Текст книги "В эфире"

– Меня это не устраивает. Мне нужен мальчик. И, прошу тебя, не нужно пытаться меня запугать. Каким бы ты большим ни стал, это не поможет.

– Но мне он тоже нужен! – закричало низким голосом существо, резко приблизившись к Гастону так, что тот ощутил его дыхание, зловонное даже тут, в его сознании.

Молодой человек не шевельнулся, все так же взирая в обезумевшие глаза напротив.

– Ладно! Давай иначе! Я знаю тебя, я видел, что у тебя на уме! Знаю, что в глубине своей черной души ты хотел бы, чтобы твои способности уважали. Ведь в том мире, откуда ты пришел, тебя бы посчитали уродом, если бы узнали, на что ты способен. Ведь так? Здесь все совсем иначе. Здесь ты – Дио, если достоин. Так зачем возвращаться и становиться никем, если можно остаться и быть всемогущим?! Давай будем вместе хозяйничать тут, в этом мире?! Вместе мы будем непобедимы! Я чуть было не уничтожил этих напыщенных глупцов. Если бы не моя собственная нерасторопность, то у Леса бы не было больше верховных хранителей. Ну, что скажешь?! По рукам?!

Гастон покачал головой и приблизился еще на один шаг, взирая на оппонента снизу вверх.

– Мальчик, – повторил он, – он мне нужен, паразит.

– Ну ладно, – прошипело существо, тяжело дыша и сдуваясь, будто бы на глазах, – тебе так нужен этот пацан?! Возьми его… Если сможешь.

Достигнув своего привычного роста, существо проворно провернулось вокруг собственной оси, как вдруг, перед Гастоном предстал маленький Гур. Лицо паразита изменилось, разгладилось, глаза прояснились, зубы приобрели нормальную привычную форму. Маленькое уставшее и испуганное существо взирало своими большими глазами на стоявшего перед ним молодого человека с неким оттенком безразличности и безысходности во взгляде.

Гастон не сразу понял, что именно сейчас происходит у него на глазах. Лишь спустя несколько долгих секунд до него начало доходить, как глубоко он заблуждался. В очередной, в который уже по счету раз. Все так, он получил то, чего хотел. Прямо напротив стоял именно маленький Гур, и никто другой. Именно тот мальчик сейчас смотрел на своего незваного спасителя пустыми и безразличными глазами. Смысл произошедшего словно нахлынул холодной волной. Это был он, все это время. Симбиоз. Все было удивительно просто. Паразит всегда был внутри мальчика. Он и был этим самым паразитом. И чем больше он получал способностей, взрослея и развиваясь, тем сильнее увечилась его вторая сущность, которая выглядела будто нелепая карикатура. И вот, настал момент, и та сущность, которая всю короткую жизнь была второй, стала первой, задвинув то сознание, в котором все еще присутствовала человечность, даже не на второй, а на самый дальний из возможных планов, лишь изредка, как сейчас, например, выпуская его погулять на волю, привязанного на короткий поводок. Именно такую версию себя малыш Гур демонстрировал доверчивому и сломленному отцу, который грезил мыслью, что сын к нему возвратится, что придет таинственный Дио и спасет его безвинного мальчика от оков зла. Это было так по-людски – полагаться на кого-то особенного, того, кто сильнее и компетентнее тебя. Даже сюда, в этот, по сути, не запятнанный еще ничем мир это сумело пробраться. Гастон наблюдал за тем, как хозяин сознания, внутри которого он пребывал, снова закрутился и предстал с прежним изувеченным лицом и бледной, почти что синей кожей на руках, ногах и голом торсе.

– Ну что?! Как собираешься спасать мальчика от меня?!

Гастон не отвечал. Ему хотелось рассмеяться от собственной глупости.

– Что молчишь?! Похоже, я все-таки смог тебя удивить! Ладно, хватит болтовни! Пора мне отправляться в путешествие. Ты будешь моим транспортом!

С этими словами существо шагнуло вперед, увеличившись в размерах втрое. Гастон отрешенно взирал на возвышавшееся над ним и стремительно приближающееся создание, будто бы поглощенный какими-то своими мыслями. Существо протянуло к нему свои длинный руки и сомкнуло пальцы на горле, с силой сжав дыхательные пути. Так сильно, что на какое-то мгновение Гастону действительно стало тяжело дышать. Но это быстро прошло, еще никому не удавалось задушить чей-то разум. С силой и легкостью подтянув своего пленника к себе, паразит взглянул прямо ему в глаза с расстояния в десять сантиметров. Хватка ослабла, и он медленно отшагнул в сторону.

– Что это?! – воскликнуло существо, – почему?!

Оно отошло еще немного дальше, не сводя глаз с лица молодого человека.

– Я уже видел это! Прежде. Это было…, – он словно задумался, перебирая в своей воспаленной памяти чужие воспоминания, – да, это было у хранителей. У каждого из них. Я точно помню! Там было огромное количество слов об этом. А теперь это здесь?! У тебя?!

Он поднял свою худую руку и указал тонким длинным пальцем на лицо оппонента.

Гастон вытянул обе свои руки вперед, повернув их ладонями одну к другой. Все вокруг задрожало: и стены, и пол под ногами. Затем все сдвинулось с места и начало стремительно сжиматься.

– Нет! – оглушительный крик исходил будто бы откуда-то издалека.

Существо отчаянно пыталось сопротивляться. Когда ему стало тесно в сузившемся до размеров небольшого здания лабиринте, оно предприняло решающую попытку, увеличившись как можно больше в размерах, но уперлось плечами и затылком в границы быстро сжимавшегося лабиринта, за которым не оставалось ничего, кроме ослепительно белой пустоты. Еще через несколько секунд весь огромный лабиринт приобрел очертания шара, продолжая сжиматься. Паразит пару раз пытался выбраться за установленные границы, но тщетно. Через десять секунд шар уменьшился до размеров баскетбольного мяча, и теперь помещался аккурат между двух вытянутых ладоней молодого человека. Все меньше и меньше, пока, наконец, он стал размером с крупинку, а потом и вовсе исчез. Даже тогда, когда Гастон остался в абсолютной белой слепящей пустоте в полном одиночестве, ему казалось, что он все еще слышит вопль исчезающего существа, утаскивающего с собой в небытие и свою вторую сущность – маленького мальчика, чьему отцу сейчас нужно будет объяснить, почему он больше никогда не вернется в нормальное состояние. Как это делать, он не представлял, поэтому и не торопился покидать опустевший разум, продолжая висеть в светящемся чистом эфире. Он так и висел бы там вечно, если бы не ощутил чье-то присутствие совсем рядом. Кто-то находился в паре шагов от него. Глубина погружения, которое он только что осуществил, не позволяла ему пребывать в двух состояниях одновременно, одним приходилось жертвовать. Он нехотя, все еще перебарывая отголоски в своем разуме, вышел из сознания бездыханного мальчика. Прямо перед ним стоял маленький человечек, которого он оставил в кресле-каталке. Его взгляд был пустым, но все еще подававшим признаки жизненной целостности. Гастон набрал в легкие побольше воздуха и уже хотел было подобрать хоть какие-нибудь слова, когда его прервал голос в собственной голове. Слева от себя он не заметил того самого присутствующего, которого ощутил прежде. Это, очень похожее на человека создание, было такого огромного роста, что даже сейчас, сидя в позе лотоса на полу хижины, упиралось головой в самую высокую точку потолка, под его куполом. На абсолютно былом лице с выдающимися скулами было два огромных белых глаза, которые смотрели сейчас на молодого человека, не отрываясь.

– Он все знает, – сказал исполин низким голосом, – я подумал, что лучше я расскажу ему, как все обстояло.

Гастон облегченно выдохнул, хоть и старался изо всех сил сдержать этот позыв.

– Ты следил за мной? – спросил он, – это ведь ты был там, в лесу?

– Да, я, – ответило высокое существо, немного склонив голову и едва не ударившись лбом о деревянное стропило под сводом купола.

– Кто ты?

– Меня зовут Страж. Я – один из верховных хранителей этого Леса. А теперь ты ответь мне. Откуда у тебя этот глаз? – он еле заметно кивнул в сторону лица собеседника, – ты ведь не с ним родился. Откуда он у тебя.

– Я сам его сделал. Он мне… помогает, – сказав это, Гастон снова повернулся к маленькому существу, которое теперь бессильно оперлось о ручку своего кресла, – прости меня. Это был единственный выход.

– Ты не должен извиняться, – сказал Страж.

– Нет, я должен. Я обещал ему вернуть сына…

– Нет, ты не понял. Ты спас нас всех. И спас Гура тоже, – он кивнул в сторону мирно покоившегося на соломенном матрасе ребенка, – у нас есть легенда. Что-то вроде придания. В ней говорится, что, когда станет совсем темно, неизвестно откуда придет Дио. У него не будет ничего, кроме силы и инструмента, который этой силой управляет, – он снова кивнул в сторону лица собеседника, – Дио придет, и темнота прояснится. Дио – неизвестно, откуда придет, и неясно, куда уйдет.

– Забавная история, – ответил Гастон, – только я не тот, кто вам нужен…

– Нет. Ты именно тот, кто нам всем был нужен. Ты – Дио. Пошли, я должен представить тебя хранителям. Они так долго этого ждали.

Он пригласил молодого человека выйти, указывая рукой на дверь. Гастон еще раз взглянул на отрешенно смотрящего в пустоту маленького человека, и, положив руку на его маленькое плечо, ссутулившись, отправился к двери. Через тонкий проем между полотном и обшивкой светил яркий свет. Должно быть, на улице уже светало. Он потянулся к ручке и толкнул дверь. В тот же миг яркий белый свет ослепил его, и он провалился в очередную, теперь уже такую знакомую, пустоту.

* * *

– Вот этот тебе точно понравится.

Он согнул спину, внимательно вглядываясь в идеально чистый маленький шар, покоившийся в самом углу нижнего ряда. В его обычно необычайно остром взгляде, под которым с легкостью могло стать неуютно даже тем, кто к нему, к этому взгляду, казалось бы, каким-то непостижимым образом умудрился привыкнуть, сейчас отчетливо читались мягкие нотки, такие несвойственные ему в подобные мгновения. Стоило ему отойти от своего старого верстака, оставить свои привычные дела по изготовлению и ремонту различных причудливых устройств и приборов, и подойти к стеллажу, на котором мирно покоились ряды стеклянных шаров самого разного размера, как его разум твердел, обращаясь в камень. Это было очень просто ощутить. Он даже не пытался скрывать эту перемену, как-то ее маскируя и пряча. Вот и сейчас эта трансформация была так очевидна, а ее очевидность снова была такой несвойственной, что со стороны казалось, будто этот склонившийся старик был самым обычным причудливым ремесленником, никакого понятия не имеющим о том, что его чувства могут быть увидены кем бы то ни было со стороны так же легко, как были бы увидены его действия. Это можно было объяснить многими способами. Самым очевидным из них был тот, который говорил, что ему просто все равно, что он и не думает переживать о подобных вещах. Но когда речь шла о его мотивах, никогда нельзя было цепляться за первый же пришедший в голову вывод. Все обязательно будет куда как более сложно.

Морщинистая жилистая рука осторожно потянулась в наполненную сотнями сияний темноту и, исчезнув из зримого мира, через долгое мгновение извлекла одну из живых искр. Мощная фигура, от которой буквально веяло старостью, не спешила распрямляться, все еще вглядываясь внутрь прозрачной сферы осторожно проворачивая ее в длинных пальцах. Со стороны казалось, будто бы он что-то шептал ему, безжизненному шару, словно произносил какое-то заклинание. Было ясно, что это всего лишь кажется, и что старик не имеет ничего общего со сказочным волшебством. Меньше всего теперь это походило на сказку, как когда-то давно, годами ранее, когда воспаленное детское воображение, преисполненное магии и захватывающих приключений, способно было разглядеть в этом действе невероятное таинство, вот-вот откроющее ему свои самые невообразимые секреты. Рутина поглотила все это, отдав на откуп опыту и знаниям, и теперь оно стало чем-то вроде очередной книги, которую во что бы то ни стало нужно прочесть перед каким-то очередным сложным экзаменом, маячащим на горизонте, которого, вполне возможно, может и вовсе не случиться. Было ли это плохо? Временами было грустно, что то время ушло. Порой хотелось снова испытать это чувство, вернуться туда, увидеть все вновь теми глазами, еще не способными отличать реальность от вымысла и искренне восторгаться последнему, борясь с первым. Но вслед за этим желанием непременно приходила мысль о том, что неплохо было бы при этом возвращении изменить кое-что из содеянного или же сделать недоделанное. Стоило ностальгии с незаметной для глаз плавностью перетечь в сожаления, как все волшебство в миг улетучивалось, словно вылетая в бездонную трубу с неимоверной тягой, уносящей потоки неведомо на какую высоту. Так что, лучше и не думать об этом вовсе. Рутина. Она для того, чтобы ее пережить. Вернее, переживать. Снова и снова, раз за разом, в угасающей надежде пережить ее всю целиком, и в таящихся уголках сознания, на самом его дне, пониманием, что это можно лишь делать, но никогда не удастся сделать полностью. Никому. Даже ему, этому медленно и тяжело распрямлявшему спину старику, для которого, как когда-то давно казалось, нет ничего невозможного. Как выяснилось с годами и россыпью морщин на обветренном лице, непрестанно усыпающих щеки и лоб с каждым новым визитом, это было лишь очередное детское заблуждение.

Распрямившись, но все еще не поворачиваясь, он продолжал вглядываться внутрь стеклянной сферы. Он видел там что-то известное лишь ему одному. Наконец, он медленно, точно так же, как совершал и все остальные движения, обернулся и немного приподнял шар так, что через него насквозь прошел одинокий луч солнца, пробившийся через прохудившуюся крышу старого амбара. Его обычно широкие и большие глаза сузились в две тонкие полоски. Та внимательность, с которой он в миллионный раз вглядывался внутрь детской игрушки, словно надеясь увидеть в ней что-то новое, поражала и расстраивала одновременно.

– Посмотри, – сказал он хриплым голосом, демонстрируя шар на свету, – он великолепен.

Эти слова не были вопросом. Как и многое из того, что он говорил. Он просто предлагал принять тебе его слова за истину, спокойно и безапелляционно. И пусть не было в нем, в шаре, ничего великолепного, пусть ты видел его, как и все другие, уже много десятков раз. Но ты должен был именно сейчас заметить это его мнимое великолепие. Даже зная, что внутри, сделать это было практически невозможно. Это была маленькая стеклянная сфера, внутри которой шел искусственный снег при каждой новой встряске. Когда-то давно мысль о том, чтобы как следует его потрясти, а после этого заглянуть туда и посмотреть, что из этого выйдет, посещала каждого, кто знал о содержании этого сосуда. Обычное ребячество, воспоминания о котором даже теперь были способны вызвать улыбку.

Глаза старика снова расширились, и он, оторвав взгляд от шара, устремил их на стоявшего посреди амбара мужчину, добавив в них нотку нескрываемо наигранного вопроса.

– Да, Мастер, – ответил Гастон, – красивый.

– Красивый? Хм…, – он задумался, снова посмотрев на сферу, – да, пожалуй, «красивый» тоже подходит. Хоть, признаюсь, и не думал о нем в таком ключе.

Гастон не сдержался и покачал головой, на мгновение закатив глаза.

– Что такое? – спросил старик, опуская шар и убирая его с солнечного света, от чего тот не перестал блестеть.

– Ничего, Мастер.

– Ты ведь знаешь, что со мной это не пройдет, верно?

На морщинистом лице промелькнула улыбка, сделав его еще более морщинистым. Мастер медленно подошел, вытирая шар о свой грязный серый фартук.

– Это шар, Мастер. Обычный стеклянный шар.

– Для остальных, – согласно кивнул старик, – но мы с тобой ведь знаем правду, верно?

– Правда в том, что обычную игрушку вы наделили свойствами, изначально ей чуждыми.

– Да ну, – Мастер устремил свой тяжелый взгляд в лицо стоявшего напротив молодого человека.

Эфир даже не всколыхнулся, хотя Гастон и ожидал какой-то реакции в ответ на собственные слова, призванные вызвать раздражение. Уровень его взаимодействия с незримой материей, связывающей все живое, продолжал удивлять, даже после стольких лет. К этому моменту Мастер и эфир, казалось, слились в одно целое, больше не подчиняясь даже законом, выдуманным и озвученным самим стариком.

С полминуты он будто бы обдумывал слова Гастона, то и дело поглядывая на сферу, аккуратно сжимаемую в руке. И непрекращающийся диалог. С кем он говорил? Какими были его слова? Все это было непостижимо даже для Гастона. Он просто знал, что диалог идет, не прекращаясь. Он слышал голоса, но не был в силах разобрать слова.

– Выходит, – наконец нарушил молчание старик, – это я наделил его этим великолепием. Считаешь, что такое мне под силу?

– А вы так не считаете?

В голосе Гастона присутствовал вызов. Он хотел спорить, доказывать до хрипоты свою точку зрения, но не решался. Внутри все еще была неуверенность в этой самой точке зрения. Так что, все, что он мог себе позволить – это вызов в голосе при каждой новой фразе.

– Я считаю его великолепным. То, как он это самое великолепие заполучил, теперь уже не имеет значения, верно? Выбери я на место этих шаров, допустим, кусочки ткани, они были бы точно такими же великолепными. Вот, возьми его. Подержи.

Он протянул сферу Гастону. Тот нехотя принял шар.

– Чувствуешь эфир? – отрешенно спросил старик.

– Конечно чувствую. Там ведь внутри есть жизнь.

– В этом и есть великолепие. Приготовься. Сегодня отправишься туда.

Гастон замялся, все еще держа врученный шар на вытянутой ладони, будто бы какой-то неприятный предмет, который хотелось вернуть обратно вручившему. Мастер снова взглянул на него, приподняв седые брови.

– Что такое? – спросил он, произнося слова как можно более непринужденно.

Гастон предпринял было усилие, чтобы закрыться в эфире, дабы его чувства не были столь очевидны, но быстро сообразил, что в этом нет никакой необходимости.

– Мастер, я не уверен…

– В чем?

– В том, что мне это все еще нужно.

Старик застыл на месте и вновь впился в лицо собеседнику своим пронзительным взглядом. Он смотрел так, словно старался разглядеть глазами то, что легко мог почувствовать, но так было бы совсем неинтересно. Поэтому он продолжал смотреть в самую глубь, не отводя глаз.

– Что именно тебе не нужно? – спросил он медленно своим низким хриплым голосом.

– Вот это все, – ответил Гастон, приподняв шар, – за столько лет я побывал в десятках таких миров. Я уже не мальчик, Мастер, которому интересно все новое. Понимаю, вам трудно это слышать…

– Нет, отчего же? – старик пожал плечами, – продолжай.

– Я не найду там ничего нового для себя. Ведь в этом цель? Находить знания. Там я их больше не найду.

– То есть, – Мастер сложил жилистые руки на все еще мощной груди, – ты сейчас пытаешься сказать, что уже все знаешь? И что нечему больше учиться?

– Не начинайте, Мастер, прошу вас. Нет, конечно не все. Мне еще многому нужно учиться. Я лишь говорю, что знаю достаточно для того, чтобы продолжать черпать знания здесь, никуда не отправляясь и не влияя на чьи-то жизни.

Старик поморщил губы в выражении, призванном продемонстрировать ни то сожаление, ни то одобрение.

– Как выясняется, – протянул он, – зная столько всего, ты не уловил одну из самых главных мыслей. Обладая тем, чем ты обладаешь, ты не сможешь жить, не влияя на чужие жизни.

– Да-да, – Гастон снова закатил глаза, – и это я тоже знаю. Ответственность, долг и все такое. Поверьте, я прекрасно все это помню.

– Я верю тебе, – ответил Мастер, медленно кивая.

Он протянул руку. Гастон положил в мозолистую ладонь маленькую стеклянную сферу. Старик несвойственно для себя бережно взял врученный предмет и словно спрятав его в собственном фартуке, снова водрузил на полку на прежнее место.

– Думал, что с его помощью ты, наконец, сможешь отделиться от своей оболочки тут, в нашем мире, – пробормотал он, как бы между прочим, словно даже не стараясь говорить достаточно громко для того, чтобы собеседник смог уловить сказанное.

Но он уловил. И снова эти ложные мотивы. Гастона даже слегка задела такая попытка Мастера, но он тут же осекся. Если это произошло, значит так и было задумано им. Он хотел было подавить в себе нарастающее возмущение, но осекся еще раз. Так ведь тоже могло быть задумано. Это и злило, и интересовало одновременно. Хитросплетения мотивов, руководящих стариком, было по-настоящему загадочным. Куда более загадочным было хитросплетение мотивов, которыми он сам руководил.

– Я умею покидать оболочку, – сухо ответил Гастон, стараясь не придавать этим словам никакого окраса, пусть сам решает, в какой цвет их окрашивать, – для этого мне не нужно никуда отправляться.

– Да? – Мастер удивленно поднял брови, – насколько я помню, в прошлый раз мне пришлось…

– Это было семь лет назад, Мастер, – жестко перебил его Гастон, – то, о чем вы помните, происходило давно. С тех пор я многому научился.

– Да? – снова эта удивленная маска на старческом лице, – ну надо же. И как? Легко дается?

Гастон пожал плечами.

– Не легко. Но выполнимо.

– Еще скажи, что делить сознание тоже научился, – это прозвучало как вызов.

Гастон улыбнулся. Именно так оно и должно было звучать.

– Да, Мастер, научился.

– Что, можешь показать?

Вот оно. Именно к этому он вел. Ему было нужно, чтобы он, Гастон, показал то, чему сам научился за последние месяцы. А в данном случае – годы. Что ж, если это так важно, если это и есть тот самый экзамен, к которому следовало загодя готовиться, то он к нему готов. И пусть он никогда не делил сознание тут. Это и не было нужно. Главное – вызов. Одного вызова достаточно, чтобы сделать то, что прежде не делал. И, конечно же, именно на это старик и рассчитывал. Было и стыдно, и забавно одновременно. Он умудрился попасться на его удочку, такую примитивную, ту самую, о наличии которой он сам, Гастон, был прекрасно осведомлен, знал, что именно ее он и забросит, подтолкнув и спровоцировав. И все равно сейчас, зная, что блесна крепится к прочной леске, которая грозит вытянуть его из привычной среды обитания туда, где трудно будет сделать хотя бы один вдох полной грудью, зная, что крючок больно вопьется в плоть, и высвободиться из такого захвата без последствий будет невозможно, он все равно заглотит эту такую прозрачную и такую очевидную наживку. Но удочка сделал свое дело, и теперь он уже не отступится в желании доказать. Куда только не заводило его прежде это разрушительное желание. И всякий раз повторяя себе, что уж теперь-то он точно не станет доказывать, что ему это совсем не нужно, что не должен он вообще ничего и никому, он все равно доказывал. Снова и снова.

Гастон сбросил с плеч пальто, уронив его на пол. На морщинистом лице Мастера появилась широкая улыбка.

– Без куртки будет проще? – с издевкой спросил старик.

Гастон не ответил. Он опустился в старое кресло, так горячо любимое Гертрудой, и, водрузив руки на твердые подлокотники, закрыл глаза.

– Ты еще здесь? – спросил Мастер, прекрасно зная ответ.

– Да, – сухо ответил Гастон.

Он проделывал это сотни раз. Но сделать это здесь прежде никак не удавалось. Все дело в специфике эфира, который тут был разряжен, а разряженным эфиром гораздо сложнее управлять. В тех мирах, где он побывал, куда мастер его отправлял прежде, незримая жизненная сила могла быть настолько концентрированной, что буквально сама подталкивала сведущего человека к подобным действиям. Были миры, в которых для человека, достаточно осведомленного практически не было ничего невозможного. Здесь же, прежде, чем осуществить сложные манипуляции с эфиром, нужно было создать достаточную его концентрацию вокруг собственной оболочки, собрав миллиарды разряженных частиц в то самое облако, и, чем выше концентрация субстанции, тем глубже удавалось проникнуть внутрь самого себя. Мысли не давали сосредоточиться, не позволяли сконцентрироваться на каждой отдельной частице. У него ушло около минуты, а может и гораздо дольше, прежде чем, наконец, он смог уловить внутри собственного тела признаки силы, достаточной для задуманного. Гастон попытался вдохнуть как можно больше заветного тумана, не доступного для глаз несведущего человека, после чего сконцентрировался и разделил свое сознание на две равнозначные и равномерные части. Пока только внутри себя. При иных условиях не было необходимости ждать, можно было сразу действовать, но сейчас был риск расколоть свой собственный разум. Да, старик был тут, совсем рядом, и, в случае чего, он, разумеется, мог с легкостью все исправить, но прошло уже то время, когда Гастон мог уповать на эту неизбежную помощь. Сейчас это будет равносильно провалу. Позорному и катастрофическому, от которого будет невозможно оправиться. Он продолжал вдыхать эфир снова и снова, ожидая момента, пока внутри уже практически не останется свободного места, а обе вновь образованные части не примут вид самостоятельных и обособленных сознаний под единым началом. И раз за разом возникавшие под коркой сомнения заставляли его усомниться в том, что цель достигнута. Он гнал от себя эти мысли с такой яростью, на которую только был способен его флегматичный разум, но место не могло пустовать, его необходимо было занимать другими мыслями, а приходившие на смену были ничуть не лучше, и никак не способствовали полной концентрации. Что, если до него подобное удалось Бруно? Что, если он, в силу не своего духа противоречия, а просто из-за всеобъемлющего желания соперничества сам схватился за удочку, еще мирно лежавшую на берегу? И, схватившись за нее, подгоняемый и подстегиваемый яростью и злобой, сумел осуществить на инстинктах то, что ему, Гастону, не удается сделать с помощью усилия гораздо более глубокого сознания? В его случае помощь мастера будет воспринята, скорее всего, как слабость последнего. Ситуации, хоть и выглядящие очень схоже, по сути, диаметрально противоположные. Разница в мотивах, в побуждениях, в целях.

Отогнав от себя эти мысли, он увидел, что свободного места внутри почти не осталось. Мысль о Гертруде посетила его лишь на мгновение. Могла ли она осуществить подобное? Да, конечно, могла. Ведь она тренировалась с мастером гораздо чаще, чем он сам. Особенно в последние годы. Наверняка, слепо следуя заветам наставника, она умудрилась посетить все миры до единого, покоившиеся на полках стеллажа у дальней стены амбара. И, всякий раз возвращаясь обратно, она вполне могла приносить с собой совсем иной багаж знаний, прежде всего, в силу собственного уклада. Да, вероятность того, что ей это дастся легче, вполне имела место быть. Но так же была вероятность того, что, испытывая к ней теплые чувства, практически отеческие, мастер не сподвиг бы ее на подобное испытание вовсе.

Будто сигнал контроллера, в сознании прозвучал своеобразный звонок, ознаменовавший момент переполнения. Не дожидаясь большего, Гастон шагнул вперед. Вернее, шаг сделала лишь та его часть, которая до этого беззвучно откололась и терпеливо ожидала шанса высвободиться. Гастон взглянул на себя со стороны. Здесь, в стенах старого амбара это выглядело предельно странно. Обездвиженное тело мирно сидело в старом кресле, в которое погружалось прежде не более пары раз, да и то, в таком далеком детстве. Грудь под расстегнутыми верхними пуговицами темно синей рубашки мерно вздымалась при каждом новом вдохе, а клубы сконцентрированного вокруг оболочки эфира снова и снова проникали внутрь. Еще несколько мгновений созерцая самого себя со стороны, Гастон медленно обернулся и увидел мастера, с посерьезневшим выражением морщинистого лица, взиравшего в пустоту перед собой, за которой пряталась отделенная часть гастонового сознания.

– Я вижу тебя, – произнес он тихо, с едва уловимой улыбкой.

Отделившаяся часть Гастона кивнула и медленно двинулась в сторону выхода. Мастер провел ее взглядом, после чего посмотрел в лицо сидевшей в кресле полупустой оболочки. Невероятное умиротворение, сперва обуявшее мужчину в кресле при виде себя самого со стороны, сменилось нарастающим напряжением. Чем дальше отделившаяся половина удалялась, тем стремительнее располовиненное сознание стремилось заполнить эфиром образовавшиеся пустоты внутри оболочки. Этого было нельзя допускать. У блуждающего разума должно быть сохранное место, в которое ему суждено вернуться. Его должно быть ровно то количество, которое было при отделении, иначе вероятен диссонанс, и, как следствие, конфликт двух частей.

– Ты ушел? – спросил Мастер, склонившись над лицом мужчины.

Веки глаз всколыхнулись, после чего медленно приподнялись. От стеклянного глаза отразился луч света, пробивавшийся сквозь прохудившуюся крышу амбара.

– Да, – тихо ответил Гастон.

– Далеко?

– Я стою в поле за амбаром, – проговорил Гастон, не моргая.

Глаза все никак не могли открыться полностью, будто бы веки были слишком тяжелы для того, чтобы завершить свой недолгий путь наверх.

– Так что, получилось? – спросил Мастер с все той же колючей улыбкой.

– Да, – тихо прошептал Гастон.

Мастер кивнул.

– Ты контролируешь ее?

– Полностью.

– Полностью? Хорошо, – в его голосе слышались нотки одобрения, но было в нем что-то еще, будто бы он знал что-то, что было неведомо подопытному.

– Вы ведь сами видите, Мастер.

– Да, я вижу. Скажи, ты сейчас стоишь?

Гастон секунду обдумывал ответ. Он хотел кивнуть, но побоялся смещать оболочку с места. Связь между двумя частями вполне могла только казаться крепкой.

– Я иду по полю. Вокруг амбара.

– Ты идешь ногами? – неожиданно спросил Мастер.

Поток проникающего в грудь эфира усилился. Пришлось приложить добавочные усилия, чтобы обуздать стремящийся заполонить все освобожденное место концентрированный туман. Теперь уже не приходилось сгребать его в кучу, будто снег на сильном морозе, просыпающийся сквозь пальцы и отказывающийся лепиться в единое целое. Он напоминал круговорот, словно все частицы в амбаре вдруг закружили карусель на головой неподвижно сидевшего в кресле мужчины.

– Да, – неуверенно ответил Гастон.

– Идешь, или летишь?

Гастон не мог ответить. На лбу выступили капли холодного пота.

– Та часть тебя, как она выглядит? – снова спросил Мастер ровным и спокойным голосом.

– Не понимаю…, – выдавил из себя Гастон, отчаянно борясь с все новыми и новыми волнами эфира, отчего-то так жаждущими проникнуть внутрь, хоть прежде с огромным трудом собиравшимися вместе.

– Ты отделил часть себя. Та часть, что за стеной, она – человек? Ты говоришь, что идешь по траве. У тебя есть ноги?

– Я… Я не уверен… нет, это как облако.

– Облако значит, – многозначительно повторил Мастер все тем же ровным голосом, – ты рядом со стеной?

– Да.

– Коснись ее.

Гастон чувствовал, что силы начали его покидать. Он потянулся и дотронулся до огрубевшей доски, торчавшей из обшивки в этом месте.