Текст книги "Юность. Музыка. Футбол"

Кубковая игра

В самом деле, что-то затевалось. Как говорится, в воздухе витало напряжение. К нам на расстояние прицельного бутылочного броска приблизились четверо местных. Первого я увидел, когда, затарившись пивом, вышел из привокзального магазина. Через пару секунд он уже обтекал. Бутылкой ему раскроило лоб, и все его тупое деревенское рыло вмиг окрасилось красным. Это прелестно, никто и не спорит, только вот с ног такую дубину одним, даже метким, бутылочным попаданием не собьешь. Втроем мы бросились к нему добивать. Противно, но прежде чем как следует отбуцкать тыкву заваленной мрази, приходится сначала сделать тому горловой надрез, иначе репа его лопнет словно спелый каштан на огне, и все, что внутри кочана (а какие-никакие мозги есть у каждого), забрызгает не только козырные говнодавы, но и нижнюю часть фирмовых портков. И один из нас с розочкой уж было собрался все сделать по правилам, но тут подоспели два других урелана. Блин, рыла – трендец: все как один – недостающее звено в теории Дарвина. Ну, одного уложили тут же, а второй повернул назад. Похоже, что это была военная хитрость, так как двигался он чуть ли не задним ходом, отслеживая маневры погони, извергая проклятия и отстреливаясь камнями. Очевидно, целью сиих выкрутасов было заманить преследователей в какой-нибудь хлев, заполненный такими же дикими, как и он, сородичами. Что ж – ему удалось уйти. Ничего, за всех заплатил четвертый. Этот абориген, оценив бесперспективность культурологических споров, также пытался исчезнуть с театра военных действий. Хренушки! От большого искусства так просто не сдриснешь. Старых добрых катарсисов ему было не миновать. Лежа средь битого стекла, промокший с головы до ног от крови, соплей и пива, он молил о пощаде и не знал, что самое интересное для него впереди – пока один из нас не надел перчатки, не достал из рюкзака сверток из прорезиненной ткани и не извлек из него вязаную тряпку, прежде служившую атрибутом одежды бомжа. До абсолютной отключки сознания ядовитую материю пришлось удерживать на тупом рыле местного не более минуты. За это время посредством чиханий он получил множественные сотрясения мозга (или что у него там?). Ну а затем из здания вокзала вприпрыжку выскочил мусорской наряд, и всем стало ясно, что пора закругляться, грузиться в вагоны и там продолжать свой отдых.

* * *

Игра началась, и сразу все как-то задвигались; на мой вкус, чересчур резво. Наш капитан зачем-то отправил мяч из центра левей и вперед – в мою, то есть, сторону; а с ним – и ответственность за его же дальнейшую участь. Верное решение пришло своевременно – я пропустил его между ног. Мяч прошел дальше, в сторону боковой, и там его подхватил наш фланговый.

Ну, вот и всё. Понеслась. Мой дебют… Ну и что? А у кого его не было? И если я что-то к своим годам уже понял, так это то, что самое главное – начать. Начать игру в темпе, сразу же завестись. И хорошо б побыстрее коснуться мяча раз-другой… Ага, вот сейчас…

В тот же миг на нашего рвануло два чужих, не дав пройти и трех метров. От жесткой встречи его ноги подбросило вверх и назад, а сам он подобно мешку глухо плюхнулся передом о газон, едва успев подстелить под голову руки. Хорошенькое начало!

До мяча не достал, это правда. Встретил в ноги, ну что ж – первый стык. Фол, не фол, но меня пройти он не смог… А это важнее – ведь так?

Прошло всего ничего, и у наших ворот угловой. Отправляюсь «домой» на подачу. Подали в аккурат на меня. Позиция – просто убойная, жаль – ворота свои. Но выпрыгнул все равно хорошо, высоко, и тут же схватил локтем под дых. Штрафной в нашу пользу.

Вот это движу ха пошла, ё-моё! Все носятся взад и вперед как угорелые черти. Сразу чувствуешь уровень – скорости не в пример молодежке. Для раздумий вообще нету пауз… И мне это нравится!

Нездоровая резвость вокруг продолжалась и действовала на нервы, вынуждала подстраиваться под общее оживление. Вот снова мяч нашел мои ноги. На этот раз сразу отделаться от него я не мог, вокруг как назло – ни своих, ни чужих. Протащил его чуть вперед, до самой штрафной; там и встретили меня трое – нервные, злые. Вот именно им почему-то тогда отдавать мяч совсем не хотелось, и я зарядил по воротам. Вратарь словно ждал.

Вообще мне надо следить вон за тем, за «девятым», а еще страховать правый фланг. Сказали: вперед не ходить, играть осторожней. Хотя, если все пойдет ровно, то, думаю, можно рискнуть… Ну, посмотрим. Ведь если тебе дали шанс – рви задницу честно, а там – будь что будет. Я прав или нет?

Вскоре я заметил, что ко мне прилип парень, такой шустрый и рыжий. Он был незнаком мне – видать, новичок. Поначалу держался так скромно, в сторонке, но затем осмелел и вовсю уже путался под ногами. Не знаю уж, может, кто-то над ним подшутил – сказал, что я шибко опасен, мол, за ним – глаз да глаз?.. Или просто понравился чем-то ему – вот и бегал за мной – в друзья набивался? Только мне с ним дружить ни к чему – мне на поле без дружбы спокойней…

Все дело в том, что нужно показать, на что ты способен с первых минут. Каких бы сил это ни стоило. А силы-то были, и я успевал. Успевал за «своим», подчищал за другими, игра вроде шла. Еще бы забить нам… Должны, должны, должны – пульсировало в голове. А легкие ноги сами неслись туда, куда было нужно…

Не прошло полчаса, как с небес зарядил жуткий ливень. Футболки врагов от дождя потемнели и стали похожи на наши, и когда мне опять подсунули мяч – я в запарке отдал пас чужому. Тот на радостях сразу рванул с ним на нашу половину. Я не сильно расстроился и сперва хотел всё оставить как есть; но потом решил, что нужно все же вернуться и попытаться догнать – таково было правило… Тем временем, приставшая к форме грязь еще сильнее сблизила наши цвета, приходилось быть начеку. Вода все падала струями сверху, а мы продолжали бодриться. Довольно утомительно месить грязь ногами, я вообще не люблю много бегать; но и мерзнуть стоймя под осенним дождем, покрываясь в ознобе мурашками – тоже радости мало.

Минуте к тридцатой полил сильный дождь. Мы очень быстро промокли, а с нами намокла трава, и если слегка разбежаться – теперь можно было скользить, не смотря на шипы. Грязь разлеталась от бутс во все стороны, а я летал как на крыльях… И это была настоящая битва! Вокруг все метали и рвали, давили, душили, кряхтели и харкали, терпели, но продолжали вгрызаться в газон, набивая рот дерном… Но все шло отлично. И это был Матч! Ход игры был под нашим контролем, я знал… Мы сделаем их! Сделаем, сделаем, сделаем, расшибемся в лепешку, но сделаем…

Ну что ж, дождь все лил, а сопляк все слонялся поблизости. Откровенно сказать, я и раньше-то дождь не любил, он всегда мне не нравился. Больно уж он водянистый. Но ладно: просто дождь я готов еще вытерпеть. Но когда идет дождь, а рядом ещё эта рыжая морда – это уж каждому ясно, что слишком!.. И, в общем, пытался я как-то ему намекнуть – на ногу, там, невзначай наступал, локотком чуть пихал – всё без толку… Вроде мяч получу, развернуться бы надо, а он – тут как тут, за спиной, не даёт. Как клещ банный впился, прилип к мокрой жопе. Так и дёргал меня целый час, пока не унесли его с поля…

Ну а вышло там так. Шёл навес на ворота. Я, как полагается, рванул туда, куда падал мяч. Конечно, со мной рванул рыжий, и даже вышел вперёд. Но и он до мяча не добрался. Первым поспел их вратарь. Здоровенный как горилла, зычно крикнув, он в высоком прыжке пошел за мячом. Я же решил доработать. Сперва зацепил на бегу ногу рыжему, и тот, пролетев пару метров вперёд, поехал на пузе к воротам. А затем, повинуясь инерции, я воткнулся в голкипера, когда тот с мячом возвращался на землю. Вратарь отлетел чуть назад, правда, мяч сохранил, но, приземлившись, нашел под стопой голень рыжего… Потом я прикидывал – что там, да как. Видно, голень у парня была навесу – земли касались носок и колено, а этот здоровый всем весом… И такой сразу хруст! Это что-то ужасное! В тот момент я решил, что больше на поле не выйду вовек, не вставив в уши беруши; плевать, что в игре не услышу ничьи голоса, гораздо важней защититься от этого звука. Даже вопль, раздавшийся секунду спустя, не так впился в мозг, как тот мерзкий, отвратительный, душераздирающий хруст лопающейся человеческой кости… Какие-то доли секунды рыжий растерянно смотрел на свою ногу, на то её место, где из тёмной, в момент пропитавшейся кровью, гетры вылезал светлый обломок кости. А потом, зажмурившись, закричал. Я отвернулся и отошёл. Наверное, и он услышал хруст прежде, чем осознал присутствие боли… Судья дал мне жёлтую за толчок вратаря. Когда прибежали врачи, и все столпились вокруг, я опять подошёл посмотреть поверх плеч – как там рыжий. Теперь он лежал на спине, подрагивая все телом, гримасы боли искажали лицо, залитое потом, дождем и слезами. Он ловил воздух ртом, будто бы задыхаясь. Казалось, он был рад бы сейчас отключиться, но сознание не оставляло его. Рядом с ним на корточках сидел его друг-здоровяк, что сломал ему ногу… Ну да ладно, проехали.

Минут за пятнадцать до конца второго тайма, вымыв из нас все силы, перестал идти дождь. Большинство к тому времени изнурилось и измучилось настолько, что всё происходящее воспринимало с раздражением и злобой. То и дело кто-нибудь из нас падал в грязь и, надрывно дыша, лежал в ней, не имея ни желания, ни воли подняться и вернуться в игру. Счёт все так же не был открыт. Замены, кажется, были исчерпаны; тренеры меняли кого угодно, но не меня… Впрочем, игра уже давно превратилась в невнятную возню, и никакие замены не могли ничего поменять. Игрокам, похоже, хотелось спокойно доковылять до послематчевых пенальти, ну а там уж – как фишка ляжет. Что ж, тоже вариант, если нет возражений… Но нашлись несогласные: несколько упрямых сизифов смущали своими потугами всех – человека четыре на обе команды, они все еще видели смысл в этих нудных шевелениях. По всему выходило, что я – не из их числа. Я стоял и смотрел из центрального круга за неспешной атакой противника. Только наши достойные оппоненты в своей вялой осаде, отпихивая друг другу тяжелый намокший снаряд, и на этот раз не смогли хотя бы пальнуть по воротам. Кто-то прервал их поперечную передачу, и наш неугомонный правофланговый, подхватив мяч, стремглав понесся по бровке. Путь был открыт. Похоже, у нас могла получиться быстрая контратака… Наперерез к нему бросился их последний страхующий, оставив свободной центральную зону. Собрав остатки сил, я устремился вперед. Наш винтер с их защитником бежали резвее, чем я – их гнал демон спорта; им бы весь матч по лужам скакать – нет большего счастья. Но ведь это и к лучшему: теперь, если б даже хотел, я не смог бы забраться в офсайд. Важно было не отстать слишком сильно, тем паче я знал, что за мной рванули другие. Бежали, наверное, все, кто хоть как-нибудь мог – и свои, и чужие. Те двое неслись к лицевой бок о бок, их парень выдавливал нашего к бровке, а наш не сдавался – тащил мяч вперед. Он знал, что мне нужен прострел; я знал, что он ищет возможность… Вдруг мяч вынырнул из-под них и низом пошел в направлении центра штрафной. Мяч шел по дуге, уходя от ворот. Он быстро скользил по мокрой траве. Вот только не слишком ли быстро?.. До конца основного – пара минут, плюс немного добавят. Но если сейчас я его не достану, если я не смогу дотянуться – впереди полчаса овертайма!..

Ну уж нет, вашу мать! Сил и так не осталось. Овертайм нас просто убьет. И я решительно прыгаю, вытянув левую ногу под прострел справа. Туда же бездумно бросается кипер. Вот он, наверно, не прочь поиграть в овертайме. И теперь он летит руками вперед навстречу моей ноге… Что-то не так с его головой. Нет, внешне пока еще с ней все нормально… Но то, что с ней будет через долю секунды… я не хочу даже думать… Это меня не касается. Я уже все равно ничего изменить не могу. Я просто лечу…

И вот я лечу. Мы летим все втроем – я, мяч и вратарь, летим в одну точку…

Навеки молодой футбол

Старый очкастый хрыч в белом плаще и шляпе сидел и смотрел за игрой. А когда он собрался сваливать, Пабло толкнул локтем Мигеля и, глядя в ту сторону, тихо сказал: «Пойдем, проводим…». Мигель посмотрел в глаза Пабло, потом посмотрел вслед старику, снова повернул лицо к Пабло и кивнул. Я стоял рядом, и все видел и слышал. Поэтому Пабло обратился ко мне и тоже тихо спросил: «Пойдёшь с нами, Габриэль?». Я тоже кивнул. Пабло улыбнулся. Но тут же сбросил улыбку и серьезно сказал: «Только тихо. Делать только, что я скажу… Ладно, пошли». И мы трое двинулись к выходу. Но тут нас окликнул Мигель (другой Мигель, не тот, что один из нас, из троих):

– Эй! Вы куда?

Мы остановились. Пабло повернулся к нему и сказал:

– Скоро вернемся.

– Через десять минут нам играть, – тогда сказал Мигель.

Это мы знали. Пабло сказал:

– Мы успеем.

Старое чучело шло с портфелем метрах в пятнадцати впереди. Судя по походке, то футбольное зрелище, которым он здесь наслаждался, вконец его измотало. Выйдя со школьного двора, освещенного в этой части, он двинулся дальше по узкой дорожке, похоже, в ту, ближнюю, башню. Мы так же шли сзади, сохраняя дистанцию. Здесь фонарей уже не было. Людей никого тоже не было. Но справа торцом к дорожке выходила пятиэтажка, и в окнах ее горел свет. Когда мы почти дошли до нее, Пабло встал и жестами рук показал нам тоже не двигаться. Пока мы стояли, старик еще отдалился. Тогда Пабло нас спросил:

– Видите помойку?

Впереди в темноте, слева от дорожки, виднелась помойка, там стояли контейнеры с трех сторон обнесенные кирпичным забором. Место действительно было темное, вот почему Пабло заговорил о ней – догадался я.

Пабло продолжил:

– Мы с Мигелем сейчас её обойдём, и там его встретим, а ты, – сказал он мне, – так же прямо пойдёшь, и если он повернёт – перехватишь. Ножик есть у тебя, или что-нибудь?

– Нет.

– Ладно, ты задержи его только. Далеко всё равно не успеет.

И они, забирая левее, вдвоём побежали. А я один пошёл дальше.

Когда старик дотащил себя до помойки, там его уже ждали. Пабло, а за ним Мигель – выскочили из-за контейнера перед самым его носом. В руке Пабло блеснул нож. Это было красиво. Старый бздун тут же ойкнул, уронил портфель, сам присел, враз ослабнув в коленях.

– Тихо! – тихо скомандовал старичку Пабло, приблизив лезвие к его животу, – Доставай, что в карманах.

Мигель стоял рядом там же, молчал. Я тоже встал молча, закрывая пути к отступлению, у кирпичного ограждения, в нескольких метрах от них. Старичок застремался, заблеял: «Я., я., хорошо., да., конечно., сейчас..». Засунул руку в карман плаща. Потом, вынул. Но уже со стволом. И сразу же выстрелил. Два раза. Выстрелы, как громкие петарды, хлопнули в тишине. Пабло упал сразу, выронив нож. Мигель же согнулся, схватился за живот, и медленно, будто вкручиваясь вниз, тоже свалился рядом. Старик подождал пару секунд. Приподнял на лоб свободной рукой очки. Сощурившись, посмотрел на них сверху. Пабло замер сразу, не двигаясь, а Мигель застонал и попытался подняться. Тогда старик выстрелил еще два раза в Мигеля, а, потом, один раз – в Пабло, и до того лежавшего тихо. К нам никто не бежал, ничего не кричал – все, наверное, так и решили: «Опять запускают петарды, и так – каждый день…». Я припал к помоечной стенке, надеясь с ней слиться. Старик обернулся, повертел очками туда-сюда, но, похоже, меня не заметил. Затем, покрутил пистолет перед носом, понюхал – чем пахнет, громко вздохнул, и положил его обратно в карман плаща. После, крякнув, поднял с земли портфель и так же, нетвердым шагом, направился дальше.

Когда старик скрылся из виду, я отлип от стены и подошел к Мигелю и Пабло. Они лежали на спинах, как-то странно изогнув руки и ноги, голова к голове, с ранами в груди, животах и шее, в луже из общей крови, и с открытыми ртами удивленно смотрели на звезды.

Между тёмных деревьев её отьнци

И вот выхожу я, значит, как-то из своей комнаты по каким-то делам – с кем-то там перетереть вроде нужно было. Возвращаюсь назад, а комнаты нет. Соседские комнаты здесь, а моя – не на месте. Ломлюсь во все двери, вхожу – всё чужие комнаты. Что за фигня? Моя вот была между этой и этой!., а теперь они как бы соседние… А в комнате подруга осталась… А, кроме того, там все мои вещи и деньги… Как же так?.. Так и стою в шлепанцах, шортах посреди коридора напротив участка стены, где предположительно только что была моя комната, стою и охреневаю…

В ночь с 21-го на 22-е июня группой хулиганов из числа студентов, проходивших учебную практику в Саблино, было разгромлено занимаемое студентами полевое общежитие № 2. В том числе: разбиты все лампы дневного освещения в коридоре, выбито несколько дверей в жилые помещения, разбито несколько окон в комнатах, разломаны стулья и тумбочки, проломлен фрагмент стены. Если исчислить размер причиненного только материального ущерба, может показаться, что все происшедшее есть результат алкогольного безумия, следствие группового умопомрачения. Такая мысль невольно приходит в голову: настолько бессмысленны и масштабны разрушения. Кажется, что разум человеческий не может участвовать в подобных «свершениях» по самой природе своей. Однако, это не так. Впоследствии стало известно, что акт вандализма не был стихийным – он был спланирован. Согласно некоторым показаниям, накануне хулиганы предупредили однокурсников, что собираются «громко и весело» отметить день рождения певца Виктора Цоя «с возможными неудобствами» для окружающих, посоветовав тем, кто не готов разделить вместе с ними торжество в честь кумира, провести эту ночь не на базе, а в городе. Многие так и сделали. Были и те, кто в трусливом соглашательском равнодушии стали безмолвными свидетелями погрома. Но, как свидетельствуют очевидцы, нашлись и такие, кто, не страшась неминуемой расправы, выступил против распоясавшихся молодчиков. Так, студент географического факультета Константин Малюков, выйдя из своей комнаты на шум в коридор и видя, как одиозная группа сокурсников собралась «выносить» соседнюю дверь, попытался остановить хулиганов жестом, обратив к ним руку с открытой ладонью. Увидев такое, отморозки дружно выкинули в ответ нацистские приветствия, подхватили студента Малюкова и приволокли в свою комнату, где стали принуждать того к распитию спирта «Рояль», насильно удерживая за столом свою малопьющую жертву до тех пор, пока та, потеряв всякую способность к сопротивлению, обессиленно не рухнула на пол, едва не захлебнувшись там рвотными массами. Свой загодя спланированный погром нелюди, как показали их же сокурсники, окрестили «перформансом-манифестом», подведя под него в виде идеологической базы какие-то дикие, лишенные смысла, дегенеративные рассуждения, названные «аморальной теорией», понятной и близкой разве что каким-нибудь маньякам или же каннибалам. Их однокурсники, работники студенческой базы и преподаватели университета теперь ознакомились с практическим воплощением данной «теории», они теперь знают, что значит «право», «этика», каковы прочие элементы «философии» вандализма. Обо всём этом свидетельствуют развалины барака № 2, ещё недавно служившего уютным домом студентам-географам в течение их летней практики. Так в чём же всё-таки была цель этой «акции»? Можно ли найти этой дикости какое-то рациональное объяснение? На наш взгляд, осознанной или нет, задачей вандалов была попытка дискредитировать такие понятия как «студент», «университет», «высшее образование», «человек»;замарать, зачеркнуть в сознании однокурсников гордый смысл этих слов, подменив его аморальными, извращенными ассоциациями; нивелировать уважаемое звание студента госуниверситета до своего пещерного, неандертальского уровня…

А вот интересно, подумал я, глядя на читавшую нам приговор секретаря деканата, вот она, Элеонора Ефимовна, какой была в молодости? Лет сорок назад? Симпатичной, или тогда уже страшной? Девственницей, или шпилилась направо-налево? Да шпилилась, скорее всего! Тот же Сан Саныч наверно и драл её. Да на клык по субботам давал. Брал так за щёки, еще тогда не висячие и без этой нелепой растительности, перехватывал затем за клубок на затылке (он и раньше мог быть, клубок тот), другой рукой за шею, еще не пятнистую и без этой висячей херни бородавчатой, и давай её это., своим. Мда… Какая же всё-таки гадость. А ведь так всё скорее и было…

– Таким образом, считая нашим долгом защиту принятых норм и недопущение попрания устоявшихся ценностей, мы требуем исключения хулиганов из числа студентов первого курса географического факультета Санкт-Петербургского государственного университета, с возмещением с них в полном размере материального ущерба, нанесённого имуществу базы. Рапорт подписан старшим преподавателем учебной практики Рукомойниковым К. В., замдекана по учебной работе Валиевым Т. А. и комендантом учебной базы Паниной Ж.О.

Закончив читать, Элеонора Ефимовна взглянула на нас поверх очков и положила бумаги на стол. Мы стояли здесь вчетвером в фокусе коллективного осуждения членов совета. Возникшая в аудитории многозначительная тишина подчеркивала небывалую, нездешнюю чудовищность преступления.

– Кроме того, – нарушил наконец безмолвие декан факультета Сан Саныч, – Кирилл Валентинович жаловался, что во время изучения данного дела по горячим следам, понимаете, в бараке там кто-то сквозь щели вверху, в потолке, что ли, как-то., облили его нечистотами, понимаете. По всем признакам это опять были вы.

– Просто утром тогда он так прямо нам и сказал, что сделает всё, чтобы вышвырнуть нас с универа. С позором. Да! Нам хотелось его проучить. И когда мы следили за ним с чердака, Павлуше как раз захотелось отлить, ну и…

Нет, конечно, ничего похожего мы не сказали.

– Это были не мы, – ответили мы, строго взглянув друг на друга, чтоб сквозь маски праведного возмущения не пробилась чья-нибудь предательская улыбка.

* * *

Нам нельзя было здесь ночевать. Как и многое из того, что мы делали. Мы прибыли вечером в Кузнечное, чтобы завтра продолжить здесь практику, начатую в Саблино месяц назад. Практику – до окончательного рассмотрения нашего дела – условно пройти нам позволили, но настрого запретили пребывание на территории базы в неурочное время – ночевать мы теперь должны были в городе. Нам шили вандализм, несовместимый с гордым званием студента университета, и вешали на нас круглую сумму, столь же несопоставимую с материальными возможностями студентов-первокурсников.

Все шесть кроватей, что были в комнате, стояли бок обок, чтобы разместить на себе максимальное число тел. Постпраздничные флюиды исходили от спящих друзей и подруг, наполняя пространство кисло-сладким умиротворением. Легкомысленным посвистом льнуло к ушам коллективное дыхание. Вот кто-то всхрапнул, словно хрюкнул. Это Андрюха. Глядя в Оксанин затылок, на тонкую шею с пушистыми завитками, я вышел из нее и сдвинул нижнюю часть ее трусиков на место. Слегка подтянув их вверх, отпустил слишком резко – так, что услышал хлопок от резинки – не знаю, проснулась она или нет. Меня самого уносило куда-то…

Когда я открыл глаза снова – по всему было утро. Сквозь штору к нам в комнату сочился назойливый утренний свет. Оксана, по-видимому, вернувшаяся из туалета, пробиралась надо мной к своему спальному месту. Она уже успела перенести через меня одну ногу и руку, когда я крепко схватил ее за бока.

– Ну что ты делаешь, – с притворным возмущением простонала она, увлекаемая притяжением моих рук.

– Подожди, – прошипел я в ответ, сдвигая куда-нибудь в сторону невозможно тугую ткань ее трусиков. Рядом кто-то крутился. Плевать…

Сквозь сон я слышал стуки и крики извне – вероятно, наши добрые однокурсники звали нас, непутевых, в поля. Кто-то лягнул меня в ногу. Открыв глаза, в зашторенном комнатном полумраке я увидел, что все на местах – так же дрыхнут, но справа, упершись в бедро мне стопами в серых носках и повернувшись ко мне пышным задом, стоит на коленях Светка и колдует над пахом Данилы. Данила лежал на спине с закрытыми глазами и открытым ртом, и шумно дышал. Был он почти недвижим. Только правая рука его, словно живя своей жизнью, то незряче касалась пушистого желтого хвостика Светкиных волос, прыгавшего не только вверх-вниз, но и влево-вправо, а то взмывала вверх над ее головой, будто бы дирижируя.

– Смотри, – услышал я слева шепот Оксаны и тут же ощутил густой аромат перегара, – Видел такое? – я не совсем понял, о чем она именно, но она продолжала, – Никогда не видела, чтоб минет поперек делали. Отвернись, не смотри.

– Минет поперек, – так же шепотом повторил я её выражение, хмыкнув. Я действительно повернулся к Дане и Светке спиной, стиснул Оксану, слегка наклонив её голову и прижав к своей груди, выражая тем самым неостывший к ней интерес и щадя наше с ней обоняние от обоюдного выхлопа. Она продолжала шушукать мне в грудь:

– Ну да. Что смеёшься? Не, я врубаюсь – это чтоб заслонить… Всё равно необычно. У нас одна девочка, когда я в больнице лежала, странная была – засыпала всегда поперёк. Сидя в наушниках. Она вообще их не вынимала, и в туалет, и на обед – всюду в них. В общем, будили её – тогда она раздевалась, ложилась нормально. Вдоль. Лежала так, ворочалась, скрипела, блин, кроватью, а заснуть не могла. Снова садилась и скоро опять вырубалась. Такая вот странная. Но там вообще странных много. Если не наркоманка, то тронутая.

– А как она выглядела?

– Кто?

– Девка эта… Брюнетка такая, стрижка короткая?

– Ну да., каре укороченное… А откуда ты?..

– Ехала в электричке с нами такая., не от мира сего., вспомнилась сразу, когда ты про неё начала. А тебя как туда занесло, в больницу?

– Да… Сожрала колес в депрессухе. Парень мой умер. От передоза. Десять месяцев ровно встречались мы с ним, почти что одиннадцать. Но я испугалась, матери рассказала. Промыли меня…

Сзади вдруг крякнул Данила, и коротко пискнула Светка…

– Нас музыкой там лечили. Надевали повязки всем на глаза и включали этого… Грэя. Нет, подожди… Грина! Точно, вспомнила – Грига! Им главврач фанател. Говорили, он сам как-то раз чуть не съехал, и Григ его спас…

☼

Андрюха подвел Руслана к крыльцу, развернув его так, чтобы я мог забраться с перил. Когда я залез ему на спину, его повело, но только на пару секунд. И то – не от веса, конечно, а от моей неуклюжести. Вообще, Руслан был привыкшим – едва ли не каждый второй практикант норовил прокатиться верхом на коне коменданта базы Павла Эдуардыча, большого поклонника Бахуса. Я вот тоже собрался за водкой. Пешком до станции далеко: туда семь км, и обратно не меньше. Верхом-то, должно быть, поближе.

– Ну вот, а боялся, – подбодрил меня Андрей, когда я принял что-то близкое к позе наездника, – Шлепнешь по заду – вперед, нужно налево – слева за гриву потянешь, направо – справа. Ну, давай! – хлопнул он сам по крупу коня, и Руслан со мной на спине как-то игриво потанцевал к воротам базы.

– Бери «осланова». А если не будет, то «черную смерть». Или «зверь». Но нормальную только бери, не «цитрон», – летели мне в спину последние напутствия.

У ворот стояла Оксана.

– Возвращайся быстрей, чтобы ночью искать не пришлось! – промурлыкала она тихо.

– Не придется, – в ответ я браво махнул ей рукой и зачем-то «пришпорил» Руслана кедами. К счастью, тот остался холоден к моей вольности.

От базы наш путь шел налево. Я изготовился дернуть за гриву с соответствующей стороны, но не успел. Конь сам повернул куда нужно и посеменил с краю дороги в правильном направлении. Не впервой, соображает. Руслан слыл толковым конем – флегматичным, но, в целом, послушным. Говорили, он был слеповат, чурался быстрой езды, но, главное, был дружелюбен к седокам без седла, без узды да других лошадиных приблуд, и без опыта.

На этом отрезке дорога вела прямо. Руслан шагал, мерно бряцая копытами, мой пустой рюкзак за спиной мягко елозил в такт, наверху было хмурое небо, а вокруг темнел лес. Серо-зеленые елово-сосновые полчища грозно возвышались по обе стороны дороги, снизу переплетаясь с березой, ольхой и каким-то кустарником, а меж папоротника у самой земли скалились хищные валуны.

Мы ехали так минут двадцать, когда справа открылась тропа. По главной дороге нам тоже было направо, но позже. Тот поворот был на перекрестке, а эта лесная дорога, углубляясь в чащу извилистой гипотенузой, вселяла надежду срезать по ней прямой угол. Особо спешить смысла не было – до закрытия магазина оставалось еще часа два, но и шанс сократить маршрут упускать было глупо. Настойчиво дергая конскую гриву правой рукой, я убедил не желавшего отклоняться от основной магистрали Руслана ступить на неведомый путь.

Здесь было заметно темнее. Лес все беспардоннее трогал нас ветками, и мне приходилось порой пригибаться, чтобы избегнуть наиболее болезненных прикосновений. Руслан чуть прибавил, возможно, желая быстрее разделаться с этим участком дороги и вернуться к привычным асфальтовым ориентирам… А наша тропинка сужалась, терялась, будя беспокойство, снова угадывалась среди валунов, тут же ныряла под папоротники и, наконец, просто выродилась. Руслан, видно, тоже встревоженный, теперь перешел на рысь. Я крепко обнял его шею, согнувшись, и стиснул ногами конские бока. Мы забрались в какие-то дебри. Ветки деревьев хлестали теперь всё сильней, верно, подстёгивая Руслана, который всё больше наращивал темп. Впившись, прилипнув к коню, я утешал себя мыслью о том, что он знал (чувствовал, наконец), куда нёсся. Проклиная себя за глупость, приведшую нас на тропу истязаний, я молил об одном – чтобы всё это кончилось как можно быстрей. Рельеф пошёл волнами. Мы то взмывали на вал, то ныряли в ложбину, то снова карабкались вверх. Низкие ветки бьют сверху, кусты колют снизу, серые валуны рвутся из-под земли, норовя угодить под копыта… Лес всё густел и темнел. Огромная чёрная ель внезапно прыгнула нам навстречу, тряхнув все вокруг, и я устремился в ее распростертые лапы. Я, видно, зажмурил глаза, так как тьма стала вдруг абсолютной.

Когда я открыл глаза вновь, то сразу почувствовал боль – жгло локоть, и дико ныл бок. Встав на четвереньки, я выполз из-под ели и сразу ощутил на себе освежающую дробь грибного дождя. Руслана поблизости не было. Я громко позвал его несколько раз, надеясь услышать сначала треск веток, а после увидеть и его самого, верного друга-конягу, радостно выпрыгивающего из зарослей в объятья нерадивого ездока. Но никто ниоткуда не вышел. Ни через пять, ни через десять минут, ни вообще.

Я заметил, что лес потемнел ещё больше – по всему выходило, что с момента падения прошло какое-то время – день таял. К слабому шуму дождя прибавился шелест деревьев – порывистый ветер раскачивал их надо мной, то заслоняя скопленьем ветвей, а то вновь запуская сюда тусклый свет сумеречного неба. Я осмотрел себя лучше – левый рукав лёгкой куртки на локте был разорван, сквозь дыру алела здоровая ссадина с прилипшими к ней иголками, травой и землёй. Но больше тревожил бок – когда я чихнул, болью пронзило всё тело – я невольно присел. Взяв зубами за край футболки и приспустив штаны, я обнаружил на боку огромный синяк с малиновым центром на выступе тазовой кости. Прошелся, осторожно массируя место ушиба.