Текст книги "Тень правителей"

– У тебя изъяны великосветского образования, – сказал Ставрогин. – Роза Люксембург не работала на швейной фабрике. Её растерзали фашисты в далеком Гамбурге.

Тем не менее, что-то надо было предпринимать. Как нормальный советский человек, Ставрогин не очень любил проявлять инициативу. Они позавтракали с Афиной, он вызвал такси, отвез её в Γλυφάδα33
  Глифада – торговый квартал в прибрежной зоне Афин (гр.)


[Закрыть], Афина сказала, что хочет купить ему подарки, и отправился на службу. В конторе он заперся в своем кабинетике, сварил крепчайшего кофе и начал мучительно думать над сложившейся ситуацией. Ближе к полудню его вызвали к послу.

Посол, Арнольд Иванович, в целом добрейшей души человек, был мрачнее грозовой тучи.

– Прелестно! – сказал посол. – Конгениально. Сотрудник советского торгпредства спит с владелицей крупнейшей судоходной империи в мире. Нарочно не придумаешь. Девушка во сне не храпит?

Ставрогин дипломатично промолчал.

– Да, Илюша, попал ты в историю, – сказал Арнольд Иванович. – Мне уже позвонили из Москвы.

– Быстро узнали, – сказал Ставрогин.

– Они не дремлют, – сказал посол. – Я имею в виду средства враждебной печати. Жизнь твоей возлюбленной под микроскопом. И твоя, похоже, уже тоже. Нотации читать не буду в связи с бездарностью этого занятия. Завтра прилетает высокий чин, из этих, – Арнольд Иванович поднял вверх брови. – Специально для беседы с тобой. Так что готовься к разговору и к поступкам. Домой не ходи. Переночуешь в посольстве.

– Каким поступкам? – хрипло сказал Ставрогин.

Посол широко улыбнулся:

– В твоём положении, мой дорогой, порядочный человек просто обязан жениться. Хотя бы для того, чтобы не посрамить честь великой Родины.

Ставрогин налил себе очередной стакан виски. А произошло-то всего чуть меньше года назад. Господи, как жизнь закрутилась!

Свадьбу сыграли в Москве, на Арбате, в ресторане «Прага». Народу было много, но с половиной приглашенных Ставрогин вообще не был знаком. И, как ему показалось, Афина тоже. Родители сидели на торжестве унылые, и, не дождавшись окончания, ушли, сославшись на плохое самочувствие. Больше других веселились звезды эстрады, которых было немереное количество и которым, по всей видимости, хорошо заплатили. Уже совсем в ночи приехал Магомаев, спел сверхпопулярную тогда «А свадьба пела и гуляла…» и подсел к молодым.

– Я позавчера был у Леонида Ильича, – сказал певец. – Он лично просил передать поздравления.

– Спасибо! – сказал Ставрогин и едва не добавил. – Служу Советскому Союзу!

Тогда на свадьбе Ставрогин впервые всерьёз обратил внимание на некую странность в поведении Афины. Собственно, эту синусоиду резких перемен настроения он наблюдал и раньше, в первые недели их бурного романа, закрутившегося с благословения Москвы. Но, не слишком знакомый с основами психоанализа, делал поправку на трудное безмамино детство с отцом-вертопрахом и общую безнравственность, царившую в мире дочек и сыновей нуворишей. Последнее явно подчеркивали дико дорогие и столь же откровенные картинки снова входившей в моду знаменитой лесбиянки двадцатых Тамары Лемпицки, которые украшали стены той части загородного дворца короля фрахта, которую Ставрогин окрестил «девичьи покои».

Во время свадьбы Афина, почти впав в забытье, уходила минут пятнадцать в туалет и возвращалась оттуда взбудораженная и весёлая, принималась танцевать и обниматься со всеми подряд. Так повторилось несколько раз. В путешествиях в туалет её всегда сопровождала её наперсница, «тётя, моя двоюродная тётя, – представила её Афина буквально на третий день после их близкого знакомства. – Она заменила мне мать». Тётя практически не вылезала из жизни Афины и, по мнению Ставрогина, больше походила на тюремщицу. Ставрогин, впрочем, тоже ей не очень понравился.

Cтаврогин чувствовал себя не просто посаженным, а загнанным в «золотую клетку». Ему было двадцать девять лет, он делал вполне успешную карьеру в сфере внешней торговли, он исходил из наивного представления, что жениться надо по любви, поэтому и был ещё холостяком, и оказаться в одночасье мужем дочки миллиардера, у которой явно не всё в порядке с головой, несомненно было перебором. Он не ожидал такого поворота судьбы и, наверное, не заслуживал его.

Когда курили перед входом в центральный Дворец бракосочетаний, Ставрогину показалось, что отец хочет ему что-то сказать. Но вокруг было слишком много людей, отец отвернулся в сторону и разговора не получилось.

Перед отлётом в Грецию его пригласил на «дружеский обед» министр морского флота.

– Привыкайте, Илья Ефимович! – сказал министр. – На Западе это в норме вещей: обсуждать деловые вопросы за обедом.

– У нас есть деловые вопросы? – сказал Ставрогин.

– Вы же не собираетесь бездельничать, – улыбнулся министр. – Во всяком случае, мы на это очень надеемся. В папочке, – он достал из портфеля и положил на стол объемистую кожаную папку, – проект устава и план мероприятий организации под названием «Советский коммерческий флот». Согласен, название сущая абракадабра, даже отдает нэпманством, но лучшего не придумали. В сокращении звучит симпатичнее – «Совкомфлот». Это совместное предприятие с империей вашей жены. Вы, само собой, генеральный директор.

– А если Афина будет возражать? – сказал Ставрогин.

– Афина гречанка. А Греция страна православная, – сказал министр. – А в православной традиции жена прячется за мужем. Так что, это ваш тяжкий крест.

– Что вы имеете в виду? – спросил Ставрогин.

– Я думал, что вы знаете, – сказал министр. – Афина наркоманка, причём с раннего возраста, лет с четырнадцати. Покойный папа Василакис пытался её лечить, но безуспешно. Эта самая неразлучная с ней тётя никакая не тётя, а дальняя родственница, врач-психиатр по профессии. В определенном смысле, мои соболезнования. В любом случае, ваш брак большое благо для нашей многострадальной Родины.

– А я, следовательно, Прометей? – сказал Ставрогин.

– Обойдёмся без аллегорий, – сказал министр. – Вы гражданин Советского Союза, товарищ Ставрогин. Не забывайте об этом никогда. Фамилия у вас замечательная. Среди предков никто с великим классиком не пересекался?

– Не знаю, – сказал Ставрогин. – Я об этом никогда не слышал…

Ставрогин умыл лицо холодной водой, пригладил одежду и вышел на палубу.

– Πόσο έμεινε μέχρι τον Πειραιά44
  Сколько осталось до Пирея? (гр.)


[Закрыть]? – спросил он у проходившего мимо дежурного офицера.

– In about eight hours, Sir!55
  Примерно восемь часов, сэр! (анг.)


[Закрыть] – образцово ответил тот.

Ставрогин вялой походкой прогулялся на корму. Там стояло несколько контейнеров, не поместившихся в трюм и выглядевших наподобие артиллерийской башни эсминца. Ставрогин подставил лицо теплому ветерку. Вдруг до него донеслись стоны.

Он тряхнул головой: – Допился до ручки!

Снова кто-то застонал. Нет, это явно не плод больной фантазии. Ставрогин пошёл на звук к одному из контейнеров.

– Есть там кто? – спросил он для начала по-русски.

– Есть, – раздался слабый голос.

Ставрогин дёрнул дверцу контейнера. Та, естественно, была наглухо запломбирована.

– Подожди. На помощь позову! – крикнул он и побежал в боцманскую.

Когда вскрыли дверь контейнера и оттуда выбрался грязный измождённый парень с кровоподтеком на голове, Ставрогин не сдержался:

– Это ещё что за Маугли?!

– Я не Маугли! – тяжело дыша, сказал парень. – Я – Эстерман!

И боком сполз на палубу.

– Και τι δεν κάνουν οι άνθρωποι για να πάνε στο Ισραήλ, – сказал косматый грек, боцман Комадидис. – Στον γιατρό, γρήγορα! Μη πεθάνει κιόλας!66
  Чего народ только не делает, чтобы в Израиль попасть. К доктору его, живо! А то еще помрет! (гр.)


[Закрыть]

Яков лежал в светлой комнате на широкой уютной кровати. Ему грезилось, что они с Жемкой плывут на лодочке по разлившейся Волге, а с дальнего берега им приветливо машет рукой дед.

Женщина в белом халате измерила Якову пульс и сказала что-то на незнакомом языке стоявшему рядом мужчине.

– Κατάλαβα!77
  Я понял! (гр.)


[Закрыть] – сказал мужчина и обратился к Якову:

– Ну, давай знакомиться, изменник Родины. Я Илья Ефимович Ставрогин, ты у меня дома.

– А почему я изменник? – спросил Яков.

– Потому что ты умудрился без спроса перейти государственную границу, – сказал Ставрогин. – Эстерман, как тебя дальше…

– Яков Исаакович, – сказал Яков. – Мне с девушкой очень нужно было увидеться.

– Αν κατάλαβα σωστά, μίλησε για κάποια γυναίκα, – сказала женщина в белом халате. – Άρα όλα είναι καλά τώρα. Καλό φαγητό και ξεκούραση. Την επόμενη εβδομάδα θα είναι εντάξη88
  Если я правильно уловила интонацию, он заговорил о женщине. Значит, точно всё в порядке. Хорошее питание и покой. Через неделю будет как новенький. (гр.)


[Закрыть].

– Νέος ισχυρός οργανισμός, – ответил Ставрогин. – Μην ανησυχείτε, γιατρέ, θα τα κάνουμε όλα με τον καλύτερο δυνατό τρόπο99
  Молодой крепкий организм! Не волнуйтесь, доктор, все сделаем в лучшем виде. (гр.)


[Закрыть]!

– А где моя одежда? – спросил Яков. – Мне идти надо.

– Далеко собрался? – спросил Ставрогин.

– Мне Жемку найти надо, – сказал Яков. – Спасибо за помощь, я пойду.

– Жемка это, я так понимаю, девушка, – сказал Ставрогин. – Тяжёлый случай. Организм тебе поправят быстро, а вот с головой будет труднее. Яков Исаакович, вы в Греции, в Афинах, без паспорта, на нелегальном положении. Ничего не настораживает?

– А где Жемка? – спросил Яков.

– Мне, пожалуй, стоит выпить, – сказал Ставрогин. – Γιατρέ, δώστε του ένα χάπι ύπνου. Δεν νιώθει καλά ακόμη1010
  Доктор, дайте ему снотворное, он пока не адекватный. (гр.)


[Закрыть]!

Так Яков спал и ел, ел и спал, спал и ел. Через несколько дней его посетила высокая красивая девушка с несколько шальными глазами.

– Привет! – сказала она. – Я – Афина.

– Смешно, – сказал Яков. – В Афинах ко мне пришла Афина.

– Да ты почти поэт, – рассмеялась девушка. – Рассказывай, кого ты так неистово ищешь.

Примерно через три недели Ставрогин и Афина повезли его показывать город. Они поднялись на Парфенон, Яков смотрел на прозрачные воды залива, где греки когда-то насмерть сцепились с персами. Он уже не видел в каждом встречном образе лица Жемки, лекарства и время сделали своё дело. В его жизни начинался новый поворот, и Ставрогину просто предстояло озвучить его, лаконично и без эмоций, как полагается настоящему миллионеру.

– Тебя подняли на ноги, – сказал Ставрогин. – Теперь только два варианта. Либо отвезти тебя в советское посольство, оттуда отправят в Москву, будут долго допрашивать о подробностях перехода границы и посадят лет на десять. Незаслуженно, но кого это волнует в эпоху «холодной войны».

– А второй вариант? – спросил Яков.

– Второй вариант тоже не идеален, – сказал Ставрогин. – Твоя фамилия и твоя внешность позволяют получить израильский паспорт. Я поговорил с нужными людьми, лишних вопросов задавать не будут. Репатриантов из Союза сейчас много, еврей, говорящий по-русски, никого не удивит. Работать будешь моим помощником, людей, которых навязывают из Москвы, мне, по понятным причинам, не хочется брать.

– Девушку твою будем искать, – сказала Афина, – Хотя я не представляю как. Проще, наверное, найти иголку в стоге навоза.

– Сена, – сказал Ставрогин. – Радость моя, я же подарил тебе сборник русских поговорок.

– Какая разница! – нервно сказала Афина. У неё начиналось. – Я устала. Поехали.

На обратном пути, в машине, Яков спросил: «Я могу написать родителям?»

– Слишком рискованно! – ответил Ставрогин, взглянул на быстро мрачневшую жену и скомандовал водителю: «Πάνε πιο γρήγορα»1111
  Езжай быстрее! (гр.)


[Закрыть]. – Тебя вычислят, козлы в контрразведке сочинят невероятную легенду, что ты утащил за кордон страшную военную тайну. Мне придётся тебя отдать. Поэтому никаких контактов с тем миром, судьбу не стоит испытывать слишком часто…

Яков посмотрел на залитое дождём парижское предместье и допил остатки кальвадоса. Через полчаса прибудем. Он увлёкся в последнее время романами Ремарка и был почти счастлив, что упросил Ставрогина отпустить его на неделю в ненастный позднеосенний Париж.

– Ладно, поезжай! – сказал Ставрогин. – В конце концов, это твой первый отпуск за десять лет. Звони каждый вечер, на всякий случай.

Эти десять лет были были насыщены кипучей деятельностью, «Совкомфлот» в лучших традициях папы Василакиса, балансировал на грани рискованных операций, провозя оружие повстанцам Сомали и Никарагуа, товары на Кубу в обход блокады и выполняя множество деликатных поручений противоборствующих сторон. Пьяный в дребадан Ставрогин как-то сказал ему: «Я удобный переходный мостик в океане „холодной войны“. Только на моих пароходах заклятые враги могут мирно выпить по чарке и обменяться дарами».

Тяжкий крест Афины невыносимо давил на плечи Ставрогина и он готов был очертя голову отправляться на встречу с любыми головорезами. А Яков, как верный оруженосец, сопровождал его. Он привык к качке, он полюбил морские просторы, его совсем не удивляла канонада, сопровождавшая чуткий сон на стоянках в забытых богом туземных портах. Он не пристрастился к алкоголю как Ставрогин и не запоминал имена портовых шлюх, с которыми его заботливо знакомил шеф. Он жил, сам не понимая в ожидании чего и засыпая в объятиях очередной малайки или креолки, бормотал как заклинание: Жемка!

О Жемке не удалось выяснить ничего. Вернее, судьбу её мексиканского фея, с помощью специалистов из палестинского фронта освобождения, Ставрогин сумел проследить довольно быстро. В то олимпийское лето Рауль Парра прибыл из Одессы в Геную в сопровождении красивой девушки восточной наружности, где спустя два дня был найден в гостиничном номере умершим от передозировки наркотиков. Девушки в номере не было, её паспортные данные портье не записал, гостиница была дешёвенькая, известной репутации, у особ женского пола документов не спрашивали.

Ставрогин лично встретился с начальником местной полиции, но тот развёл руками: «Портовый город. Люди часто пропадают!».

В этой маленькой уютной цивилизованной Европе Жемка была где-то рядом, но где?

Яков остановился в отеле в переулке возле Елисейских полей. Он бывал уже в Париже, вместе со Ставрогиным, и поэтому город знал неплохо. Он принял душ и перелистал «Триумфальную арку».

«Завтра пойду гулять по маршрутам доктора Равика», – с некоторым наслаждением подумал Яков. Но сначала надо выполнить поручение Ставрогина.

– В Париже с недавних пор живёт мой школьный приятель Паша Клебанов, – сказал ему Ставрогин перед отъездом. – Он художник, возможно, неплохой. Я в этом ничего не понимаю. Четыре месяца назад сбежал из совка от тамошней голодухи и бесперспективности, но в демократическом обществе чего-то у него не складывается. Написал мне, что мыкается без средств к существованию. Я сначала хотел денег послать, но вспомнил, что Паша в молодости крепко выпивал. Встреться с ним, отведи к Кацману, авось тот посодействует.

Марата Кацмана Яков знал неплохо. Среди немногих знакомых, которыми Яков обзавёлся в первые годы жизни в Афинах, антиквар Кацман был самой любопытной личностью. Человек, по большому счёту без рода и племени, исправно посещавший по пятницам мечеть, по субботам синагогу, а по воскресеньям православную церковь («бога много не бывает!» – так комментировал он свою религиозную полигамность), вечно путавший по мере нарастания опьянения места своего рождения, среди которых, как правило, фигурировали Румыния, Кременчуг и почему-то Омск, мог часами вдохновенно рассказывать о художниках итальянского Возрождения и их творениях, будто он стипендиат Императорской Академии художеств.

Заметив искренний интерес Якова к живописи, он даже предложил ему работать в своем деле.

«Работа не пыльная! – сказал Кацман. – Не то, что на пароходах по морям болтаться. Будешь общаться с интеллигентными людьми, исключительно твои соплеменники».

Разговор происходил как раз в субботу.

«Среди евреев не встречал ни одного умного мужчины и ни одной красивой женщины», – улыбнулся Яков.

– Впечатляет! – сказал Кацман. – Вы дерзкий юноша, гражданин незалежнего Израиля. Ваш папа стал бы вас ругать. Но не я ваш папа. Качайтесь дальше со своим Ставрогиным на волнах фортуны, пока сирены не утопят вас в Магеллановом проливе.

Дела у антиквара шли отменно, он недавно тоже перебрался в Париж и открыл контору на Boulevard Haussmann.

Яков взглянул на адрес, написанный Ставрогиным. Клебанов явно жил в божедомке в новом районе La Defense, где небоскребы деловых центров неуклюже наступали на пятки полуразрушенным строениям начала двадцатого века, которые служили приютом голытьбе и отщепенцам со всего мира.

Клебанов оказался рослым детиной, больше похожим на грузчика, чем на художника. В крошечной конуре, которую снимал, он постоянно натыкался на углы и смущенно извинялся, запихивая в футляр свои работы. «Лучшее, к сожаленью, осталось в Москве, – сказал он. – Я побоялся везти, вдруг отнимут на границе».

– Ничего страшного, – сказал Яков. – У Кацмана глаз намётанный. И вот что, Павел. Кацман человек сильно выпивающий и потому своеобразный. Вы не принимайте близко к сердцу, если что.

– Да я и сам к бутылочке приложится рад, – сказал художник. – Вот ведь интересное дело. Дома, в Москве, мечтал о хорошем французском вине, а здесь всё больше на водку тянет.

– Понимаю, ностальгия, – сказал Яков.

– Я так хотел посмотреть этот фильм Андрея Арсеньевича, – сказал Клебанов. – Но удивительно, нигде в Париже не нашёл.

– Я подарю вам видеокассету, – сказал Яков. – Поедемте, у меня не очень много времени.

В контору Кацмана стучаться пришлось долго, уже собрались плюнуть и зайти в другой раз. Наконец дверь открыл негр в африканском одеянии и с прической Боба Марли.

– Katzman maître à la maison1212
  Господин Кацман дома? (фр.)


[Закрыть]? – спросил Яков.

– L’hôte se repose, – сказал негр. – S’il vous plaît venir une autre fois1313
  Хозяин отдыхает. Приходите в другой раз… (фр.)


[Закрыть]…

– Мы ненадолго! – произнёс Яков, ловко отодвинул негра и, схватив за руку Клебанова, прошёл с ним внутрь. Они миновали просторный салон и вошли в кабинет, вход в который украшал чугунный писающий мальчик.

Кацман сидел на ковре в одних просторных семейных трусах.

– Добрейшего вам вечерочка, Марат Абрамович! – сказал Яков.

– А-а-а-а-а! – протянул Кацман и перевёл мутный взор на застывшего в изумлении Клебанова. – Ты Сиськин?

– Это художник. Из Москвы, – невозмутимо произнёс Яков. – Надо оценить его работы.

– Сиськин!!! – удовлетворённо констатировал Кацман.

– Я тебе щас харю… – взревел опомнившийся Клебанов.

Кацман в одно мгновенье вскочил на ноги, лихо перемахнул через массивный стол и сообщил оттуда как из укрытия вполне трезвым и деловым тоном:

– Спокойно! Я имел в виду, что из русских сейчас спрос только на пейзажистов девятнадцатого века, больше всех на Шишкина. Если хорошо копируете, прошу пожаловать на нашу фабрику грез.

В знак ликвидации случившегося конфуза Кацман выставил две бутылки коньяка, Клебанов неожиданно быстро опьянел и заснул, прислонившись головой к парчовой обивке кресла эпохи Людовика XVI.

– Намаялся, бедолага! – сочувственно сказал Кацман. – Сколько я таких насмотрелся. На родине, в среде развитого соцреализма они едва ли не гуру со своими авангардистскими замашками, а вырвавшись, в лучшем случае становятся ремесленниками, копирующими чужие шедевры, у таких шарлатанов как я.

– Вы – циник, Марат Абрамович! – сказал Яков.

– Искусство требует жертв! – засмеялся Кацман. – Сказал великий Караваджо, отрезав голову пьяному собутыльнику в ходе дискуссии в таверне и бросив её в корзину для объедков.

– Я пойду, – сказал Яков. – Вы уж помогите живописцу подняться. Человек он, похоже, неплохой…

После встречи с художником было грустно. Пожалуй, неверно было бы сказать, что Яков тосковал по родному дому. Он понимал, конечно, в какую бездну горя ввергнуты отец, мать и дед, он старался отгонять от себя эти мысли.

«Запрети себе об этом думать, – сказал ему Ставрогин тогда в Афинах. – Иначе изведёшься от осознания вины. Совет идиотский, но другого выхода у тебя нет».

Он иногда вспоминал Яна, думая о том, что уж чему-чему, а коммерции он научил бы сейчас профессора политэкономии в полной мере. Однажды в Танжере, гуляя по набережной, он заглянул в русскую эмигрантскую лавку, увидел книжку с показавшимся знакомым названием «Москва-Петушки», тут же прочел её и подумал, что тот чудной с Курского вокзала сослужил автору хорошую службу. Мир действительно лежал перед ним, как и предсказал Веничка в прокуренном буфете, он колесил по нему, бросая якоря в местах, о существовании которых раньше даже не подозревал.

Был ли он доволен своей жизнью? Даже если отложить в сторону вечную боль, связанную с Жемкой, он пребывал в том счастливом возрасте, когда подобными вопросами просто не задаются. Чертополох происшедших да и происходящих событий был чересчур густым и непроходимым, чтобы задумываться о причинно-следственной связи. Хотя слишком часто он ловил себя все на том же неприятном ощущении, что это не его жизнь, что это не он стоит на палубе и контролирует выгрузку ящиков с калашниковыми улыбчивым замбезийским бандитам, а на самом деле он просто рядом и подсматривает втихаря за этим космополитичным существом – Яковом Исааковичем Эстерманом.

Ставрогин был стойким прагматиком и разговаривать с ним на эту тему было бессмысленно. Афина понимала его лучше и в те несколько недель якобы наступившего исцеления, когда она возвращалась во дворец из психиатрической клиники, она утешала его как могла.

– Двойственность в ощущении мира не такая уж редкая вещь, – говорила она. – Просто большинство людей в суете и страхе борьбы за выживание не обращают на это внимания. Так что постарайся найти радость в том, что ты смотришь на себя со стороны.

В другой раз она говорила:

«То что, произошло с твоей Жемкой, не случайно. Не случайно для тебя. Это твоя путеводная звезда, а звезда недосягаема. Поэтому она с Востока, спустилась с гор, поэтому её имя переводится: я тебя люблю! Она как Харимушти, упрямая халдейская царевна, полюбившая змея, но не понятая людьми, и растерзанная за свою любовь, но подарившая перед смертью и алфавит, и земледелие, и прочие блага».

С этой Харимушти, мифической месопотамской царевны, легенду о которой сочинила сама Афина, полагавшую её первопричиной человеческой цивилизации, всегда начинался возврат Афины в иную реальность, иную для всех, кроме неё самой.

Вскоре её отвозили в психиатрическую клинику, Ставрогин впадал на несколько дней в запой, после чего соглашался на самое рискованное из деловых предложений.

Яков совсем промок. Ночные Елисейские поля были безлюдны, редкие машины проносились галопом, развозя загулявших пассажиров к их теплым постелькам.

На скамейке недалеко от потухшей витрины магазина «Louis Vuitton» сидела женщина, накрытая от дождя чем-то напоминающим кусок брезента. Яков машинально остановился и посмотрел на неё. Сверх повязки, закрывавшей лицо, смотрели чёрные стремительные глаза.

– Жемка?! – прошептал Яков.

Женщина молчала.

Яков опустился на колени, осторожно взял её за руку и заговорил:

– Жемка! Чего же ты здесь сидишь… Я так тебя искал…

Женщина вырвала руку и гневно заговорила:

– Если я из Алжира, это не значит, что ко мне можно приставать. Да, муж меня бьёт, но я терпеливая. Я посижу здесь немного и вернусь домой. У меня двое детей…

В Адриатике штормило. Яков, вроде бы давно привыкший к качке, чувствовал себя нехорошо. Хотя, наверное, причина лежала в бесконечной бестолковости, сопровождавшей эту поставку.

Cудно вторую неделю стояло на рейде и ожиданию не видать было конца. Ни Яков, ни члены экипажа на берег старались без особой необходимости не сходить. В Югославии, после смерти Тито быстро превращавшейся в бывшую, разгоралась гражданская война. Черногорский порт Котор, знаменитое в средневековье пиратское «гнездо», пока сохранял нейтралитет, но уже был переполнен людьми с оружием, готовыми в любую секунду пустить его в ход.

С этой поставкой было, прямо скажем, всё не так. Во-первых, Ставрогина попросили прилететь в Москву. Он вернулся злой, как собака, и за ужином пил больше обычного.

– Комуняки с цепи сорвались, – сказал он. – Не то, что Родину, мать родную готовы продать!

Яков мудро ждал разъяснений.

– В общем, мы должны перевезти в Югославию шесть контейнеров с радиоактивным веществом. Об этом меня настоятельно попросили товарищи из Комитета. Там передать неким чучмекам. Все мои попытки объяснить, что мы легальная судоходная компания и за такой фокус, если поймают, в полсекунды вычеркнут из международного регистра «Lloyd’s», понимания не нашли. «В нашем ведомстве, товарищ Ставрогин, – сказал мне их генерал. – Дважды предложение не делают». Пидор гнойный, они явно на свой карман работают, без всякой санкции правительства и политбюро.

– Может быть, отказаться?! – сказал Яков.

– Отказываться надо было до рождения, – сердито сказал Ставрогин. – Ладно, пойдём спать. Утром начнём отрабатывать операцию.

Груз приняли в нейтральных водах, в суточном переходе до Стамбула. Яков с интересом рассматривал молоденьких советских морячков, перегружавших контейнеры с небольшого военного сторожевика. Он даже хотел созорничать и сказать что-нибудь по-русски, но Ставрогин, будто догадавшись, посмотрел на него хмуро и выразительно.

– Идиоты! – кричал в кают-компании Ставрогин командиру сторожевика. – Где сопроводительные документы?

Было согласовано, что к контейнерам будут приложены документы на партию соляной кислоты.

– На этот счёт приказа не было! – хладнокровно отвечал командир.

– Пиздец! – сказал Ставрогин. – Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!

– Удачного пути! – козырнул командир сторожевика и вояка честно отвалил в сторону дома.

– Только бы добраться до Стамбула! – молился Ставрогин. – Я там таких умельцев знаю, любую индульгенцию слепят.

Когда на траверзе уже блестели огни Золотого Рога, им просемафорил турецкий патрульный корабль.

– Массируй печень! – сказал Ставрогин. – У них рамадан, пить можно только до восхода солнца.

– Им же вообще пить нельзя, – сказал Яков.

– Точно?! – переспросил Ставрогин. – Что-то я не встречал непьющих пограничников.

В общем, что называется, проскочили. Турецкие погранцы напились как поросята, осмотр произвели снисходительно, в Стамбуле Ставрогин, получив свежеизготовленные документы на груз, успокоился.

– Дальше по плану, – сказал он. – Не передумал?

Идея отвести Ставрогина в сторону при передаче контейнеров, сделав представителем Якова, ему самому и принадлежала.

– Я лицо не публичное, – сказал Яков. – Если возьмут за задницу, сошлюсь на поручение «Моссад». Ну, а там вытащите.

– Хлипковатое, конечно, построение, – поморщился Ставрогин. – Но большого выбора у нас всё равно нет. Тебя вытащить будет проще, чем мне отмываться. Впрочем, ты парень фартовый.

До Корфу шли спокойно, без приключений. В ночь перед последним прыжком решили «стать на бочке» у побережья, передохнуть и получить точные координаты места передачи.

В эту тихую мирную ночь под светом луны, посеребрившей ровную гладь залива, в правый борт их теплохода со всего маху врезался скоростной катер с тремя пьяными итальянцами.

Яков велел запереть чудом выживших и вытащенных из воды мореходов в свободной каюте, выслушал доклад капитана: «Пробоина сильная. На ходу починить не получится. Требуется „сухой“ док». Затем связался по радио со Ставрогиным.

– Итальяшек запугать до смерти, – сказал Ставрогин. – Чтобы слова лишнего не вякнули и высадить на берегу подальше от жилых поселений. А сами, что есть силы, ковыляйте до Эгины. На острове Эгина была маленькая, почти домашняя верфь папы Василакиса, где латали дыры пароходы, побывавшие в самых неприглядных переделках.

– Без буксира сможете дойти?

– Сможем, – сказал Яков.

– Хорошо, – сказал Ставрогин. – Я свяжусь с Москвой по вопросу дальнейших действий.

На Эгине его встретил прилетевший Ставрогин.

– Ох, не лежала у меня душа к этой сделке, – только и сказал он, осмотрев пробоину. – Контейнеры, надеюсь, без повреждений.

– Целехонькие! – сказал Яков. – Вывезти бы их подальше в море да утопить.

– Вместе с собой! – мрачно сказал Ставрогин. – Тебе от Афины привет.

– Как она? – спросил Яков.

– Очередное исцеление, – сказал Ставрогин. – Съездила с тётей на Афон, теперь утверждает, что она девственница. Вот, просила тебе передать. – Он протянул Якову простенький деревянный крестик.

– Я же не крещёный, – сказал Яков.

– Бери. В нашем деле лишний талисман не помешает.

Пятеро суток ремонтировались, потом ещё двое ждали внятной инструкции из Москвы. Наконец инструкция поступила, но не слишком внятная: идти к Котору, встать на рейде и ждать. Встречающая сторона сама выйдет на контакт.

В связи с нежелательностью сходить на берег, Яков развлекался прослушиванием местных радиоволн. Эфир был заполнен воинствующими декларациями конфликтующих сторон, иногда заглушаемых заунывными боснийскими мелодиями или задорными сербскими танцами. «Чего не поделили, – подумал Яков. – Жили себе тихо-мирно. Эх, братья-славяне!..»

В каюту, постучавшись, вошёл капитан.

– It was light signal from the shore. They ask permission to approach and get on board1414
  С берега был световой сигнал. Просят разрешения подойти и подняться на борт. (анг.)


[Закрыть].

– Please give the permission1515
  Дайте разрешение! (анг.)


[Закрыть]! – сказал Яков и отправился на палубу.

Через полчаса к теплоходу подошёл затрапезный рыбацкий траулер, с которого перебрались четверо, с оружием и в масках. Главный, в резиновом плаще, выступил вперёд и произнёс: «Good evening! I am from1616
  Добрый вечер! Я от… (анг.)


[Закрыть]…» Он сообщил кодовое слово и пароль.

– Good evening! – сказал Яков. – It is not allowed to be on board with arms1717
  Добрый вечер! На борт с оружием нельзя! (анг.)


[Закрыть]!

– We will not keep you a long. – сказал главный. – Are containers ready for reloading1818
  Мы вас долго не задержим. Контейнеры к перегрузке готовы? (анг.)


[Закрыть]?

– Yes, – сказал Яков.

– Then start! – сказал главный. – Please turn off the general lighting. My people will stand at the aft deck1919
  Тогда начинайте. И выключите, пожалуйста, бортовое освещение. Мои люди постоят у трапика. (анг.)


[Закрыть].

– Turn off the light, – сказал Яков капитану. – Go ahead and reload the goods to the trawler2020
  Потушите свет! Перегружайте товар на траулер! (анг.)


[Закрыть].

В кромешной темноте Яков отошёл к бортовой стенке и, облокотившись о поручни, стал рассматривать воду.

– Простите, вы русский? – уловил он едва слышный шепот.

Он повернулся и молча посмотрел на одного из тех, в маске.

– Мне кажется, мы знакомы, – также еле слышно сказал человек и приспустил маску.

Яков увидел сильно постаревшее лицо капитана Никонова.

– Здрасьте, товарищ капитан! – прошептал Яков. – Как вы здесь оказались?

Капитан махнул рукой:

– Из армии выгнали по сокращению, болтался без денег, теперь вот «солдат удачи». А ты-то что здесь делаешь? Ты же в Алма-Ату собирался?

– Долгая история, – сказал Яков. – Без бутылки не обойдёшься.

– Ну, ладно, мне пора, – прошептал капитан. – Будешь на родине, поклонись там всем…

В открытом море Яков дал телекс Ставрогину: – Всё в порядке!

Через некоторое время тот вышел на связь.

– Как прошло? – спросил Ставрогин.

– Без эксцессов! – вяло ответил Яков. – Шеф, я устал. Можно, пойду спать.

– Есть интересная новость, – сквозь шумы помех прозвучал голос Ставрогина. – В Москве произошёл путч. В результате коммунистов свергли, к власти пришли демократы. Думаю, буквально через пару месяцев Союзу каюк. Похоже, ты сможешь съездить домой…

Яков попросил таксиста высадить на Садовом кольце, не доезжая Курского вокзала.

– Давно не был, – сказал он. – Хочу пройтись.

– Чего гулять! – сказал таксист. – Грязь, слякоть. Зимы какие-то дурные стали. А где жили-то?

– Где я только не жил! – сказал Яков и пошёл пешком по Садовому.