Текст книги "Флорентийские маски"

Антонио отошел чуть в сторону, за шеренгу цветущих кустов жасмина, посаженных так плотно, что они стали своего рода живой изгородью. Там, за этой зеленой стеной, находилась привилегированная часть кладбища. Памятники здесь были гораздо более помпезными – с коваными решетками и изразцовой отделкой. Даже после смерти богатые могли позволить себе выделиться, а их близкие – с особым шиком выразить свою скорбь. Федерико издали наблюдал за приятелем, чьи черные волосы были взъерошены ветром и небрежно убраны за уши. – Ты веришь в переселение душ? – спросила вдруг Андреа, угадавшая ход мыслей Федерико. – Думаю, что нет. Твоя индивидуалистская натура не позволит смириться с тем, что человеческая душа может принадлежать разным телам. По крайней мере уж свою-то душу ты точно никому не отдашь. Что ж, упаковка бывает разная, в том числе и одноразовая.

Не дав ему времени ответить, Коломбина отошла в сторону и, подойдя к Антонио, заговорила уже с ним. Только сейчас профессор Канали вновь вернулся к реальности и, оглядевшись, понял, что Винченцо куда-то исчез, а сумерки уже сгустились и вот-вот станет совсем темно. Он вновь почувствовал какую-то нереальность происходящего и в очередной раз задался вопросом, что он тут делает, – преподаватель университета помогает полусумасшедшим актерам найти нужное имя среди могильных плит на незнакомом кладбище.

Неожиданно послышался голос Винченцо де Лукки. Судя по интонациям, он все-таки нашел то, что им было нужно. Голос слышался отчетливо, но самого его нигде не было видно. Федерико жестом подозвал к себе Антонио и Андреа, и те лишь теперь обратили внимание, что голос Винченцо нарушает кладбищенскую тишину.

– Твой отец где-то тут рядом, но где именно – никак не пойму, – сказал Федерико, явно недовольный все новыми трудностями в их предприятии.

– Он в павильоне рядом с часовней, поэтому мы его и не видим, – суховато ответила Коломбина.

Они пошли в нужном направлении и, чтобы срезать угол, даже перешагнули через несколько мраморных могильных плит и headstones [28]28
  Надгробные памятники (англ.).


[Закрыть], не без удивления обнаружив, что на этом провинциальном кладбище покоятся представители самых разных народов и стран. Подойдя к павильону, они поняли, что им придется спускаться по уходящей от порога лестнице. Освещения в этом туннеле не было, и, по правде говоря, перспектива спускаться в подземелье не слишком вдохновляла обоих приятелей. Впрочем, отступать им было уже некуда.

– Прямо как ворота в Страну игрушек, куда навсегда отправляли слишком непослушных детей, – пошутила дочь Винченцо, слова которой, однако, не вызвали даже подобия улыбки на лицах Федерико и Антонио.

Спустившись по лестнице, они оказались в каменном коридоре, по стенам которого с обеих сторон тянулись ряды погребальных ниш. Откуда-то из темноты доносился голос старого де Лукки. Судя по звуку, пройти по коридору нужно было достаточно далеко. Прочитать эпитафии на плитах, закрывающих стенные ниши, в этой темноте было совершенно невозможно. Федерико испытывал одновременно страх и отвращение, Антонио же по-прежнему находился под впечатлением разницы между этим кладбищем и теми, к которым он привык в своей стране. Коломбина шла вперед уверенно и спокойно, будто бывала здесь уже не раз. Затхлый влажный воздух, насыщенный какой-то мелкой пылью, мог в любую минуту вызвать рвотный позыв. Наконец друзья разглядели в темноте почти распластавшегося вдоль стены Винченцо, похоже пытавшегося обнять одну из могильных плит. Надпись на плите он подсвечивал фонариком и знаками подзывал дочь и двоих друзей подойти поближе.

– Вот она, я ее нашел. Никаких сомнений.

Федерико и Антонио подошли вплотную, чтобы собственными глазами убедиться в правоте его слов. Федерико не без труда стал читать плохо различимую эпитафию: «Здесь покоится бедный старый Джеппетто, отец мальчика, порожденного лесом. Из дерева были его руки, из ствола дуба – его тело, и славился он своим особенным носом, который рос всякий раз, когда мальчик, по своему обыкновению, врал – изворотливо и бессовестно. 1877».

Если все это и было фальсификацией, то весьма убедительной: плита ничем не отличалась от остальных камней, прикрывавших могильные ниши в этом подземелье. Та же форма, тот же каллиграфический стиль надписи, та же отделка почерневшим со временем металлом по периметру. Федерико и Антонио посмотрели друг на друга, что, впрочем, не помогло им в этой темноте понять, какое впечатление произвела на каждого из них эта находка. Погребальная ниша не была похожа на очередную ложь о кукле, придуманной Коллоди. Коломбина торжествовала: молчание обоих друзей лишь подтверждало ее правоту. Каждый сейчас думал о своем, каждый корректировал свои представления обо всей этой истории и тайные надежды в соответствии с новой, только что полученной информацией.

Первым безмолвную гармонию, царившую в подземелье под часовней, нарушил Винченцо.

– Сила черепа – это и есть сила, дарованная ему ложью! – воскликнул он.

– В самом деле, так и есть, – подтвердила Коломбина. – и даже после смерти нос деревянной куклы продолжал расти, потому что смерть – это всего лишь очередная ложь, иллюзия.

Винченцо сделал шаг в сторону, намереваясь показать друзьям другие уголки подземелья.

– Посмотрите вот сюда, например, – любезным и в то же время почему-то угрожающим тоном проговорил он и направил луч фонарика на одну из ниш, соседствовавших с захоронением Джеппетто. – Профессор Канали, если вас не затруднит, прочтите, пожалуйста, что тут написано.

Федерико приблизил лицо к плохо освещенной плите и стал читать по слогам, словно подчиняясь ритму, навязываемому ему каким-то невидимым режиссером:

– «Винченцо де Лукка, актер, член просвещенного ордена Лесных братьев, Арлекин и офицер. Верный патриот города Флоренции. Тысяча восемьсот девяносто четыре».

От изумления Федерико прошиб холодный пот, но он сдержал готовый сорваться с губ крик. Он ни в коем случае не желал показывать свою слабость перед окружающими и тем более чувствовать себя рабом собственных эмоций.

– Что за странное совпадение! Читать эпитафию скончавшегося много лет назад человека, который стоит рядом и говорит со мной! Это почти то же самое, что взять утреннюю газету и увидеть в разделе некрологов объявление о собственной смерти.

Винченцо предложил прочитать надпись еще на одной плите, прикрывавшей очередную нишу в том же ряду. Федерико, подталкиваемый любопытством, не заставил себя упрашивать:

– «Андреа де Лукка, садовница и прима-балерина Национального театра. Родилась в Аусонии и погибла в борьбе за свободу. Тысяча восемьсот сорок восемь».

Судя по состоянию обеих плит и по качеству гравировки шрифта, надписи не трогали с тех пор, как они были впервые выполнены много лет назад. Получалось, что двое актеров просто-напросто присвоили себе имена и даже какие-то черты характера и биографии людей, живших в эпоху восстаний и борьбы за объединение страны. Оказавшиеся под подозрением и загнанные в угол, они были вынуждены присоединиться к обществу карбонариев. Покойные борцы за свободу вновь встретились в земном обличье во флорентийской ложе Бонапарта, а в силу своих актерских талантов сумели заново разыграть не то придуманные, не то присвоенные судьбы. Федерико давно понимал, что люди, сподвигнувшие его на вступление в братство, скорее всего не те, за кого себя выдают, и их более чем странное поведение обусловлено тем заданием, которое они выполняют по воле высших иерархов ордена добрых братьев.

Он решил уже было, что тайна могильных плит им раскрыта, но именно в этот момент Винченцо попросил его прочитать еще одну эпитафию на плите, с трудом угадывавшейся во мраке, дальше по туннелю. Деликатно положив руку на плечо профессора, он подвел его к нужной плите и направил на нее луч фонарика:

– Федерико, прочтите еще вот эту, последнюю, она будет для вас особенно интересна.

Федерико уже подался вперед, пытаясь разобрать с трудом читавшиеся буквы, как вдруг Антонио под влиянием какого-то внезапно вспыхнувшего в нем внутреннего порыва с ужасом закричал:

– Не надо! Мы не хотим больше ничего знать о ваших мертвецах. С нас довольно!

Однако Федерико, твердо решивший, что не даст себя запугать замогильными шуточками, приблизил лицо почти вплотную к плите и, чуть отодвинув державшую фонарик руку Винченцо, стал читать вслух освещенную желтоватым светом надпись:

– «Федерико Канали, преподаватель лингвистики и уполномоченный Итальянской Республики. Внес большой вклад в великое дело. Тысяча восемьсот девяносто».

Как ни пытался Федерико скрыть охватившее его изумление и испуг, ему это не вполне удалось. Сомнении не было: эта ниша была приготовлена именно для него и готова принять его останки в любую минуту. Указанный на плите год совпадал с годом смерти Карло Лоренцини; не хватало лишь точной даты перехода покойного в лучший мир. Кто-то, по всей видимости, решил, что он слишком много видел и знает. Может быть, ему суждено умереть прямо сейчас. Такая трактовка происходящего напрашивалась сама собой, но признать ее неизбежность у Федерико почему-то не получалось.

Он обернулся. Антонио, похоже, был напуган не меньше его, а Коломбина, холодная и бесстрастная, как игла, уколовшая палец швеи, смотрела на него молча, без тени сочувствия. В последней отчаянной надежде Федерико перевел взгляд на лицо Винченцо, мысленно умоляя старика проявить хотя бы намек на сострадание, а быть может, даже негодование по поводу вершившейся прямо у них на глазах необъяснимой несправедливости.

– Похоже что игра зашла слишком далеко, – печально сказал Федерико. – Последние часы, проведенные с вами, превратили мою жизнь в настоящий кошмар.

В этот момент Антонио словно очнулся. Глухим, почти замогильным голосом он заявил, что полностью присоединяется к словам своего друга и уже по горло сыт всякими дурацкими тайнами, а кроме того, устал от чужих амбиций и от желания малознакомых людей поживиться за его счет. Он только недавно пережил смерть отца и, еще не оправившись от горечи утраты, вдруг оказался в самом неприятном месте на свете – на кладбище, где ему, видите ли, оказали великую честь, позволив полюбоваться на могильные плиты с именами тех людей, с которыми он в данный момент разговаривает.

Винченцо слушал его гневную речь с неплохо разыгранным вниманием, а Коломбина откровенно поглядывала на часы. Она явно спешила, и ее бесстрастные, холодные глаза все время смотрели в сторону выхода. Снаружи, за стенами пристроенного к часовне павильона, было уже совсем темно. Редкие фонари освещали верхушки деревьев, а также кресты, памятники и плиты. Покрытая травой земля, дорожки, цветы, кусты – все это было погружено в темноту, а мрамор и кованое железо словно висели в черной пустоте.

Поднимаясь по лестнице бок о бок с Антонио, Коломбина взяла его за руку и что-то зашептала на ухо. Он так и не понял, чего было в ее словах больше – угрозы или предупреждения об опасности.

– Только присутствие черепа может продлить нашу жизнь и отсрочить назначенную дату нашего перехода в другой мир.

Три дня, предоставленные друзьям перед назначенной им встречей с Советом добрых братьев, были своего рода отсрочкой приговора, который, как они надеялись, все-таки не будет смертным. Федерико снял номер в той же гостинице, где остановился Антонио. Ни тот ни другой ни под каким предлогом не захотели принять приглашение комедиантов провести время в их доме. Ни Арлекин, ни Коломбина не были теми людьми, с которыми можно было бы обрести покой и сосредоточиться на выработке линии защиты в деле о пропавшем черепе, принимавшем для обоих друзей нежелательный оборот. По правде говоря, шансы оправдаться были у них невелики. Антонио не сберег череп в Мексике, а рассчитывать на то, что за оставшееся время удастся найти его здесь, можно было только как на чудо.

– Нам конец, – заявил Федерико, без особого аппетита ковыряясь вилкой в поданных на ужин макаронах. – Если ты не найдешь череп до собрания Совета, я даже не знаю, что с нами будет. Я вообще не понимаю, почему с нами до сих пор ничего не сделали, но уверяю тебя: если клятва, которую я произнес, хоть чего-нибудь стоит, то жить мне осталось недолго.

Антонио, казалось, его совсем не слушал. Перебив Федерико на полуслове, он вдруг стал задавать ему вопросы, касающиеся биографии автора «Пиноккио» и обстоятельств жизни самой марионетки. Федерико с удовлетворением отметил, что перед ним тот самый, хорошо знакомый ему Антонио – неунывающий, мыслящий парадоксально и в то же время предельно логично, дерзкий в суждениях и выводах, он всегда поражал Федерико умением вести спор совсем не так, как было принято в его университетском кругу. Происшедшая с мексиканцем метаморфоза не могла не порадовать Федерико, которому сейчас так не хватало мужества и уверенности в себе.

– Лоренцини ведь основал журнал «Иль Лампионе»,[29]29
  Il Lampione (um.) – светоч.


[Закрыть] правда? Цензура закрыла его после восстания тысяча восемьсот сорок восьмого года. Одиннадцать лет спустя он вновь стал издавать этот журнал в ознаменование объединения Тосканы и Пьемонта: в этом событии он узрел начало триумфального объединения всей Италии. На этом героический этап его биографии заканчивается, нить литературной деятельности обрывается, и мы вновь узнаем о его работе лишь в момент основания «Il giornale per i bambini»[30]30
  «Газета для детей» (um.).


[Закрыть] – первого в итальянской истории периодического издания специально для детей.

– Все правильно! – подтвердил Федерико. – Возникает ощущение, что борец-патриот вдруг превратился в педагога, причем это превращение произошло внезапно, без всяких промежуточных стадий. Политика вновь привела его какими-то неисповедимыми путями к детству.

– А затем, – продолжал рассуждать уже совсем преобразившийся Антонио, – в первом же номере нового издания появляется глава из «Le aventure di Pinocchio»,[31]31
  «Приключения Пиноккио» (um.).


[Закрыть] которые в то время выходили под названием «Storia di un burattino».[32]32
  «История деревянной куклы» (um.).


[Закрыть] Похоже что нашу марионетку дергал за ниточки не сказочник или учитель, а самый настоящий политик, который детским языком представил читателям сюжет на тему жизни и поступков его соотечественников.

– До этого момента жизнь Пиноккио нам хорошо известна, но дальше, – Федерико вскинул брови, подчеркивая свое неведение, – все теряется в сплошном потоке догадок и предположений.

– Нет, нет. Нам известно, что Карло Лоренцини умер в тысяча восемьсот девяностом году, как и ты, – Антонио не смог удержаться от шутки на тему якобы заготовленной для Федерико ниши в склепе, – а похоронен он был на кладбище Сан-Миньято аль Монте, здесь же, во Флоренции. С тех пор история деревянной куклы буратино зажила своей самостоятельной жизнью, как сирота, оставшийся без родителей, но в то же время свободный от всяких ограничений, которые могли бы помешать ему добиться успеха. И спрашивается, кто мог прибрать к рукам несчастную куклу, как не братство? Кто превратил его в самую известную марионетку Италии, если не патриоты из ордена карбонариев? Вспомни! Вспомни, как говорит Пиноккио: «Pieta, signor Cavalieri! Pieta, signor Commendatore! Pieta, Eccellenzza!».[33]33
  «Сжальтесь, синьор кавалер! Сжальтесь, синьор командор! Сжальтесь, ваше превосходительство!» (um.)


[Закрыть] Получается, что когда наш деревянный мальчик умоляет сохранить ему жизнь, то он обращается к человеку, от которого зависит его судьба, называя его иерархическими титулами, принятыми в обращении братьев к магистру ложи.

Эти объяснения показались Федерико вполне убедительными. Тем не менее он никак не мог избавиться от сомнений по поводу истинных намерений мексиканца. Эта мысль не давала ему покоя. Ему время от времени начинало казаться, что Антонио приехал во Флоренцию специально для того, чтобы сдать его на суд братьев в качестве искупительной жертвы и таким образом обрести хотя бы временную свободу, чтобы спокойно заняться поисками черепа, а если повезет, то и стать его единоличным обладателем.

– Антонио, – без особого энтузиазма сказал он, – на это я расскажу тебе другую историю – об одном итальянском революционере по имени Джузеппе Мадзини, которого мы для краткости можем называть просто Джеппетто. Он автор книги, красиво и эффектно названной «Giovine Italia».[34]34
  «Молодая Италия» (um.).


[Закрыть] Она оказала большое влияние на молодых националистов, которые все поголовно прочли ее и, воодушевленные ее идеями, создали что-то вроде секты, которую назвали «Figliuoli dйlia Giovine Italia».[35]35
  «Дети молодой Италии» (um.).


[Закрыть] А не хочешь ли ты узнать, как звали основателя этой тайной организации? – В этом месте Федерико сделал паузу, желая поразить явно заинтригованного Антонио эффектным ответом. – Это был человек по имени Бенедетто Муссолино.

Мексиканец рассмеялся в полный голос. Он выглядел настолько довольным жизнью, что, казалось, совсем забыл о грозившей им обоим опасности.

– Вот тебе еще одно имя с могильной плиты, присвоив которое появился на свет другой знаменитый актер нашей новейшей истории: Бенито Муссолини.

– Вот именно, – подтвердил Федерико. – Все три этапа, изложенные в программе «Молодой Италии», предполагали радикальные и довольно-таки жесткие действия. На первой стадии было намечено изгнать из страны иностранцев и искоренить их влияние, полностью уничтожить абсолютизм, добиться национального единства и создать революционную диктатуру демократической партии.

– Фантастика! – зааплодировал Антонио, мало искушенный в политических лозунгах и программах. – По-моему, их намерения действительно были весьма радикальны.

– Второй этап, – продолжал Федерико, – заключался в воссоздании управляющего органа, основы которого были заложены еще в эпоху империи, под названием «Padres de la mision suprema».[36]36
  «Отцы великого дела» (um.).


[Закрыть] Эта организация должна была преобразовать общество под неусыпным наблюдением некоего верховного руководителя, резиденцию которого следовало разместить в традиционном центре страны – Риме.

– То есть новый Папа? Или цезарь? И чего же все-таки добились эти младоитальянцы? – поинтересовался Антонио уже чуть более спокойным тоном.

– Можешь спросить об этом Пиноккио, нашего великого мастера лжи и обмана! – заключил Федерико, вставая из-за стола.

Высказав Антонио свои мысли, он вдруг понял, что до сих пор просто не имел возможности изложить их на бумаге или хотя бы четко сформулировать для себя; и вот сейчас, когда время, отмеренное ему для жизни на этом свете, подходило к концу, он внезапно понял, что именно здесь, в его древней и в то же время такой молодой стране, и был скрыт сакральный смысл этой сказки. Вновь обрести утраченную реликвию, по всей видимости не случайно оказавшуюся не в могиле, а в досягаемости тех, кто еще не перешагнул грань царства смерти, было для него своего рода патриотическим долгом, тем поступком, которым он мог сделать свой вклад в дело возвращения Аусонии великой мечты о подлинной свободе.

Профессора Канали сжигала жажда действия, причем действия единоличного и героического. Ближе к ночи он вышел из гостиницы, воспользовавшись тем, что его друг безмятежно уснул. Самому ему было совершенно не до сна. Гуляя по ночному городу, он вышел на набережную. Освещенные окна почти нависали над водой на противоположном, плотно застроенном берегу. Свет отражался в гладкой и словно неподвижной воде. Тени, казалось, соскальзывали с величественных куполов, и красота города скрывалась за черным бархатным занавесом. Все это было театром, той сценой, на которой ему, совершенно неопытному и, быть может, бесталанному актеру, предстояло сыграть самую важную в своей жизни роль. Федерико был здесь человеком новым и прекрасно понимал это. С тех пор как он сделал шаг за пределы профессиональной рутины и погрузился в изучение истории марионетки, его прошлое превратилось в практически несуществующие воспоминания. С другой стороны, новые чувства и впечатления вели его туда, где раньше ему бывать не доводилось, в такие места, о существовании которых он даже не подозревал. Здесь, в этом театре, Марк все еще был жив, о чем шептала струящаяся внизу вода. Точно так же дождь в Слэптоне подтвердил мелькнувшее у него в душе подозрение, что Ада Маргарет – не кто иная, как древняя Цирцея южных морей. На оборотной стороне крышки шкатулки, купленной им у старухи Лурдель, был выгравирован портрет изящной, аристократического вида молодой женщины, почему-то повернувшейся к художнику в профиль, отчего ее изображение стало похоже на монету, у которой нет оборотной стороны.

Коломбина освободила его от атавистического стыда; даже ради одного этого стоило познакомиться с ней. Женщина, которая общается с мертвыми и знает самые труднодоступные уголки кладбищ, где нет еще ни одной могилы. Джон Ди открыл окно западному ангелу и впустил в свой мир страдания католиков и кровь Гая Фокса, тайком, как пират, пробиравшегося к основанию стены вброд по пыльному морю пороха.

Ему срочно требовалось какое-то оправдание всему происходящему, что-то достойное внимания и уважения, иначе безумие могло оказаться сильнее его и он вполне мог свести счеты с жизнью, бросившись в воду самой милой его сердцу реки в Италии. Карло Лоренцини создал сказку, повествующую о старой педагогической традиции. Воспитание – это создание новой страны, рождение родины, подготовка детей к борьбе. Из этих детей должны были вырасти просвещенные юноши, такие как Мадзини, Бенедетто Муссолино или же его потомок Бенито, итальянский дуче, человек, говоривший на пяти языках. Он вдохновил своих учителей на то, чтобы они сформулировали для него окончательный, не подлежащий пересмотру не то приговор, не то диагноз: «Молодой человек, несовместимый с системой школьного образования». Именно ему, будущему дуче, как никому другому, потребовалась педагогическая система Карло Лоренцини. С ее помощью он стал великим актером, новым главным героем народного театра – «Комедии». Наполеоновская попытка нарушить внутреннюю субординацию ордена привела его на суд Великого фашистского совета, по приказу которого он и был казнен.

Музыка, доносившаяся из маленького кафе, открытого даже в такой поздний час, отвлекла профессора Канали от его мыслей. Кафе называлось «Гамберо Россо» – это была таверна Пиноккио. Осознав это, он ощутил, что у него вспотели ладони, а самого его начало трясти мелкой дрожью. Страх, который стал его верным спутником в последние дни, вновь обрушился на Федерико, как лавина. Да, он боялся, боялся всего, включая возможное предательство со стороны лучшего друга. Боялся сделать лишний шаг, чтобы не злить тех, кто за ним наблюдает, но при этом продолжал добиваться обладания той вещью, которая как раз и лишила его свободы действий. В этом новом, полном страха мире все происходило как в театре – даже умершие и похороненные герои вставали из могил и возвращались на сцену. В общем, у Федерико были веские причины, чтобы чувствовать себя слабым, беззащитным и постоянно испытывать чувство страха. И все же – зачем сдаваться раньше времени? Череп существует, причем эта костная ткань вовсе не мертва, а готова одарить мир новой формой жизни. «Может быть, я и Антонио сужу слишком строго, – убеждал себя Федерико. – Если бы он хотел владеть черепом единолично, он бы не стал делиться правом на эту тайну с друзьями. В конце концов, это он его купил, заплатил хорошие деньги, а все, что было потом, произошло лишь потому, что он решил разделить с друзьями возможности, которые открывала перед ними эта странная находка».

Смерть Марка смешала все карты и ускорила течение времени в спектакле. Антонио открыл в Мексике второй фронт поисков разгадки черепа, но в пылу борьбы не заметил, как драгоценную находку у него похитили, причем сделали это, судя по всему, самые близкие его семье люди. Федерико укорял себя за то, что не оценил по достоинству поступок мексиканца: тот ведь забросил все дела и попытки найти череп ради того, чтобы приехать сюда и увидеться с ним, чтобы предупредить его о грозящей опасности, чтобы, в конце концов, просто быть рядом с ним, облегчить горе, охватившее Федерико после самоубийства Марка. Об этом Федерико думал за бокалом темного, почти черного вина в кафе «Гамберо». Если новая для него театральная реальность развивается по сюжету сказки о деревянном мальчике, то здесь, в таверне Пиноккио, вот-вот должны появиться отрицательные персонажи – лиса и кот. Они, судя по всему, постараются убедить его в неоспоримых преимуществах какого-нибудь неведомого ему спасительного средства. Вдруг он вспомнил, что вышел из гостиницы уже за полночь. Антонио вполне мог проснуться и постучаться к нему в соседнюю комнату. «Не обнаружив меня посреди ночи, – подумал Федерико, – он наверняка сначала страшно испугается, а затем отправится на поиски. Это я как-то упустил из виду», – признался он самому себе, прикидывая, не пора ли возвращаться в гостиницу, чтобы по крайней мере предупредить Антонио.

Дверь в «Гамберо Россо» была деревянной, со множеством окошечек, интерьер выдержан в модернистском стиле, с большим количеством кованого железа в элементах обстановки и в декоре. Привлекли внимание Федерико и изящные керамические светильники. Столы здесь были круглые, столешницы из красного мрамора с белыми прожилками – очень похожего на тот, которым был вымощен пол во дворце Бонапарта. Размышления Федерико были прерваны появлением в кафе двух человек, в которых он без труда узнал старого Винченцо и его дочь, очаровательную Коломбину. Оба они явно нервничали. Федерико спрятался за одной из колонн, деливших зал таверны на несколько секторов. Ситуация складывалась совершенно непредсказуемо. Двое заговорщиков проследовали к барной стойке, где с ними приветливо, как старый знакомый, поздоровался молодой человек с набриолиненными, зачесанными назад волосами. Музыка в кафе звучала просто великолепная – «Гольдбергские вариации» Баха исполнял на оригинальных инструментах замечательный музыкант Тревор Пиннок. Англичанин при дворе итальянских фараонов. Винченцо заговорил с другим мужчиной, примерно одного с ним возраста. Федерико присмотрелся и понял, что это не кто иной, как тот самый библиотекарь-архивист из Национальной библиотеки, который, собственно говоря, и направил его к Винченцо. Человек, спасший рукописи Данте от потопа, считавшийся в своем кругу непререкаемым авторитетом во всех гуманитарных дисциплинах. Коломбина поискала глазами свободный столик и чуть не выбрала тот, что находился от Федерико буквально в шаге. Если бы не неверный свет, пробивавшийся сквозь разноцветные стекла модернистских фонарей, она, без сомнения, разглядела бы прижавшегося к колонне Федерико. Но везение не отвернулось от него окончательно: Андреа де Лукка увидела свободные стулья в дальнем от него углу. Профессор Канали вздохнул с облегчением.

Чуть позже к кружку присоединился еще один человек, которого Федерико не узнал. Он был седой и довольно высокий. Судя по манере держаться и по тонким рукам, он принадлежал к аристократии. Незнакомец подключился к разговору легко и непринужденно, как если бы общение было прервано всего пять минут назад.

Когда-то Пиноккио мечтал стать хорошим актером, теперь же все актеры мечтали стать Пиноккио или хотя бы получить роль в его сказке. В этом и заключалась единственная правда, на которую можно было опереться, чтобы не потеряться в будущем. В 1911 году итальянский граф Джулио Чезаре Антаморо впервые в истории кино создал экранизацию истории ожившей марионетки. Фильм был, естественно, немой, но его метраж был по меркам той эпохи просто огромным. Сам Антаморо вручную раскрасил пленку, а на главную роль был приглашен знаменитый в те годы актер варьете, выступавший под псевдонимом Полидор. Федерико сумел раздобыть сведения о недавней реставрации фильма. Судя по обрывочным сведениям, фильм был заново обработан в проявочной лаборатории, а затем восстановлен с помощью цифровых технологий. Чье-то щедрое пожертвование позволило не только восстановить основной вариант фильма, но и добавить ранее вырезанные фрагменты и считавшиеся утраченными кадры. Меценат, передавший деньги на этот проект, пожелал остаться неизвестным, но ему не удалось скрыть свою национальную принадлежность. В прессу просочилась информация, что некий мексиканец через Интернет заключил контракт со студией и лабораторией, которые разыскивали по всему миру любые фрагменты ленты и сведения, прямо или косвенно касающиеся первой известной экранизации сказки Коллоди. Узнав, откуда поступили деньги, Федерико сразу же подумал, что это дело рук Антонио. Но, рассудив здраво, он был вынужден признать, что это неверная мысль. В конце концов, сам Антонио рассказал ему, что в доме актера оставались и его бывшая жена, и Хоакин, в распоряжении которых было и достаточно средств, и возможность переводить их куда бы то ни было, пользуясь старыми электронными счетами, принадлежавшими скончавшемуся актеру. Судя по всему, клубок интриг и заговоров перекинулся уже на другую сторону Атлантики.

Мать Антонио в свое время была достаточно известной актрисой, отказавшейся от артистической карьеры ради брака с мексиканской звездой. Тот факт, что она просто-напросто бросила своего сына и отказалась от весьма завидного социального положения, был для профессора Канали вполне основательной причиной не доверять ей. Впрочем, вплоть до настоящего времени ему не удалось установить какую-либо связь между этой женщиной и пропажей черепа. Ада Маргарет Слиммернау вполне могла бы рассказать кое-что интересное о ней; женщины наверняка были знакомы лично, но расспрашивать Аду о чем бы то ни было Федерико считал пустой тратой времени. С другой стороны, мажордом виллы Сересас, взявший на себя слишком большие полномочия, которые ему, собственно говоря, никто не передавал, играл в этой истории явно не последнюю роль. Впрочем, его деятельность на посту управляющего поместьем после смерти владельца осуществлялась в полном соответствии с мексиканскими законами. До момента окончания судебного дела о наследстве умершего актера было бесполезно оспаривать право Хоакина находиться в поместье и держать под присмотром все имеющееся в роскошном особняке имущество. Сам актер очень усложнил ситуацию, оставив не просто завещание, а документ с десятками приложенных к нему позднее дополнений и распоряжений. Судя по всему, еще какие-то сюрпризы могли всплыть после вскрытия арендованных покойным сейфовых ячеек в некоторых швейцарских банках. Бедный Антонио вконец запутался и не понимал, откуда вдруг появилось столько претендентов на отцовское имущество и почему вокруг него самого закрутились столь странные события.

Согласно основному завещанию, единственный сын актера объявлялся и единственным его наследником, чье право на имущество умершего отца являлось преобладающим над любыми требованиями и претензиями других лиц. Но если все так ясно и однозначно сформулировано, то на что, спрашивается, рассчитывал Хоакин? Какие планы он строил, снимая на пленку панихиду и похороны? Почему он так держался за свое пребывание в Сересас и, самое главное, почему так настаивал, чтобы именно ему была передана на ответственное хранение самая большая в стране коллекция старых фильмов?