующей совести, помогите тому, кто вряд ли поможет вам в ответ, и делайте это тогда, когда никто не видит. Вот единственный способ быть истинно нравственным животным. Теперь, в свете новой парадигмы, мы можем видеть, насколько это трудно, насколько прав был Сэмюэль Смайлс, говоря, что хорошая жизнь – сражение против «морального невежества, эгоизма и порока», настоящих врагов.

Другое противоядие против разочарования глубинными основами человеческих мотивов, как ни странно, – благодарность. Если вы не чувствуете благодарности за несколько искривленную моральную инфраструктуру нашего вида, то рассмотрите альтернативу. Особенности естественного отбора таковы, что на заре эволюции было только две возможности: а) со временем создать вид с совестью, состраданием и даже любовью, в глубине своей основанными на генетическом личном интересе; б) не создавать вид, обладающий этими особенностями. Нам повезло. У нас есть база для добропорядочного поведения. Животное, подобное Дарвину, может тратить много времени на беспокойство о других животных, не только о своей жене, детях и друзьях высокого статуса, но о далеких рабах, неизвестных поклонниках, даже лошадях и овцах. Если учесть, что эгоизм был главным критерием в нашем творении, то мы – разумно заботливая группа организмов. В самом деле, если достаточно долго обдумывать беспощадную логику эволюции, то можно прийти к выводу, что наша этика – это почти чудо.

Итог жизни Дарвина

Дарвин был одним из тех людей, кто способен видеть божью благодать в мучениях или страданиях. Незадолго до своей кончины он объявил, что характер его мышления был типично агностическим. А фраза «я нисколько не боюсь смерти», произнесенная за день до кончины, почти наверняка отражала его желание поскорее освободиться от земных страданий, а не надежду перенестись в лучший мир[741]741
  ED. Т. 2. С. 253. Фрэнсис Дарвин: «Я ни капли не боюсь умереть».


[Закрыть].

Дарвиновские размышления о смысле жизни характеризуют его как «человека, не обладающего твердой и никогда не покидающей его верой в существование личного бога или в будущую жизнь с ее воздаянием и наградой». Он полагал, что человек «в согласии с суждением всех мудрейших людей обнаруживает, что наивысшее удовлетворение он получает, если следует определенным импульсам, а именно – социальным инстинктам. Если он будет действовать на благо других людей, он будет получать одобрение со стороны своих ближних и приобретать любовь тех, с кем он живет, а это последнее и есть, несомненно, наивысшее наслаждение, какое мы можем получить на нашей Земле». Однако «разум может подсказывать ему, что он должен действовать вразрез с мнением других людей, чье одобрение он в таком случае не заслужит, но он все же будет испытывать полное удовлетворение от сознания, что он следовал своему глубочайшему убеждению или совести»[742]742
  Дарвин Ч. Автобиография.


[Закрыть].

Возможно, что последнее предложение было лазейкой для человека, посвятившего свою жизнь построению теории, которую многие не принимали, теории, которая хотя и верна, однако неизвестно, будет ли служить благу окружающих. Во всяком случае, это теория, с которой нашему виду остается примириться.

Изготовив мерило для морали, Дарвин дал своей жизни высшую оценку: «Я полагаю, что я действовал правильно, посвятив свою жизнь науке». Впрочем, не чувствуя за собой никаких больших грехов, он все же писал: «Я очень и очень часто сожалел о том, что не оказал больше непосредственного добра моим ближним. Единственным, но недостаточным извинением является для меня то обстоятельство, что я много болел, а также моя умственная конституция, которая делает для меня крайне затруднительным переход от одного предмета или занятия к другому. Я могу вообразить себе, что мне доставила бы высокое удовлетворение возможность уделять благотворительным делам все мое время, а не только часть его, хотя и это было бы куда лучшей линией поведения»[743]743
  Там же.


[Закрыть].

Дарвин не был безупречным утилитаристом. Как и никто из нас. Тем не менее, готовясь к смерти, он мог по праву полагать, что жизнь свою он прожил достойно и сострадательно, обязанности честно выполнил и яростно боролся с потоками эгоизма, которые первым разглядел. Его жизнь не была идеальной, но человеческие существа способны на гораздо худшее.