Текст книги "Сыщик Путилин (сборник)"

– Сюда! – громовым голосом закричал он.

Миг – и Сонечки Блювштейн не стало. Она будто куда-то испарилась или провалилась.

– Берите их! – приказал Путилин вбежавшим агентам.

Разжались руки обезумевших от страха негодяев, и они выпустили Путилина. Три обитателя тайной квартиры были арестованы.

– Ваше превосходительство! Главную-то мы и упустили! – с досадой произнесли агенты.

– Я редко кого выпускал! – спокойно ответил Путилин. – Или вы разуверились во мне?

Он стоял улыбающийся, с горящим взором.

Светлейшая княгиня Имеретинская. Барон Ротшильд

На вокзале Варшавской железной дороги царило несколько необычное для того времени оживление. Причиной его явилось событие необычайной важности: в одном и том же поезде должны были отправиться двое высокопоставленных пассажиров – ее светлость княгиня Имеретинская и барон Альфонс Ротшильд, всемирно известный миллионер. Три выездных лакея в ливреях с княжескими гербами суетливо метались по внутренним помещениям вокзала.

– Приготовить место в зале ее светлости!

– Сколько осталось времени до отхода поезда?

– Филиппов, сдай багаж!.. Ее светлость приказала осторожнее обращаться с этим сундуком.

С ними суетились и носильщики первоклассной петербургской гостиницы «Hotel de France».

– Барон сейчас уже приедет. Заказан ли кофе-гляссе? – безбожно врали по-французски русские комиссионеры отеля. – Монсир ле барон… господин Ротшильд так любит этот освежающий напиток.

Сотни взглядов, в которых светились любопытство и острое чувство зависти, провожали выездную свиту могущественных владык земного счастья. С перрона донесся первый звонок.

– Где же Ротшильд? Хоть бы глазком на него поглядеть! – неслись сдавленные возгласы.

У входа произошло какое-то движение. Выездная свита ее светлости бросилась туда стремглав. В общий зал входила великолепная дама в строгом, но стильном аристократическом туалете.

– Я не опоздала? – послышался мелодичный голос.

– О, ваша светлость, еще только первый звонок! Места для вашей светлости уже готовы.

Она шла как царица среди безмолвно и почтительно расступившихся перед ней людей.

– Барон! Барон идет!

Светлость померкла перед мешком с золотом. И такова была власть имени Ротшильда, что все, как бараны, столпились в кучу и не спускали жадных взглядов с дверей. Оттуда появился несколько сутуловатый человек, одетый в скромное серое пальто, в мягкой шляпе. Через плечо у него болталась небольшая кожаная сумка.

– Это-то и есть Ротшильд?! – пронесся общий вздох глубокого разочарования. – Батюшки! Да пальто на нем и сорока рублей не стоит…

– Дура, молчи! Аристократы всегда так, на наряды внимание мало обращают.

Хвост провожатых следовал за знаменитым банкиром, в прихожей которого, случалось, и принцы почитали за честь сидеть.

– Э-э-э… Обед был превосходный. В особенности вина … – с хрипом вырывались из его впалой груди слова.

– Ротшильд! Ротшильд!

– Смотрите, смотрите! Вот он, владыка европейской биржи!..

Он продолжал медленно продвигаться вперед, с трудом переставляя ноги. В дверях он столкнулся с ее светлостью княгиней Имеретинской.

– Простите, сударыня… – приподнял свою шляпу великий миллионер.

– Простите, сударь… – ответила ему в тон ее светлость.

Миг, один еле уловимый миг. И разошлись.

…Темно в роскошном купе Альфонса Ротшильда. Сквозь синие шелковые занавески проникает тусклый свет горящей свечи. Миллионер, парижский еврей, «золотое солнце» Европы, мирно почивает. Он, собственно, не спит, а дремлет, откинувшись на спинку бархатного дивана, смакуя дорогую гавану.

– Позвольте прикурить, милостивый государь!

Смотрит с недоумением барон Ротшильд. Перед ним ослепительная красавица, рыжеволосая, с сигаретой у рта.

– О, пожалуйста! – привстал Ротшильд, вынимая дорогие восковые спички.

– Вы Ротшильд? – очаровательно улыбнулась красавица.

Разговор шел все время на французском языке.

– Да.

– А я княгиня Имеретинская, светлейшая…

– О, я польщен знакомством с вами…

Мешок с золотом преклонился перед высоким титулом.

– Вы позволите, барон, побеседовать с вами, пока я докурю свою сигаретку? Моя бедная компаньонка не выносит табачного дыма. А я, признаться, люблю затянуться после обеда.

– Ваша светлость, – склонился с глубочайшим почтением Ротшильд, – не нахожу слов, чтобы выразить вам свою несказанную радость… Я так польщен… Я так безмерно счастлив… Когда богиня спускается к простому смертному…

– А вы большой льстец, любезный барон! Ну-с, побеседуем… Вы… вы любите женщин?

Ротшильд захохотал противным смехом:

– О-ла-ла! Конечно, я так полагаю!..

Светлейшая сверкнула глазами:

– Слушайте, барон, вы безмерно богаты. У вас четверть Франции в руках. Скажите, если бы вам понравилась женщина, девушка… вы были бы способны положить к ее ногам миллиона два?

Тихий гортанный смех был ей ответом:

– Ваша светлость, та женщина, которая мне понравится, может располагать ключом от моей домашней кассы.

– А… а в ней много?

Рыжеволосая красавица Нина Имеретинская все ближе и ближе придвигалась к миллионеру.

– Я Ротшильд, мадам… простите… ваша светлость.

Наступила пауза.

– А вы способны любить? – вдруг резко, разгорячившись, с пылающим взором спросила она.

– Я… я полагаю.

И опять последовала пауза. Светлейшая заплакала.

– Ради бога, что с вами, ваша светлость?! – в недоумении и испуге воскликнул Ротшильд.

– Барон, я гибну! Я погибла…

– Вы?! Вы, ваша светлость?

– Я… Я проиграла все состояние. Я проиграла деньги моего мужа. Мне остается убить себя!

Ротшильд вынул бумажник:

– Извините, я осмотрюсь немного…

Рядом свободное купе. Другое тоже. Только в дальнем конце вагона спит какая-то дама.

– Это ваша спутница? – поинтересовался Ротшильд.

– Да.

– Сколько вы проиграли?

– Пятьсот тысяч рублей…

Сквозь газовый тюль просвечивают прелестные руки. Такие полные, атласные, с соблазнительными ямочками на локтях. Аромат чудных нежных духов бьет прямо в лицо барону Ротшильду.

– Вы… вы говорите, пятьсот тысяч? О, это такие пустяки!

– Спасите меня! – вдруг ринулась ее светлость к банкиру. – Вы так богаты, вы так царски щедры! Что вам стоит дать мне эти деньги?

Молчание.

– Если… если вы не желаете дать так просто, то… я готова… Я, русская светлейшая княгиня, готова заплатить вам с процентами за эту скромную ссуду…

Упругая грудь уже совсем у лица несчастного миллионера. И сразу как-то ее светлость охватывает шею Ротшильда.

– Милый мой… спаси меня… ах, дорогой мой!

Быстрым как молния движением Ротшильд вырвался из объятий ее светлости и загремел:

– Ваша светлость, Сонечка Блювштейн, здравствуйте!

Ее светлость отшатнулась. Маленький предмет, зажатый в правой руке, беззвучно упал.

– Что это?.. Что вы говорите, барон?

– То, что вы слышите, ваша светлость! Ну-с, довольно маскарада, Сонечка, я – Путилин. Давай мне свои золотые лапки. Помнишь, я обещал сторицей тебе отплатить? Я слово свое сдержу.

Поезд приближался к станции. Путилин крепко держал великую еврейку за обе руки.

– Пусти! Поймал меня, дьявол!..

– Может быть, ты и теперь будешь сомневаться, Сонечка?

Шприц, который Сонька Блювштейн держала в руке, во время борьбы выскользнул и острием иглы впился в руку Путилина.

– Умрешь! – закричала Золотая Ручка.

– Ты ошибаешься, шприц не действует…

Пассажиры, как тихо ни велась борьба, услышали нечто странное и гурьбой устремились к купе великого банкира.

– Что, что такое? Что случилось?

И услышали ровный спокойный голос Путилина:

– Я, господа, ее светлость, светлейшую княгиню Нину Имеретинскую, арестовал.

Мертвая тишина. Ни звука, ни шороха. Толпа глядит недоуменно.

– Спасите меня! – прокатился по вагону бешено-злобный крик «ее светлости».

– И арестовал я ее светлость потому, что она величайшая мошенница и убийца Сонька Блювштейн, Золотая Ручка.

– Он лжет, он сумасшедший! Спасите меня от него!

Поезд подошел к станции. Золотая Ручка впилась зубами в руку Путилина.

– Золотая Змейка, ты больно кусаешься! – прохрипел от боли Путилин и рукояткой револьвера вышиб стекло вагона.

– Сюда! Жандарм!

Многие из пассажиров все еще не понимали, что происходит. Одни стояли за Путилина – барона Ротшильда, другие за Соньку Блювштейн, Золотую Ручку.

– Как вы смеете?! Разбой! Освободите ее светлость!

Дзинь-дзинь-дзинь – резко позвякивают жандармские шпоры.

– Ну?

– Проклятый! – прокатился по вагону истеричный хохот. – Ты победил меня, Путилин!

– Нас с тобой Бог рассудит, Сонечка Блювштейн: нашла коса на камень…

– Что такое? Барон Ротшильд… светлейшая… Что случилось? – слышались испуганные возгласы.

Лязг ручных кандалов… Команда: «Пропусти! Сторонись!»

– Что это?

Это под конвоем жандармов, гремя ручными кандалами, шла светлейшая княгиня… Сонька Блювштейн.

– Помнишь, Сонечка, слова-то мои: сочтемся, милочка.

– Помню, Путилин. Велик ты: поймал меня, а только я… я убегу!

Процесс Золотой Ручки был одним из самых сенсационных. Уголовные дамы жадно всматривались в лицо знаменитой воровки-убийцы. Сонька Блювштейн угодила на каторгу.

– Как, Иван Дмитриевич, ты тогда сразу узнал, что Киршевского убила Золотая Ручка? – спрашивал я позже своего великого друга.

– По уколу на шее. Она, притворно обняв несчастного, уколола его отравленной иглой шприца с ядом.

– Но ведь это мог сделать и кто-нибудь другой.

– На этот раз Сонечка попалась: она запуталась волосами за пуговицу сюртука убитого и оставила на ней целую прядь. А ее волосы я хорошо знал, так как она дважды была почти в моих руках.

– А как ты разгадал, что Азра подослана?

– Во-первых, потому, что среди евреев почти не бывает предательства по отношению друг к другу, а во-вторых, слишком уж горячо она просила арестовать Соньку Блювштейн.

В РУКАХ ПАЛАЧЕЙ

Приговоренный к каторге и плетям

Стояли жаркие июньские дни. Духота в Петербурге, несмотря на обилие воды, царила невыносимая. Мы с Путилиным сидели и, по обыкновению, оживленно беседовали.

– А хорошо бы, на самом деле, доктор, удрать куда-нибудь из этого пекла! – обратился ко мне мой гениальный друг.

– Безусловно. За чем же дело стало? Возьми отпуск на двадцать восемь дней, и поедем.

Не успел я окончить фразы, как в кабинет вошел прокурор окружного суда.

– Ба! Какими судьбами? – шутливо воскликнул Путилин.

– Неисповедимыми, дорогой Иван Дмитриевич! – рассмеялся грозный жрец храма Фемиды. – Здравствуйте, доктор!

Мы обменялись рукопожатием.

– Держу пари, господа, что вы или обмозговываете какое-нибудь новое блестящее следствие-розыск, или…

– Или что? – улыбнулся Путилин.

– Или адски скучаете… – докончил прокурор.

– Благодарю покорно! Это отчего же нам скучать?

– А оттого, что разве может Иван Дмитриевич Путилин пребывать вне сферы своей блестящей кипучей сыскной деятельности?

– Помилуй бог, вы здорово промахнулись, Алексей Николаевич! Представьте, как раз наоборот: мы мечтаем с доктором куда-нибудь удрать из Петербурга, в глушь… – ответил Путилин.

– Ой, что-то не верится! А знаете ли вы, по какому случаю я приехал к вам, Иван Дмитриевич?

– Понятия не имею.

– Передать вам горячую просьбу одного осужденного, приговоренного судом к каторге и плетям.

Удивление промелькнуло на лице Путилина.

– Уже приговоренного? И просьба ко мне?

– Да.

– В чем же дело?

Видно было, что гениальный шеф сыскной полиции сильно заинтересовался этим обращением.

– Вчера, делая обход в тюрьме, – начал прокурор, – я зашел в одиночную камеру преступника-убийцы Александровского, заключенного временно, до отправки на каторгу, в этой тюрьме.

– Александровский? Позвольте, это по делу об убийстве старухи-ростовщицы Охлопковой? – уточнил Путилин.

– Да. Вам знакомо это дело?

– Как же, как же. Хотя я не вникал в его детали, занятый массой других важных расследований.

– Ну-с, так вот, когда я вошел в камеру убийцы, он вдруг бросился ко мне и с мольбой протянул руки. «Ваше превосходительство, – сказал он, – окажите мне одну милость!» Я его спросил, в чем дело, чего он страстно просит. И тут он удивил меня донельзя: «Знаете ли вы господина Путилина?» – «Знаю, – ответил я. – Это начальник сыскной полиции. А ты почему же спрашиваешь меня об этом?» – «А потому, что хотелось бы мне повидаться с ним». – «Зачем?» – «А затем, что он, может быть, спас бы меня от несправедливого приговора суда. Клянусь вам, господин прокурор, что не виновен я в убийстве этой старухи. Не я ее убил, а кто-то другой». Я пожал плечами и заявил ему, что теперь поздно рассуждать об этом, что он уже осужден и что никто теперь не может спасти его. Спросил я его также, откуда он про вас знает. На это несчастный ответил: «Когда мне вынесли обвинительный приговор, защитник мой пожал мне руку и сказал: «Бедный вы, бедный! Дело повернулось так, что все улики против вас. Единственный человек, который мог бы пролить луч света на это темное дело, – господин Путилин. Я очень сожалею, что не обратился к его помощи. Я верю в вашу невиновность, но суд взглянул на дело иначе». И вот-с, ваше превосходительство, очутившись здесь, я все время не переставал днем и ночью думать об этом Путилине». Тут он, Иван Дмитриевич, вдруг упал передо мной на колени и зарыдал: «Умоляю вас, привезите ко мне Путилина! Может, он еще спасет меня, вырвет из рук палачей, избавит от каторги!» Он ползал у моих ног, норовя поймать и поцеловать мою руку. Я поднял его, стараясь утешить, и обещал исполнить его просьбу, что, как видите, и сделал.

С глубоким вниманием слушал Путилин рассказ прокурора.

– Обвиняли его, конечно, не вы, Алексей Николаевич? – спросил великий сыщик.

– Да, не я. Но почему, Иван Дмитриевич, вы добавили слово «конечно»?

Путилин усмехнулся:

– Потому, что если бы обвинителем были вы, то, по всей вероятности, вы не приехали бы ко мне со странной просьбой осужденного. А вдруг налицо действительно роковая судебная ошибка? Разве вам, как прокурору, приятно удостовериться, что вы закатали невинного человека? Скажите, каково ваше мнение: справедлив приговор или есть хоть какие-нибудь сомнения, которые можно трактовать в пользу осужденного?

Прокурор пожал плечами:

– Я лично безусловно убежден в его виновности.

– Что же в таком случае должно означать это непостижимое обращение преступника ко мне?

– Утопающий хватается за соломинку. Так и в данном случае. Фраза, вырвавшаяся у защитника обвиненного о всемогущем Путилине, запала в душу убийце. Очутившись в остроге, находясь все время в нервно-возбужденном состоянии духа, он не переставал думать о том, что спасение для него было возможно, а кончил тем, что решил, будто оно возможно еще и теперь.

– Объяснение вполне правдоподобное… – пробормотал Путилин, погружаясь в раздумья.

– Что же, Иван Дмитриевич, вы намерены повидаться с осужденным? – спросил прокурор.

– Да! – решительно ответил начальник петербургской сыскной полиции. – Для успокоения своей совести я должен сделать это.

– Так едемте. Я вас проведу к преступнику.

– Хорошо, сейчас. Скажите, Александровский – выходец из податного сословия?

– Да, иначе он не был бы приговорен к наказанию кнутом на Конной площади.

– Сколько ему лет?

– Тридцать один.

– Теперь вкратце восстановим суть того преступления, совершение которого было поставлено ему в вину. Если я в чем ошибусь, будьте добры поправить меня, Алексей Николаевич. Итак, пять месяцев тому назад в восемь с половиной часов утра вспыхнул пожар в доме купеческой вдовы пятидесяти восьми лет Дарьи Феофилактовны Охлопковой. Огонь заметил дворник. Он бросился в квартиру своей хозяйки, живущей в полном одиночестве, и тут в дверях квартиры столкнулся с выбегавшим оттуда человеком. Так?

– Так.

– Он, дворник, схватил незнакомца. «Стой, кто ты?» – крикнул он ему. Тот, с перекошенным от страха лицом, сделал попытку вырваться. «Стой, шалишь, не уйдешь!» – продолжал дворник, не выпуская из своих медвежьих объятий незнакомца. Дворник стал звать на помощь. Сбежались соседи. Незнакомца скрутили. Дым продолжал валить из квартиры. Немедленно дали знать пожарным и полиции. Извещен был и я, но, будучи сильно больным, не мог явиться на место происшествия, да и посчитал это дело пустячным. Когда полиция и пожарные проникли в квартиру престарелой вдовы Охлопковой, то увидели такую картину: на полу в одном нижнем белье лежала мертвая хозяйка дома, около нее валялась разбитая лампа. Разлитый и воспламенившийся керосин залил часть ее белья, и оно горело, обжигая ноги трупа. Пылали также кровать и ночной столик. Пожар быстро потушили. Началось следствие. В кармане пальто незнакомца нашли пачку денег, около трехсот рублей, и остро заточенный нож. Когда его спросили, как он очутился в квартире Охлопковой, он заявил, что пришел к ней как к ростовщице, но когда вошел в переднюю (ибо дверь оказалась незапертой) и увидел клубы дыма, то испугался, бросился обратно и тут был схвачен дворником. Исследование трупа пострадавшей показало, что она была задушена, а затем сброшена на пол. Так?

– Совершенно верно, Иван Дмитриевич… – подтвердил прокурор. – Однако вы хорошо знакомы с делом, хотя и заявили, что не знакомы с его деталями.

– А разве это детали? Это глупые, ничего не говорящие факты обычного следствия, лишенные тонкости какого бы то ни было анализа – и психологического, и просто сыскного. Ну-с, я продолжаю. На вопрос незнакомцу – это был Александровский, – для чего у него в кармане был нож и откуда у него, бедно одетого, появилась в кармане такая сравнительно крупная сумма денег, он показал, что присутствие в его кармане как ножа, так и денег для него является полной загадкой, ибо ни ножа, ни денег, идя к ростовщице, он при себе не имел.

– Совершенно верно. Это явилось одной из главных грозных улик против него… – вставил прокурор.

– Далее. На вопрос, зачем он явился к Охлопковой, Александровский заявил, что шел к ней с целью заложить ей два золотых кольца. Он-де слышал, что вдова принимает заклады… Увы, при обыске его и всей квартиры убитой эти кольца не были найдены. Так?

– Так.

– И тогда следствие нарисовало себе такую картину. Прослышав о богатстве старой купчихи-ростовщицы, Александровский, по профессии серебряных дел мастер (которому, кстати, отказали от последнего места за пьянство), замыслил ограбить Охлопкову. Под предлогом заклада он явился к той рано утром и, не замеченный дворником, позвонил и был впущен ростовщицей в дом. Что встает она рано, чуть не с петухами, ему могло стать известно от каких-либо клиентов жадной старухи, ибо целым рядом свидетельских показаний было действительно установлено, что Охлопкова вставала чуть свет и обходилась без услуг дворника. Итак, преступник вошел и, объяснив цель своего прихода, был впущен ростовщицей в комнату. Тут он бросился на старуху, и между ними началась неравная борьба. Ему, атлетически сложенному, не много надо было употребить усилий, чтобы задушить Охлопкову. Расправившись с ней, злоумышленник бросился грабить. Но все сундуки, где, по его расчетам, хранились деньги старухи, были заперты на большие железные замки. Ломать их было трудно: под рукой не было подходящих для этого орудий. Преступник бросился тогда к комоду и там, очевидно, схватил все, что нашел, – триста рублей. Страх, что его могут обнаружить, овладел им с победной силой. Александровский бросился бежать, но тут у него появилась мысль скрыть следы содеянного преступления путем устройства пожара. Если труп сгорит – следов не останется. Разве старуха не могла опрокинуть на себя горевшую лампу? Конечно, конечно. И вот он раздевает труп, укладывает его около кровати, разбивает лампу, обливает часть кровати, комода и белье керосином, зажигает и тихо, крадучись направляется к выходу. Но клубы дыма и язычки пламени опережают его: в ту минуту, когда он собирается выскользнуть из квартиры, он попадается в лапы дворника. Так?

Путилин говорил невозмутимо-спокойно, уверенно, словно он видел эту страшную картину собственными глазами.

– Кажется, – добавил он, – это именно то, о чем говорил в своей обвинительной речи ваш коллега, Александр Николаевич?

– Да-да… Честное слово, вы поразительно точно и тонко передали базис его обвинения! – воскликнул прокурор.

Путилин поглядел на часы:

– Мы можем ехать, господа.

В камере осужденного

Шаги гулко раздавались в унылом, мрачном, темном и вонючем острожном коридоре. Впереди шел старик надзиратель с ключами в руках, за ним следом Путилин, прокурор и я. Конвойные солдаты замыкали шествие, почтительно отдавая честь представителям прокуратуры и сыска.

– Вот здесь, Иван Дмитриевич… – проговорил прокурор.

– Вы желаете присутствовать при моем разговоре с осужденным? – спросил Путилин.

– Это зависит от вас. Если вы ничего не имеете против этого, то я был бы рад поприсутствовать.

– Пожалуйста.

Надзиратель огромным ключом открыл дверь каземата. Солдаты выстроились у двери. Отвратительный, удушливо-спертый воздух ударил нам в лицо. Пахло знаменитой русской парашей, сыростью… Когда мы вошли, сидевший у стола арестант в испуге вскочил.

– Господи, неужели за мной?.. Уже?.. – вырвался у него испуганный возглас.

Это был высокого роста, хорошо сложенный, почти еще молодой человек. Пятимесячное пребывание в остроге успело наложить свою печать на его нервные, выразительные черты. Страх отразился на его лице.

– Ну вот, Александровский, я исполнил вашу просьбу: я привез к вам господина Путилина. Он стоит перед вами, – проговорил прокурор и, сказав это, указал осужденному на моего гениального друга.

– Поблагодарите его превосходительство за согласие приехать сюда… – добавил прокурор.

На несколько секунд арестант словно замер. Он отступил назад. В его глазах, полных муки, страдания, засветились огоньки и безумной радости, и вместе с тем испуга. Путилин приблизился к нему, впиваясь в его лицо удивленным взглядом.

– Здравствуйте, бедняга Александровский! Вы выразили желание видеть меня. Я приехал к вам.

Какой-то судорожный вопль вырвался из груди приговоренного к плетям и каторге.

– Ваше… ваше превосходительство! – захлебнулся он в волнении. – Благодарю вас… Спасите меня!

Путилин снял с правой руки перчатку.

– Вы видите эту руку, Александровский? Это – правая рука Путилина, которую он никогда не подавал мерзавцам, посягавшим на чужую собственность, чужую жизнь. Но вам я ее протяну, если… если…

– Что если, ваше превосходительство? – пролепетал заключенный.

– Если вы прямо, честно и откровенно скажете мне, виновны вы или нет. Решайте.

Я с восторгом глядел на моего гениального друга. Как он был высок, красив в этот момент!

– Пожмете мою честную старую руку? – снова прозвучал голос Путилина. – Вы, ремесленник, а теперь каторжник?

Миг – и с рыданиями бросился к ногам Путилина осужденный.

– Не пожать, а поцеловать я ее хочу, ваше превосходительство! Клянусь памятью своей матери, я не виновен!

Лицо Путилина просветлело. Он ласково поднял арестанта с колен и кратко бросил ему:

– Садитесь. Давайте говорить, Александровский.

Послушно, как автомат, сел осужденный на табурет, привинченный к полу.

– Господин судебный следователь допрашивал вас немало. Я поведу с вами допрос несколько иначе… – проговорил Путилин.

Он весь преобразился: голос его звучал резко, повелительно, передо мной стоял мой друг, каким я его знал в моменты его знаменитых, особенных путилинских допросов.

– Вы ясно помните все случившееся в роковое для вас утро?

– Да, – твердо ответил осужденный.

– Подходя двором к подъезду дома, вы видели дворника?

– Нет.

– Войдя в подъезд, вы позвонили?

– Да, но ответа не последовало. Я позвонил еще раз, и тут вдруг мне бросилось в глаза, что дверь полуоткрыта. Я вошел в темную переднюю. Удушливые клубы дыма, пахнувшего керосином, обволокли меня. Я сразу чуть не задохнулся. В испуге выхватил я спички, зажег одну. Дым валил из внутренних помещений квартиры. Тогда я бросился вон, чтобы поднять тревогу, и вот тут-то был схвачен дворником.

– Это я знаю. Скажите, что это были у вас за кольца, которые вы несли закладывать ростовщице?

– Одно толстое, золотое, с аметистом, другое гладкое обручальное. Эти вещи я берег как память о покойной матери. Но нужда заставила меня решиться на их заклад.

– Нужда? Отчего вы стали нуждаться? Вы ведь мастер-серебряник!

Александровский понуро опустил голову:

– Пить я стал в последнее время. Не стали держать на местах.

– А почему вы стали загуливать?

– Горе со мной случилось: с невестой не поладил…

Начальник сыскной полиции пытливо глядел на арестанта.

– Где находились два ваших кольца?

– В кармане.

– В каком, в каком именно кармане?

– В кармане пальто.

– А-а… – тихо пробормотал Путилин. – Скажите, как вас схватил и держал дворник? За руки? За полы пальто? А лучше всего покажите на примере. Вообразите, что я – вы, а вы – дворник. Ну-с!

Осужденный схватил руку Путилина, завел ее назад, за спину, боком навалился всем корпусом на него таким образом, что другая рука Путилина тоже оказалась в плену.

– Он прижал меня к стене подъезда, крича «Стой! Попался!», а потом «Караул! Погром! Воры!»

– Хорошо… – проговорил Путилин. – Ну, до свидания, Александровский! Я уезжаю и постараюсь сделать для вас все что смогу.

Страх и надежда засверкали в глазах приговоренного.

– О, спасите меня, ваше превосходительство!

– Постараюсь, голубчик, постараюсь!

Отсрочка приговора на семь дней. Путилин в доме убитой

Прямо из острога Путилин проехал к тому следователю, который вел это дело. Когда Иван Дмитриевич объяснил ему цель приезда (подробное изучение всего следственного материала), тот наотрез отказал ему в этом.

– Простите, я не намерен исповедоваться перед вами… – желчно проговорил следователь.

Путилин усмехнулся и отпарировал удар:

– Из-за боязни лишиться удовольствия от своей блестящей следственной победы?

Следователя передернуло.

– Я не имею права сомневаться в правильности решения суда… – отчеканил он. – Весь добытый материал сделался его достоянием, и если суд вынес свой приговор, то, значит, дело кончено.

– И все-таки вы покажете мне и материал, и будете отвечать на мои вопросы! – уверенно проговорил Путилин.

– Не вы ли меня заставите? Не забывайте, ваше превосходительство, что я – не ваш подчиненный. Я судебный следователь, а не агент сыскной полиции.

– Увидим!.. – бросил ему Путилин.

От следователя Путилин поехал к министру юстиции. Принятый весьма милостиво и радушно, начальник петербургской сыскной полиции рассказал, в чем состоит его дело.

– Позвольте, но приговор суда оглашен в окончательной форме… – поднял брови сановник.

– Совершенно верно, ваше сиятельство. Но я убежден, что мы имеем дело с судебной ошибкой, – спокойно ответил Путилин.

Сановник развел руками:

– Я знаю вашу проницательность, милостивый государь, но что же мы можем теперь поделать? Я бессилен перед решением суда. Чего же вы добиваетесь?

– Только одного – чтобы приведение приговора в исполнение было отсрочено.

– На какое время?

– На неделю.

Сановник удивленно поглядел на Путилина:

– И в такой короткий срок вы надеетесь сделать для торжества правосудия больше, чем сделали следственные структуры в течение почти полугода?

– Я постараюсь. Если мне удастся, я спасу человека, ибо предъявлю другого убийцу, настоящего, если не удастся – пусть свершится то, что предопределено.

– Хорошо. Это я имею право сделать – отсрочить исполнение приговора.

– Затем я прошу вас, ваше сиятельство, разрешить мне пользоваться всем добытым следственным и судебным материалом.

…Через час Путилин подъехал к дому убитой ростовщицы. Он позвонил в железный звонок, и хриплые, лающие звуки пронеслись за воротами по двору. На воротах была прибита бумажка: «Этот дом продается или сдается внаем». Прошло несколько минут. Никто не являлся. Путилин позвонил еще раз, и вскоре калитка открылась. Перед Путилиным стоял сильный, стройный, коренастый мужик с красивым лицом.

– Что вам угодно? – спросил он Путилина.

– Ты дворник?

– Да-с.

– Так вот я хотел бы осмотреть этот дом.

– Купить желаете?

– Нет, внаем взять.

Путилин пристально смотрел на дворника. Он заметил какую-то тень, промелькнувшую на его лице.

– Пожалуйте… Только навряд ли, господин, он вам понравится.

– Почему это?

– Мрачная она, квартира-то, скучная.

– Скажи, любезный, в ней-то и убили твою хозяйку, старуху? Или, может быть, ты не тот дворник, при котором это случилось, а новый?

– Нет, я тот самый. При мне это случилось… – ответил нехотя мужик.

– Кто же продает дом? Разве после старухи остались наследники?

– Дальние какие-то сродственники объявились, вот дом и продают.

– А ты что же тут делаешь?

– Доживаю пока. Упросили сродственники до продажи дома не уходить с места.

– Страшно поди тебе одному тут жить?

Дворник как-то криво усмехнулся:

– А чего страшно-то?

– Да как же – жить в месте, где совершено такое преступление!

– Ничего… – мотнул он головой и как-то странно поглядел на Путилина: – А вы, господин, видно, случаем этим шибко интересуетесь, что про него все вспоминаете…

Путилин улыбнулся:

– Ты прав, голубчик, интересуюсь. Ты холостой или женатый?

– Женатый.

– А где же жена? С тобой живет?

– Нет, в деревне.

– Чай, на побывку приезжает?

– Случается…

– А тогда, когда это случилось, была она здесь или нет? – задал быстро-быстро вопрос Путилин.

– Была… – ответил дворник, но сейчас же добавил: – А впрочем, не помню… Может, и не было.

– Ну, покажи мне теперь дом. Идем.

Небольшой двухэтажный домик убитой ростовщицы, занимающий половину двора, производил неприятное впечатление. Уныло глядели на двор грязные запыленные окна. Местами штукатурка отвалилась, образуя впадины.

– Старый дом… – проговорил Путилин.

– Я говорю, не понравится он вам, господин.

– Все же осмотрим его внутри.

Какой-то противный кислый, затхлый воздух стоял в комнатах с низкими потолками, заставленных старинной мебелью.

– Что же родственники мебель-то не вывезли? – поинтересовался Путилин.

– А они так решили: когда продадут дом или сдадут, тогда и вывезут. А пока, мол, пусть стоит здесь.

Известный сыщик занялся подробным осмотром комнат.

– Здесь, вот в этой комнате, и была убита твоя хозяйка?

– Так точно.

Иван Дмитриевич нагнулся над одним местом на полу.

– Здесь вот она и горела, задушенная… – продолжал Путилин. – Так?

– Так. А вы-то откуда это знаете, господин?

Путилин сделал паузу, пристально поглядел на дворника и таинственным голосом тихо прошептал:

– А ты разве не знаешь, что то место, где совершается убийство, злодеяние, где лежит труп убитого, всегда хранит особые следы? Кровь убиенного взывает об отмщении. Знаешь это?

Лицо дворника побледнело, какая-то судорога пробежала по лицу.

– Откуда ж я могу это знать… – пробормотал он в сильном волнении. – А вот вы-с насчет крови говорите, так крови-то не было, потому как хозяйку мою задушили, а не зарезали.

– Твоя правда… – пробормотал Путилин. – Ишь как мебель-то попортилась от огня!