Текст книги "На обочине мира"

Глава 32

Они нашли маму Мэнни?

Я обнаруживаю, что мне вдруг стало трудно дышать, и Бонни смеётся.

– Ох, моя дорогая! Ты тоже рада? Самое странное, что когда я разбудила его сегодня утром, он как будто напрочь позабыл об этом. Как я и говорила, в последнее время он был какой-то подавленный, бедный мальчик. Целыми днями рассказывал про свой очень реалистичный сон о том, как оказался в какой-то пещере – с тобой, между прочим. Думаю, это сказывалось волнение перед встречей с мамой.

Мы с Алексом встречаемся взглядами, и Бонни это замечает.

– Вы знаете об этом? – спрашивает она.

– Нет, – быстро отвечаю я. – Ну… только то, что Мэнни часто говорит о реалистичных снах. Про пещеры. – Звучит глупо, но, кажется, срабатывает.

– Ох, ясно, – говорит Бонни. – В общем, спустя годы поисков нам удалось встать на след матери Эмануэля. У неё была… непростая жизнь, скажем так?

Но теперь у неё всё почти полностью хорошо, и мы назначили его с ней встречу впервые с тех пор, как он был совсем малюткой. Ну разве не замечательно?

– Так… значит… она жива? – неуверенно спрашиваю я. А потом, видя лицо Бонни и осознавая, как нелепо это звучит, добавляю: – Да, конечно, она жива, и это всё, эм… укатно! И где они встречаются?

Я надеюсь, это где-нибудь недалеко, и Мэнни скоро вернётся.

– Эмануэль с Джейкобом уехали первым же поездом. Его мама некоторое время провела в больнице, а теперь живёт в доме социальной защиты. Мне говорили, она замечательно восстанавливается, и это просто вишенка на торте. Ох, я слишком много болтаю, но до чего же я рада за Эмануэля! Кроме того, кажется, он никогда раньше не бывал в Эдинбурге.

– Э… Э… Эдинбург? В Шотландии? – хриплю я.

Бонни улыбается.

– Конечно, в Шотландии. – Она как будто хочет сказать: «А где же ещё, глупая?»

У меня сводит желудок.

– Он хотел телефонировать тебе домой, но было слишком рано, и я ему не позволила. Тогда он настоял, чтобы я дала тебе вот это – он очень беспокоился.

Бонни вручает мне запечатанный конверт, на передней стороне которого почерком Мэнни нацарапано «УИЛЛЕ», и я открываю его.

Дорагая Уилла,

Я еду знокомиться с ма!

С моей ма, Уилла! Скора я уизжаю с Джейкобом, соцработнеком. Мама сичас в Эденбурге и некто низнал что она моя мама потомучто у неё была псехическая балезнь, но теперь ей полутше и я буду очень рад иё увидеть. Если она чуствует сибя хорошо тогда я буду жить с ней и нивернусь сама-знаеш-куда.

Я думаю что именно поэтому пришол сюда хоть и низнал этого. Спасиба что помогла мне. Я останавлюсь в Каролевском отеле в Эдинб. _– там шекарно и я скоро должен вернутся.

ВАЖНО: я почуствовал что «оно» слабеит (но нисказал тебе потомучто боялся тебя изпугать). Это нисом несам точно луна.

ЕСЛЕ Я НИВЕРНУСЬ ЧЕРИЗ ДВА ДНЯ, ТОГДА ИДИ ОДНА

Мэнни

Цылую (в щоку, ниподумай чего)

– Ты в порядке, касаточка? – мягко спрашивает Бонни.

– Хм-м? Что? Да, да. – Я в третий раз перечитываю записку и передаю её Алексу – он читает с таким видом, будто ничего не понимает. Когда он поднимает письмо, на обратной стороне я вижу цветное фото какой-то женщины, поразительно напоминающей Мэнни, в том числе зелёными глазами и длинной светлой чёлкой. Ещё там напечатано много информации крошечным шрифтом: её имя при рождении, разные адреса, идентификационные номера и так далее.

– Ну разве не замечательно? – Бонни указывает на фото. – Как выяснилось, его бедная мама никогда не теряла надежды, но болезнь взяла своё. Джейкоб провёл замечательную поисковую работу. Все записи оказались уничтожены несколько лет назад в пожаре, и это всё здорово усложнило. Но Джейкоб не сдался. Посмотри, сколько информации он раздобыл, по кусочку.

Всё это я слушаю только вполуха, конечно, потому что в голове у меня крутятся мысли о бесконечных проблемах и вероятностях. Я складываю письмо Мэнни и сую его в карман.

Иди одна, написал он. Как у меня это выйдет? Это в Мэнни есть что-то, что сделало наше перемещение возможным. Покалывание, ползущее вверх по моей руке, когда он берёт мою ладонь и касается тёмного песчаника в задней части пещеры…

Свет в его глазах, когда, ну… да почти всегда.

Магия, которая кроется в нём.

А теперь я застряну здесь? Здесь, в этом странном мире суперсовременных летающих машин и древних телефонов?

Он написал, что «оно» слабеет.

– Уилла? Уилла? Возьми салфетку, касаточка. Я знаю – это очень эмоционально.

Я даже не осознаю, что плачу, когда выбегаю из офиса Бонни. Алекс торопится за мной.

– Уилла? Уилла, вернись, милая! Ты в порядке? Уилла!

Глава 33

Дверь детского дома имени Уинстона Черчилля с грохотом захлопывается за нами. Я спускаюсь по ступенькам и вскакиваю на свой фрирайд, и вскоре уже несусь по побережью – мотор жужжит подо мной, Алекс мчится следом. Я обгоняю пару си-мобилей – каждый по-разному радостно звякает мне, но радость – это последнее, что я сейчас испытываю.

– Мина! Остановись! – кричит Алекс. Я его не слушаю.

По сути, я не останавливаюсь, пока не достигаю ступенек, ведущих вниз к бухте Браун, и только там спрыгиваю с фрирайда. Алекс догоняет меня и хватает за руку, заставляя обернуться, так что я вижу его лицо – красное и перепуганное.

– Мина – в смысле Уилла. Что такое происходит? – спрашивает он, тяжело дыша. – Я не понимаю.

– Он сказал, просто иди без меня! Будто мы про школьный автобус говорим! Он не понимает, что я не могу! – Я расстроена и кричу, и Алекс начинает тревожиться.

А ещё я тяжело дышу – как от паники, так и от бешеной гонки. Переведя дыхание, я говорю:

– Идём со мной, – и он спускается по ступенькам на набережную и садится на одну из деревянных скамеек. Я сбивчиво пытаюсь объяснить, что, по-моему, произошло.

– Каким-то образом – не спрашивай, каким – я поменялась местами с твоей сестрой, Миной, – говорю я и поднимаю руку, чтобы Алекс меня не перебивал. Я невидящим взглядом смотрю на гладкое синее море, пытаясь сформулировать свои мысли. – Значит, если я оказываюсь в её кровати, она должна оказаться там, где была я – то есть в этой пещере. Вон в той – прямо там.

Алекс быстро моргает и двигает губами, будто повторяет себе мои слова, пытаясь понять.

– В прошлый раз высокий прилив не дал ей выбраться из пещеры. Она подумала точно то же, что и я поначалу: что это сон. Это были не сны, Алекс. Она правда была там с Мэнни – с Мэнни из этого мира. Они были в полном ужасе, пока там торчали. Бедная Мина. Бедный Мэнни.

При одной только мысли о той жути, которой они, видимо, натерпелись, я снова начинаю плакать, и Алекс приобнимает меня одной рукой, что очень мило с его стороны. Он говорит:

– Но ты же пробыла тут целую вечность – почему они не вышли, как только начался отлив?

Я всхлипываю и вытираю глаза рукавом.

– Я не знаю, Алекс. Мэнни называл это «фокусом со сжатием времени». – Я снова всхлипываю и смеюсь. – Знаю – очень по-научному. Это значит, что время, видимо, течёт здесь по-другому, чем… чем там, наверное. Или пещера искажает время или что-то такое.

Он медленно кивает.

– В этом есть смысл.

– Правда?

– Да. Вроде как. Эйнштейн. Теория относительности. Мы проходили это на физике. – Он замечает мой озадаченный взгляд. – Как бы объяснить? Время движется по-разному в разных местах и для разных людей. И если ты делаешь что-то вроде того, чтобы, не знаю, перенестись в другое измерение, тогда время, наверное, может… исказиться? Наверное, так, иначе как бы тут тоже могло быть суперлуние?

Я ничего не говорю. Честно говоря, я понимаю это так же плохо, как и всё остальное.

– Слушай, – говорю я, указывая на приближающийся прилив. – Мы же знаем, что Луна вызывает приливы и отливы, так?

Я наполовину ожидаю, что Алекс станет со мной спорить, будто в этом мире сделали какое-то ошеломительное открытие, и одно вовсе не связано с другим, когда он говорит:

– Ну конечно.

– Ну и… так выходит, что Луна и на некоторых людей влияет. Как на кукушек. – Я понимаю, что объясняю не очень хорошо, и вздыхаю. – Мэнни – суперсенсор, он ключ к этому всему. Я не смогу уйти без него. Если его со мной не будет – я здесь застряну. Я даже не знаю, сколько ещё продлится это суперлуние.

Алекс лезет в рюкзак и достаёт оттуда учебник, который передаёт мне. На обложке – фото улыбающейся женщины на фоне звёздного ночного неба.

Космический резонанс – Введение

Амара Холи

Я поражённо моргаю, глядя на эту обложку. Амара Холи? Это разве не та женщина, про которую говорила Моди?

Алекс замечает моё лицо.

– Ты её знаешь? – спрашивает он.

– Ну… кажется… это… я про неё слышала.

– Укатно. Она довольно известная. Её часто передают по телику и по приёмнику. Она считает, что на наши жизни влияют движения планет и звёзд.

Я ненадолго задумываюсь об этом.

– Это… это та идея, что всё взаимосвязано, и есть какие-то невидимые силы, которые на нас влияют, как на кукушек, улетающих на юг?

Алекс пожимает плечами.

– Наверное. Ты ведь вот здесь сидишь. Видимо, в этом что-то есть.

Он поднимается.

– Идём, – говорит он. – Я хочу посмотреть на эту волшебную пещеру изнутри.

Я начинаю объяснять, что никакая она не волшебная, но он уже перебрался через перила и спустился на песок с галькой. Я кричу ему в спину:

– Ты рюкзак оставил!

Алекс останавливается и оглядывается.

– Знаю. И что?

– И то, что… его могут украсть.

Мне немедленно становится немного стыдно за свой мир, где почти никогда не оставляют вещи без присмотра. Спустя мгновение я снимаю свой собственный рюкзак и кладу его на полосатую скамейку рядом с Алексовым – оставляя на виду у всех, кто, возможно, будет здесь проходить, а потом тороплюсь к ступенькам, пока не передумала.

Прилив ещё не начался, и в ярком свете весеннего дня пещера Браун кажется какой-то другой – менее загадочной и больше похожей просто на дыру в скале. Каменистая лужица у входа мельче, и её легко перепрыгнуть, и даже рыбный, водорослевый запах кажется не таким сильным. Я почти что вижу заднюю стенку пещеры.

Мы с Алексом уверенно входим внутрь.

– Значит, вот она? – спрашивает он. В его голосе нет недоверия, только некоторое разочарование.

Мы проходим дальше, туда, где песок – теперь более мелкий, почти без гравия – постепенно поднимается к каменной стене с широкой горизонтальной полоской тёмного песчаника.

Алекс говорит:

– Судя по всему, марфинам здесь нравится, – и указывает на крошечные отпечатки лапок, напоминающих ладони, на песке.

– Но смотри, – говорю я, продвигаясь глубже. Отпечатки, слегка смазанные, доходят прямо до задней стены и останавливаются. – Обратных отпечатков нет!

Алекс отвечает:

– Такое чувство, что марфин просто шёл к стене, а потом прошёл её насквозь.

Я таращусь на песок и на стену, а потом снова поворачиваюсь ко входу в пещеру.

– Значит, вот этого места вы касались? – говорит Алекс, похлопывая по красноватому песчанику.

Ничего не происходит. Ну конечно, ничего не происходит. Затаив дыхание, я делаю так сама. И опять – ничего.

Я говорю:

– Нужен высокий прилив. И, очевидно, Мэнни.

Мэнни нет. Я поворачиваюсь и иду обратно к пляжу, и моё сердце продолжает бешено колотиться.

Мы возвращаемся на полосатую скамейку – наши «ранцы», как называет их Алекс, конечно же, оказались нетронуты – и ненадолго садимся. Я пытаюсь успокоиться. Высокий прилив скоро, уйти без Мэнни я не могу, а Мэнни здесь нет.

Алекс знает, что я слегка истерю из-за письма Мэнни, но он не вынуждает меня говорить об этом, даёт мне собраться с мыслями и просто смотрит на прилив.

Медленно, но неотвратимо каменистые углубления под нами заполняются, а струйки морской воды заползают на узкую полосу песка, где обычно валяются брошенные рыболовные сети, пластиковые бутылки или ещё какой-нибудь мусор. Сегодня там нет ничего, кроме водорослей, ракушек и стайки бекасов, прыгающих у берега.

Вы подумаете, что я тупая, ну да ладно. Море какого-то другого синего цвета. Я знаю, что уже говорила об этом, но теперь, сидя на деревянной скамейке и глядя на него, я убеждаюсь окончательно. Как это возможно? Я знаю, что море не всегда одинакового цвета, но это же Северное море, и оно едва ли бывает когда-нибудь таким синим, как сегодня. Небо вот типично британского беловато-серого цвета, с собирающимися на горизонте тучами, но море сияет насыщенным, глубоким цветом индиго.

А потом вода уже плещется у входа в пещеру. Я смотрю время на телефоне. Уже полдень; скоро начнётся отлив.

Алекс восклицает:

– Ого! – видя часы с цифрами, и я смеюсь, пока не замечаю, что зарядки осталось всего десять процентов.

Я похлопываю по карману куртки и обнаруживаю что-то твёрдое. Я достаю плитку шоколада, которую сунула мне Моди, когда мы виделись в последний раз. Я предлагаю шоколад Алексу, и он указывает на обёртку:

– Мне нравится название!

«Шоколадный крем Фрая». Это имя: Фрай. Что там говорила Моди? Это было в одной из её историй. Что её прапра-кто-то-там придумал отливать шоколад в плитках! И его звали…

Фрай.

– Ты опять притихла, – говорит Алекс.

– Блин! – выдыхаю я. – Как зовут основателя школы? Ну знаешь – Академии Фрай?

– Леди Моди Фрай. Все это знают.

Я вскакиваю и несусь к ступенькам.

– Теперь всё понятно! Люди меняют имена, когда сочетаются браком, Алекс!

– Ага. И что? – Алекс торопится за мной, и у подножья ступенек мы останавливаемся.

Я говорю, так терпеливо, как только могу:

– Моди Фрай стала Моди Лоусон! Разве ты не понимаешь?

– Нет, вообще не понимаю. Кто такая, нафлинт, Моди Лоусон?

Кто такая?.. Кажется, в этот момент что-то внутри меня меняется. Я прямо-таки чувствую, как что-то со щелчком встаёт на место. Я сажусь на бетонные ступеньки и ненадолго кладу голову на сложенные руки. А потом смотрю на Алекса, который так и стоит надо мной.

– Мне нравится твой мир, Алекс. Но это твой мир. Просто… мне здесь не место. Тебе всё кажется правильным, а мне – наоборот.

Алекс садится со мной рядом.

– Тогда зачем ты вернулась, Уилла?

– Я хотела показать людям дома, что мир может быть гораздо лучше.

– Хм-м, – говорит он. – И всё? Мне кажется, ты хотела доказать что-то другое. Что ты не врёшь. Дело в том, Уилла, что зачастую правда может сама о себе позаботиться. Она остаётся правдой…

– …веришь ты в неё или нет. Знаю. И теперь… – Я снова опускаю голову и выдавливаю слова из сжавшегося горла. – И я здорово рискую. Прямо сейчас Мина и другой Мэнни в той пещере. И в этом виновата я.

На лице Алекса появляется обеспокоенное выражение.

– Моя сестра, – говорит он. – Я хочу её вернуть.

Глава 34

Мы даже не утруждаемся взять фрирайды. Домой мы идём пешком – голова у меня опущена, руки глубоко в карманах. Я больше не хочу ни на что смотреть.

Я прохожу прямо сквозь группу каких-то людей, не извиняясь. Они расходятся в стороны, но вместо того чтобы цокать, улыбаются, а один говорит:

– Торопишься, милая?

Я даже игнорирую кошку, греющуюся на каменном заборе в лучах слабого солнца, – а это вроде как нарушение моего личного правила.

Всё это время Алекс идёт, отставая от меня на пару шагов, не осуждая и ничего не говоря, но от этого я чувствую себя не так одиноко. Я благодарна ему.

Раньше я даже не замечала этого, но магазинчики, выстроившиеся вдоль берега, которые были закрыты сколько я себя помню, теперь открылись. А может, тут они никогда и не закрывались. Там, где раньше были металлические заслоны с граффити, груды чёрных мусорных мешков и переполненный строительный контейнер, теперь магазин с фруктами и овощами, выставленными на прилавке снаружи, лавка с книгами и газетами, парикмахерская, химчистка и индийский ресторанчик с доносящимися из открытой двери соблазнительными запахами.

Я останавливаюсь ненадолго и делаю пару фоток. Продавец овощей в синем комбинезоне замечает меня и говорит:

– Выше нос, дорогуша! Чего хмуриться в такой погожий денёк? – Я осознаю, что правда хмурюсь, и делаю лицо попроще. Мужчина расплывается в улыбке и говорит: – Вот так-то лучше! Держи – вот тебе занятие для лица! – и бросает мне банан. Это удивляет меня, и я едва успеваю неуклюже его поймать, что очень смешит продавца. Он продолжает смешливо хмыкать, когда я ухожу, а потом делает мне знак – соединяет кончики больших пальцев, указательные направляя вниз.

В последний раз этот жест я видела, когда Алекс – девочка-Алекс – показала его мне, изображая скучающее «Мне пофиг». Но я вполне уверена, что продавец имел в виду не это.

Почему все такие милые?

Мы с Алексом проходим через главные ворота парка отдыха – там я вижу несколько знакомых лиц. Вот Джозеф, сторож, обычно он довольно сварливый, но сегодня в шутку отдаёт мне честь; Мик и Ник, уборщики, говорят хором: «Привет, Мина! Привет, Алекс!», толкая свою тележку, и я испытываю некоторое облегчение, что она не летает или что-то в этом духе – это их обычная уборочная тележка, только выкрашенная в оранжевый, с лицом прадедушки Роджера.

И они тоже делают нам тот же жест, что и продавец овощей, явно ожидая, что мы покажем его в ответ, так что я так и поступаю, и это приводит их в восторг. Алекс тоже его повторяет, а потом смеётся.

– Что это значит? – спрашиваю я, когда он возвращает жест.

– Это буква М, разве не видно? Означает «Мир». Этот знак несколько лет назад появился – теперь так все делают. Сверхукатно, а?

– Понятно, – говорю я, но выходит довольно уныло. По пути из бухты Браун, который занял немало времени, Алекс пытался меня растормошить, но уже давно сдался и притих.

Потом он говорит:

– Идём сюда. Я хочу кое-что проверить.

Глава 35

Алекс ведёт меня в бунгало к дедушке Норману, двигаясь очень тихо, будто не хочет, чтобы его заметили.

Он всё ещё на месте, стоит на клочке низкорослой травы: тёмно-розовый лётик, сияющий под солнцем, – сиденье приподнято, обнажая двигатель, к рулю прислонено руководство по ремонту.

Дедушка Норман, повернувшись к нам спиной, нагнулся над своим верстаком и что-то закручивает гаечным ключом, жужжа под нос песенку, которую напевал сегодня утром папа:

– Танцуй, мой маленький паренёк, танцуй…

Дам-диддл-дам… когда придёт лодка…

Алекс знаком велит мне вести себя тихо, и я ничего не говорю. Потом, когда брат меня подзывает, мы уходим незамеченными.

– Что это было такое? – спрашиваю я, но он мотает головой, глубоко задумавшись.

К тому времени как мы возвращаемся в дом, я одновременно вымотана и в ужасе.

Я устала от того, что всё другое. А больше всего я устала бояться.

Без Мэнни я не могу попасть домой, а если мы пропустим это суперлуние, следующего придётся ждать несколько месяцев. Сколько осталось до того, как окно закроется? Как я буду жить здесь, не сойдя за сумасшедшую? Не выдав себя? И к тому времени Мина и другой Мэнни уж точно выйдут из пещеры в мой мир, и одному богу известно, к чему это приведёт.

– Школа письмо пришлёт, знаешь. Маме с папой. О том, что нас не было, – говорит Алекс, когда мы сидим на кухне вдвоём.

– Письмо? Это дня два займёт. – Не успеваю я остановиться, как спрашиваю: – У вас что, нет имейлов? – Конечно, ответ мне уже известен.

– А это что такое?

– Это письмо, которое отправляют через компьютер. Приходит мгновенно. Попробуй – тебе понравится.

Я знаю, что веду себя не по-доброму. Я даже ничего не могу с собой поделать. Я просто ужасно устала и напугана.

– Расскажи мне про эти ик-мейлы, – просит он.

– Алекс. Пожалуйста. Я не могу объяснить всё на свете. Честное слово, не могу. Имейлы, мобильники, «Квики», интернет, компьютеры… Я просто хочу домой, и у меня реальные проблемы, как и у Мины.

На меня накатывает очередная волна усталости. Прошлой ночью я почти не спала.

– Мне надо поспать. Совсем немного, – говорю я.

Пару часов спустя я выныриваю из глубокого сна без сновидений – меня будит, стучась в дверь, Алекс.

– Ты голодная? – спрашивает он, просовывая голову в комнату. «Голодная» даже самую малость не описывает жадное, пустое урчание моего желудка.

– Накрой на стол, пожалуйста, Мина! – кричит мне мама. Я смотрю на свой столик – там лежит письмо, которое я начала писать перед сном. Оно адресовано Мине, другой мне. Начинается оно так: «Дорогая я…» У меня обрывается сердце, когда я вспоминаю, что у меня могут быть месяцы, чтобы его закончить.

Тарелки и приборы лежат на прежнем месте, и я ухитряюсь не наделать ошибок, пока к столу не подходит папа с кастрюлькой чего-то восхитительно-пахнущего и говорит:

– Только на четверых, милая? А как же дедушка?

– Хе-хе! Пахнет чем-то вкусненьким! – раздаётся из коридора голос, и на кухню входит дедушка Норман. Он сменил свой комбинезон на ярко-красный свитер, а седые волосы у него прилизаны, будто он только что принял душ.

– Привет, дедушка, – говорит Алекс.

– Привет, сынок! А что насчёт тебя? – Он тычет в меня большим пальцем и улыбается. – Всё ещё хочешь звать меня по имени? Ох уж эта ваша школа! Когда я был маленьким, всё было по-другому.

– Я… я просто шутила, – тихо говорю я, пытаясь быть спокойной, и дедушка снова смеётся.

– Ну конечно, милая, – хмыкает он, а потом совсем немузыкально напевает:

 
Зови меня как хочешь —
Только поскорей зови!
 

Все смеются; всё нормально. Мы садимся за стол, и я осознаю, что уже люблю дедушку Нормана. Он как будто зацепился за моё сердце рыболовным крючком и медленно тянет к себе, а я и не против.

Я наклоняюсь над тарелкой, подозрительно рассматривая еду, и папа тут же это замечает.

– Что не так, Мина?

– Ничего! – жизнерадостно отзываюсь я. – Просто, эм… тут же нет, э… муравьёв?

– Откуда тут взяться муравьям? Это же рыбный пирог. Сливочный соус и слоёное тесто с ароматом лимона.

Я выдавливаю смех.

– Просто шучу! Ха-ха. – Я принимаюсь за еду. Рыбный пирог замечательный: плотный и свежий. И никаких муравьёв.

– Ну и ну – рыбный пирог! – восклицает дедушка Норман, принимаясь за еду. – Отменное угощение, Тед! Я не едал настоящей рыбы с моего дня рождения! Где ты её достал? – Он откусывает ещё один огромный кусок и закрывает глаза, чтобы полнее оценить вкус.

Папа говорит:

– А, как обычно. Утром в Калверкот приплывали лодки, вот продавали её на побережье. Выбрал парочку сайд да макрелей. Решил, тебе понравится! И Мине, кажется, тоже нравится. Не торопись так, дружок, – живот разболится!

– Понравится? Да я в восторге, сынок! И-и, вкус моей молодости. Недёшево обошлось, а?

Папа скромно пожимает плечами.

– Ну да. Двадцать фунтов, семнадцать и шесть за унцию. Но время от времени можно себе позволить, а?

Пока мы едим, я гадаю, что всё это значит. «Семнадцать и шесть за унцию»? Я знаю, что унция – это старая мера веса, но сколько это – понятия не имею. Пока что я откладываю эту мысль и спрашиваю:

– Эм… а как часто ты ел рыбу, когда был молодым, дедушка? В смысле Норман. Дедушка Норман?

Он смотрит на меня краем глаза. Я плотно стискиваю губы – вдруг он заметит мои кривые зубы – и невинно округляю глаза. Он откладывает нож и вилку. Я замечаю, как мама позабавленно закатывает глаза, будто уже сто раз слышала эту историю.

– Ну, поплыли по волнам ностальгии, – с теплотой говорит она и поворачивается к папе. – Сможешь его остановить?

– Да ты шутишь, любимая! В его-то возрасте это может быть последний шанс!

Дедушка Норман громко смеётся над этим, и я смеюсь тоже, хоть мне и немного грустно осознавать, что в моей реальной жизни уже целую вечность не было таких семейных подколов.

Правда ли я хочу покинуть эту тёплую, дружную семью и вернуться в мир препирательств и напряжения?

Старик прочищает горло.

– Что ж, Мина, милая. Не только я. Мы все ели целые горы, по всему миру. И не только рыбу – мясо тоже. Почти каждый день. Бекон на завтрак, ветчина в сэндвичах, креветки и морские гребешки с самого дна моря, говядина, свинина – магазинчики с жареной курицей на каждом углу; ягнятина, рыба с картошкой, суши, багеты с тунцом, сосиски… всего и не перечесть! И всё такое дешёвое. Ну и, что ж… остальное ты знаешь, э?

Я говорю наугад:

– О да. Хорошо, что такого больше не происходит.

Папа никогда не упускает возможности преподать какой-нибудь урок или поделиться крупицей информации, которая может пригодиться во время викторины.

– Вот так оно, Мина! Железное доказательство того, что я тебе недавно говорил.

Да блин.

– Эм… напомни-ка, пап. Что ты говорил?

– Ты же помнишь! Когда мир перестал воевать, мы вложили все деньги, умственные ресурсы и энергию в решение других проблем. Рыба? Это стало легко, как только появилась ЛВП.

Старина Алекс помогает мне, говоря:

– Точно! Лаборатно выращенная плоть означает, что мы не производим чересчур много мяса и не вылавливаем чересчур много рыбы! Говорят, что море сейчас более синее, чем раньше, потому что оно здоровее. – Он подмигивает мне.

– О, это точно! – восклицаю я, радуясь, что разгадала эту загадку, а потом осознаю, что говорю как сумасшедшая. – Ну то есть точно, наверное, так и есть. Мне кажется. – «Точно, наверное»? Я говорю как Мэнни.

Дедушка Норман смотрит на меня, хмурясь, и я заливаюсь краской, понимая, что несу странности. Если я опущу голову ещё ниже, рыбный пирог попадёт мне в нос.

К счастью, мои комментарии перевели разговор на предстоящее празднование ВВВ. Помалкивая, я узнаю о завтрашнем параде побольше, в том числе о дедушкиной выставке классических суперлётов, хотя начинается всё сегодня – музыка, фейерверки, речи, танцы.

– Вот что я вам скажу, – говорит дедушка. – Если я не починю ограничители на этом «Шевроле Спорт», парад лётиков я буду возглавлять на незаконном транспорте. Никому не рассказывайте, дети! – добавляет он, подмигнув.

Мама говорит:

– Ох, надеюсь, погода не подведёт. Прогноз какой-то не очень хороший…

Тут из коридора раздаётся громкое звяканье, заставляющее меня подпрыгнуть.

Папа говорит:

– Ответь на телефон, пожалуйста, Мина, дружок. Кто-нибудь хочет ещё пирога?

Дзынь-дзынь. Пауза. Дзынь-дзынь. Пауза. Я вышла из-за стола в коридор, чтобы «ответить на телефон», но вот я смотрю на эту штуку и не могу сказать, что до конца уверена, что с ней делать. Только представьте – единственный телефон в доме, и чтобы по нему поговорить, приходится торчать в коридоре!

Рядом с телефоном стоит маленькая копия одной из таких старых красных телефонных будок с окошечками. (На побережье в Калверкоте есть такая полноразмерная, но внутри неё находится аппарат для лечения сердечных приступов.) А у этой маленькой на столике в коридоре есть сверху прорезь, и она наполовину полна монет. Ну и странный и удивительный мир, зачем нужно хранить рядом с телефоном горшок с деньгами?

Дзынь-дзынь. Пауза. Дзынь-дзынь. Пауза.

– Ты ответишь или нет, Мина? – кричит мама.

Я протягиваю руку, беру ту часть телефона, которая снимается, и прикладываю к голове. Не знаю почему, но у меня появляется чувство, что этот звонок, возможно, изменит мою жизнь.

– Алло?