Текст книги "На обочине мира"

Глава 40

Мы с Алексом пробираемся через толпу людей – молодых, старых и очень старых, собравшихся на Поле перед огромным экраном. Кажется, там показывают сцены подготовки к празднику ВВВ со всего мира, наложенные на музыку. Немного походит на то, что мы сегодня видели по телику. Повсюду люди показывают пальцами тот же самый жест – букву «М».

Я нервничаю и не очень хочу тратить время, но всё равно достаю телефон – по-прежнему замаскированный – чтобы записать кусочек на видео, как вдруг меня пробирает осознание.

– Мой мобильник! – говорю я Алексу, размахивая телефоном. – Почему я не показала его маме с папой? Если бы это не убедило их, что я из другого измерения, то ничто бы не убедило. Ну то есть… с тобой же это сработало? Так ведь?

Алекс с сомнением качает головой, но мне всё равно. Я уверена. Я готова на всё, лишь бы не прибегать к безумному плану Алекса.

Я включаю телефон, и у меня обрывается сердце. Осталось два процента заряда. Я знаю, что чем он ниже, тем быстрее телефон разряжается.

– Всё нормально, Уилла? – спрашивает Алекс. – Выглядишь жутьжасно!

Моё дыхание участилось, а ладони взмокли. Палец зависает над кнопкой съёмки, и я мешкаю, не зная, как использовать эти два процента.

Те мама и папа, которые сидели и смотрели, как я демонстрирую им зубы, как какой-то невменяемый монстр, ни за что в мире – в любом мире, если уж на то пошло – не поверят в мою историю. А если и поверят, то не смогут вовремя привезти Мэнни из Эдинбурга.

Я немного шокируюсь, осознав, что мне уже всё равно, поверят они мне или нет. Мне известна правда – и это самое важное. Всё зависит от меня. Если я не воспользуюсь планом Алекса, я застряну здесь до конца своих дней. А кроме того, Мина и другой Мэнни выйдут – каким-то образом – из той пещеры, в которой оказались, и им придётся жить в моём мире. А тот мир находится на грани третьей мировой войны.

Суть в том, что я знаю правду. И могу доказать это тем, кому нужно: людям в моём мире, мире, катящемся к войне, войне, в которой придётся сражаться моему папе, потому что все считают, что она неизбежна. Потому что все считают, что выбора нет. Так что я потным пальцем нажимаю кнопку записи и направляю телефон на толпу, не сводящую глаз с огромного экрана.

Несколько секунд спустя видео сменяется надписью, и на толпу опускается тишина. Все взгляды прикованы к экрану, и никто даже не замечает меня и моей странноватой камеры.

ВВВ

ПРЯМОЙ ЭФИР ИЗ НЬЮ-ЙОРКА

БЫВШИЙ ПРЕЗИДЕНТ США

ДЖОН Ф. КЕННЕДИ ОСНОВАТЕЛЬ ВСЕЛЕННОЙ ВНЕ ВОЙНЫ

Толпа разражается аплодисментами. Я оглядываюсь на Алекса, всё ещё снимая, поражённо разеваю рот и спрашиваю одними губами:

– Джон Ф. Кеннеди?

Он кивает и пожимает плечами.

– И что? – говорит он.

– Но… президента Кеннеди же… убили? – уточняю я.

Алекс с ошарашенным видом мотает головой.

– Нет, не убивали! Он пережил покушение. Это ты имеешь в виду? Кто-то пытался его застрелить, когда он ехал в машине в Далласе, лет так, ох… много назад. В него чуть не попали, но…

– 22 ноября 1963 года, – говорю я, – и он… он…

Я замолкаю, удивлённо тряся головой.

Это ли событие сделало мир другим? Пуля убийцы не попала в цель! Было ли это той точкой, в которой мировая история совершила поворот?

Вот он – на большом экране на Поле в Уитли-Бэй. Старый-престарый человек, негибкой походкой идущий к трибуне, с седыми волосами, в багровой рубашке и стильных солнцезащитных очках, машет рукой в ответ на приветствия толпы.

– Сколько ему лет? – спрашиваю я Алекса, и он снова пожимает плечами.

– Точно не знаю. Сто десять, сто двадцать?

Камера крупным планом показывает лицо бывшего президента – морщинистое и старое, но по-прежнему красивое.

– Мои соотечественники американцы, – начинает он. – Мои соотечественники… люди!

В ответ все ликуют. Люди уже восторженно обнимают друг друга.

Он продолжает, его голос с американским акцентом хриплый и слегка гнусавый, но всё же ясный, несмотря на огромный возраст президента.

– Много лет назад, когда я был президентом США, я сказал что-то, что некоторые из вас, возможно, помнят. Я сказал: «Те, кто делает мирную революцию невозможной, делают насильственную революцию неизбежной».

Люди вокруг меня кивают друг другу, припоминая эту фразу.

Старик продолжает.

– Потом я встретил женщину, которая вдохновила меня на новое видение мира. Видение, которое и привело к этой мирной революции – величайшей в истории нашего прекрасного мира. К движению, которое мы назвали Радужным Восстанием.

– И всё же это сделал не я и не она. Это сделали вы, ваши родители, бабушки и дедушки и даже прабабушки и прадедушки. Один за другим, мы смотрели друг другу в глаза. Мы искали то, что нас объединяет, а не то, в чём мы различаемся. Мы обняли наших сестёр и братьев по человечеству и сказали нет ненависти, нет конфликтам. Нет войне!

Он делает паузу, и камера показывает ликующих и аплодирующих людей по всему миру, молодые и старые лица, тронутые его словами.

– Вместо того, чтобы драться, – говорит Джон Ф. Кеннеди, – мы говорили. Мы спорили – о, как мы спорили, и спорим до сих пор! – Он улыбается и медленно оглядывает не сводящих с него глаз людей, а потом снимает солнцезащитные очки и упирается взглядом в камеру, и я могла бы поклясться: он смотрит прямо на меня. – Мы отказались от ядерного оружия в пользу ядерной энергии. Как советовала Библия, мы перековали мечи на орала, а копья – на серпы. Мы распространили мирное слово по всему миру. Потому что когда мы говорим – мы не сражаемся. А когда мы не сражаемся – мы решаем другие проблемы. Проблемы здоровья, неравенства, загрязнений, энергии. И всё это, друзья мои, благодаря вам!

Толпа уже просто неистовствует, крича «Да! Да!», и я осознаю, к собственному удивлению, что по моей щеке катится слеза, пока я продолжаю снимать это выдающееся событие.

– Друзья мои. Мы знаем ответ. Мы всегда знали ответ. И он таков: перестать драться, перестать воевать, вместе сложить оружие и пойти навстречу Вселенной Вне Войны!

Он поднимает руки, дрожащими пальцами делая знак «М», и все вокруг меня повторяют за ним, улыбаясь друг другу. У меня просто дух захватывает. А дальше происходит самое поразительное.

– Друзья мои, сегодня, в пятидесятилетнюю годовщину с первого дня в мировой истории без вооружённых конфликтов, я хотел бы поприветствовать на этой сцене ту молодую англичанку, которая столько лет назад вдохновила это движение простым разговором. Она уже немолода – но, с другой стороны, кто из нас молод? Люди мира, прошу вас поприветствовать…

– Леди Мод Фрай!

И вот она выходит: Моди. Моди! Никаких сомнений. Наша садовница! Я обалдело наблюдаю.

Вместо грязного комбинезона и собственноручно раскрашенной хипповой футболки на ней элегантная рубашка и костюм. Её длинные седые волосы вымыты и уложены, как у какой-то немолодой кинозвезды, и она стройнее; у неё солнечный загар, круглые очки и ослепительная голливудская улыбка. Эта та же женщина, что и на фото в вестибюле в школе! Однако сейчас она не суровая и не официальная, какой казалась на фото, но совершенно походит на мою Моди: расслабленная, улыбается как обычно озорно, поднимается по ступенькам как кто-то в два раза моложе.

Толпа вокруг меня начинает просто сходить с ума, когда видит её, а ещё больше – когда на экране появляется надпись:

МОД ФРАЙ

ИЗ УИТЛИ-БЭЙ, АНГЛИЯ, ВДОХНОВИТЕЛЬНИЦА ВВВ

Увидев название своего города, сияющее на весь мир, и свою местную героиню, Моди Фрай, застенчиво машущую собравшимся под ней толпам, люди разражаются оглушительным ликованием.

Я пытаюсь слушать, но тут кто-то стучит меня по плечу. Я оборачиваюсь – мне улыбается Дина Малик.

– Привет, Мина! – говорит она. – Рада тебя видеть! Разве не замечательно? Спонсорка нашей школы! Хорошо она выглядит, правда? Знаешь, она ведь училась в школе вместе с моей двоюродной бабушкой.

– Правда, Дина? Как жаль, что ты не упоминала об этом раньше, – с сарказмом замечает её папа, и Дина шутливо шлёпает его по руке. – Давай-ка потише. Эй – а её ньюкаслского акцента как не бывало, не правда ли?

Моди рассказывает нам, почти слово в слово, ту же историю, которую рассказывала совсем недавно мне, когда мы сидели у её буржуйки, попивая горячий шоколад.

– …и вот я уже сидела с президентом Кеннеди и рассказывала ему, как пошла на флот вместо того, чтобы продолжать учиться, и про свой сон о мире, где люди говорят друг с другом вместо того, чтобы драться, и решают споры без насилия…

Я улыбаюсь, кричу и ликую и даже не замечаю, что мой телефон уже совсем сдох.

Тут меня пихает Алекс.

– Идём! – вопит он, перекрикивая гомон толпы. – Нам пора!

И я знаю, что он прав. Я знаю, что больше не могу тут торчать, так что неохотно выбираюсь из толпы, не в силах отвести взгляд от Моди на огромном экране, машущей морю обожающих её людей.

Глава 41

Свет весеннего заката пробивается через собирающиеся грозовые тучи и отражается от «Шевроле Суперлёт Спорт 212» дедушки Нормана.

Мы с Алексом стоим в дедушкиной мастерской, говоря приглушёнными голосами и глядя на отремонтированный лётик, розовый и сияющий, и готовимся провернуть план, который вернёт нас с Мэнни домой.

Я провожу рукой по гладкому двойному сиденью, в точности напоминающему мотоциклетное.

– Он же даже не заметит, что я его одолжила, правда? – говорю я, в основном чтобы убедить саму себя. Я вспоминаю, как Мэнни «одолжил» камеру Джейкоба, и нервно сглатываю.

Алекс не спорит, что очень мило с его стороны, потому что в глубине души он явно со мной не согласен. Вместо этого он говорит:

– Мы. Ты хочешь сказать, мы его одолжили. Мы с тобой заодно. – Он продолжает. – Слушай, Уилла. Я много думал об этом – с тех пор, как увидел новости. До следующего высокого прилива у нас примерно пять часов – ты же это понимаешь? То, что мы делаем, – это, ну… незаконно. И опасно. Но мне всё равно кажется, у нас получится.

– А как же полиция?

– Полиция? Это что-то из двадцатого века, что ли? Люди в форме, которые расхаживают с пистолетами?

Я на миг задумываюсь и говорю:

– Кажется, у наших полицейских нет пистолетов. У большинства, по крайней мере. И потом, а как же армия? Алекс, я не хочу, чтобы меня арестовали.

Он тихонько хмыкает.

– Нет у нас полиции, Уилла. У нас есть Добровольная Охрана Общественного Порядка, а они все заняты парадом. Что до армии, ну – во Вселенной Вне Войны она больше не нужна.

– Ага, понятно. – Я сажусь на перевёрнутый деревянный ящик, как часто сидела с Моди. Такое ощущение, что я пытаюсь найти причины не делать то, что, я совершенно уверена, я сделать должна. – Почему ты это делаешь, Алекс? То есть…

– Я же тебе говорил, Уилла. Я хочу вернуть Мину. Ты замечательная и всё такое – не пойми меня неправильно. Но ты не моя настоящая сестра. Прямо сейчас моя настоящая сестра в какой-то пещере, жутко напуганная. Я должен помочь ей вернуться. Кроме того, это просто неправильно. В мире, во вселенной… в мультивселенной, как бы оно ни называлось, не должно быть такого бардака. Возможно, через шестьдесят восемь лет мы изучим это получше, но прямо сейчас я не вижу в этом ничего хорошего, и мы с тобой вдвоём должны всё исправить.

– Но тебе придётся остаться в Эдинбурге. Что ты всем скажешь?

Он спокойно смотрит на меня.

– Правду, само собой. Поверят мне или нет – не моё дело. Да и если этот безумный план сработает, будет уже без разницы. Все вернутся туда, где и должны быть, и доказать что-то можно будет только через шестьдесят восемь лет. Есть шанс, что мы ещё будем живы!

Алекс уже произнёс целую речь, но останавливаться не собирается.

– Есть и ещё одна причина, – говорит он, и на его лице появляется полуулыбка. – Здесь никто никогда не нарушает правила. Всё подчинено порядку, всё работает, и это прекрасно. И даже идеально. Но знаешь… иногда «идеально» – это немного, ну…

– Скучно? – подсказываю я, и он смеётся, будто радуясь, что я сказала это вместо него. Я смотрю на его лицо, и на одну мимолётную, прелестную секунду он так похож на мою сестру, что я позволяю себе вообразить, что всё снова хорошо.

Я знаю, что это мой единственный шанс.

– А дедушка его уже закончил? Ну знаешь – установил те скоростные и высотные штуковины, которые собирался?

Алекс смотрит на лётик и поворачивает ключ, отчего зажигаются шкалы на приборной панели и яркая передняя фара.

– Не-а. Ещё не закончил. Думаю, эта штука полетит как птица. – Алекс говорит совершенно уверенно, если не считать того, как он сглатывает и тут же пытается это скрыть, и я понимаю: он нервничает сильнее, чем хочет показывать.

В этот миг я осознаю, что люблю своего брата любовью, которая пересекает измерения и связывает моё сердце с его. Хотя я до сих пор не уверена, что мне хватит смелости это сделать. Ну то есть, этот план больше чем просто чуточку сумасшедший.

Мы с Алексом собираемся угнать лётик, долететь до Эдинбурга и вернуть Мэнни как раз вовремя, чтобы успеть к последнему высокому приливу за этот перигей.

Чуточку сумасшедший? Скорее наглухо крышканутый. Но, к сожалению, это мой единственный план.

– Ты уверен, что это безопасно? – спрашиваю я, и его ответ не очень-то обнадёживает.

– Нет. Не совсем.

Алекс видит страдальческое выражение моего лица и пытается меня успокоить.

– Слушай, Уилла, это старая технология. Это винтажный лётик. Тысяча девятьсот девяностые или что-то такое. Их не просто так сняли с производства. Но, если лететь очень низко над землёй, всё будет нормально. И если лететь настолько высоко, чтобы можно было развернуть аварийное крыло, тоже. – Он стучит по панели в задней части лётика, под которой, по его словам, хранится парашют, или «аварийное крыло». – Опасная зона находится между землёй и, скажем, высотой в сотню футов. Мы быстро поднимемся, а потом полетим над водой, чтобы у нас была возможность мягкой посадки на тот случай, если, эм… ну ты понимаешь…

– Если мы вдруг упадём вниз?

– Ага.

– И мы окажемся в море.

– Ну да. Но это лучше, чем рухнуть на землю. И к тому же на тебе будет это. – Он достаёт два жёлтых жилета, в точности таких, какие показывают бортпроводники в самолётах. – Они автоматически надуваются, когда ударяются о воду. Всё будет нормально!

Я не уверена, хочу ли задавать следующий вопрос, но обнаруживаю, что говорю:

– Такое часто бывало? Ну знаешь – аварии?

– Нет. Но достаточно часто, чтобы лётики запретили везде, кроме особых мероприятий и всякого такого. Это всё было ещё до моего рождения. А теперь, как говорит дедушка, на них должны стоять ограничители скорости и высоты.

Я с усилием сглатываю, и, когда я думаю о том, что мы собираемся сделать, меня захлёстывает волной неуверенности.

– Дай мне секунду, – бормочу я Алексу и обхожу его. – Я сейчас вернусь.

– Эй! – возражает он. – У нас мало вре… – Но я уже убегаю.

Я даже не знаю, куда бегу, но мои ноги двигаются всё быстрее и быстрее, и вот я уже несусь через сумеречный парк отдыха, мимо деревянных домиков с мягким светом в окошечках, мимо заповедника, а потом оказываюсь на тропе с видом на море, но и там не останавливаюсь, пока не добегаю до скамейки, где мы с Моди совсем недавно сидели и наблюдали за лодками, и падаю на неё, тяжело дыша и ожидая, что расплачусь (опять), но, к своему удивлению, обнаруживаю, что глаза у меня сухие, а голова – ясная.

Тучи надо мной рассеялись, но на севере они всё ещё собираются – огромные и пушистые фиолетовые башни. На юге, над устьем Тайна, восходит Луна.

Где же я? Если я много думаю обо всех этих разных измерениях, то огорчаюсь и путаюсь, поэтому решаю об этом не думать. Вместо этого я вспоминаю маму с папой, и свою ворчливую сестру, и Моди, и даже дурацкую Дину Малик, и я знаю: даже если мне кажется, будто у меня есть выбор, на самом деле его нет.

Вариант первый: не делать ничего. Это значит, что я останусь здесь, навсегда застряну в этом идеальном мире, пока мой собственный мир рушится.

Вариант второй: делать всё возможное, чтобы вернуться домой.

Я дышу, как учила Моди:

Вдох, два, три, четыре…

Выдох, два, три, четыре, пять, шесть…

Я снова закрываю глаза и кладу руки на колени, ладонями вверх. «Вот бы сидеть так и сидеть», – думаю я.

– Что ж, не ожидал тебя здесь увидеть.

Я резко распахиваю глаза.

Это дедушка Норман.

Глава 42

Он стоит прямо передо мной, и вид у него достаточно дружелюбный, но я невольно думаю: «Он что, пришёл меня остановить? Он знает, что я собираюсь сделать?»

– Ты меня ждала? Я только что обыграл твоего папу старой доброй сицилианской защитой. Ну и разозлился он, хе-хе! Давай-ка, милая, подвинься. Подумал, нам стоит поболтать о том, что ты нам сегодня рассказывала.

Дедушка Норман тяжело усаживается на скамейку, а я вскакиваю, будто его вес подбросил меня вверх.

– Нет! То есть, эм, нет, спасибо… Я как раз ухожу.

О нет, о нет. Это хуже всего. Я только что узнала дедушку Нормана, а он уже кажется мне милым, и добрым, и умным, и именно таким, каким и должен быть дедушка, но если я хочу, чтобы план сработал, мне придётся обойтись с ним ужасно грубо.

– Ну ладненько. – Голос у него немного обиженный. – Я, э… Тогда я с тобой прогуляюсь? Надо мне ещё повозиться с тем старым лётиком.

– О, правда? – Я стараюсь, чтобы в голос не просачивалась паника. – Он, эм… он же летает, правда?

– О да, – хмыкает дедушка. – Летает будь здоров! Но ограничители ещё не починил, так что он до сих пор незаконен. Но осталось уже немного.

– Ох, хорошо, – вздыхаю я. – Ну то есть плохо.

– Аварийное крыло я вынул, само собой. С ограничителем высоты оно, в общем-то, и не нужно. А значит, и вся конструкция станет легче.

– Ну да, ещё бы! – Мне отчаянно хочется вернуться к Алексу быстрее, чем туда доберётся дедушка. – А я должна ещё что-нибудь о нём знать? Ну то есть если бы я, например, собиралась его купить?

Я несу бред, но больше мне ничего не приходит в голову.

– Купить? Зачем бы…

Думай, Уилла. Что угодно придумай!

– А… один мой друг, эм… Динин папа обожает лётики. Возможно, ему будет интересно!

Дедушка хмыкает.

– Что ж, я не уверен, насколько он безопасен, честно говоря. Сейчас, по крайней мере. Пока я не…

– Но он безопасен? В смысле в принципе? Он же летает, так?

– О да, он летает. С чего такие вопросы, юная Мина?

Я останавливаюсь, поворачиваюсь и смотрю в доброе старое лицо дедушки, который умер, когда я была совсем маленькой, и которого я почти не помню.

– Дедушка Норман. Прости, мне ужасно неловко за то, что я собираюсь сделать. Но это не я, ладно? Я не та Мина, которой ты меня считаешь. Помнишь, что я вам сказала сегодня вечером? Это всё правда. Помнишь, как я показывала вам зубы?

Он снова посмеивается.

– Честно говоря, дружок, я не очень-то присматривался. Для меня ты замечательно выглядишь, и неважно, что там у тебя с зубами. Я подумал, это одна из твоих историй. У тебя ведь их полным-полно!

Я снова отодвигаю губы, и на этот раз дедушка смотрит внимательнее. Он хмурится, наклоняясь, чтобы взглянуть получше.

– Что ж, ну и ну. Как же это произошло? У тебя были такие миленькие ровные зубки, дружок. Кучу лет назад с этим разобрались. А сейчас у тебя во рту кладбище какое-то заброшенное.

Вот спасибо, дедушка. Не думала, что всё НАСТОЛЬКО плохо…

– Я же говорю, я на самом деле не Мина. Мина вернётся, если то, что я задумала, пройдёт по плану. Когда снова её увидишь, пожалуйста, не вини её за это.

– Ты говоришь загадками, дружок. Я совсем ничего не понимаю.

– Честно говоря, я тоже, дедушка. Но, как я уже сказала, – прости.

Я делаю шаг вперёд и крепко обнимаю его. Он удивляется, но обнимает меня в ответ, и у меня в голове вспыхивает мимолётное воспоминание о тех временах, когда я была совсем маленькой, но, может, я это просто придумываю. Потом я поворачиваюсь и бегу по тропе, зная, что дедушка ходит слишком медленно и не угонится за мной.

– Эй! Эй, постой! Что с тобой происходит! – кричит он мне вслед, и голос у него такой печальный и недоумевающий, что мне приходится стиснуть зубы, чтобы не расстроиться и не передумать.

В мастерской Алекс лежит, растянувшись на потрёпанном диване, и читает журнал под названием «За рулём суперлёта», когда я влетаю внутрь с воплями:

– Быстрее, быстрее, дедушка идёт! Заводи лётик!

Алекс молодец. Он не задаёт вопросов; он сразу вскакивает и начинает катить лётик на его маленьких шасси. Он кричит мне через плечо:

– Тебе нужно побольше одежды. Надо было раньше сказать. Наверху холодно. Давай быстро.

Алекс указывает мне за спину – на стене мастерской на гвоздях висит какой-то перепачканный маслом дедушкин рабочий комбинезон, а ещё поношенный свитер, вязаная шерстяная шапка и пара садовых перчаток. Придётся довольствоваться этим. Вдобавок Алекс кидает мне очки для сварки. Я напяливаю огромный старый дедушкин свитер и комбинезон, закатывая штанины, чтобы не споткнуться. Потом хватаю «За рулём суперлёта» и засовываю за пояс – для дополнительного тепла. Перчатки я надеваю последними.

Ну и вид у меня, наверное.

– Мы опаздываем, – говорит Алекс. – Придётся часть пути лететь над землёй, чтобы сэкономить время.

Он уже уселся на лётик и пристёгивается ремнём безопасности, когда мы слышим крик дедушки:

– Мина! Мина! Где ты, солнышко? – он приближается по тропе.

Хорошо, что до этого я делала такие глубокие вдохи, потому что сейчас я вообще почти не могу вдохнуть.

Я вскакиваю на сиденье позади Алекса, и он поворачивает ключ. Передняя панель зажигается, а мотор под нами начинает урчать.

– Ладно, Уилла, – крути педали так, будто от этого зависит твоя жизнь. Потому что в некотором смысле так и есть.

Мы оба ставим ноги на педали, прямо как на велосипеде, и начинаем крутить, поначалу медленно, но всё ускоряясь и ускоряясь, и урчание мотора становится всё громче и громче.

– Сильнее! – говорит Алекс.

– Какого флинта вы двое делаете? А ну слезайте немедленно!

Дедушка Норман появился из-за деревьев и начинает бежать сразу же, как только нас видит. Он уже протягивает руку, чтобы схватить Алекса, когда лётик встаёт на дыбы, как перепуганная лошадь, и я едва не опрокидываюсь. Дедушка хватает меня за рукав, но я дёргаю рукой и вырываю ткань из его пальцев.

– Маленькие дьяволята! Это опасно! – Он кричит со злостью и страхом – и я не могу его осуждать.

Он снова бросается на лётик, и в этот момент лётик опять встаёт на дыбы, меня швыряет обратно на сиденье, а дедушка Норман теряет равновесие и тяжело падает на траву.

– Мне так жаль, дедушка. Ты очень милый, правда! – кричу я, вполне искренне.

Потом лётик устремляется вперёд и вверх, задевая днищем верхушки кустов. Если бы мой ремень безопасности был затянут не так туго, я бы точно свалилась.

– А ну вернитесь! Вы же убьётесь! – вопит дедушка, грозя кулаком и потирая ушибленный зад. Но его голос раздаётся уже далеко внизу. В лицо мне дует прохладный ветер, и я удивлена, до чего быстро мы набираем высоту. Я смотрю вниз, и у меня кувыркается желудок. Перед тем как крепко зажмуриться, я успеваю заметить покрытую травой крышу большого коровника и чёрно-белых коров с телятами, жующих траву, – а потом зарываюсь лицом Алексу в спину, обхватывая его руками за талию.

– У нас получилось? – пищу я спустя миг, но за свистом ветра брат меня не слышит. Я решаюсь открыть глаза. Далеко под нами – морская гладь, а впереди – яркий свет: это маяк Святой Марии сияет посреди моря, его длинная белая башня купается в разноцветных праздничных огнях.

Алекс наклоняет руль вправо, и мы осторожно описываем вокруг маяка огромную дугу, пролетая сквозь его ослепительный свет. Когда мы минуем его, я впервые за, кажется, целую вечность, вдыхаю толком. Я не могу ни радоваться, ни крикнуть «Йа-хе-е-ей!», ничего подобного, в основном потому, что тяжело дышу от ужаса, а также потому, что мне ужасно жаль дедушку Нормана, который уж точно не заслужил, чтобы его классический суперлёт был угнан его собственными внуками.

– Мы уже в пути, – говорю я, но Алекс по-прежнему не слышит. Так что я повторяю это, просто для себя, как будто от этого мне станет лучше. – Мы уже в пути.