Текст книги "Коррумпированный город"

Глава 19

Это была узкая комната с высоким потолком, стены которой оклеены мешковиной, выкрашенной в коричневый цвет. Направленные вниз фонари с зелеными защитными стеклами бросали неяркий свет, оставляя верхнюю часть комнаты в полутьме. Из мебели здесь были высокий канцелярский стол из видавшего виды дуба, а за ним – табуретка. Больше в комнате не было ничего, кроме кислого запаха. Запаха, оставляемого людьми, когда они грязны и напуганы.

Уже немолодой сержант полиции принял мой галстук, ремень, носовой платок и кошелек, не выдав никакой квитанции.

– Мы все вернем вам, – сказал он. – Похоже, это будет храниться у нас долго.

Я отозвался:

– Ага. Полицейский Моффэтт в гражданской одежде находился в зале, когда мы туда вошли.

– Думаю, что лучше посадить его в одну из новых камер, да? – спросил сержант.

– Подведи его сюда, к свету, Стэн. Он должен кое-что рассказать.

– О чем ты хочешь услышать? – спросил я. – О том, кто украл мои деньги прошлой ночью?

Моффэтт резко ударил меня по голове. Мои руки дернулись, и я невольно порезал запястья о наручники.

– У вас неплохо получается, – заметил я. – А еще лучше сзади, по затылку.

Он ударил меня ребром ладони по шее, как раз под болячкой, оставленной накануне ночью полицейской дубинкой. У меня в голове загудело, тошнота распространилась рывками по всему телу, накопившись в желудке и коленках.

– Ты этого хочешь, да? – проговорил Моффэтт.

– Ага, – подтвердил я. – Так лучше. – Тошнота подкатила к горлу, и меня вытошнило на пол.

– Лучше больше его не бить, – вставил сержант. – Если ты хочешь, чтобы он заговорил.

– Чепуха! – рявкнул Моффэтт. – Он заслуживает того, чтобы его забить до смерти. or садист и убийца, Стэн. Я могу лишь сказать: Керчу повезло, что Рон услышал его крик о помощи. Ты видел, что он сделал с бедным Керчем?

Я вмешался:

– Вы имеете в виду бедного господина Керча, борца за правду?

– Заткнись, ты! Или я твоей мордой вытру это дерьмо, которое ты наделал на полу.

– Брось, Дэйв, – увещевал сержант. – Ведь ты хочешь получить от него признание до возвращения Хэнсона.

– Где все-таки Хэнсон, черт возьми?

– Дьявол его знает. Его взял с собой мэр для какого-то подозрительного дела. У него вечно разные сумасбродные идеи.

Они завели меня в темную комнату и посадили на скамейку. Моффэтт включил яркую лампу, направив свет мне в глаза. Я закрыл их, но не смог полностью изолировать себя от окружавшего мира. Беспросветную пустоту моей головы нарушали щемящие приступы боли. Я потерял равновесие и чуть не свалился со скамейки.

Откуда-то из темноты выскочил кулак и ударил меня снизу вверх.

– Открой глаза! – рявкнул Моффэтт. – И не пытайся разыгрывать из себя больного.

Я взглянул на его скрытое в тени лицо, затем ниже – на его туловище, и увидел темный шерстяной галстук, плотный жилет с тонкой цепочкой от часов, поблескивающей на нем, и толстые ноги, расставленные на полу в твердой, уверенной позе. От него исходил запах пота, сигар, местного рома и крема для бритья. Я не смог придумать достаточно оскорбительного слова, чтобы бросить ему, и поэтому промолчал.

– Мы знаем, что ты убил госпожу Уэзер, – сказал он. – Мы знаем почему. Ты избежишь массы неприятностей, если сделаешь нам признание.

– Мне нравятся неприятности.

Четыре пальца его правой руки пропахали мое лицо ото лба до подбородка. Я щелкнул зубами, но он быстро отдернул свою руку.

– Ну и зубищи у тебя, едрена мать, – сказал он. – Полон рот, они портят твою наружность. Стэн, подай-ка мне кастет.

Сержант подал ему бронзовый кастет, он надел его на пальцы и, вооруженный таким образом, ударил по моему рту. На языке я ощутил острый осколок кости и выплюнул его через онемевшие губы.

– Лучше его больше не увечить, Дэйв, – сказал сержант. – Судье Саймону не нравится, когда на них остается слишком много следов от побоев.

– Не беспокойся, Стэн. Он оказал сопротивление представителю закона, ведь правда? Он пытался бежать, не так ли?

Он приблизил ко мне тускло блестевший кулак.

– Хочешь продиктовать признание, пока еще можешь разговаривать?

Я откинулся назад и дал ему пинка в пах. Он крякнул и согнулся вдвое, схватившись за ушибленное место.

– Я убью его, – прошипел он, скрежеща зубами. – Ублюдок изувечил меня.

Дубинка сержанта просвистела полукругом и ударила меня в лоб. Свет разлетелся на тысячи брызг и унес меня в подземелье. Позже кто-то вернул мне сознание, произнеся нетвердым голосом:

– Надеюсь, я тебя уложил. И ты будешь последним из Моффэттов.

Кто-то пнул человека, лежавшего на полу. Жалость к этому человеку прошла по моему телу так же остро, как боль. Я подумал, что подучил несколько полезных уроков, но должен же кто-то положить этому конец.

– Кто-то должен положить этому конец, – сказал человек на полу. Мой язык странно шевелился во рту, царапаясь о сломанный зуб.

– Значит, ты оказал сопротивление представителю закона при исполнении им своих обязанностей, – произнес какой-то клоун.

Человек на полу попытался встать, но у него скрутило живот, к тому же мешали наручники. Было бы неплохо, если бы другой водоворот затянул меня в другую воронку, подумал я. И он тут же начал крутиться в моей голове. Я лег на спину и ждал провала.

– Давай-ка, поднимайся, – сказал я человеку на полу. – Ты должен встать и драться.

Я открыл глаза и пристально посмотрел на ножку стола возле своей головы. Постепенно ножка приобрела четкость, стала более реальной, чем водоворот, более реальной, чем боль. Из этой реальности вытекала реальность того факта, что на полу лежало мое собственное тело. Жалость во мне сменилась гневом, и в голове просветлело.

Тут мне удалось сесть, но мужчина, стоявший надо мной, положил ногу мне на грудь и откинул меня на пол. Своей вполне реальной головой я задел несомненно существующую ножку стола. Голова откатилась в сторону, я шлепнулся и затих, стараясь преодолеть жалость к себе. Я сказал себе, что мне начинают надоедать проявления физического насилия. Но мне предстояло преодолеть и другую вещь – скуку.

Открылась дверь, и кто-то включил верхний свет.

– Что тут происходит? – сказал кто-то. – Что ты себе позволяешь?

– Он пытался удрать, – заявил Моффэтт. – Он ударил ногой мне по яйцам.

– Ты ведь не на дежурстве, Моффэтт, не правда ли?

– Да, сэр.

– Тогда отправляйся домой и не выводи меня из себя. – Я узнал резкий, скрипучий голос инспектора Хэнсона.

Моффэтт вышел, Хэнсон склонился надо мной и осмотрел мое лицо.

– Негодяй обработал тебя что надо! – Он зашел с другой стороны и помог мне подняться на ноги. Я бы снова свалился, если бы он меня не поддержал. – Сержант, подвинь-ка это кресло сюда, – скомандовал он. – А лотом можешь уходить.

Я опустился в кресло и привалился к столу.

– Вчера вечером я вас предупредил, Уэзер. Я сказал, что вы нарываетесь на очень крупную неприятность.

– Мои дела обстоят неплохо, – заметил я. – Не случилось ничего такого, что не смог бы исправить хороший зубной протезист.

– И хороший адвокат?

– Не говорите ерунды. Самый скверный адвокат штата смог бы опровергнуть сфабрикованное против меня обвинение. Кстати, кто в этом штате самый плохой адвокат? Я хочу поговорить с ним.

– Вы хотите взять адвоката?

– Может быть, он мне и не понадобится. Поймали вы Гарланда?

– Он далеко не убежал, – ответил Хэнсон. – Потому что оказался мертв.

– Мертв?

– Вы задушили его, не так ли? Когда вы кого-то лишаете возможности дышать, это приводит к смерти.

– Я не убивал его.

– Вы были человеком, который грубо обошелся с ним, не так ли? Вы обошлись с ним чересчур грубо.

– Я не душил его. Только вывел из игры. Я сломал ему запястья рук, чтобы он не смог меня застрелить. Вот и все.

– Вы – жестокий человек, Уэзер. Кажется, вам нравится причинять людям боль.

– Нравится или нет, но иногда без этого не обойтись.

– Надо ли было так поступать и с Флорейн Уэзер? – рявкнул он.

– Если бы вы думали, что убил ее я, вы бы не стали так со мной разговаривать.

– Что я думаю, не имеет значения, – заметил он. – Я позволяю фактам думать за себя.

– Факты можно подстроить. Ее убил Керч. Я видел, как он это сделал. Это же видели Гарланд и Расти Джэнки. У вас три свидетеля.

– Один, – произнес он с кислой миной: – Вы забываете, что уже нет никакого Гарланда.

– Что произошло с Джэнки? Полагаю, вы сбросили его на каком-нибудь подходящем углу улицы.

– Его не оказалось в "Уайльдвуде". Может быть, вам приснился кошмар? Говорят, убийцам часто снятся кошмары.

– Тогда отправляйтесь и найдите его. Город платит вам не за то, чтобы вы сидели тут и отпускали шуточки.

Он поднялся и посмотрел на меня горящими зелеными глазами.

– Не хотите ли вы поучить меня, как мне выполнять свою работу?

– Похоже, что стоило бы. Слезайте, Хэнсон, со своего великолепного коня и становитесь самим собой. Думаю, что у вас есть все данные хорошего полицейского. Похоже, так думает и Аллистер. Не пора ли это доказать? Прошлой ночью ваш друг Керч совершил два убийства…

– Керч мне не друг, – проворчал он. – Что вы имеете в виду – два убийства?

– Флорейн Уэзер и Джой Солт. Может быть, три: кто-то убил Гарланда, и это сделал не я. Расти Джэнки был его сообщником в обоих убийствах. Если вы побаиваетесь задержать самого Керча, то можете доставить в участок Расти. Вы это сделаете, Хэнсон, если только коррупцией не пронизано все насквозь, включая и вас.

– Какого черта вы даете мне указания?

– Начиная с сегодняшнего дня я оплачиваю часть вашего жалованья. С сегодняшнего дня я владею собственностью в этом городе и плачу налоги. Это достаточно убедительно звучит для вас? Всю жизнь вы выполняли паршивые приказания. Для разнообразия выполните хоть одно приличное. Отправляйтесь и задержите Расти Джэнки.

– Я не знаю, где он, – неуверенно произнес он.

– Вы боитесь Керча, – съязвил я. – Идите вы к дьяволу, Хэнсон.

Он влепил мне пощечину.

– Идите вы к дьяволу, Хэнсон! – повторил я. – Избейте меня и бросьте в камеру. Вы – прогнивший, трусливый взяточник. Я найму лучшего адвоката и встрою все пороки этого города. Попросите кого-нибудь увести меня, ради Христа. Я не переношу вашего вида, Хэнсон.

Он затрясся, как старая гончая после длительной погони. Но не ударил меня.

– Почему бы вам, Хэнсон, не добавить мне тумаков? Для вас это не опасно. Я в наручниках. А Расти Джэнки может в вас выстрелить и напугать до смерти.

– Заткни свою пасть, – огрызнулся он. – Я отправляюсь за ним.

Хэнсон направился к двери деревянной походкой, упрямо сжав губы.

– Раз уж вы занялись этим, то скажу, что есть еще один свидетель преступления Керча. Знаете ли вы профессора Саламандера? Вы сумеете с ним справиться, инспектор. Он – маленький и старый.

Хэнсон резко повернулся.

– Я сказал, заткни свою пасть! Если ты не заткнешься, я сам заткну ее навсегда!

Он опять резко повернулся и вышел. В комнату снова вошел сержант, снял с меня наручники и повел вниз, в камеру. Я не сожалел, когда железная дверь с лязгом захлопнулась за мной. К цементной стене камеры был прикреплен на петлях деревянный топчан, а в большем я и не нуждался. Я растянулся на нем, пристроил голову так, чтобы поменьше болела, и заснул.

Минутой позже – потом я узнал, что прошло больше часа, – меня разбудила чья-то рука, трясшая за плечо.

– Что случилось? – спросил я. – Они атакуют? – Затем я вспомнил, что нахожусь не во Франции и не в Германии, хотя и спал на досках; все мое тело одеревенело и ломило.

– Проснитесь, господин Уэзер, – говорил полицейский. – Вас хочет видеть господин Сэнфорд.

– Скажите ему, пусть проваливает.

– Послушайте, будьте человеком, господин Уэзер. Вы знаете, что не стоит так говорить о господине Сэнфорде. Он хочет увидеть вас и ждет наверху.

Я медленно сел, держа голову с такой же осторожностью, как если бы речь шла о взрывном устройстве большой силы. Мои губы нарывали и вздулись, один из разбитых зубов отчаянно ныл.

– Он и сам может спуститься сюда.

– Послушайте, господин Уэзер. Вы же не будете разговаривать с ним здесь, внизу.

Алонсо Сэнфорд ожидал в комнате, где Моффэтт допрашивал меня.

– А вот и он, господин Сэнфорд, – сказал стражник с наигранным энтузиазмом. Он вышел и закрыл за собой дверь.

– Очень мило с вашей стороны так скоро ответить на мой визит, – саркастически заметил я. – Пожалуйста, не сочтите меня негостеприимным, если не предложу вам рюмочку.

– Милостивый Боже, Джон, что они с тобой сделали! Твой рот…

– Да, теперь я немного шепелявлю, правда? Но все еще могу издавать звуки.

– Кто допустил такую жестокость?

– Я бы сказал, вы – в такой же степени, как и другие. Человек, который отходил меня бронзовым кастетом, не в счет. На днях я сам займусь им. Так, как он этого заслуживает.

– У тебя, верно, истерика, Джон. Утверждать, что я имею какое-то отношение…

– Может быть, я немножко истеричен. Истерика отнюдь не плохая вещь. Она позволяет видеть вещи более четко, различать только черное и белое. Вы поддерживаете в этом городе систему, при которой такое может случиться с любым. С любым, кроме вас самого и ваших друзей, точнее говоря. Существует только два вида полицейских систем, Сэнфорд, если посмотреть на это истерически. Одна система, которая стоит на страже закона и при которой все равны перед законом. И другая, которая служит частным интересам. Ваше представление о полезных полицейских силах относится ко второй категории – такой полиции, которая лояльна к вашим друзьям и сурово карает ваших врагов, полиции штрейкбрехеров и громил, швейцарских гвардейцев для элиты.

– Ты несправедлив ко мне, Джон, – сказал старый человек, – но я не считаю тебя своим врагом.

– Это не потому, что я просто человек, не так ли? А потому, что я владелец собственности. Вы пришли сюда сегодня утром, чтобы поговорить об имуществе. А имущество надо собирать вместе. Единственная причина, которая заставила вас увидеть мое разбитое лицо, заключается в том, что за вашим желанием скрывается интерес к наследству.

– Поверь мне, Джон, я сочувствую тебе. С тобой обошлись очень жестоко, и, совершенно естественно, ты расстроен. И все же я не могу понять, почему ты относишь меня к своим врагам. Я пришел сюда, чтобы помочь тебе. Ты знаешь, что мы с твоим отцом были близкими друзьями.

– Вы, несомненно, находили его полезным для себя, как, возможно, пытаетесь использовать и меня?

– Он был мне ближе, чем кто-либо другой. – В его словах звучала старческая сентиментальность.

– Он был вашим политическим помощником, не так ли? Он сколотил политическую машину, с помощью которой вы держали в узде рабочих химических фабрик и косвенно контролировали муниципальное правительство. Меня не волнует, кто тут несет личную ответственность. Хотя я виню в этом вас обоих… Меня тревожит тот факт, что вы двое навязали этому городу механизм коррупции. Беда в том, что коррупция не бывает мелкой. Она как раковая опухоль. Появится в политическом организме и тут же распространяется повсюду. Можно считать аксиомой, что власть, отобранная у народа, неизменно ведет к появлению и росту коррупции.

– Ты еще не знаешь жизни, не видел того, что пришлось повидать мне, – устало произнес Сэнфорд. – Ты рисуешь упрощенную картину, ужасно однобокую. Я признаю, что оказывал политическое влияние в этом городе и в этом штате, и неустанно трудился, чтобы сохранить это влияние. Но мною двигали более чистые побуждения, чем, как я думаю, тебе представляется. Мое предприятие небольшое, и было нелегко помешать могущественным конкурентам поглотить его. Всю жизнь я положил, чтобы остаться на плаву, просто чтобы мои фабрики продолжали работать. Фабрики Сэнфорда составляют экономическую основу этого города и всего этого района. Если бы они закрылись, а этого не случится, пока я жив, этот город превратился бы в призрак. Заводы уже сегодня не работали бы, если бы я не наращивал целенаправленно последние пятьдесят лет свое политическое влияние. Конечно, я говорю не только о муниципальной политике. Но если бы я утратил политический контроль над городом, то я ничего не значил бы в законодательном органе штата и мое влияние в Вашингтоне было бы ничтожным.

– Вы не смогли бы удержаться на плаву, как вы выражаетесь, то есть жить комфортабельно и даже роскошно, – если бы вернули политическую власть народу.

– Если бы мне пришлось платить зарплату в соответствии с требованиями профсоюзов, если бы городское правительство вышло из-под контроля и повысило сборы и налоги, то я не смог бы выжить.

– Не вытекает ли отсюда, что вы представляете собой анахронизм? Вы стараетесь удержаться на вершине кучи старья, насильно сохраняя условия, который создали пятьдесят лет назад.

– Я делал то, что должен был делать, – рассудительно заявил он. – Мои руки чисты.

– Рисуемая вами картина еще проще, чем моя, господин Сэнфорд. Вы оставались на вершине кучи и считали, что все идет великолепно, потому что вы находитесь наверху. Между тем куча сгнила под вами. Мне пришлось побывать в некоторых прогнивших городах, но нигде я не видел города, прогнившего до такой степени, как ваш.

– Первородный грех, Джон. Нельзя изменить природу человека. Личной жизнью я пытался преподнести пример благопристойности.

– Не втягивайте меня в богословие и не унижайтесь до оправданий. Вы фактически сотрудничаете с мафией. Вы держитесь на сутенерах, ворах, вымогателях и бандитах.

– Пока, Джон. Уж не думаешь ли ты, что я буду продолжать слушать эту несусветную чушь?

Ему пришлось обойти меня, направляясь к двери. Я загородил ему путь.

– Одну минутку. Разрешите сказать вам, что произошло в городе за последние два года.

Он остановился, холодно глядя на меня. Я продолжал:

– Вы с моим отцом создали механизм контроля над городом. Одним концом оси стало ваше богатство и общественное положение, другим – незаконные доходы от игровых автоматов моего отца и его влияние на рядовых людей. Два года назад моего отца застрелили, и вы полагали, что ось слегка накренится. Но этого не произошло. Потому что состояние оси важнее жизни человека, или правосудия, или любой иной вещи. Вы взяли другого партнера, чтобы поддерживать другой конец оси, потому что вы постарели, устали и не собирались пачкать свои собственные руки. Новый партнер – именно тот человек, который грубой силой прокладывал себе путь, вытесняя отца, и который убил его…

– Это неправда! – выпалил он. – Это еще одно дикое обвинение.

– Я намерен доказать это. Я уже собрал некоторые факты о вашем партнере Керче. Все его влияние основано на шантаже. Несомненно, вы знаете, что он шантажировал Флорейн Уэзер? Что деньги, которые вы уплатили за дом Уэзера, пошли ему в карман?

– Ничего подобного я не знал. Не знаю этого и теперь.

– Доказательство находится в сейфе в клубе "Катей". Роджер Керч женился в тридцать первом году на женщине, называвшей себя Флорейн Уэйлс. По-видимому, они так и не развелись. Флорейн Уэзер была двоемужницей, и Керч получил контроль над ее имуществом, потому что знал об этом. А вы знали?

– Конечно нет!

– Учитывая весь ваш жизненный опыт, не было ли это наивно с вашей стороны? Или ситуация слишком вас устраивала, чтобы проводить тщательное расследование? Выгодно было и то, чтобы Керч обуздал для вас Аллистера, а через него и всех мелких людишек в городе, которые уважают Аллистера и голосуют за него. Задумывались ли вы над тем, почему Аллистер выполняет указания Керча и тем самым ваши указания?

– Аллистер никогда не подчинялся Керчу. Эти два человека чрезвычайно враждебны друг другу.

– Может быть, и так, но это не имеет значения. Аллистер никогда не предпринимал никаких шагов против Керча, и я скажу вам почему. Ваш партнер шантажировал мэра города, чтобы держать его в узде.

Старик тяжело опустился на стул. В его лице не было ни удивления, ни смущения, но в глазах стояла усталость.

– Оставим на время в стороне достоверность твоих обвинений – для меня они звучат полной неожиданностью, но, несомненно, у тебя есть какие-то основания их выдвигать, – я возражаю против того, что ты называешь необходимыми деловыми сделками. С самого начала я питал отвращение к этому человеку.

– Вы терпели и использовали его. Ваша терпимость к человеку воспринимается в этом городе как знак одобрения. Такой человек становится неприкосновенным.

– Если то, что ты говоришь о нем, правда, считай, что мое терпение кончилось.

– Я еще не все вам рассказал. Прошлой ночью он убил Флорейн Уэзер.

– Есть у тебя какие-нибудь доказательства?

– Более чем достаточно.

Небрежно и сухо он заметил:

– Между прочим, ты не уточнил, что у Керча имеется на Фримэна Аллистера, как ты выразился. Конечно, у нашего достойного мэра-реформатора нет какого-то преступного секрета?

– Это останется в секрете, – сказал я. – Это исключительно дело Аллистера и Керча.

Он махнул рукой с напускным легкомыслием.

– Как хочешь, Джон. У тебя, кажется, настоящий талант обнаруживать скелеты в невызывающих подозрений шкафах? Я всегда рассматривал Аллистера как олицетворение политической добродетели.

Дверь позади меня открылась, и в комнату вошел Аллистер.

– Слышу, кто-то склоняет мое имя? – произнес он с натянутой веселостью. – Доброе утро, господин Сэнфорд.

– Здравствуйте, Фримэн, – ответил тот неизменившимся голосом. – Вы знакомы с Джоном Уэзером, не так ли?

– Да, конечно. – Он повернулся ко мне, и его голубые глаза расширились. – Святые небеса, что случилось с вашим лицом?

– Стукнулся о дверь.

– К счастью, – мягко заметил Сэнфорд, – неприятности Джона подходят к концу. Джон, у меня пока что не было возможности сообщить тебе, поскольку мы ввязались в эту непродуктивную дискуссию, о том, что я разговаривал с нашим следователем по особо тяжким преступлениям, и он установил: Флорейн Уэзер была уже несколько часов мертва к тому моменту, когда тебя увидели возле ее трупа. Была, кажется, также попытка дать медицинскую оценку ран, из-за кровотечения которых наступила смерть. Я представил эти факты судье Саймону, и он выразил готовность выпустить тебя на поруки под залог в десять тысяч долларов. Я взял на себя смелость внести залог, не посоветовавшись с тобой.

– Спасибо. – Я бы улыбнулся, если бы мне позволил рот. – Но я останусь здесь до тех пор, пока не смогу выйти отсюда, не внося залога.

– Не делай глупостей, – резко сказал он. – Это всего лишь временный долг. У тебя достаточно средств, чтобы его вернуть.

– Я приму это одолжение, если вы дадите себе ясный отчет в том, что я собираюсь остаться в этом городе и бороться против вас.

– Я отдаю себе в этом очень ясный отчет. – Он горько усмехнулся, с трудом поднялся со стула и пересек комнату. Перед тем как выйти из нее, он повернул свою убеленную голову на тощей птичьей шее и продолжительно посмотрел на меня. – Однако предупреждаю тебя, что владение имуществом при так называемой демократии влечет за собой гораздо большую ответственность, чем ты можешь себе представить.

– Еще бы, – заметил я. – Некоторые из нас много думали и обсуждали эти вещи, когда находились в армии. Порядочность человека связана также и с ответственностью. Мне не нравится подтекст вашего выражения "так называемая деократия". – Закрывшаяся дверь поставила точку в конце этой фразы, но у меня было такое ощущение, что я мог бы продолжить спор с Алонсо Сэнфордом до самой его смерти.

Аллистер, пока мы разговаривали, подошел к окну и поднял занавеску. Он проявлял нетерпение и смотрел на закопченную стену из белых кирпичей.

– Хэнсон сказал мне о Гарланде, – сказал я ему, когда он повернулся.

– В смысле, что он умер?

– Да, он подумал, что это я убил его. Если Гарланд умер от раскроенного черепа, тогда это моя вина. Или заслуга. Но Хэнсон сказал, что его задушили.

– А вы его не душили? – Что-то странное мелькнуло в его затуманенных голубых глазах. Может быть, это означало, что Аллистер мне не верит.

– Я бы мог его удавить, но не сделал этого. Просто обезвредил его самым быстрым из известных мне способов. Я не убивал людей, если не считать времени, когда носил военную форму. Но тогда это было нормально и допустимо.

– Должно быть, это сделал Керч, – медленно произнес Аллистер. – Понятно, что ему надо было уничтожить опасных свидетелей.

– Он снова ездил в "Уайльдвуд"?

– Должно быть, съездил. Расти Джэнки оказался в его номере в "Паласе". Этот старый шарлатан, доктор Саламандер, работал там над ним, когда Хэнсон задержал его.

– Значит, это сделал Хэнсон?

– Да, он привезет сюда Расти и Саламандера для допроса.

– Но вы ведь тоже кое-чем рискуете, не так ли?

Он по диагонали пересек комнату дергающейся, припадающей походкой и занял неустойчивую позицию возле стены.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил он. – Дело ведет Хэнсон.

– Но вы его поддерживаете, так?

– Я не могу действовать открыто. – Он двинулся боком вдоль стены, как будто комната стесняла его, как будто любая из четырех стен грозила его свободе. – У меня есть для этого свои причины.

– Сегодня утром я вскрыл сейф Керча.

Он взглянул на меня такими испуганными глазами, будто я командовал взводом и готов был отдать приказ о расстреле.

– Да?

– Несомненно, вы считаете, что Керч может разрушить вашу политическую карьеру. Я в этом сомневаюсь. Если вы будете действовать быстро, смело и обвините его в убийстве, то он вам ничего не сможет сделать. Ваша связь с госпожой Сонтаг – это семечки по сравнению с тем, что мы имеем на Керча. Но вы должны набраться мужества и действовать немедленно, иначе он перехватит инициативу.

В его глазах отразились страх и смятение, как будто он подозревал меня в злой подковырке.

– Что вы обнаружили в сейфе Керча?

– Ваши письма к госпоже Сонтаг. Думаю, с вашей стороны было бы глупо позволить ему запугать вас ими. Если у вас хватит мужества не стыдиться своих неблагоразумных поступков, то вы можете дать ему открытый бой и победить.

– Вы не понимаете этого города. Я лишусь поддержки той группы населения, на которую рассчитываю.

– Ну ладно. – Я сел и стал смотреть в окно. Грязная кирпичная стена, которая загораживала перспективу, выглядела так же тупо и упрямо, как человеческое лицо. – Я до чертиков устал вести душеспасительные разговоры. За последние два года я провел слишком много таких бесед и теперь чувствую желание заклеить себе рот и замолчать навеки.

– Не знаю, что мне делать, – произнес он жалким тоном.

Я поднялся и выдал ему сполна:

– Если у вас осталась хоть капля мужества, вы можете сделать из Керча посмешище. У вас есть пистолет?

– Да. Хэнсон вручил мне пистолет, перед тем как отправиться в гостиницу.

– Тогда отправляйтесь в клуб "Катей" и доставьте сюда Керча.

– Я не стрелок.

– Он тоже не стрелок.

– Но как быть с моими письмами в его сейфе? Они не у вас, не так ли?

– Нет, не у меня. Видимо, они все еще там. Но думаю, что я могу припомнить комбинацию цифр.

– Правда?

– Дайте мне ручку и конверт.

Он подал мне письменные принадлежности, и я присел у стола. Моя голова почти ни на что не годилась, но она все еще была сильна на цифры. Одну за другой я вытянул цифры из своей ослабленной памяти и расположил их в правильном порядке.

– Конверт лежит во втором ящичке в верхнем правом углу, – сказал я. – На букву "А". У Керча все систематизировано.

Он с волнением поблагодарил меня, когда я вручил ему листок с цифрами комбинации. Затем он устремился к двери с нервной поспешностью, с какой в тире с грохотом бежит перед стрелком облупленная железная фигурка кабана.