Текст книги "Юность. Музыка. Футбол"

Вокруг был лес. Тёмный, манящий, живой и пугающий. Размеренные движения веток напоминали ровное дыхание великана, сидящего на земле и с терпеливым любопытством следящего за копошащимся у ног жалким в своей обреченности существом. Внезапно что-то дёрнулось там, вдалеке, выведя из общих монотонных колебаний одну или несколько веток, сообщая им новые фазу и ритм. И тут я увидел её. Со спины. Тем не менее, сразу узнал. Черная короткая куртка-косуха, синие джинсы, между воротом куртки и коротко стриженным черным затылком белая веточка шеи, словно вьющимся хмелем обвитая двумя чёрными проводами. Девушка не от мира сего. Девушка с электрички. Руки в карманах, она удалялась.

– Эй! – крикнул я, когда она скрылась из вида, – Эгегей! Подожди!

Налетел порыв ветра, и сквозь лиственный шум я как будто услышал ответ. Да, она отвечала! Я пошел, а затем побежал. Где ты? Эй? Небо стало немного светлее – ветер разогнал облака. Я бежал и кричал на бегу, но теперь я не слышал её. Неужели мне все показалось? Я застыл, вслушиваясь в лес. Лес шуршал и скрипел, понуждаемый ветром. Нет, опять ничего. Только лес… И вдруг – чей-то голос… Он пел!., женский голос. Не так далеко. Знакомый мотив… Я пошёл, продираясь сквозь ветви, в направлении звука. Я здесь, я иду, подожди! – заклинал я лесную тьму, лавируя между деревьев и боясь не успеть. Я бежал, спотыкался, вставал, замирал и прислушивался, вновь бежал непонятно куда…

В какой-то миг я очутился на поляне, залитой лунным светом. Деревья, трава и кусты – всё вокруг было в каплях воды, блестящих теперь под луной подобно каким-то кристаллам или тысяче глаз. Ничто не тревожило их – ветер стих. Одежда моя была мокрой. Я провел рукой по лицу, стирая зудящие следы недавнего дождя, и тем самым смахнул наваждение. Я понял, что я здесь один. Здесь нет никого, да и не было. Никто не кричал, не звал и не пел. Я просто носился кругами, одержимый фантомом… Но теперь всё прошло. Я стоял на поляне, одинокий как уд, в этом чёрном волшебном лесу. Я стоял и не ждал. Ничего.

Русское регби в глубинке

Когда все наконец-то прекратили дубасить по грушам и друг по другу, стоящий посреди зала бритоголовый крепыш перестал размахивать бумажным листком и, понизив голос, продолжил:

– Значит, еще раз, коллеги, для тех, кто не слышал: пришел ответ от наших заклятых друзей из Москвы. Вот он:

«Милостивые государи!

Рассмотрев Ваше любезное письмо от 30 июля, мы с радостью решили воспользоваться Вашим предложением и 3 августа выедем юниорским проверочным составом в Петушки – состязаться с Вашей молодежной командой в формате 13 на 13. Форма наша будет: рубашки (манишки) – фисташковые, брюки (шорты) – произвольных цветов.

Надеемся, что погода будет благоприятствовать, встреча пройдет оживленно, и что эти состязания положат начало нашим регулярным контактам. О точном времени и месте ждем от Вас дополнительных инструкций.

В надежде скорого свидания пребываем к Вам с совершенным почтением…»

Закончив читать, Б. повернулся ко мне и оскалился – здесь из молодняка во всем зале, как назло, я один. Тут же в мои спину, плечи и грудь прилетает серия ободряющих тычков от старших товарищей: ну, что, звездный час?., дождался?., давай., смотрите там только… не обделайтесь… Почему-то резко схватило живот… Захотелось в туалет.

Еще целые сутки. Ну, меньше чуть-чуть. А мысли, чтобы я ни делал, раз за разом возвращаются к предстоящему махачу. Тогда движения становятся порывистыми и резкими, пальцы начинают плохо слушаться, роняют предметы; дыхание сбивается – проявляет себя нервозность. Делаю глубокий вдох. Из зеркала на меня пристально глядит очень серьезное непростое лицо. Я подбадриваю свое отражение, показывая указательным и средним пальцами правой руки латинскую V, а для пущей уверенности затем добавляю торчащий поверх кулака большой палец.

После ужина начинает рубить, клонить в сон. Можно жахнуть женьшеня, но тогда раньше трех не заснешь, а завтра нужно быть выспавшимся.

Выспался плохо. Встаю, чувствую – левое плечо начинает побаливать, отлежал что ли? Под правым коленом с внутренней стороны тоже появилось какое-то неуютное ощущение. И если боли в плече просыпаются периодически, то под коленкой – это что-то новенькое. Чувствую общую слабость. Пытаюсь трезво понять, оценить – здоров ли я, готов ли? Ведь чтобы никого не подвести – я должен быть на все 100… Какое-то время уделяю этим сомнениям, хотя и понимаю, что это всего-навсего страх, банальный страх. Ему даже можно немного поддаться, чтоб потом мужественно преодолеть.

Перед выходом из дома оборачиваюсь, смотрюсь в зеркало, и вижу человека, готового ко всему. Закрываю дверь. Ключи пляшут в слегка непослушных пальцах. Ладно. Когда все начнется, все будет как надо. Говорю я себе.

На улице жарко. Днем будет ад. На первом перекрестке поворачиваю направо. По улице вниз, в овраг, ноги сами несут…

По пути вдруг наваливается зевота. Периодически от макушки до ног как будто пробегают волны слабости, какая-то часть ее забирается в мозг. Встряхиваю головой как намокший пес – как бы вышвыривая из нее тревоги, мысли о нехорошем исходе. Блин, хватит себя накручивать, всему – свое время. Нужно послушать что-нибудь бодрое. Что-нибудь бодрое, старое, доброе. Нахожу в телефоне “Asbo Sports Day” SHAM 69. А следом ставлю SPITFIRE – “In Bloom”.

Наверх по лестнице. Слева церковь. За ней стены монастыря. А над ними величавый собор… Ах ты ж, драть-грохотать! Капа!.. Парализующее осознание пронзает меня аки грешника – меч архангела Михаила, и я замираю на месте. Моя боксерская капа… Я вынул ее из спортивной сумки, чтобы затем переложить в рюкзак, но не переложил! Забыл! Или все-таки нет? Снимаю рюкзак, расстегиваю переднее отделение – хрен! То есть нихрена. Лицо как-то сразу бросило в жар, а футболка намокла от пота. Но бинты-то я точно брал… Открываю второе отделение – на месте бинты. И там же я вижу капу! Ну вот, уже лучше…

У «Корнера» стыкуемся с М. Он говорит, что К. звонил и сказал, чтоб не ждали – он немного припоздает и придет уже прямо к вокзалу, на общую сходку.

Следуем к площади, затем через парк, а затем по деревянной лестнице вниз. М. говорит:

– Посмотрел тут фильмец. «Валгалла. Сага о викинге». Не смотрел?

– Не. Прикольный?

– Вообще – тема! Обязательно посмотри. Если живым и здоровым вернешься… Гы-гы..

– Тьфу-тьфу-тьфу, блин! Шутник… Я и так на измену присел – думал, что капу дома забыл. Уж прикидывать стал – один зуб всё равно удалять. Но – один! А тут ведь хрен подгадаешь… Нашёл, слава Богу.

– Слава Сварогу!

– Оле-оле.

– Эй, аллё, ты слышал меня? Нормально всё? Что я сейчас говорил?..

Сначала я слышу эти слова, а затем вижу озабоченное лицо О., нашего как бы смотрящего. И он пристально всматривается мне в глаза, встав прямо напротив. Мы стоим фалангой на нашем краю поляны и слушаем последние наставления.

– Порядок, – слегка уязвленный отвечаю я и начинаю растирать уши-брови, встряхивать руки и ноги, совершать движения головой, а также дважды подпрыгиваю.

Не совсем удовлетворённый ответом, О. искоса бросает на меня недоверчивый взгляд, но отходит и снова обращается ко всем:

– Пытайтесь продавить, парни, вначале, прорвать, не растягивайтесь…

Я смотрю на тускло-зеленый отряд неприятеля с той стороны поляны. «Враги» начинают заряжать. Их смотрящий дает отмашку. Взлетает петарда.

– ЭЙ, ОТОШЛИ! ВСЕ ОТОШЛИ! ДА-ВА-А-АЙ!..

О. отскакивает в сторону. Мы разгоняемся.

– Руки! Руки подняли все! – слышу я голос О., он бежит слева в нескольких метрах от нас параллельным курсом.

Я – в первой линии. Рядом М. Сзади К. Ну и еще 10 парней. Мы бежим. Они – тоже. Сближаемся. Я смотрю в глаза одного из них. Вот – вероятный оппонент, прямо напротив. Он тоже глядит на меня. На бегу ощущаю, что в левом кармане шорт что-то теснит. Последние метры тают. Я вижу глаза оппонента. Они улыбаются. Недоброе предчувствие просыпается в мозгу, и я понимаю, что за фигня болтается у меня в кармане. Моя боксерская капа.

М. разбегается и прыгает, выставив ногу, на их фёстлайн… Я же стремлюсь воткнуть свой кулак в подбородок чела напротив. Но он, вжавшись в плечо головой и выставив локоть, отклоняет мой удар вверх, и тот по касательной приходится ему в ухо. И тут же в ответ прилетает мне в лоб… Воодушевляющие подбадривания слышны отовсюду:

– ДАВАЙ… ВСТАВАЙ!.. ВАЛИ!.. ДАВАЙТЕ, ПАРНИ… ДЕРЖАТЬ СТЕНОЙ!.. ДО КОНЦА!.. ВЫНОСИ!..

Мы, вроде, как слегка отделились и встали в пару. Я слегка пригибаю голову и наношу два подряд боковых левой. Оба попадают в защиту. Он тоже выбрасывает левую – я начеку, отклоняюсь. А зрители яростно болеют за нас:

– ПОМОГАЙТЕ… ТУДА, ТУДА… ДАВАЙ, УБЕЙ СУКУ… ВСЕХ ИХ!.. ВСТАТЬ!.. ВСТАТЬ!.. СЛОН, ДЕРИСЬ… НЕ ЛЕЖАТЬ…

А у нас с челом как бы затишье: танцуем в стойках, ловим момент для атаки. Какой-то насмешливый взгляд у него, мне это не нравится. Он что – так уверен в победе? Думает, что сильнее?.. И тут меня накрывает. Слева, где-то над ухом… Почему-то сразу подумалось о сковородке (странно, вроде не били меня никогда сковородкой…), о старой черной чугунной сковороде – как будто возник не то гул, не то звон, и резко стало темно…

В голове сперва что-то панически ухнуло: «Ох, нихрена! Вот он, встречайте!», но затем каким-то веселым ручейком, праздничной, можно сказать, вереницей, озорно пронеслось: «вот это – да!., это ж надо!., прикольно., вот они – искры из глаз!., хе-хе… охренеть!». Через доли секунды темнота в глазах покраснела, а затем я увидел свои руки, обхватившие голову. Как ни странно – я все так же стоял на ногах! И снова слышал истерично хрипящую многоголосицу:

– МАКС, БЕЙСЯ… МАКС, ДЕРИСЬ!.. НУ ДАВАЙ, ДОБИВАЙ ЕГО… ДАВАЙ, ДАВАЙ, МОЧИ…

Чел дубасил меня по корпусу и в голову, прикрытую руками, а я все еще был на ногах. А затем до меня вдруг дошло: а ведь самое страшное-то походу прошло, удары-то эти вроде как не смертельные, терпимы вполне, хотя неприятно, сука, конечно… И тут же провел резкую двойку – правой снизу и левой сбоку. Ничего получилось. Чел явно не ждал: он отпрянул и посмотрел на меня удивленно. Глаза его не смеялись теперь, скорее – как бы наоборот… Он как-то судорожно бросил вперед левую руку, пятясь назад. И мне всё стало понятно. Нам обоим в тот миг всё стало понятно… Я просто попёр на него. Он по-прежнему выбрасывал то левую, то правую, но как-то уже обречённо. А мне уже было пофиг. Я теперь даже почти и не уворачивался, шёл на него и, когда выходил на удобную дистанцию, вкладывал в удар всё, чем богат. Хор осипших глоток вокруг продолжает вопить:

– МОЧИ!.. СТОЯЩИХ… ВОН – СТОЯЩИЙ!.. БЕЙ! БЕЙ! УБЕЙ ЕГО НА… ВОТ ЗДЕСЬ, ЗДЕСЬ ПОМОГАЙ… ДОБИВАЙ ДАВАЙ!.. БЕЙ ЕГО, БЕЙ!.. ВПЕР-Ё-ЁД! ПОГНА-А-А-ЛИ!!

Он отступал, отскакивал, но не падал. Пятился, вдавив подбородок в грудь и выставив вперед локти. А я опять настигал его шатающуюся обмякшую тушку в светло-зеленой манишке, надёжно выцеливал и втыкал, втыкал, втыкал свои кулаки словно в старую разбитую грушу…

Следующей ночью

– Алё… Слушаю вас…

– Почему ты мне никогда не звонишь?

– Что?..

– Почему ты никогда не звонишь?

– Но., у меня нет твоего номера…

– Посмотри – он высветился у тебя на дисплее…

– Точно…

– Позвони мне…

Вселенная волею Создателя или же согласно физическим законам мироздания занимала отведённое ей пространство, и пространство это было бескрайним. Часть её с характерным набором небесных тел, для простоты именуемых звёздами, привычно созерцалась сквозь прозрачную атмосферу с поверхности планета Земля. Различные по яркости светила составляли разнообразные по форме и численности скопленья, устилая собою весь небосвод. Но в этот раз небо вдобавок ко всему бушевало грандиозными зелёными всполохами, вызванными некими магнитными возмущениями, известными как «северное сияние». Явление это, обычно наблюдаемое в полярных районах в ясную морозную ночь, случалось здесь регулярно. Белые, зелёные, а иногда и фиолетовые «небесные пожары» вспыхивали и гасли десятки раз за ночь, что мало кого удивляло, хотя бы потому, что здесь вообще было немного разумных существ. К тому же и ночи здесь длились по несколько месяцев.

Простиравшаяся внизу бело-серая пустыня, отражавшая своей снежно-ледяной бугристой поверхностью буйное цветение небосвода, на первый взгляд казалась незыблемой и застывшей. На деле же даже при полном безветрии пребывала она в постоянном движении и непрестанной трансформации. И оглядев её с достаточной высоты, можно было увидеть, как крупные и мелкие льдины, слагавшие этот псевдомонолитный ландшафт, где-то сходятся, налезают друг на друга, крошась и образуя подобные швам гряды торосов, а где-то расходятся, открывая через трещины и разводья чёрные участки несущей их океанской бездны.

Здесь была Арктика, полная пустоты, безразличия и тайны.

Продолжая созерцать в процессе ночного полета десятки обширных ледовых полей, сотни крупных льдин и тысячи льдин поменьше, каково было бы вдруг обнаружить, что на одной из них, вовлеченной среди прочих в эту сложную северно-ледовитую круговерть, навстречу звёздам испускают нездешний электрический свет фонари научной дрейфующей станции? Но ведь так всё и было! Около полутора десятков жилых и служебных строений, слагавших лагерь русской полярной станции «Северный Полюс – 42», возвышались посреди снежных застругов и ледяных хребтов, на год привнеся в этот край новые формы, краски и звуки. Домик, снабжённый флагштоком с государственным флагом, совмещал в себе функции камбуза и кают-компании, оправдывая таким образом наиболее крупные размеры и центральное положение в лагере. Вход в кают-компанию освещал самый мощный станционный фонарь, а из окон её лился яркий многообещающий свет. Внутри сидели лохматые и большей частью бородатые мужики. Ели, пили, звенели посудой, да почёсывали языки. Был ужин, и за столом находился почти весь станционный состав. До полного комплекта не хватало только дежурного механика да вечно опаздывающего гидрохимика. Из-за постоянных опозданий к приему пищи двадцатитрехлетнего гидрохимика Галкина на станции звали Герман (в миру его имя было Андрей). «Уж полночь близится…» – традиционно начиналось обсуждение его отсутствия за обеденным столом. Вот и теперь ужин уверенно клонился к чаепитию, когда за дверью послышался громкий топот отряхиваемых унтов. Через секунду-другую дверь распахнулась – на красном с мороза, поросшем щетиной широком лице возникшего в дверном проеме детины значилась довольная ухмылка. Он обвел жизнерадостным взглядом сидевших за столом бывалых полярников и, отдавшись клокотавшему в груди радостному возбуждению, не то спросил, не то констатировал:

– Жрёте, мать вашу!

Один из сидевших за столом, сухой мужичок с острой татарской бородкой, резко выпрямил спину, выгнул бровь и, метнув из глаз пару молний в направлении Германа, уже успел открыть рот, чтоб сказать пару ласковых, как рядом с ним вдруг кто-то хмыкнул, напротив, переглянувшись, прыснули ещё два бородача, и вот уже вся трапезная комната огласилась заразительным хохотом.

Дежуривший по лагерю механик Володя Меньжуев сидел в дизельной и наблюдал сквозь окно за первыми признаками зачинающейся пурги – по улице во всю мел поземок. Бродить по лагерю в такую погоду совсем не хотелось. Здесь же, в тепле, из окон открывался неплохой вид на кают-компанию, домик радио-метео, палатку океанологов, стоящий на постаменте деревянный туалет и домик начальника; на дальнем плане сквозь снежную пелену виднелось еще несколько палаток и эстакад с бочками.

Дверь сортира отворилась и красная лампа над ним, оповещавшая всех о присутствии внутри посетителя, погасла. Менжуев видел, как покинувший туалет начальник станции Валентин Кабалёв спустился по ступенькам с постамента, совершил несколько бодрых шагов в направлении своего домика, затем пару-тройку шагов не столь бодрых, потом остановился, развернулся, и опять в бодром темпе проделал тот же путь в обратном направлении, вновь оказавшись за дверью уборной.

Механик Меньжуев, потратив несколько секунд на осмысление ситуации, встал, надел шапку и куртку и вышел из дизельной. Но через несколько секунд вернулся, снял со стены карабин и вышел опять.

Одна пара рук окунала грязную тарелку поочередно в один за другим три таза с различной по температуре и мутности жидкостью, рожденной растопленным снегом с добавлением горчичного порошка. А вторая пара рук принимала у первой уже вымытую таким образом тарелку и обтирала ее большим полотенцем. Первая пара рук служила бывалому полярнику океанологу Лёхе. Сегодня он нес дежурство по камбузу. Помогал припозднившийся Герман.

– Ну, ты, старик, молодец!.. Как, ты сказал там? Что, етит вашу, жрёте?! – зашелся в гомерическом уханье Лёха, едва не выронив только что вымытую тарелку.

– Да ладно, – подхватывая посуду улыбался смущенно Герман, – Ты понимаешь, я пробы свежие посмотрел – глазам не поверил, таких вод здесь быть просто не может. А если может, тогда я не знаю… Написал академику Кузьмину. Чуть ужин в итоге не проморгал. Захожу – все сидят, уплетают, и никому никакого дела, что там, может быть… В общем, как-то вырвалось само. Ну ты ж не в обиде?

– О-хо-хо, я-то нет, но смотрю – начальник как будто подавился. А Катараев так взвился уже… Хорошо Петрович заржал, и другие потом… Так что Петровичу спасибо скажи. А то бы Юра., у него и так, похоже, зуб на тебя.

В камбузном отсеке зазвонил телефон внутристанционной связи.

– Ответь, – попросил Лёха, и Герман пошел снимать трубку.

– Галкин слушает, – отрапортовал он. – Да, Валерий Петрович. Ого! Понял. Хорошо. Да, он здесь. Передам.

– Ну что там? – Леха сразу отметил появившуюся после звонка серьезность на детском лице гидрохимика, – Льдина треснула где-то?

– Медведь на станции.

– Где конкретно? – подобрался Лёха.

– Был у туалета, сейчас у продуктового склада, вроде бы. Петрович сказал – никуда не выходить.

– А в дизельной в курсе?

– Да, Меньжуев его и увидел.

– Тогда ладно. Ты чего так напрягся? – усмехнулся Лёха, оглядев все еще пребывающего в некотором оцепенении Германа, – Медведей что ли не видел?

– С борта видел. А так – нет, – признался тот. – А что же Рыжий? Черныш? Хоть бы гавкнули что ль…

– Зассали, видать. Но вообще это дело такое, – снова посерьезнел Лёха, – Я бы с ним не шутил. Хозяин Арктики. Мы у него здесь в гостях. Убивать нельзя – в Красной книге, геморра потом не оберешься, до семи годков могут дать. А тут уж как карта ляжет, – заключил философски он, всматриваясь сквозь окно в привычный узор теней.

Серьезная вдумчивая тишина растеклась по кают-компании в почтительном ожидании звука. И тут за окном грянул выстрел.

– Ну, где он? – сквозь одышку спросил подбежавший Петрович.

Меньжуев молча ткнул дулом карабина в направлении стоящей метрах в пятидесяти продуктовой палатки. Медвежья морда смотрела на них прямо из свежепродранной прорехи с выражением явного неудовольствия появлением здесь двуногих в этот самый момент.

– Не боится гад, – с обидой поделился Меньжуев.

– А где начальник?

– Там все ещё, – кивнул вправо Меньжуев в направлении сортира.

Дверь туалета слегка приоткрылась, явив голову начальника станции.

– Давай, Петрович, гони его на хрен, – приглушенно приказал Кабалёв, – Попортит же всё…

Дверь туалета опять затворилась, не сумев, тем не менее, заглушить характерные звуки.

– Скрутило, – с сочувствием в полголоса заметил Петрович, – Бывает.

Меньжуев криво улыбнулся.

– Давай-ка, – продолжил Петрович, – Заводи-ка «буран». Погоним «бураном» его.

– Да что ты, погоним! – отмахнулся Меньжуев, – Не видишь – не боится он ничего. Мочить его надо…

– Сказано – заводи, значит – заводи, – так же спокойно повторил Петрович, – Ты слышал, что начальник сказал?

– Не поеду я, Петрович, – твердо ответил механик, – Порвет же. Видишь – похеру ему всё…

– Послушай, Володька, – взялся за карабин Петрович и, резко рванув на себя, вырвал его из рук Меньжуева, – Я как зам начальника приказываю тебе: иди – заводи «буран». Вместе поедем, ты не боись…

– Не боись, – с горькой иронией повторил Меньжуев.

– Иди и не тренди. И давай только быстро.

Меньжуев, часто оглядываясь и тихо ругаясь, посеменил к стоявшему у дизельной снегоходу. Медведь, чуя тревогу, вылез целиком из палатки и шагнул в направлении застывшего на месте Петровича. Петрович щелкнул затвором. Сортир отозвался тревожной дробью. Ветер беспечно присвистнул.

Послышался шум мотора, и вдруг опять грянул выстрел.

– Вон он, – показал Лёха в окно и рванул прямо без куртки на улицу.

Следом выбежал Герман. Медведь, развернувшись к полярникам задом, большими скачками удалялся от лагеря. Из-за угла показался «буран» и устремился в погоню. За рулем был Меньжуев, он что-то пел (а скорее, орал) про нелёгкую жизнь комбайнёров. Позади него, левой рукой ухватившись за сиденье, а правой – за карабин, восседал Петрович. Воинственно рыча, снегоход нес их прочь, в снежную мглу.

– Отогнать его подальше хотят, – пояснил увиденное молодому коллеге Алексей, когда «буран» скрылся из видимости. – Давай, завари-ка чайку…

– Вот так вот, Герман. Вот так, – усталым тоном наставника, преподавшего только что наглядный урок, приговаривал Алексей, в ожидании чая выискивая в вазочке среди цветного разнообразия любимые конфеты «Весёлый мишка». – А ты вот думал, скажи, – наконец обнаружил он «мишку с орехом», – Думал ли ты, – повеселевшим голосом повторил он вопрос, – Почему Кобылин у нас хмурый такой всегда ходит?

– Не знаю, – пожал плечами Герман, – Характер такой. Все ведь разные же.

– Ах, так ты ж его до зимовки не знал! – махнул Лёха рукой, – Видел бы ты, какой весёлый мужик раньше был. Заводила! Всё время с шутками-прибаутками, анекдотами, подкалывал всех…

– Да ладно, – с сомнением посмотрел на старшего товарища Герман, – Кобылин – с прибаутками? Дима?

Угрюмый нелюдимый ледоисследователь Кобылин, который даже на приветствие в лучшем случае – молча кивал, а чаще, погруженный в глубокие думы, вообще не удостаивал ответом, встал перед мысленным взором Германа:

– Да из него же и слова не вытянешь…

– Так то сейчас. А раньше, знаешь, какой был балагур? Весельчак, каких мало!.. Полгода назад ещё, – Леха вдруг нахмурился и вместе с дымящейся кружкой отвернулся к окну. – Немногие знают… Он мало кому и рассказывал.

– Лично я – никому, будь уверен, клянусь, – поспешил заверить товарища обомлевший Галкин.

– Ладно, не подведи уж, – метнул строгий оценивающий взгляд в направлении взволнованного Германа Лёха и, видно, удовлетворившись увиденным, бесстрастным голосом продолжил:

– Весной этой Дима был в экспедиции. В Карском море на атомном ледоколе «Ямал». «Росойл» заказала исследования льда в районе своей будущей добычи, и ребята целый месяц ползали по нему, бурили, давили, выпиливали всё, что для этих исследований нужно. Их было там 26 человек поначалу… Дима в той экспедиции давил образцы, изучал прочность льда. А друг его, старый товарищ со школьной, можно сказать, скамьи, Серёга Сундуков, бурил горячей водой лед в торосах, изучая их толщину и структуру. Да. Так вот. Утром выходят мужики с ледокола на лед, вечером – обратно, весь день на льду. Брали с собой пожрать немного и термосы с чаем. Термосы наполняли на камбузе ледокола. Вот Дима с Серёгой как раз эти термосы на всех оттуда с утра забирали, а вечером пустые обратно приносили. Дело нехитрое, в общем-то. Работалось ребятам нормально, сильных морозов не было. Все бы хорошо, но в мае в Карском море медведей полно. Поэтому, пока на льду работы идут, штурмана на мостике за медведями наблюдают. «Медвежью вахту» несут. И если что – дают три гудка, чтоб народ понимал – пора сваливать на борт. А кроме гудка, против мишек и не было ничего. Были цветные ракеты – конечно, знаешь такие?.. У нас их полно… Ну, а что с них ему? Как слону дробина, только интерес будят… Их и не брал на лед никто – бесполезно потому что. Оружие на борт атомного ледокола брать нельзя. Вообще никакого. Раньше у капитана всегда пистолет был. Теперь и его запретили… Работали месяц, и где-то из них дней пятнадцать, наверное, приходили медведи. Любопытные твари. Несколько раз ошивались вдали. Несколько раз приходили до или после работы, когда на льду людей не было. А раза три приходилось спасаться: пароход гудит, народ оставляет на льду всё оборудование и ломится на борт, ждёт пока медведь подальше не сдристнет. Медведи обычно боялись – тифон громко гудит. Ну, а пару раз прозевали. Поздно заметили на мосту. Понятно, пока стоит ледокол – что на мосту делать-то?.. Вокруг лед да снег, только учёные что-то там ковыряют, смотреть на одно и то же целый день скучно… Ну и, сам понимаешь, чайку погонять, потрендеть, байки потравить… А тут вдруг раз! И вроде бы только что не было по близости никого… У медведя ж прыжки по семь метров… От него хрен уйдешь… Когда увидели, загудели, он – раз-раз, и у трапа уже. А народ на торосе отрезан! Ну, загудели, конечно, на полную. Напугали его. Хорошо, он от трапа к торосу не дернул, в другую сторону поскакал – народ успел на борт забраться. А в другой раз, когда проморгали, не повезло. Торос был высокий, он и скрылся за ним. Да и видимость – хреноватая, туман наползал… Серёга Сундуков, как бурильщик, оказался всех ближе. Он-то увидел, когда медведь метрах в двадцати уже был. А до ледокола бежать метров двести. Бесполезно – догонит тебя как два пальца. Серёга крикнул, чтоб народ предупредить. Успел достать из штанов фальшфейер, рванул за верёвку, зажёг. Над головою поднял его, заорал: «Зенит – чемпион!» (болельщик был тот ещё – на работу всегда в зенитовском шарфе выходил). Тут и на мосту, конечно, заметили, загудели… Но медведь уже в режиме охоты был. А если он начал охоту – его уже ничем не собьёшь… Несколько прыжков, и на глазах коллег и товарищей…

– Так что же все – просто стояли?..

– «Стояли»., так быстро же всё: лапой в голову раз – и привет. Дима неподалеку был, а что сделаешь? Схватил пешню, кинул… Да там труп уже был – секундное дело. Да и пешня не долетела…

Люди видят: медведь тело зубами схватил, оттащил чуть подальше в торос и там треплет… Дима, а с ним ещё два смельчака подобрались поближе – нужно же тело хотя бы отбить. Один с пешнёй, другой с бензопилой, Дима с лопатой. Шумят, наступают. Медведь на время Серёгу бросил, повернулся к ним… Те смотрят: на месте живота у Серёги – здоровая красная дырка, и ляжки одной уже нет… Медведь повернулся-то к ним, и ка-а-ак встанет на задние лапы!.. «Ладно, – кричат мужики, – доедай, хер с тобой!.. Чтобы ты подавился, скотина». Отступили… Вдруг видят: к ним от парохода бежит человек в чёрных брюках и белой рубашке. А с трапа тётка, буфетчица, орёт ему вслед: «Стас! Стас! Ты куда?..». По снегу бежит в обычных ботинках, ноги вязнут, падает, снова встаёт… А в руках – не то ракетница, не то пистолет. Бежит, матерится… Глядят: так это же капитан! Поравнялся с мужиками, красный как рак, прицелился в медведя и выстрелил. Настоящий боевой пистолет оказался! Хотя и нельзя официально, а все равно нужен ведь – вдруг бунт, или, там, паникера прижучить… Выстрелил он – не попал. И опять побежал. Дальше к медведю! Бежит, орет, руку с пистолетом вперёд выставил и палит на бегу… Попал, не попал – не известно, но медведь только вдруг переорался, бросил Серёгу (хотя там мало уж, что на него похожего осталось) и давай удирать… А капитан всё равно – так за ним и бежит!.. Остановился, когда только пули закончились… Мужики Серёгины останки в волокушу сложили и на пароход отвезли. В тот же вечер вызвали с Диксона вертолёт, чтобы тело к родным в Питер доставить, а пока положили его в рефрижератор на камбузе. А на Диксоне задуло. Погода не лётная. Так и лежит в холодильнике день, второй, третий… А работать же надо. Дима теперь один по утрам на камбуз за термосами приходит, а там за дверью Серёга… Смотрю, говорит, на рефкамеру каждое утро и думаю: «Ну, как ты там, друг?».. Вот так. На пятый день прилетел вертолёт, вывез Серегу. Ну, а Дима с тех пор., ну сам видишь.

Дверь отворилась, и в кают-компанию вошёл Петрович.

– Дааа, – протянул впечатлённый Галкин. – А Сундуков, он тоже у нас в институте., работал?

Алексей промолчал. Герман, увидев Петровича, сразу осёкся. Тот сел за стол, усмехнулся и покачал головой.

– Прогнали медведя, Петрович? – обратился к вошедшему Алексей.

– Прогнали, – махнул рукой тот, – А тебе вот не стыдно, Борисыч? Опять про Кобылина звездунца заправлял?..

– А у тебя вот, Петрович, язык прямо чешется это., покровы срывать! – оскалился в улыбке Лёха.

– Ладно, Андрюха, – обратился Петрович к ошарашенному Герману, – Зато теперь знаешь: Борисыч – свистун еще тот. И не было никогда полярника Сундукова. Уж я б его знал.

Меньжуев опять сидел в дизельной. Его четырехчасовая вахта едва перешла свой экватор, а уж столько, казалось, вместила. Он сжимал обеими руками кружку с горячим кипятком, стремительно вбиравшим в себя содержимое чайного пакетика, и думал над тем, что вот как ни крути, а жизнь-то для подвига всегда найдет место…

В окне показался начальник, и вот он уже стоял здесь, в ДЭС, в механическом сердце, разгоняющем энергию по всем станционным объектам.

– Ну, замерз? Далеко отогнали? Молодцы, мужики, – как пулемет застрочил Кабалёв, словно и не нуждавшийся в ответах. – Кружка есть пустая? Бутылка? Куда налить можно, – он вынул из кармана 250-граммовую металлическую флягу, обтянутую крокодиловой кожей.

– Сейчас, я это, – схватил кружку с чаем Меньжуев и сделал шаг к умывальнику.

– Не надо, – прочитал его намерения Кабалёв, поставив флягу на стол. – Занесешь после вахты. Аккуратней только, на вкус-то он мягкий, но градусов семьдесят есть. На травах…

– И это., на вот, домой позвони, – извлек он из-за пазухи спутниковый телефон. – Петровичу тоже скажу, чтоб к тебе заглянул через час – телефон ему передашь.

– Спасибо, Семёныч.

– Спокойной вахты.

* * *

– Алё! – Меньжуев держал одной рукой телефон, а ногтем большого пальца второй продавливал новый узор в крокодильем декоре начальничьей фляги. – Алё! «Ночь Любви»? Надю можно мне?.. Плохо слышно вас… Надя? Здравствуй, Наденька! Это Володя с Северного полюса. Да! Правда? Да, я! Да, хорошо, спасибо, как ты? Ну ладно. Да не, все нормально! Только времени вот мало у меня… Ага, как обычно. Давай, давай, радость моя, – пустая фляжка, на миг оставленная без внимания, качнулась и звучно плюхнулась на пол…

– Ты скажи мне, родной, что сейчас на тебе?.. Поняла… Я расстегиваю твои меховые штаны… И быстро снимаю…

Меньжуев зажал трубку плечом… Ах ты ж, ёрш, опять молнию заело!..

Да, погоди, погоди!.. Так, ладно, со штанами готово., «трусы»., там ж еще шторм-кальсоны… А как же? Дульник с утра – метров 20, не меньше…