Текст книги "Сыщик Путилин (сборник)"

Путилин рассмеялся:

– Ну так вот слушай теперь, Панкратьев. В наказание за этот грех я назначаю тебе такую кару: к завтрашнему дню ты должен мне изготовить новый гроб и тоже с двойным дном.

У гробовщика зашевелились волосы на голове. Он даже попятился от Путилина:

– К-как-с? Опять гроб с двойным дном?!

Признаюсь, и я был удивлен не менее гробовых дел мастера. Что за странная фантазия пришла в голову моему гениальному другу?

– Опять. И опять с двойным дном, – продолжал Путилин. – Только на этот раз второе дно должно быть несколько иное. Слушай теперь мой заказ. Покойник должен лежать не на виду, а в пространстве между первым дном и вторым. Поэтому, чтобы гроб не казался уродливо большим, а обыкновенным и – запомни это! – точь-в-точь таким же, как и тот, который ты сработал щедрому заказчику, ты сделай вот как: первое дно подыми как можно выше, тогда пространство между обоими днищами будет настолько широким, что туда можно будет вполне спокойно уместить покойника. Понял?

– Так… точно-с… – обезумев от страха, севшим голосом пролепетал гробовщик.

– Затем, первое дно почти совсем не закрепляй. Сделай так, чтобы покойник, если ему придет фантазия, мог совершенно спокойно выскочить из гроба. В этом фальшивом первом дне просверли такие же отверстия, которые ты сделал в гробовой крышке первого гроба. И запомни, Панкратьев: если хоть одна собака узнает, какой гроб ты мастеришь, я тебя упеку туда, куда Макар телят не гонял! Все делай сам, подмастерьев не допускай к работе, жене своей – ни гу-гу! За гробом я пришлю завтра сам, и, конечно, – со смехом добавил Путилин, – за него ровно ничего тебе не заплачу, ибо ты за первый гроб довольно уж содрал.

Путилин заболел

На другой день утром, просматривая газеты, я натолкнулся на объявление графини Одинцовой, которое вы уже знаете, но которого я в то время еще не знал. Я немало ему подивился.

«Как? – думал я. – Но ведь этот разыскиваемый изумруд – тот самый, который мой друг нашел вчера в потайном отделении таинственного гроба. Вот так штука! Воображаю, как обрадует Путилин несчастную потерпевшую, графиню!»

Вдруг мой взор упал на статью с крупным жирным заголовком «К таинственной истории с гробом и исчезнувшим из него покойником». С живейшим любопытством я погрузился в чтение этой статейки. Я приведу вам ее содержание:

«Нет ничего тайного, что не сделалось бы в свое время явным. Мы очень рады, что можем первыми разгадать то таинственное приключение с гробом, о котором не перестает говорить столица, и рассчитываем, что наши читатели оценят наши старания пролить свет на это мрачное, темное дело. Оказывается, в гробе, который во время следования поезда вдруг оказался пустым, находился вовсе не мертвец, а живой «покойник». Этот живой покойник – знаменитый мошенник и убийца Д., придумавший этот дьявольски остроумный способ бегства с целью избежания захвата и ареста агентами, поджидавшими злодея на всех вокзалах. Увы, наш талантливый русский Лекок, господин Путилин, на этот раз оказался не на высоте своего исключительного дарования. Он посрамлен гениальным мошенником. Гроб, доставленный в сыскную полицию, оказался самым обыкновенным гробом, и только на крышке его обнаружены были дырки, ловко замаскированные бархатом, через которые преступник дышал. В гробу ровно ничего не найдено. В настоящее время, как редчайший уголовно-криминальный экспонат, гроб помещен в музей сыскного отделения. Мы имели случай его осмотреть. Вследствие пережитых волнений с господином Путилиным сделался нервный удар. Состояние его здоровья внушает серьезные опасения».

Когда я прочел это, то даже вскочил и долго не мог прийти в себя от изумления.

– Что это такое?! Как могли господа газетчики пронюхать об этом деле, которое держалось в безусловной тайне, строжайшем секрете? И потом, главное, откуда они взяли, что с Путилиным сделался нервный удар?

«А что, если действительно с ним сделалось вечером нехорошо? – мелькнула у меня тревожная мысль. – Ведь мы расстались с ним около четырех часов дня, после совместного визита к гробовщику».

Я немедленно велел закладывать мою гнедую лошадку и через несколько минут уже мчался к своему бедному другу.

– Что с Иваном Дмитриевичем? – быстро спросил я с порога у курьера.

– Ничего-с… – удивленно глядя на меня, ответил сторож.

Я влетел в кабинет гениального сыщика. Путилин сидел за письменным столом, просматривая какие-то бумаги. Он взглянул на меня и с улыбкой бросил:

– Я знал, что ты сейчас приедешь. Я ожидал тебя.

– Что с тобой? Ты заболел?

– Я? Наоборот, чувствую себя превосходно.

– Так что же это значит? – протянул я ему номер газеты.

Путилин усмехнулся:

– Ах, ты про эту глупую заметку? Мало ли что врут репортеры.

– Но откуда, скажи, они могли пронюхать об истории с гробом?

– А черт их знает…

Я подивился в душе тому безразличию и спокойствию, с какими мой друг отнесся к появлению в газете сенсационного разоблачения.

– Если ты свободен, приезжай, дружище, ко мне часа в три, – сказал Иван Дмитриевич.

Итальянский ученый

Тот, кто никогда не бывал в сыскных музеях, не может себе представить, какое это мрачное и вместе с тем замечательное место! Мрачное потому, что все здесь напоминает, вернее, кричит о крови, ужасах преступлений самых чудовищных; замечательное потому, что тут вы наглядно знакомитесь со всевозможными орудиями преступлений. Какая в них собрана страшная коллекция криминально-уголовных «документов»! Чего тут только нет! Начиная от простой фомки и кончая самыми замысловатыми инструментами. На некоторых из них виднеются зловещие темно-бурые, почти черные пятна старой, запекшейся крови. Ножи, револьверы, кинжалы, топоры, веревки, мертвые петли, «ошейники», пузырьки с сильнейшими ядами, шприцы, с помощью которых негодяи отравляли своих жертв, маски, фонари с потайным светом… О, всего, что здесь находилось, немыслимо перечислить!

Тут воочию вставала пред устрашенным взором вся неизмеримая по глубине и ужасу бездна человеческого падения, человеческой зверской жестокости, жажды крови. Страшное, нехорошее это было место. Посередине комнаты стоял знаменитый гроб, обитый лиловым бархатом. Путилин бросил на него быстрый взгляд и, подойдя к нему, поправил подушку.

– Вот он, виновник моих злоключений!.. – задумчиво произнес он. – Правда, он выглядит все таким же, дружище?

– Ну разумеется. Что с ним могло сделаться? – ответил я, несколько удивленный.

– Ну, а теперь мне надо с тобой поговорить…

– Великолепно. Ты только скажи мне, для чего ты заказал вчера несчастному гробовщику второй гроб с двойным дном?

Путилин рассмеялся:

– Да так, просто фантазия пришла. Наказать его захотел.

Конечно, это объяснение меня не удовлетворило. Я чувствовал, что сделано это моим другом неспроста. Но для чего? Я, однако, решил об этом у него не допытываться.

– Так в чем дело?

– А вот видишь ли, не улыбается ли тебе мысль сделаться на сегодня, а может быть, и на завтра, сторожем нашего музея?

Я от удивления не смог выговорить ни слова.

– Если да, то позволь мне облачить тебя вот в этот костюм.

С этими словами Путилин указал на форменное платье сторожа-курьера, приготовленное им, очевидно, заранее.

– Тебе это надо? – спросил я моего друга.

– Лично мне – нет. Я хочу доставить тебе возможность насладиться одним забавным водевилем, если… если только, впрочем, он состоится. Говорю тебе откровенно, я накануне генерального сражения.

Я ясно видел, что Путилин был действительно в нервно-приподнятом настроении.

– Но ты, конечно, дашь мне инструкции соответственно моей новой профессии, вернее роли? Что я должен делать?

– Ты останешься здесь. Лишь только ты услышишь первый звонок, придешь ко мне в кабинет. А там я тебе все быстро объясню.

Я начал переодеваться и вскоре превратился в заправского курьера-сторожа. Мой друг напялил мне на голову парик, прошелся рукой искусного гримера по моему лицу, а затем внимательно оглядел меня с ног до головы.

– Честное слово, доктор, ты делаешь громадные успехи!

И покинул меня. Прошло около часа. Я чувствовал себя, откровенно говоря, чрезвычайно глупо. В сотый раз осматривал я знакомые мне до мелочей страшные экспонаты музея. Послышался звонок. Я быстро вошел в кабинет моего друга, миновав ряд комнат. Я видел, с каким изумлением глядели на меня обычные сторожа сыскного управления.

– Откуда этот новенький появился? – доносился до меня их удивленный шепот.

В кабинете перед Путилиным стоял его помощник, что-то ему объясняя. В руках начальника полиции была большая визитная карточка, которую он рассматривал, казалось, с большим вниманием. При моем появлении помощник Путилина взглянул на меня с недоумением.

– Вы разве не знаете нашего дорогого доктора, – воскликнул тот, – постоянного участника наших похождений?

Помощник расхохотался:

– Да не может быть! Вы?!

– Я.

– Ну и чудеса начинают у нас твориться!

– Скажи, пожалуйста, ты никогда не слыхал о таком господине? – спросил меня Путилин, подавая визитную карточку, которую держал в руке.

Я взял карточку и прочел: «Профессор Этторе Люизано, член Римской академии наук, заведующий кафедрой судебной медицины. Рим».

– Не знаю… – ответил я.

– Скажите, голубчик, чего домогается этот господин? – обратился к помощнику Путилин.

– Он на плохом французском языке обратился ко мне с просьбой осмотреть – научных целей ради – наш криминальный музей. Наговорив кучу любезностей в адрес нашего блестящего уголовного сыска, он заметил, что в осмотре подобных музеев ему не было отказано ни в Англии, ни в Германии, ни во Франции.

– Вы сказали ему, что разрешение на осмотр музея посторонним лицам зависит от начальника, а что начальник, то есть я, в настоящее время болен?

– Сказал. На это он ответил, что обращается с этой просьбой ко мне как к вашему заместителю.

Путилин забарабанил пальцами по столу и выдержал довольно продолжительную паузу.

– Как вы думаете, разрешить ему осмотр?

– Почему бы нет? Неловко… Нас и так дикарями за границей считают.

– Хорошо. Теперь слушайте меня внимательно, голубчик: в середине осмотра вы должны выйти из комнаты под предлогом того, что возникла необходимость дать экстренные распоряжения. Идите! Вы впустите этого чудака профессора не ранее, чем я подам вам свой обычный условный звонок.

Помощник удалился.

– Слушай же и ты, докториус: сию минуту ступай туда, и лишь только во время осмотра мой помощник удалится, ты немедленно выйди за ним следом. Понял? Профессор на секунду останется один. Следи за часами. Ровно через две минуты иди в музей.

Я следил за часовой стрелкой. Минута… вторая… Я быстро направился в «Музей преступной деятельности». Он был пуст. Я встал у дверей. Где-то послышался звонок. Почти в ту же секунду дверь антропометрического музея распахнулась, и в сопровождении идущего впереди помощника Путилина появилась фигура итальянского ученого-профессора. Это был тип настоящего ученого: высокий, сутуловатый, с длинными седыми волосами, в огромных темных очках на носу.

– О, какая прелесть у вас тут! – картавил на ломаном французском языке Этторе Люизано. – Какая блестящая коллекция! В Лондоне… А… скажите, пожалуйста, это что же? – И он указал на гроб, мрачно вырисовывающийся на фоне этой преступно-страшной обстановки.

– Это последнее орудие преступления, профессор! – любезно объяснил помощник Путилина.

– Гроб?!

– Да.

– О, какие у вас случаются необычайные преступления! – удивленно всплеснул руками итальянский ученый.

Начался подробный осмотр. Профессор, живо всем интересуясь, поражал блестящим знанием многих орудий преступлений.

– Боже мой! – удивился он. – У нас в Италии есть точь-в-точь такая же карманная гильотина!

– Простите, профессор, я вас покину на одну секунду. Мне надо сделать одно важное распоряжение относительно допроса только что доставленного преступника… – обратился помощник Путилина к профессору.

– О, пожалуйста, пожалуйста! – любезно ответил тот.

Я направился следом за помощником.

– Так что, ваше высокородие… – проговорил я, скрываясь за дверью соседней комнаты.

Прошло секунд пять, а может быть, и минута. Теперь это изгладилось из моей памяти. Вдруг страшный, нечеловеческий крик, полный животного, смертельного ужаса, прокатился по кабинету-музею. Я похолодел.

– Скорее! – шепнул мне помощник Путилина, бросаясь туда.

Мы оба рванулись обратно и, распахнув дверь, остановились на пороге пораженные. Гроб стоял, приподнявшись! Из него по пояс высовывалась фигура Путилина, который держал в правой руке револьвер. Около гроба, отшатнувшись в смертельном страхе, стоял с поднявшимися дыбом волосами ученый-профессор. Его руки были вытянуты вперед, словно он защищался от страшного привидения.

– Ну, господин Домбровский, мой гениальный друг, здравствуйте! Сегодня мы квиты с вами, не правда ли? Если в этом гробу я проводил вас, то вы встретили меня в нем же самом.

– Дьявол! – прохрипел Домбровский. – Ты победил меня!..

На Домбровского надели железные наручники. Перед этим он просил, как милости, разрешения пожать руку Путилину.

– Знаете, друг, если бы вы не были таким гениальным сыщиком, какой бы гениальный мошенник мог из вас получиться!

– Спасибо! – расхохотался Путилин. – Но я предпочитаю первое.

– Как ты все это сделал? – расспрашивал я вечером Путилина.

Триумф его был полным.

– Как?.. Видишь ли… И объявление, и статья – дело моих рук. Это я их написал и напечатал. Гроб, который ты видел, был второй гроб, между днищами которого я и спрятался. Я был убежден, что Домбровский, случайно оставивший изумруд в гробу, при таком щедром обещании явится за ним. Когда мне подали карточку профессора, я знал уже, что это Домбровский. Когда покинули кабинет-музей, негодяй быстро подошел к потайной части гроба, чтобы отыскать драгоценный кабошон. В эту секунду я, приподняв фальшивое дно, предстал перед ним. Остальное тебе известно.

РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО ДЕВОЧКИ

Исчезновение семилетней девочки из поезда

Грязный вагон третьего класса поезда, подъезжавшего к губернскому городу Минску, был битком набит обычной публикой. Большинство в ней составляли евреи, поскольку Минск в то время был густо, почти сплошь, ими заселен. Евреи здесь были преимущественно бедняки – не принадлежавшие к золотой еврейской буржуазии, а мелкие торговцы, факторы; одеты они были грязно, неряшливо, в свои тогдашние традиционные засаленные лапсердаки, в характерные суконные, а большей частью бархатные картузы, из-под которых длинными завитушками-локонами свисали пейсы. Некоторые из них дремали, другие, наоборот, вели оживленную беседу на своем быстром гортанном наречии, третьи, закусывая селедкой с булкой, апатично глядели в закопченные вагонные окна, за которыми мелькали поля, почти уже свободные от снега, так как стояла ранняя весна.

Среди еврейских пассажиров в этом вагоне третьего класса находились и трое русских – женщина, мужчина и девочка лет шести-семи. Женщина средних лет, понурого вида, одетая чисто, но бедно, сидела на одной лавке, по-видимому, полностью погрузившись в свои тоскливые думы; мужчина – высокий человек в черной шинели и фетровой шляпе с широкими полями – на другой. Девочка, прелестный ребенок с вьющимися белокурыми волосами, все время вертелась около женщины, лепеча тоненьким нежным голоском:

– Мама, мы скоро приедем?

– Скоро, скоро, детка, – отрываясь от дум, отвечала мать, с невыразимой нежностью поглядывая на девочку.

– А мы поедем на лошадке? – не унималась малышка.

– Да-да… – рассеянно отвечала ей женщина.

Прошел кондуктор.

– Сейчас Минск. Ваши билеты! – громко провозгласил он.

Теперь в вагоне началось то суетливое движение, которое всегда возникает при приближении поезда к крупной станции. Одна лишь женщина оставалась спокойно-равнодушной, не трогаясь с места и глядя тоскливым взором в окно. Укладываться ей, очевидно, было не нужно, поскольку при ней не было никаких вещей.

Поезд подошел к станции. Почти в ту же секунду испуганный женский крик прорезал гул суматохи:

– Женя! Женечка, где же ты?

Некоторые из пассажиров остановились. Слишком уж большая тревога прозвенела в надтреснутом голосе женщины. Несчастная мать в панике металась по вагону, не переставая кричать одно и то же:

– Женя, дитя мое, где ты? Господи…

Лицо ее было искажено безумным страхом, ужасом. Она, расталкивая всех как безумная, бросалась в разные стороны, заглядывала под лавки, выбегала на площадку, и ее крик становился все более и более отчаянно-испуганным.

– Что такое? Что случилось? – слышались возгласы пассажиров. – Кого ищет эта женщина?

– А кто ее знает… – недовольно бурчали некоторые, не имевшие возможности из-за возникших давки и суматохи выбраться из вагона.

А женщина уже выбежала на платформу, которую тотчас огласила своими безумными воплями:

– Спасите! Помогите! У меня пропала дочь!

Она, точно тигрица, заступила дорогу выходящим, простирая руки к вагону. К месту происшествия стали сбегаться досужая публика и пассажиры. Вскоре огромная толпа образовала тесный круг, в центре которого стояла несчастная, ломая в отчаянии руки, с побелевшим, перекошенным страшной мукой лицом. Толпа глухо шумела и волновалась.

– Что? Что такое?

– Да вот у женщины что-то украли… Вещи какие-то.

– Неправда, не вещи, а дочь у нее пропала.

– С поезда упала.

Нестройный гул толпы все усиливался.

– Господа, позвольте, позвольте… дайте пройти! – раздался громкий голос жандарма.

Появилось в полном составе все железнодорожное начальство станции. Страшное, протяжное женское рыдание, переходящее в истерику, оглашало перрон.

– Ай-ай-ай… Ох-ох-ох!.. Дочка моя… Женечка!..

– Сударыня, ради бога, успокойтесь! – говорил женщине тучный жандарм. – Вы объясните спокойно, что случилось. У вас, вы говорите, пропала дочь? Когда?..

– Сейчас… подъезжая… она была около меня… Я с ней только что говорила… Вдруг хватилась – ее нет… В несколько минут… Ради всего святого, найдите мне дочь!

И женщина, давясь слезами, умоляюще протянула к жандарму дрожащие руки.

– Сколько лет вашей дочери?

– Семь… Семь лет моей ненаглядной Женечке.

– Она выходила куда-нибудь? Вы не заметили этого?

– Не знаю… Я смотрела в окно.

К группе начальства протиснулся высокий человек в черной шинели и фетровой шляпе.

– Да, я видел сам, что у этой женщины был ребенок. Прелестная белокурая девочка… – послышался его резкий голос. – Бедная женщина! Я видел, как любовно она относилась к своему ребенку, как она целовала его головку. Это ужасно!

В толпе раздались сочувственные возгласы.

– Бедная мать!

– Но как же можно так невнимательно следить за ребенком! – укоризненно шептала какая-то разодетая барынька.

С некоторыми наиболее нервными и чувствительными пассажирами началась истерика.

– Пригласите врача! – отдал приказ жандармский офицер. – Вы не заметили, за какое время до прибытия поезда на эту станцию исчезла девочка?

– Нет, ротмистр, не заметил.

– Осмотреть весь поезд! – отдал тот приказ младшим жандармам. – Сударыня, успокойтесь… Доктор, окажите даме помощь!

Женщина, вовремя подхваченная под руки, погрузилась в глубокий обморок. Толпа все прибывала.

– Если ребенка в поезде не окажется, – обратился жандармский ротмистр к начальнику стан– ции, – придется сделать заключение, что он, выйдя на площадку вагона, упал с перехода между вагонами на пути. Отдайте распоряжение о немедленном осмотре путей, дорогой У.!

– У вас мелькает лишь такая догадка? – обратился к офицеру пассажир в фетровой шляпе. – А вы не думаете, что несчастную девочку могли похитить?

– Похитить? С какой стати? – строго поглядел на непрошеного собеседника жандарм.

– С какой именно, я, конечно, не знаю и не смею утверждать, но… Разве мало у нас пропадает детей чрезвычайно таинственным и бесследным образом? Вы простите, что я позволяю себе вмешиваться в это дело, но горе матери меня слишком глубоко тронуло. Не находите ли вы, ротмистр, странным, что исчезновение христианских детей всегда наблюдается перед наступлением еврейской Пасхи?

Высокий мужчина проговорил это громким голосом, резко, ясно, спокойно. При этих словах толпа замерла. Воцарилась удивительная тишина. В толпе находилось много евреев, и лица их вдруг побледнели.

– Позвольте, милостивый государь… – смешался от неожиданности этого странного заявления жандармский ротмистр. – Я попрошу вас взвешивать свои слова. Вы, не имея данных, бросаете чересчур резкое и тяжкое обвинение. По какому праву? На каком основании?

– По праву наблюдений, которые я делал после исчезновений многих христианских младенцев и на основании изысканий многих авторитетов, доказывающих, что у евреев существуют страшные ритуальные убийства… Странное дело, вернее, совпадение… Вы посмотрите, до еврейской Пасхи осталось несколько дней, и… вот сейчас, в поезде, в котором ехала такая масса евреев, непостижимым образом у матери-христианки пропадает ее дитя…

Теперь толпа заколыхалась словно море, над которым пронеслось первое дуновение шквала.

– Это подлость… Он врет… Как он смеет… – послышались голоса.

– Правда! Это подозрительно… Что за странные совпадения… – раздались другие голоса.

– Господа, прошу немедленно разойтись! – резко приказал начальник станции. – Власти проведут полное расследование. А вас я попрошу на минутку в жандармское отделение… – тихо обратился к пассажиру в фетровой шляпе жандармский офицер.

Еврейская делегация у Путилина. Изрешеченный труп. Ритуальное дело

– Что ты скажешь на это, доктор? – спросил меня мой гениальный друг Путилин, показывая телеграммы о таинственном исчезновении близ Минска из вагона поезда семилетней девочки Сенюшкиной.

– Что я могу ответить тебе на это, Иван Дмитриевич? – пожал я плечами. – Мы с тобой придерживаемся одинаковых взглядов на ритуальные убийства: их нет, их не может быть, ибо это в корне противоречит известному отвращению иудеев к христианам. Величайшая глупость – допускать мысль об употреблении евреями христианской крови в качестве пасхального причастия. На мой взгляд, это одно из самых абсурдных убеждений страшного наследия пережитков Средних веков, когда ликующее христианство в бешеных гонениях на «избранный народ» возвело на него такой безумно ужасный навет. Это порождение изуверского фанатизма. Слова «кровь моя на вас и на детях ваших» извращены в смысле: «кровь моя, великого пророка Нового учения, будет в вас и в детях ваших». Отсюда – страшная легенда об употреблении иудеями христианской крови.

– Я очень заинтересовался этим делом, – задумчиво произнес великий сыщик. – Как тебе известно, мне ни разу не приходилось принимать участие в разрешении и проверке этой проклятой загадки человеческой жизни. Я послал запрос минским властям. С минуты на минуту я ожидаю от них ответа.

Прошло несколько минут, и Путилину подали телеграмму. Я следил за выражением его лица и заметил, как он вдруг побледнел.

– На, прочти! – подал он мне поступившую депешу.

«Сегодня в два часа дня во дворе дома еврея Губермана, в люке выгребной ямы, обнаружен труп исчезнувшей из поезда Евгении Сенюшкиной. Труп девочки весь изрешечен ранами – ударами ножом. Вся кровь выпущена, очевидно, прежде, чем труп был закопан. Губерман арестован».

Когда я прочел этот текст, ледяной холод пробежал у меня по спине. Я молча поглядел на великого сыщика, но сказать ему ничего не успел, поскольку в эту секунду дежурный агент доложил:

– По экстренному делу, ваше превосходительство, вас добиваются видеть трое…

– Евреев? – быстро докончил за него Путилин.

– Да-с… – удивленно ответил тот.

– Впустите их, – отдал он приказ.

В кабинет вошли три господина, без сомнения евреи, что сразу можно было определить по их характерной наружности. Особенное внимание обращал на себя один из них – высокий приятного вида старик с длинной седой бородой, обрамляющей открытое умное лицо. Это был мужчина, имевший облик настоящего библейского пророка. Он низко поклонился Путилину, равно как и два его спутника, и проговорил дрожащим голосом:

– Простите, ваше превосходительство, господин Путилин, что мы дерзаем…

– Прошу покорно садиться, господа! – любезно пригласил великий сыщик. – Что привело вас ко мне?

– Страшное, необыкновенное дело… – взволнованно начал старик, по виду старший из троицы. – Мы явились к вам по поручению, которое получили телеграммой от барона Г., господина П. и господина В-го.

Старик еврей назвал три громких фамилии еврейских крезов-воротил.

– Изволили ли вы читать о таинственном исчезновении христианской девочки из поезда?

– Читал.

– Так вот, с быстротой молнии по городу Минску разнеслась весть, неизвестно кем пущенный слух, что это исчезновение – дело рук евреев, будто бы укравших ребенка. Весь город пребывает в панике. Озлобление христиан против нас ужасное. Того и гляди, может разразиться погром. А ведь вам должно быть известно, какой это ужас – погром. Ни для кого из нас не тайна, какой вы великий человек, господин Путилин. Мы получили предписание обратиться к вам с горячей мольбой взяться за расследование этого дела. Только вы один, с вашей проницательностью, с вашей гениальной прозорливостью, можете снять с нас мрачное и гнусное обвинение, которое преследует нас столько лет, столько веков. О, господин Путилин, страшная туча собирается над несчастным племенем, и когда? В то время когда мы собираемся встречать великий праздник! Сжальтесь над нами, возьмитесь за это дело, и наша благодарность будет безгранична. Оцените ее размеры сами…

– Я вас прошу, – резко отчеканил гениальный сыщик, – не говорить мне ни о какой цене. Я не принимаю никаких вещественных знаков благодарности.

Он погрузился в продолжительное раздумье.

– Я должен вам заявить, господа, – громко начал Путилин, не спуская глаз с лиц евреев-делегатов, – что, к сожалению, моя помощь уже бесполезна. Вы явились слишком поздно.

– Как поздно? Почему поздно? – заволновался, вскакивая, старик еврей. – О, господин Путилин, для вас ничто и никогда не может быть поздно!

– Поздно, потому что похититель и убийца…

– Убийца? Разве девочку уже убили?

– …И убийца уже найден.

Старик еврей высоко простер руки.

– Благодарю тебя, Боже! – вдохновенно воскликнул он. – Не за то, что погиб бедный ребенок, а за то, что твоя десница указала на похитителя и убийцу малютки! О, скажите нам, кто этот злодей?

– Гу-бер-ман, – невозмутимо, с расстановкой, по слогам произнес гениальный сыщик.

Если бы здесь в эту секунду разорвалась бомба, она не смогла бы произвести более потрясающего эффекта, чем одно это слово. Старик еврей в ужасе попятился от Путилина, двое других, вскочив со своих мест, замерли, окаменели.

– К… как?! Губерман?! Вы говорите, ребенка похитил и убил Губерман, уважаемый минский житель Иосиф Соломонович Губерман?

– Да.

Старик заметался.

– Это жестокая шутка, ваше превосходительство… – с трудом слетели слова с его трясущихся губ. – О, это ужасная выдумка!

– Вот то донесение, которое я, сильно заинтересовавшись этим делом, только что получил. Потрудитесь выслушать.

И Путилин громко, внятно прочел содержание телеграммы.

– Этого быть не может… Это ловушка со стороны какого-нибудь нашего заклятого врага! – исступленно взревел библейский старец и вдруг грохнулся перед Путилиным на колени.

– Ваше превосходительство! Господин Путилин! Теперь, более чем когда-нибудь, мы умоляем вас взяться за расследование этого страшного дела! Клянемся вам именем Бога и святой Торы, клянемся нашими детьми и потомками: у нас не существует ритуальных убийств! Спасите нас, пролейте свет на это мрачное происшествие!

Старик судорожно пытался поймать и поцеловать руку великого сыщика. Путилин, человек чрезвычайно мягкий, доброжелательный и сердечный, был растроган и поражен этим страшным взрывом отчаяния.

– Что вы… что вы… встаньте… Ну хорошо, хорошо… – мягко забормотал он. – Я возьмусь за ваше таинственное дело и постараюсь сделать все, что смогу. Теперь слушайте: там, у вас, в Минске, знают, что вы обратились ко мне?

– О нет!.. Хотя, если… А впрочем, может быть…

– Тогда вы вот что сделайте: немедленно дайте знать, пусть ваши посланцы повсюду раззвонят, что Путилин наотрез отказался вмешиваться в это дело. Поняли? Ну, а теперь прощайте, господа.

Когда обрадованные евреи вышли, великий сыщик написал шифрованную телеграмму следующего содержания: «Сильно заинтересованный делом о предполагаемом ритуальном убийстве, выезжаю сейчас же экстренным заказным. Труп девочки оставьте до моего приезда. Путилин».

В Минске. Еврейское гетто. Перед погромом

Мы приехали в Минск ранним утром, примчавшись из Петербурга с максимально допустимой быстротой. На вокзале нас встретил симпатичный толстяк, который при виде моего гениального друга, выходящего из вагона, поспешно направился к нему:

– На гастроли к нам, глубокоуважаемый Иван Дмитриевич? Ваше превосходительство никогда еще не баловали нас своим посещением.

Путилин улыбнулся и представил меня толстяку.

– О, я не отниму ни одного лавра у вас, дорогой коллега! – шутливо проговорил великий сыщик. – Да и, собственно говоря, к чему вам теперь моя консультация, раз вы столь блестяще повели дело, что труп и убийца уже найдены?

По дороге с вокзала до Европейской гостиницы (мы ехали в карете втроем) Путилин молчал и смотрел в окно. Несмотря на ранний час и на то, что шел первый день еврейской Пасхи, на улицах тихого губернского города царило необычное оживление. Особенно бросалось в глаза большое число евреев. Они – не в праздничных, а в затрапезно-будничных одеяниях – ходили кучками по тротуарам, порой собираясь в группы. Лица их были угрюмы, бледны, взволнованны. Видимо, какой-то общий страх, какая-то общая паника властно захватили еврейскую общину и цепко держали ее в своих объятиях.

Евреи о чем-то оживленно говорили, качали головами, так что их длинные бороды и пейсы развевались на свежем весеннем воздухе. Некоторые из них отчаянно жестикулировали. Когда мы высаживались из кареты у подъезда гостиницы, до нас совершенно явственно из стоявшей вблизи группы евреев донеслось имя великого сыщика.

– Ай-ай-ай, Путилин… – сокрушенно покачивал некто седой головой.

– Что это? – удивленно прошептал местный Лекок. – Никак они уже пронюхали о вашем приезде, узнали вас?

– Нет, этого они не знают, уверяю вас! – твердо, с чуть заметной иронической усмешкой проговорил мой талантливый друг.

В номере гостиницы он, даже не переодевшись, прямо приступил к расспросам своего коллеги.

– Скажите, голубчик, как это вам посчастливилось столь быстро напасть на след, приведший к такому успешному раскрытию этого страшного преступления?

– Видите ли, Иван Дмитриевич, сразу после пропажи девочки по городу стали усиленно циркулировать слухи о возможном похищении ребенка евреями. Сегодня ведь началась их Пасха, а, как известно вашему превосходительству, в Западном районе у нас особенно живуча легенда о еврейских ритуальных убийствах. Естественно, я усилил надзор за еврейскими кварталами, за их гетто. Все агенты были подняты на ноги. И вдруг, совершенно неожиданно, девочка, вернее ее труп, был найдена – на второй же день розысков.