Текст книги "Мозг"

Глава 9

Одно из флуоресцентных осветительных устройств прямо над Кристин Линдквист было неисправно, оно часто мигало и издавало постоянный гудящий звук. Она постаралась не обращать на это внимания, но это было трудно. Она себя плохо чувствовала с самого момента пробуждения сегодня утром – немного побаливала голова, и мигающий свет усиливал это ощущение. Боль была устойчивой и тупой; Кристин заметила, что физические усилия не обостряли эту боль, как это бывало при обычных ее головных болях.

Она посмотрела на обнаженного мужчину, позировавшего на возвышении в центре комнаты, потом на свою работу. Ее рисунок был плоским и лишенным жизни. Обычно ей нравилось рисовать с натуры. Но в это утро она была не в своей тарелке, и в работе это отражалось.

Если бы только свет перестал мигать! Он сводил ее с ума. Левой рукой она загородила от него глаза. Стало немного лучше. Взяв свежий карандаш, она начала рисовать основание для рисуемой фигуры. Вначале вертикальная линия свежим углем до нижнего края листа. Оторвав уголь от бумаги, она с удивлением обнаружила, что никакой линии не получилось. Она посмотрела на уголь: на нем был виден плоский участок, стертый о бумагу.

Решив, что карандаш с дефектом, Кристин слегка повернула голову и черкнула в углу листа. В тот же момент она заметила, что только что проведенная вертикальная линия появилась на краю поля зрения. Она перевела взгляд, и линия исчезла. Небольшой поворот головы приводил к ее появлению. Кристин проделала так несколько раз, чтобы убедиться, что это не галлюцинация.

Глаза не воспринимали вертикальную линию, когда голова была повернута прямо к ней. При повороте головы в любую сторону линия появлялась. Колдовство!

Кристин доводилось слышать о мигренях и она решила, что это и есть мигрень. Положив карандаш и убрав свои вещи в ящик, Кристин сказала преподавателю, что ей нехорошо, и пошла домой.

Проходя по территории университета, Кристин ощутила такое же головокружение, что и по пути на занятия. Казалось, весь мир внезапно поворачивается на какую-то долю градуса, отчего шаг ее становился неуверенным. Это сопровождалось неприятным, хотя и смутно знакомым запахом и слабым звоном в ушах.

Жила Кристин в квартале от университета, на третьем этаже в доме без лифта, вместе с Кэрол Дэнфорт. Поднявшись по лестнице, Кристин ощутила тяжесть в ногах и решила, что у нее, видимо, грипп.

Квартира оказалась пустой. Кэрол, конечно, на занятиях. С одной стороны, это хорошо – Кристин хотелось отдохнуть без помех, но, в то же время, сочувствие со стороны Кэрол тоже было бы приятно. Она приняла две таблетки аспирина, разделась и забралась в постель, положив на лоб мокрую салфетку. Почти сразу же полегчало. Это изменение было столь внезапным, что она просто лежала, боясь пошевелиться, чтобы странные симптомы не повторились.

Когда зазвонил телефон у постели, она обрадовалась – ей хотелось с кем-нибудь поговорить. Но это не был кто-то из знакомых. Из клиники гинекологии сообщили, что мазок у нее с отклонением от нормы.

Кристин слушала, стараясь сохранять спокойствие. Ей посоветовали не волноваться, потому что мазок с отклонениями не так уж редок, особенно в сочетании с небольшой эрозией шейки матки, но для верности просили прийти в этот день в клинику для взятия повторного мазка.

Она пыталась возражать, ссылаясь на свою головную боль. Но они настаивали, говоря, что это лучше сделать поскорее. Сегодня как раз есть окно, так что Кристин пройдет все в два счета.

Кристин неохотно согласилась. Возможно, что-то действительно не так, и тогда к этому нужно отнестись серьезно. Ей только страшно не хотелось идти одной. Она попыталась дозвониться до своего приятеля Томаса, но его, конечно, не было. Она понимала, что это глупо, но при мысли о Медицинском центре не могла избавиться от ощущения чего-то зловещего.

Мартин глубоко вздохнул, прежде чем войти в Патологию. В студенческие времена это отделение было ему в высшей степени отвратительно.

Первое вскрытие явилось испытанием, к которому он не был подготовлен. Он полагал, что это вроде анатомии на первом курсе, когда труп напоминает человеческое существо не больше, чем деревянная статуя. Запах был неприятен, но он-то имел химическое происхождение. Кроме того, в лаборатории анатомии все смягчалось озорством и шутками. В патологии все было иначе. Для вскрытия использовался труп десятилетнего мальчика, умершего от лейкемии. Тело было бледное, но податливое и очень похожее на живое. Когда труп грубо вскрыли и выпотрошили, как рыбу, ноги у Мартина стали резиновыми, а завтрак подступил к горлу. Отвернувшись, он удержался от рвоты, но пищевод жгло от подступившего желудочного сока. Преподаватель продолжал что-то говорить, но Мартин не слышал. Он остался, но ценой страданий и боли за этого умершего мальчика.

И вот Филипс вновь открыл дверь в Патологию. Обстановка ничем не напоминала ту, что он видел в студенчестве. Отделение перевели в новое здание медицинского института и оформили в стиле ультрамодерн. Тесные и мрачные помещения с высокими потолками и мраморными полами, шаги по которым вызывали неестественное эхо, сменились просторными и светлыми. Кругом белый пластик и нержавеющая сталь. Вместо отдельных комнат – залы, поделенные невысокими перегородками. На стенах цветные репродукции картин импрессионистов, особенно Моне.

Секретарша направила Мартина в анатомический театр, где доктор Джеффри Рейнолдс занимался со стажерами. Мартин рассчитывал застать Рейнолдса в кабинете, но секретарша настойчиво предлагала пойти туда, поскольку доктор Рейнолдс охотно отвлекается. Но Филипс беспокоился не о нем, а о себе. Пришлось все же последовать в направлении указующего перста секретарши.

Напрасно он так легко согласился. На секционном столе из нержавеющей стали, как кусок мясной туши, был разложен труп. Вскрытие только началось – сделан Y-образный разрез от груди до лобка. Кожу и подкожные ткани отвернули, обнажив ребра и органы брюшной полости. Когда Филипс вошел, один из стажеров с громким треском перекусывал ребра.

Рейнолдс увидел Мартина и подошел. В руке он держал большой, как у мясника, секционный нож. Мартин смотрел в сторону, чтобы не видеть происходящего перед собой. Помещение напоминало операционную. Это был новый, по-современному оформленный кабинет, целиком выложенный плиткой, чтобы легче было поддерживать чистоту. Пять столов из нержавеющей стали. По задней стене ряд квадратных дверей холодильников.

– Привет, Мартин, – произнес Рейнолдс, вытирая руки о фартук.

Сожалею по поводу Марино. Я с удовольствием помог бы тебе.

– Я понимаю. Спасибо за участие. Поскольку вскрытие не состоялось, я пытался провести томографию на трупе. И столкнулся с удивительной вещью. Знаешь, что я обнаружил?

Рейнолдс покачал головой.

– Мозга не оказалось. Кто-то удалил его и все зашил, так что практически ничего не видно.

– Ты что?!

– Да, вот так.

– Господи! Представляешь, какая поднимется шумиха, если это дойдет до прессы, не говоря уж о семье? Семья же совершенно однозначно была против вскрытия.

– Вот поэтому я и хотел с тобой поговорить.

Они помолчали.

– Подожди-ка, забеспокоился Рейнолдс. – Ты что, думаешь, к этому имеет отношение Патология?

– Я не знаю, – признался Филипс.

У Рейнолдса покраснело лицо, на лбу вздулись вены. – В одном могу тебя заверить. Тела здесь не было. Оно было отправлено прямо в морг.

– А как насчет Нейрохирургии?

– Ну, у Маннергейма парни помешанные, но не настолько же!

Мартин пожал плечами, потом сказал Рейнолдсу, что зашел-то узнать про пациентку Эллен Маккарти, которую два месяца назад привезли мертвой в Неотложную. Хорошо бы узнать, проводилось ли вскрытие.

Рейнолдс сдернул перчатки и, толкнув дверь, вышел в основное помещение. На основном терминале главного компьютера он набрал имя и номер Элен Маккарти. Сразу же на экране появилось ее имя, потом дата и номер вскрытия, а также причина смерти: травма головы, приведшая к обширному внутримозговому кровоизлиянию и грыже ствола мозга. Рейнолдс быстро отыскал копию отчета по результатам вскрытия и дал Филипсу.

– А мозг вы смотрели? – поинтересовался Филипс.

– Конечно, смотрели. – Рейнолдс выхватил у него отчет. – Ты что, думаешь мы не станем смотреть мозг при травме головы? – Он стал быстро просматривать отчет.

Филипс смотрел на него. Со времени совместных лабораторных занятий в институте Рейнолдс поправился килограмм на двадцать, складка на шее прикрывала край воротника. Толстые щеки, под кожей красная сетка капилляров.

– Возможно, перед аварией у нее был припадок, – сказал Рейнолдс, продолжая читать.

– А как это можно определить?

– У нее язык прокушен во многих местах. Определенно сказать невозможно, это просто предположение.

Филипса это впечатлило. Такие тонкие детали улавливают только классные патологи.

– Вот здесь по мозгу, – нашел нужное место Рейнолдс. – Обширное кровоизлияние. Правда, есть кое-что интересное. На срезе коры височной доли видны изолированные мертвые нервные клетки. Очень слабая глиальная реакция.

Диагноз не установлен.

– А затылочная область? На снимке там видны слабые изменения.

– Есть один срез, и тот нормальный.

– Только один. Черт, почему так мало!

– Может быть, тебе повезло. Тут сказано, что мозг законсервирован. Погоди минутку.

Рейнолдс прошел к картотечному шкафу и вытащил ящик на букву М.

Филипс немного воспрянул духом.

– Вот, законсервирован и сохранен, но он не у нас. Его затребовала Нейрохирургия, так что, думаю, он в их лаборатории.

Остановившись по пути, чтобы посмотреть на Дениз, которая безошибочно и ловко получала ангиограмму одного сосуда, Филипс направился в Хирургию. Он миновал скопление пациентов в зале ожидания и подошел к столу операционной зоны.

– Я ищу Маннергейма, – обратился он к давешней блондинке. – Есть какие-нибудь предположения, когда он выйдет из операционной?

– Это мы знаем точно.

– И когда же это произойдет?

– Двадцать минут назад. – Две другие сестры рассмеялись. Раз они пребывают в таком хорошем настроении, ясно, что в операционных все идет гладко. – Его стажеры заканчивают все. А Маннергейм в комнате отдыха.

Маннергейм устроил прием. Два японских визитера стояли по обе стороны от него, улыбаясь и время от времени кланяясь. Там было еще пять хирургов, все пили кофе. В руке с чашкой Маннергейм держал еще и сигарету.

Год назад он бросил курить, то есть перестал покупать сигареты и стрелял их у всех окружающих.

– И знаете, что я ответил этому умнику адвокату? – сказал Маннергейм, делая свободной рукой драматический жест. – Конечно, я играю роль Бога. А кому, по вашему, мои пациенты доверяют копаться в своих мозгах, мусорщику?

Вся группа одобрительно загудела и затем стала расходиться.

Мартин подошел к Маннергейму и посмотрел на него сверху вниз.

– А, помощник-радиолог!

– Мы стараемся быть полезны, – ответил Филипс любезно.

– Ну, надо сказать, я не в восторге от вашей вчерашней шуточки по телефону.

– Я не собирался шутить. Сожалею, что мое обращение оказалось не к месту. Мне не было известно, что Марино мертва, а я обнаружил очень тонкие изменения на ее снимке.

– Обычно снимки смотрят до того, как пациент умрет, – ехидно заметил Маннергейм.

– Послушайте, меня интересует только тот факт, что из тела Марино изъяли мозг.

Глаза Маннергейма стали вылезать из орбит, полное его лицо стало темно-красным. Взяв Филипса за руку, он повел его подальше от двух японских врачей.

– Я вам вот что скажу, – прорычал он, – мне известно, что прошлой ночью вы без разрешения брали тело Марино и делали снимок. И должен вам сказать, мне не нравится, когда суют нос в моих пациентов. Особенно в неудачных.

– Послушайте, – прервал его Мартин, вырывая руку из хватки Маннергейма. – Единственное, что меня интересует, это странные изменения на снимке, от которых может зависеть успех исследования. Я абсолютно не интересуюсь вашими неудачами.

– Лучше и не надо. Если с телом Лизы Марино произошло что-то необычное, то это на вашей совести. Известно, что только вы брали тело из морга. Имейте это в виду. – Маннергейм угрожающе покачал пальцем перед лицом Филипса.

Внезапный страх за свое профессиональное будущее поверг Мартина в нерешительность. Как ни тяжело было это признавать, Маннергейм был прав.

Если станет известно, что мозг Марино исчез, то ему самому придется доказывать свою непричастность. Дениз, с которой он находился в связи, была его единственным свидетелем.

– Хорошо, забудем Марино, – произнес он. – Я нашел еще одну пациентку с таким же снимком. Некая Элен Маккарти. К сожалению, она погибла в автокатастрофе. Но ее привезли сюда в Медцентр, а ее мозг законсервировали и передали в Нейрохирургию. Мне хотелось бы заполучить этот мозг.

– А мне хотелось бы, чтобы вы не путались у меня под ногами. У меня и без того хватает дел. Я занимаюсь живыми пациентами, а не просиживаю весь день штаны, рассматривая картинки.

Маннергейм повернулся и зашагал прочь.

Филипс ощутил прилив ярости. Его подмывало крикнуть:

– Самонадеянный провинциальный ублюдок! – Но он сдержался. Именно этого ждал, возможно даже желал Маннергейм. Мартин просто решил поразить хирурга в известную его ахиллесову пяту. И он спокойно посочувствовал:

– Доктор Маннергейм, вам нужен психиатр.

Маннергейм резко повернулся, готовый к бою, но Филипс был уже за дверью. Для Маннергейма психиатрия олицетворяла полную противоположность всему, на чем он стоял. В его понимании, это было болото гиперконцептуальной чуши, и сказать, что ему нужен психиатр, значило нанести ему тяжелейшее оскорбление. В слепой ярости хирург ввалился в дверь комнаты для переодевания, сорвал с себя запятнанные кровью операционные туфли и швырнул их через всю комнату. Они врезались в шкаф и, кувыркаясь, завалились под раковины.

После этого он схватил трубку висевшего на стене телефона и дважды позвонил. На высоких нотах он поговорил сначала с директором госпиталя Стэнли Дрейком, потом с заведующим Радиологией доктором Гарольдом Голдблаттом; он требовал как-то разобраться с Мартином Филипсом. Оба его собеседника слушали молча: в госпитальном сообществе Маннергейм был могущественным лицом.

Филипса не так легко было вывести из себя, но на этот раз, подходя к кабинету, он весь кипел.

Хелен подняла на него глаза. – Не забудьте, через пятнадцать минут у вас лекция перед студентами.

Проходя мимо нее, он что-то ворчал себе под нос. К его удивлению, Дениз сидела перед проектором, изучая карты Маккарти и Коллинз. Она посмотрела на него. – Как насчет перекусона, старик?

– У меня нет на это времени, – отрезал он, плюхаясь на стул.

– У тебя чудесное настроение.

Облокотившись на стол, он закрыл лицо руками. Оба молчали. Потом Дениз положила карты и встала.

– Извини, – произнес Мартин сквозь пальцы. – Трудное утро. В этом госпитале получение информации связано с преодолением невероятных препятствий. Я, может быть, натолкнулся на важное радиологическое явление, но госпиталь полон решимости не дать мне в нем разобраться.

– Гегель писал: «Ничто великое не достигается без страсти», – процитировала Дениз, подмигивая. На старших курсах она специализировалась в философии, и, как она установила, Мартину нравилась ее способность цитировать великих мыслителей.

Филипс, наконец, отнял руки от лица и улыбнулся. – Мне нужно было чуть побольше страсти прошлой ночью.

– Вольно тебе таким образом интерпретировать это слово. Вряд ли Гегель имел в виду это. Так или иначе, я собираюсь перекусить. Ты точно не можешь пойти?

– Абсолютно. У меня лекция перед студентами.

Дениз направилась к двери. – Между прочим, я просматривала эти карты Коллинз и Маккарти и обратила внимание, что у обеих несколько атипичных мазков. – Дениз приостановилась у двери.

– Я считал, что у них гинекологические данные в норме.

– У обеих все в норме, кроме мазков. Они атипичны, то есть, патологии в полном смысле слова нет, но они не полностью нормальны.

– Это что-то необычное?

– Нет, но за этим следят, пока тест не станет нормальным. Я не обнаружила нормальных мазков. Впрочем, это, вероятно, ничего не значит.

Просто считала, что нужно сказать. Привет!

Филипс помахал рукой, но остался за столом, пытаясь вспомнить карту Лизы Марино. Ему показалось, что он вспомнил об упоминании мазка и там. Высунувшись в дверь, он обратился к Хелен:

– Напомните мне, чтобы я днем сходил в клинику гинекологии.

Мартин освободил статоскоп и вставил в него снимки Марино, Лукас, Коллинз и Маккарти. Пользуясь указательным пальцем и листом бумаги с отверстием, Филипс попытался показать на каждом необычные изменения плотности.

– Мне все они представляются одинаковыми, – признался Майклз.

– В том то и дело, – пояснил Филипс. – Это как раз и говорит о достоинствах системы. – Просто разговаривая с Майклзом, Мартин вновь ощутил прежнее волнение.

В это время зазвонил телефон, и Филипс снял трубку. Это был доктор Дональд Трейвис из Нью-Йоркского медицинского центра. Мартин рассказал о своей проблеме с Линн Энн Лукас, но намеренно не стал говорить о радиологических особенностях. Он попросил Трейвиса организовать томограмму и специальные рентгеновские снимки этой пациентки. Трейвис согласился и повесил трубку. Телефон сразу же зазвонил опять, и Хелен сообщила, что у Дениз все готово к следующей ангиограмме.

– Мне все равно пора, – сказал Майклз. Желаю удачи с пленками.

Помни, сейчас все за тобой. Давай нам информацию, как только будешь получать.

Филипс снял с крючка свой фартук и проводил Майклза из кабинета.

Глава 10

Одно из флуоресцентных осветительных устройств прямо над Кристин Линдквист было неисправно, оно часто мигало и издавало постоянный гудящий звук. Она постаралась не обращать на это внимания, но это было трудно. Она себя плохо чувствовала с самого момента пробуждения сегодня утром – немного побаливала голова, и мигающий свет усиливал это ощущение. Боль была устойчивой и тупой; Кристин заметила, что физические усилия не обостряли эту боль, как это бывало при обычных ее головных болях.

Она посмотрела на обнаженного мужчину, позировавшего на возвышении в центре комнаты, потом на свою работу. Ее рисунок был плоским и лишенным жизни. Обычно ей нравилось рисовать с натуры. Но в это утро она была не в своей тарелке, и в работе это отражалось.

Если бы только свет перестал мигать! Он сводил ее с ума. Левой рукой она загородила от него глаза. Стало немного лучше. Взяв свежий карандаш, она начала рисовать основание для рисуемой фигуры. Вначале вертикальная линия свежим углем до нижнего края листа. Оторвав уголь от бумаги, она с удивлением обнаружила, что никакой линии не получилось. Она посмотрела на уголь: на нем был виден плоский участок, стертый о бумагу.

Решив, что карандаш с дефектом, Кристин слегка повернула голову и черкнула в углу листа. В тот же момент она заметила, что только что проведенная вертикальная линия появилась на краю поля зрения. Она перевела взгляд, и линия исчезла. Небольшой поворот головы приводил к ее появлению. Кристин проделала так несколько раз, чтобы убедиться, что это не галлюцинация.

Глаза не воспринимали вертикальную линию, когда голова была повернута прямо к ней. При повороте головы в любую сторону линия появлялась. Колдовство!

Кристин доводилось слышать о мигренях и она решила, что это и есть мигрень. Положив карандаш и убрав свои вещи в ящик, Кристин сказала преподавателю, что ей нехорошо, и пошла домой.

Проходя по территории университета, Кристин ощутила такое же головокружение, что и по пути на занятия. Казалось, весь мир внезапно поворачивается на какую-то долю градуса, отчего шаг ее становился неуверенным. Это сопровождалось неприятным, хотя и смутно знакомым запахом и слабым звоном в ушах.

Жила Кристин в квартале от университета, на третьем этаже в доме без лифта, вместе с Кэрол Дэнфорт. Поднявшись по лестнице, Кристин ощутила тяжесть в ногах и решила, что у нее, видимо, грипп.

Квартира оказалась пустой. Кэрол, конечно, на занятиях. С одной стороны, это хорошо – Кристин хотелось отдохнуть без помех, но, в то же время, сочувствие со стороны Кэрол тоже было бы приятно. Она приняла две таблетки аспирина, разделась и забралась в постель, положив на лоб мокрую салфетку. Почти сразу же полегчало. Это изменение было столь внезапным, что она просто лежала, боясь пошевелиться, чтобы странные симптомы не повторились.

Когда зазвонил телефон у постели, она обрадовалась – ей хотелось с кем-нибудь поговорить. Но это не был кто-то из знакомых. Из клиники гинекологии сообщили, что мазок у нее с отклонением от нормы.

Кристин слушала, стараясь сохранять спокойствие. Ей посоветовали не волноваться, потому что мазок с отклонениями не так уж редок, особенно в сочетании с небольшой эрозией шейки матки, но для верности просили прийти в этот день в клинику для взятия повторного мазка.

Она пыталась возражать, ссылаясь на свою головную боль. Но они настаивали, говоря, что это лучше сделать поскорее. Сегодня как раз есть окно, так что Кристин пройдет все в два счета.

Кристин неохотно согласилась. Возможно, что-то действительно не так, и тогда к этому нужно отнестись серьезно. Ей только страшно не хотелось идти одной. Она попыталась дозвониться до своего приятеля Томаса, но его, конечно, не было. Она понимала, что это глупо, но при мысли о Медицинском центре не могла избавиться от ощущения чего-то зловещего.

Мартин глубоко вздохнул, прежде чем войти в Патологию. В студенческие времена это отделение было ему в высшей степени отвратительно.

Первое вскрытие явилось испытанием, к которому он не был подготовлен. Он полагал, что это вроде анатомии на первом курсе, когда труп напоминает человеческое существо не больше, чем деревянная статуя. Запах был неприятен, но он-то имел химическое происхождение. Кроме того, в лаборатории анатомии все смягчалось озорством и шутками. В патологии все было иначе. Для вскрытия использовался труп десятилетнего мальчика, умершего от лейкемии. Тело было бледное, но податливое и очень похожее на живое. Когда труп грубо вскрыли и выпотрошили, как рыбу, ноги у Мартина стали резиновыми, а завтрак подступил к горлу. Отвернувшись, он удержался от рвоты, но пищевод жгло от подступившего желудочного сока. Преподаватель продолжал что-то говорить, но Мартин не слышал. Он остался, но ценой страданий и боли за этого умершего мальчика.

И вот Филипс вновь открыл дверь в Патологию. Обстановка ничем не напоминала ту, что он видел в студенчестве. Отделение перевели в новое здание медицинского института и оформили в стиле ультрамодерн. Тесные и мрачные помещения с высокими потолками и мраморными полами, шаги по которым вызывали неестественное эхо, сменились просторными и светлыми. Кругом белый пластик и нержавеющая сталь. Вместо отдельных комнат – залы, поделенные невысокими перегородками. На стенах цветные репродукции картин импрессионистов, особенно Моне.

Секретарша направила Мартина в анатомический театр, где доктор Джеффри Рейнолдс занимался со стажерами. Мартин рассчитывал застать Рейнолдса в кабинете, но секретарша настойчиво предлагала пойти туда, поскольку доктор Рейнолдс охотно отвлекается. Но Филипс беспокоился не о нем, а о себе. Пришлось все же последовать в направлении указующего перста секретарши.

Напрасно он так легко согласился. На секционном столе из нержавеющей стали, как кусок мясной туши, был разложен труп. Вскрытие только началось – сделан Y-образный разрез от груди до лобка. Кожу и подкожные ткани отвернули, обнажив ребра и органы брюшной полости. Когда Филипс вошел, один из стажеров с громким треском перекусывал ребра.

Рейнолдс увидел Мартина и подошел. В руке он держал большой, как у мясника, секционный нож. Мартин смотрел в сторону, чтобы не видеть происходящего перед собой. Помещение напоминало операционную. Это был новый, по-современному оформленный кабинет, целиком выложенный плиткой, чтобы легче было поддерживать чистоту. Пять столов из нержавеющей стали. По задней стене ряд квадратных дверей холодильников.

– Привет, Мартин, – произнес Рейнолдс, вытирая руки о фартук.

Сожалею по поводу Марино. Я с удовольствием помог бы тебе.

– Я понимаю. Спасибо за участие. Поскольку вскрытие не состоялось, я пытался провести томографию на трупе. И столкнулся с удивительной вещью. Знаешь, что я обнаружил?

Рейнолдс покачал головой.

– Мозга не оказалось. Кто-то удалил его и все зашил, так что практически ничего не видно.

– Ты что?!

– Да, вот так.

– Господи! Представляешь, какая поднимется шумиха, если это дойдет до прессы, не говоря уж о семье? Семья же совершенно однозначно была против вскрытия.

– Вот поэтому я и хотел с тобой поговорить.

Они помолчали.

– Подожди-ка, забеспокоился Рейнолдс. – Ты что, думаешь, к этому имеет отношение Патология?

– Я не знаю, – признался Филипс.

У Рейнолдса покраснело лицо, на лбу вздулись вены. – В одном могу тебя заверить. Тела здесь не было. Оно было отправлено прямо в морг.

– А как насчет Нейрохирургии?

– Ну, у Маннергейма парни помешанные, но не настолько же!

Мартин пожал плечами, потом сказал Рейнолдсу, что зашел-то узнать про пациентку Эллен Маккарти, которую два месяца назад привезли мертвой в Неотложную. Хорошо бы узнать, проводилось ли вскрытие.

Рейнолдс сдернул перчатки и, толкнув дверь, вышел в основное помещение. На основном терминале главного компьютера он набрал имя и номер Элен Маккарти. Сразу же на экране появилось ее имя, потом дата и номер вскрытия, а также причина смерти: травма головы, приведшая к обширному внутримозговому кровоизлиянию и грыже ствола мозга. Рейнолдс быстро отыскал копию отчета по результатам вскрытия и дал Филипсу.

– А мозг вы смотрели? – поинтересовался Филипс.

– Конечно, смотрели. – Рейнолдс выхватил у него отчет. – Ты что, думаешь мы не станем смотреть мозг при травме головы? – Он стал быстро просматривать отчет.

Филипс смотрел на него. Со времени совместных лабораторных занятий в институте Рейнолдс поправился килограмм на двадцать, складка на шее прикрывала край воротника. Толстые щеки, под кожей красная сетка капилляров.

– Возможно, перед аварией у нее был припадок, – сказал Рейнолдс, продолжая читать.

– А как это можно определить?

– У нее язык прокушен во многих местах. Определенно сказать невозможно, это просто предположение.

Филипса это впечатлило. Такие тонкие детали улавливают только классные патологи.

– Вот здесь по мозгу, – нашел нужное место Рейнолдс. – Обширное кровоизлияние. Правда, есть кое-что интересное. На срезе коры височной доли видны изолированные мертвые нервные клетки. Очень слабая глиальная реакция.

Диагноз не установлен.

– А затылочная область? На снимке там видны слабые изменения.

– Есть один срез, и тот нормальный.

– Только один. Черт, почему так мало!

– Может быть, тебе повезло. Тут сказано, что мозг законсервирован. Погоди минутку.

Рейнолдс прошел к картотечному шкафу и вытащил ящик на букву М.

Филипс немного воспрянул духом.

– Вот, законсервирован и сохранен, но он не у нас. Его затребовала Нейрохирургия, так что, думаю, он в их лаборатории.

Остановившись по пути, чтобы посмотреть на Дениз, которая безошибочно и ловко получала ангиограмму одного сосуда, Филипс направился в Хирургию. Он миновал скопление пациентов в зале ожидания и подошел к столу операционной зоны.

– Я ищу Маннергейма, – обратился он к давешней блондинке. – Есть какие-нибудь предположения, когда он выйдет из операционной?

– Это мы знаем точно.

– И когда же это произойдет?

– Двадцать минут назад. – Две другие сестры рассмеялись. Раз они пребывают в таком хорошем настроении, ясно, что в операционных все идет гладко. – Его стажеры заканчивают все. А Маннергейм в комнате отдыха.

Маннергейм устроил прием. Два японских визитера стояли по обе стороны от него, улыбаясь и время от времени кланяясь. Там было еще пять хирургов, все пили кофе. В руке с чашкой Маннергейм держал еще и сигарету.

Год назад он бросил курить, то есть перестал покупать сигареты и стрелял их у всех окружающих.

– И знаете, что я ответил этому умнику адвокату? – сказал Маннергейм, делая свободной рукой драматический жест. – Конечно, я играю роль Бога. А кому, по вашему, мои пациенты доверяют копаться в своих мозгах, мусорщику?

Вся группа одобрительно загудела и затем стала расходиться.

Мартин подошел к Маннергейму и посмотрел на него сверху вниз.

– А, помощник-радиолог!

– Мы стараемся быть полезны, – ответил Филипс любезно.

– Ну, надо сказать, я не в восторге от вашей вчерашней шуточки по телефону.

– Я не собирался шутить. Сожалею, что мое обращение оказалось не к месту. Мне не было известно, что Марино мертва, а я обнаружил очень тонкие изменения на ее снимке.

– Обычно снимки смотрят до того, как пациент умрет, – ехидно заметил Маннергейм.

– Послушайте, меня интересует только тот факт, что из тела Марино изъяли мозг.

Глаза Маннергейма стали вылезать из орбит, полное его лицо стало темно-красным. Взяв Филипса за руку, он повел его подальше от двух японских врачей.

– Я вам вот что скажу, – прорычал он, – мне известно, что прошлой ночью вы без разрешения брали тело Марино и делали снимок. И должен вам сказать, мне не нравится, когда суют нос в моих пациентов. Особенно в неудачных.

– Послушайте, – прервал его Мартин, вырывая руку из хватки Маннергейма. – Единственное, что меня интересует, это странные изменения на снимке, от которых может зависеть успех исследования. Я абсолютно не интересуюсь вашими неудачами.

– Лучше и не надо. Если с телом Лизы Марино произошло что-то необычное, то это на вашей совести. Известно, что только вы брали тело из морга. Имейте это в виду. – Маннергейм угрожающе покачал пальцем перед лицом Филипса.

Внезапный страх за свое профессиональное будущее поверг Мартина в нерешительность. Как ни тяжело было это признавать, Маннергейм был прав.

Если станет известно, что мозг Марино исчез, то ему самому придется доказывать свою непричастность. Дениз, с которой он находился в связи, была его единственным свидетелем.

– Хорошо, забудем Марино, – произнес он. – Я нашел еще одну пациентку с таким же снимком. Некая Элен Маккарти. К сожалению, она погибла в автокатастрофе. Но ее привезли сюда в Медцентр, а ее мозг законсервировали и передали в Нейрохирургию. Мне хотелось бы заполучить этот мозг.

– А мне хотелось бы, чтобы вы не путались у меня под ногами. У меня и без того хватает дел. Я занимаюсь живыми пациентами, а не просиживаю весь день штаны, рассматривая картинки.

Маннергейм повернулся и зашагал прочь.

Филипс ощутил прилив ярости. Его подмывало крикнуть:

– Самонадеянный провинциальный ублюдок! – Но он сдержался. Именно этого ждал, возможно даже желал Маннергейм. Мартин просто решил поразить хирурга в известную его ахиллесову пяту. И он спокойно посочувствовал: