Текст книги "Коррумпированный город"

Открыл тяжелую стеклянную дверь и пробормотал, обращаясь к широкой спине полицейского:

– Простите, пожалуйста.

– Извиняюсь. – Он отступил, освобождая мне проход.

Я спустился по каменным ступенькам, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не пуститься бегом. У обочины стояла полицейская машина, в ней сидел мужчина в гражданской одежде и слушал радиопередачу на коротких волнах. На углу, перед церковью, стояли еще два офицера и группа граждан. Я перешел улицу перед припаркованной машиной и зашагал в противоположную от церкви сторону. Подойдя к углу, заставил себя не оглянуться назад. И повернул к центру города, ускорив шаг. Улица Мэйн – не лучшее место для побега, но единственный человек, к которому я мог обратиться за помощью, жил в домах Харви, в другой части делового района. Однако я был готов к тому, что и там меня могла подстерегать неудача.

Со мной повстречались несколько человек, и никто из них не обратил на меня ни малейшего внимания. Жизнь в городе продолжалась, как будто Флорейн Уэзер не умирала или вообще не жила на свете. На углу остановился автобус, который шел в нужном мне направлении. Я встал в хвост очереди и сел в него.

– Сколько стоит? – спросил я у водителя.

– До Центра пять центов. Послушайте, я смотрю, вы собираетесь читать книгу?

– Конечно.

Я нашел незанятое место в глубине автобуса, сел и открыл на коленях книгу. У меня оказалось произведение святого Августина "Божий город" на латинском языке. На следующей остановке, на улице Мэйн, большинство пассажиров вышли, и у меня возникло чувство какой-то обнаженности. Я оставался на своем месте и делал вид, что погрузился в латинский язык, которого не понимал.

– Эй, приятель, – обратился ко мне водитель. – Вы, с книгой. Вам надо заплатить еще пять центов, если вы поедете дальше.

– А куда отсюда пойдет автобус?

– На Фермерскую площадь, а потом вверх по бульвару Фен-тон. Вам туда надо?

Я проворно выскочил из автобуса, зажав под мышкой книгу. Полицейский, стоявший на углу, взглянул на меня с любопытством, потом опять обратил взгляд на движение, а затем снова посмотрел на меня с удвоенным интересом. Я вошел в первую же открытую дверь, которая мне повстречалась. Там оказалась парикмахерская.

Парикмахер, стоявший у пустого кресла в глубине комнаты, тряхнул полотенцем, как это делает дрессировщик при виде льва.

– Побриться или постричься, сэр?

Я ужаснулся от одной мысли, что придется потратить полчаса в кресле парикмахера, когда за дверью стоит полицейский.

– Я зашел купить какое-нибудь укрепляющее средство. Меня беспокоит перхоть.

– Может быть, вы снимете шляпу и я взгляну на вашу голову.

– Нет, шляпу снимать не хочу. Хочу, чтобы вы мне просто продали флакон укрепляющей жидкости.

– Очень хорошо, сэр. Какой тип вы желаете?

– Вот этот. – Я указал на флакон с фиолетовой наклейкой.

– Пожалуйста, сэр. Фиалковая эссенция. Очень хорошее средство против перхоти. С вас один доллар и три цента налог.

Я положил книгу на стол и вынул свой бумажник, чтобы заплатить ему. Передавая деньги, обернулся и увидел полицейского, который наблюдал за мной через окно.

– Здесь есть черный ход?

– Да, сэр. Вот сюда. Вы что, нездоровы?

– Да, – сказал я и бросился к выходу.

– Эй, вы забыли свою жидкость! Вы забыли книгу…

Захлопнувшаяся за мной дверь заглушила его голос, зато я хорошо слышал звук полицейского свистка на улице.

Глава 17

Крыса начинала уставать, бегая по лабиринту, но эксперимент продолжался, и стимулы становились все более мощными. Я бежал по темному коридору, увидел свет, пробивавшийся через плохо подогнанную дверь, и выскочил наружу, попав в переулок. В сорока или пятидесяти шагах от задней двери парикмахерской тарахтел крытый грузовичок, двери кузова болтались открытыми. Я огляделся: вот-вот должны были появиться люди. Я ринулся к грузовичку и вскарабкался в него. За сиденьем водителя валялась куча мешков. Я лег, накрылся ими и притаился, вдыхая острый запах кофейных зерен.

Через несколько секунд я услышал, как кто-то подошел, поднатужился и, крякнув, бросил что-то тяжелое на пол грузовика. Затем где-то распахнулась дверь, и несколько пар ног затопали по аллее.

– Вы не видели мужчину в темно-сером пальто? Он только что вышел из задней двери парикмахерской.

– Нет, не видел, – ответил голос подростка. – Я грузил машину и никого не видел.

– Наверное, он побежал в другую сторону. – Голос принадлежал парикмахеру. – Туда, на улицу Рэндалл. Мне этот тип показался странным…

– Кто? – спросил молодой развозчик.

– Убийца. Он изрубил женщину на мелкие кусочки.

– Господи Иисусе!

– Пошли! – произнес полицейский. – Может быть, мы его перехватим.

Их тяжелые шаги стали удаляться, унося с собой роковую опасность. Паренек на некоторое время оставил меня одного, прислушиваться к биению своего сердца. Вскоре он вернулся и взобрался на сиденье водителя. Мотор с холостых оборотов перешел на работу с нагрузкой, и грузовик тронулся с места.

– Эй, подожди минутку! – закричал кто-то, и водитель притормозил, заставив меня затаить дыхание.

Я нащупал в кармане оружие.

– Тебе что, Пит?

– Ты будешь проезжать Гормлей?

– Да. Могу туда подбросить. Прыгай в кабину. – Дверь открылась, и другое сиденье скрипнуло под чьим-то весом. Два человека, усевшихся впереди, ухудшили положение третьего, в данном случае мое. Но, по крайней мере, грузовик поехал и стал удаляться от опасной зоны.

– Я тебя видел вчера вечером со славненькой блондиночкой, – сказал водитель.

– А, эта? – В голосе другого паренька прозвучало презрение. – Я могу в любой момент бросить ее. Но она без ума от меня, и это неплохо. Изредка я ей доставляю удовольствие.

– Когда она тебе не нужна, можешь подбросить ее мне. Я умею обращаться с хорошенькими блондиночками.

– Я думал, что ты приударил за Розой.

– Это точно. Я постоянно с ней встречаюсь. Но знаешь, я считаю, что разнообразие придаёт жизни пикантность. Думаю, я еще слишком молод, чтобы заводить постоянную связь. Сначала хочу осмотреться. Как в бизнесе.

Грузовик стукнулся колесом об обочину и свернул налево, влившись в шумный поток движения. С каждой минутой мне становилось все труднее не двигаться. Хотя, возможно, через неплотную ткань холстины поступало достаточно воздуха, но ощущение было такое, что его не хватает. Я чувствовал себя, как турок в мешке, которого везут, чтобы выбросить в Босфорский пролив.

– При чем тут бизнес? Я отношусь к этому просто как к удовольствию.

– Посмотри на это несколько иначе, – продолжал водитель. – Скажем, я что-то хочу продать. Разве парень, у которого есть что-то на продажу, отдаст свою вещь первому попавшемуся покупателю? Дела так не делаются! То же самое и с девицами. Я намерен сначала осмотреться и взять себе, по возможности, лучшую.

– Тогда тебе надо быть с Розой поосторожней, не заделать ей ребеночка.

– Не беспокойся. Она ушлая девчонка. А если даже и попадется, я всегда наскребу пятьдесят долларов. Все надо делать по науке, я всегда это говорю.

– Да, наука – великая вещь. Девчонкам, наверное, туго приходилось раньше, когда не было нынешних научных штучек.

– Интересно, до чего надо довести парня, чтобы он так исполосовал женщину? – спросил водитель.

– Ты про того парня, за которым гоняется полиция? Ей-богу, не знаю. Господин Хиршман сказал, он слышал по радио, что это месть. Она его мачеха или что-то в этом роде и в детстве страшно его мучила.

– Могу поспорить, что это из-за секса. Возьми хотя бы убийства. В большинстве случаев причина кроется в сексе. Секс сбивает мужика с катушек. Именно из-за секса я трачу время на девочек.

– Ты что, сдвинулся на почве секса?

– Ну нет, черт возьми! Я-то не свихнусь. Я вычитал в книге, что надо вести нормальную сексуальную жизнь.

– Можешь высадить меня у светофора. Не понимаю, как можно свихнуться на сексе. На меня секс вообще не действует.

– Погоди, еще подействует, – сказал сидевший за рулем. – Ну пока, увидимся в церкви.

– Меня-то ты там и не увидишь! – Дверь открылась и с треском захлопнулась. Парень начал напевать самому себе – и мне заодно – песенку "Не будь ребенком, детка".

Водитель переключил скорость, и грузовик еще раз повернул налево. Через пару минут звуки движения стали прерываться. Грузовик развернулся, ударился задними колесами об обочину, поехал задом по неровной поверхности и остановился в тихом месте. Водитель выпрыгнул из кабины, не выключая мотора, и открыл задние двери. Рессоры пискнули, и он опять крякнул, взвалив на себя что-то тяжелое. Его ноги зашлепали неровной походкой, и хлопнула дверь.

Я сбросил с себя мешки и соскользнул с грузовичка, оказавшись на какой-то узкой улочке. Пенсне все еще сидело на моем носу, затуманивая зрение. Я сорвал его и бросил в пустую картонную коробку, стоявшую в конце погрузочной платформы. Затем вышел из проулка той же дорогой, которой мы туда въехали. Выйдя на улицу, повернул на юг. Я шел мимо грязных мелких баров, четырехдолларовых парикмахерских, магазинов дамских шляп, лавок неаппетитных деликатесов – обтрепавшейся кромки делового района. Очутившись в следующем квартале, среди дешевых гостиниц и халуп с магазинчиками в передней части, я почувствовал себя как дома со своим небритым лицом и в поношенной одежде. Почти все, кого я встречал, несли на своих изможденных лицах печать нищеты; это были люди, огрубевшие от жизни, полной лишений; никто из них не удостаивал меня взглядом.

Какой-то скрытое чутье на следующем перекрестке заставило меня повернуть на восток, а на очередном углу – опять на юг. Я прошел по проезжей части дороги вдоль высокого сплошного забора, возведенного с задней стороны ряда многоквартирных домов, и вышел к жилым домам Харви. Чтобы потом не расстраиваться, стал внушать себе, что ее нет дома. А если она и дома, то не захочет портить день из-за меня. В любом случае никто не давал мне права лезть к ней со своими бедами. У нее своих забот полон рот.

Но из меня вытравили и выбили гордость. Чистый воздух и яркий солнечный свет пугали меня так же, как ребенка пугает темнота. Я чувствовал себя обнаженным и находился в таком же отчаянном положении, как червь на середине бетонированной дороги, который слепо тычется во все стороны, пытаясь найти спасительную щель.

Над почтовым ящиком номер три была белая картонная карточка с надписью: "Карла Кауфман", и я отыскал квартиру с таким номером на первом этаже. Негромко постучал в дверь и стал ждать. Женщина средних лет в хлопчатобумажном капоте открыла дверь другой квартиры и подняла стоявшую на полу литровую бутылку молока.

– Карла никогда не встает так рано, – сказала она. – Она поздно заканчивает работу.

– Знаю. – Я не повернул к ней лица, чтобы она не смогла меня разглядеть. – Спасибо.

Она закрыла дверь.

Я постучался еще раз, и через какое-то время в квартире послышалось шарканье тапочек. Ее темные волосы были нечесаны, голубые глаза припухли от сна. Поверх голубой пижамы накинут голубой стеганый халат. Какой-то мгновение она смотрела вопросительно, как будто не узнавая.

– Помнишь меня? – спросил я. – Неудачника?

Она зевнула широким, детским зевком и потерла глаза кулачками.

– Можно мне войти?

– Думаю, что да. – Она отошла в сторону, я вошел и закрыл за собой дверь. – Что все это значит?

Вдруг до меня дошло, что мы с ней совершенно чужие люди, что я способен принести только несчастье девушке, которую едва узнал; и, осознав все это, я прикусил язык.

– Мне не следовало приходить сюда, – пробормотал я.

Обстоятельства прошлой ночи в каком-то смысле облегчили мой разговор с ней.

– Тебе не кажется, что сейчас рановато для визитов? Боже, я ведь никогда не ложусь спать раньше четырех часов утра.

– Я пришел к тебе не в гости. За мной охотится полиция.

– Слышала, что кого-то выкинули вчера из клуба. Не тебя ли?

– Да, именно меня. Но беспокоит меня не это. Керч подстроил мне обвинение в убийстве. Он убил госпожу Уэзер и повесил это убийство на меня.

– Не может быть! – Она посмотрела на меня с недоверием, и ее утренняя бледность стала еще заметнее.

– Отчего же? Такое частенько случается, когда появляется Керч.

– Ты ходил к Аллистеру, как я тебе советовала?

– Да, но он не оправдал моих надежд. Корчит из себя деятеля, произносит высокопарные речи, а на деле не лучше остальных.

– Нет, он не такой, – твердо отрезала она. – Он хороший человек.

– Может быть, он добр к своей матери, хотя не берусь это утверждать. Я пришел к тебе, потому что ты единственный человек, к кому я могу обратиться.

Она испугалась, но постаралась скрыть это.

– Я рада, что ты пришел ко мне. Не думала, что когда-нибудь увижу тебя вновь. Но я не знаю, что здесь можно сделать. – Она издала какой-то звук – полусмех-полурыдание.

– Просто разреши мне побыть здесь. На улице мне долго не продержаться. Ты живешь одна?

– Да. Я уже сказала тебе, что живу одна. Джонни, снимай пальто и шляпу. Чувствуй себя как дома.

– Ты славная девушка. Надеюсь, ты понимаешь, что идешь на большой риск?

– Да, тем более в такую рань. – В ее словах прозвучала ирония. – Я сама с удовольствием убила бы тебя за то, что разбудил меня.

– Пожалуйста, не произноси слова "убить". Постарайся обойтись без него.

– В чем дело, ты нервничаешь, Джонни? – Ее живость казалась несколько искусственной, но это было лучше равнодушия.

– Не буду тебе ничего объяснять, – заявил я, стараясь стащить с себя узкое пальто. – Скажу лишь: если бы я не нервничал, можно было бы смело утверждать: у меня с головой что-то не в порядке.

Она повесила мое пальто и шляпу в шкаф и провела меня в гостиную.

– Лучше опустить шторы, – сказал я, но Карла сама уже направилась к окнам.

Она включила торшер возле кресла.

– Садись. Ты выглядишь так, будто был на ногах всю ночь.

– Так оно и есть.

– Если хочешь, иди поспи. Правда, у меня всего одна кровать, но ты можешь занять ее.

– Я вряд ли засну. Но в любом случае спасибо, ты чертовски любезна.

– О Боже, только не впадай в сентиментальность! Ты ел что-нибудь с утра?

– Я не голоден.

– Не ври. Дай мне три минуты, чтобы набросить на себя кое-какую одежду, и я состряпаю тебе завтрак.

Она вышла в спальню и закрыла за собой дверь. Я сидел, ни о чем не думая, но во мне начинал журчать крохотный ручеек доброго чувства. Она была хорошей девушкой, надежной и приятной. Я чувствовал себя как беспризорная кошка, которую подобрали на холодной улице и дали ей теплого молока; правда, уличные кошки не склонны проливать слезы благодарности. Она оказалась права: я начинал впадать в сентиментальность. И, как иногда случается, когда ты придавлен и изнемогаешь, беспричинный комочек тепла зародился у меня в пояснице и начал растекаться по всему телу. Я поймал себя на том, что с нетерпением жду, когда снова откроется дверь спальни. "В чем дело, Уэзер, – спросил я самого себя, – ты что, бабник?"

Она появилась посвежевшая, волосы заколоты на затылке, на платье накинут передник. Единственным признанием с ее стороны во мне человека другого пола служила свежая губная помада. Но проглаженная передняя часть хлопчатобумажного платья с высоким воротником потрясающе облегала ее грудь и переходила в узко затянутую талию, которую меня так и подмывало обнять.

– Ты мне нравишься в этом платье, – сказал я негромко.

– Не шутишь? – Она взглянула на меня и улыбнулась. – Теперь из твоего голоса пропала всякая нервозность.

– Ты меня вылечила. – Я встал и двинулся к ней.

Она отстранилась с изяществом танцовщицы.

– Тебе нужна еда, мой мальчик. И лучше не ходить на кухню. Кто-нибудь может увидеть тебя с заднего крыльца.

Дверь опять захлопнулась, она вновь оставила меня одного. Я услышал стук сковородки о плиту, шипение сала, звук разбиваемых яиц.

– Ты хочешь глазунью? – донесся ее голос.

– Можно слегка обжарить и с другой стороны, – отозвался я.

Пока кофейник заполнялся водой и яйца шипели в кипящем сале, я осмотрел комнату, где оказался. Особенно не на что было смотреть: диван и кресло от мебельного гарнитура, кофейный столик, портативный проигрыватель на подставке со стопкой пластинок рядом, журнальный столик, на нем номер "Мадемуазель", пара номеров "Лайф", дешевое издание исторического романа. Комната не казалась обжитой. На стенах не висело ни одной картины, нигде не было видно и фотографий.

Карла либо поселилась тут недавно, либо не собиралась оставаться надолго. Даже перелетная птица оставляет больше следов, чем было в ее гостиной.

Она вошла, неся в одной руке деревянный поднос, а в другой кофейник. Поставила поднос на кофейный столик рядом со мной, и я увидел тарелку с яичницей из четырех яиц и стопкой поджаренных хлебных ломтиков.

– Это выглядит великолепно! – воскликнул я. – Надеюсь, и ты немного закусишь?

– Так рано я не ем. Выпью немного кофе. Тебе кофе без молока?

– Никакого молока.

Я взял кусок яичницы и обнаружил, что действительно голоден.

Она сидела на подлокотнике кресла и поглядывала на меня через край своей кофейной чашки.

– Может быть, сделать еще? – спросила она через некоторое время. – Я разбила только четыре яйца с учетом, что ты не голоден.

– Я был не прав, – ответил я, съев последний кусочек поджаренного хлеба и выпив свою чашку кофе. – Но теперь я не голоден. В общем, сейчас чувствую себя уже неплохо.

– Я тоже чувствую себя ничего. Бог знает почему.

– Тебе не бывает иногда одиноко? – Не знаю, почему я об это спросил. Возможно, потому, что комната казалась неуютной или ее поза на подлокотнике кресла напоминала мне присевшую птицу, которая ждет только сигнала, чтобы сняться и пуститься в полет.

– Да нет, – ответила она после некоторой паузы. – Никогда не задумывалась об этом. Наверно, я вроде отшельника. Ужасно устаю от всех этих людей в клубе, от разговоров с ними и от всего прочего.

– Понятно, но я имел в виду не совсем это. Подумал, что вот ты приходишь домой, сама готовишь себе ужин и ешь в одиночестве…

– Я часто обедаю с Соней, ее комната дальше по коридору. Иногда с Фрэнси Сонтаг. Она живет прямо надо мной. Частенько хожу в кафе. Совсем неинтересно стряпать для самой себя. Знаешь, приготовить себе завтрак для меня целое событие. Мне противна сама мысль о том, чтобы хлопотать по дому. – Она соскользнула в кресло движением девчонки-сорванца, но при этом весьма грациозно.

– А между тем у тебя это неплохо получается.

Она беспокойно задвигала ногами, свисавшими с подлокотника кресла.

– Не очень-то приятно делать что-нибудь для самой себя. Я ежедневно трачу примерно час, чтобы привести в порядок ногти и еще час – на прическу. Но делаю это, просто чтобы убить время. Я не получаю от этого никакого удовольствия. Мне не нравилась черная работа в квартире у дедушки, но все же там я испытывала какое-то приятное чувство, которого у меня не бывает, когда привожу в порядок эту дыру. Иногда могу просидеть три или четыре часа подряд и не пошевелить пальцем. Может быть, я просто отпетый лодырь?

– Может быть. А может быть, это одиночество.

– Ты серьезно относишься к жизни, да?

– Не всегда. Просто ты на меня так действуешь. Думаю, что ты живешь неправильно.

– Послушай, Джонни, – произнесла она легко, но в голосе проскальзывало возмущение, – ты не собираешься опять завести ту же волынку?

– Я хочу сказать, что тебе не следует жить одной. Ты сказала, что тебе нравится делать что-то для других. Почему ты этого не делаешь?

– Это верно. Я скорее сделаю прическу подруге, чем себе. – Она улыбнулась и бросила на меня лукавый взгляд. – Не хочешь ли ты сказать, что мне надо кого-то взять в сожители? С такими предложениями ко мне обращаются многие.

– Может быть. Я сам не знаю, что хочу сказать.

– У половины женщин в этих квартирах есть мужчины, которые о них заботятся. Но это не очень-то хорошо, во всяком случае, для самих женщин. Почти все они спиваются, кроме разве что Фрэнси да еще двоих-троих. Они суетятся вокруг своих мужиков, как наседки вокруг цыплят. А потом привыкают выпивать после обеда. Вот мисс Уильямс, она живет в другом конце коридора – знаешь, какой у нее обычный завтрак? Три рюмки виски. Каждые два-три месяца ее мужик куда-то пропадает на неделю или около того, и она напивается до белой горячки. Я злюсь на них за то, что они губят себя, но не решаюсь им ничего сказать.

– Но ты-то живешь не лучше, – заметил я. – Ты просто сидишь как клуша, а годы пролетают мимо. Ждешь неведомо чего.

Она подтянула под себя ноги и устроилась, сидя на них.

– Я знаю, но не стоит об этом говорить. Часто у меня бывает такое мрачное настроение, что даже не хочется включать проигрыватель и слушать музыку. Нет смысла говорить тебе об этом. Это только еще больше раздражает меня.

– Почему, черт возьми, ты не вырвешься из такого омута?

Она скорчила неприятную гримасу.

– Почему, черт возьми, ты суешь свой нос в чужие дела?

Я тоже вспыхнул, чтобы дать ей отпор, но возбуждение почти тут же прошло. Тень сожаления смягчила ее лицо, а зубки придавили нижнюю губу.

– Я не сказал тебе о том, что Джой Солт мертв, или сказал?

– Ты сам знаешь, что не говорил. А зачем ты говоришь мне об этом сейчас? – Ее глаза и голос сохраняли полную невозмутимость, но, возможно, она старалась держать себя в руках, стремясь не показать волнения.

– Не уверен, что знаю зачем. Может быть, для тебя это окажется толчком, поможет вступить на новый путь. Понимаешь, открыть новую страницу в книге жизни.

– Для меня это не имеет никакого значения. – Безапелляционность подчеркивала смысл сказанного. – Уже почти два года у меня с ним не было никаких дел. Вчера вечером я объяснила тебе, что думаю о нем.

– И все же мне кажется, для тебя лучше, что он мертв.

– Ты убил его? – В ее голосе прозвучало подавленное возбуждение женщины, которая думает, что угадала ответ на вопрос, и находит, что он делает ей честь.

– Нет, – ответил я. – Его прикончил Керч.

– Вот как. – В ее глазах заиграли противоречивые чувства.

– Никогда не думал, что мне станет жаль Джоя, но я его пожалел.

– А мне его не жалко, – отозвалась она слишком живо. – Фрэнси знает об этом?

– Не думаю.

– Это ее потрясет. Она всегда его любила. Одному Богу известно почему. Он был ее младшим братом, и она фактически воспитала его. – На некоторое время Карла замолчала, о чем-то задумавшись и глядя перед собой невидящими глазами. – Я сказала неправду, утверждая, что мне его не жаль. Я сожалею об этом. Странно, я считала, что ненавижу его. – Затем вдруг добавила безотносительно к теме: – Я тебе нисколько не нравлюсь, правда?

– Ты мне нравишься. Думаю, что мы можем понять друг друга. Я чувствовал себя как-то одиноко и неустроенно, вроде тебя, с тех пор как наша семья распалась. Никак не мог сблизиться с матерью. Она была в порядке и делала все, что могла, но я не мог с ней поговорить. Ее смерть не очень-то задела меня.

– А когда умерла моя мама, это сломило меня, – заметила она. – Я, наверно, никогда не смогу преодолеть это чувство утраты. Она была другой. Я могла говорить с ней обо всем. О таких вещах, которые, по мнению деда, не имели для меня никакого смысла. Считается, что он довольно умный человек, но все у него запутывается в словах. Он витает в облаках вроде Аллистера. С тех пор как умерла моя мама, мне фактически не с кем было поговорить по душам, и никто не сумел поговорить со мной.

– Ты хорошо знаешь Аллистера?

– Я сказала тебе, что знаю его. – Казалось, она не хочет больше говорить на эту тему. – Сколько тебе было лет, когда умерла твоя мама?

– Семнадцать. Но до этого события я уже довольно долго по собственной инициативе слонялся по разным местам. Она оставила мне достаточно денег, чтобы пару лет походить в колледж, но я не видел в этом большого проку. Я поступал в три разных колледжа, но впустую. Ничего мне это не дало ни тогда, ни после. Впрочем, последние годы в армии сложились для меня неплохо. Я дослужился до сержанта, и наш взвод превратился в боевую единицу. Но большинство ребят погибли у Малмеди, в битве под Булгом. Надеюсь, ты слышала об этом.

– Конечно. Ты, наверное, считаешь меня круглой идиоткой.

– Думаю, ты далеко не так глупа, как пытаешься показать. Но нужно, чтобы кто-то вытащил тебя отсюда.

– Ну ты хорош! – заметила она с улыбкой. – За тобой гоняются полицейские, ты сидишь здесь, измученный и измочаленный, и думаешь только о том, как наладить мою жизнь. Твои собственные дела тебя не беспокоят?

– Не очень беспокоят. Я зашел слишком далеко, чтобы волноваться.

– О нет! Конечно, ты не волнуешься. – Ее обнаженные ноги соскользнули на пол, и в два прыжка она оказалась возле меня. – Нам бы следовало кое-что предпринять. Скажи только слово, и я это сделаю.

Она поцеловала меня в щеку, мягко, еле коснувшись. Я вдруг обнял ее ноги, когда она остановилась возле меня, и мои пальцы сжали прохладные ямочки под ее коленями.

– Не надо, – сказала она и, уперевшись руками в мои плечи, оттолкнула меня.

Я не поверил ее словам. Мои обнимающие руки поднялись к ее бедрам.

– Не надо, – повторила она. – Пожалуйста.

Напряжение, прозвучавшее в ее голосе, заставило меня взглянуть ей в лицо. Сердитое смущение, которое я прочитал на нем, было искренним больше чем наполовину. Я отпустил ее, и она поспешно отошла на середину комнаты.

– Ты не должен делать этого, – сказала она с облегчением. – Я бы не согласилась заниматься любовью с утра. Нам надо поразмыслить, что теперь делать.

– У меня на этот счет нет никаких идей. А у тебя?

– Это тебе надо найти выход из создавшейся ситуации… В чем де-ло?

– Т-сс! Кто-то поднимается по черной лестнице.