Текст книги "В эфире"

– Ну что, складывается картина? – спросил Бруно.

– Это ты сделал? – на удивление, голос мужчины ничуть не изменился.

– Нет, это все Вечный огонь.

Скрежет, с которым мысли внутри черепной коробки мужчины сменялись одна за другой, казалось, был слышен без всякого эфира.

– Мне следовало бы убить всех до единого. Но вот беда, отчего-то я никак не могу выкинуть из головы обещание, которое дал не так давно. Поэтому…, – он щелкнул пальцами и снова запустил круговорот, который минуту назад прекратил.

Люди продолжили подниматься один за другим, обходя двух замерших конвоиров так, будто они были лишь предметом мебели. Каждый из поднимавшихся на помост проводил рукой через несуществующий огонь и спускался вниз с помоста, продолжая движение к выходу из храма. Через десять минут на помост поднялся последний из них. Бруно проводил его пристальным взглядом, после чего этот же взгляд медленно перевел на все так же завороженно наблюдавшего за происходящим мужчину. Стоило последнему из паломников выйти через высокие двери храма, как оба конвоира словно очнулись ото сна и принялись озираться по сторонам потерянными и ничего не понимающими глазами.

– Кажется, – протянул Бруно, широко улыбаясь, – у вас тут небольшие проблемы.

В очередной раз оглядевшись вокруг себя и, очевидно, проанализировав лишь поверхностную информацию, пришедшую в мозг из зрительных органов, и не используя ни капли логического мышления, один из мужчин потянулся к кобуре на поясе под пиджаком. Воздух тут же будто бы загустел, а движения конвоира сделались плавными и медленными. Улыбка никуда не исчезла с лица стоявшего у алтаря молодого человека, лишь брови слегка приподнялись. Он одновременно и ждал подобной реакции, и не ожидал ее так скоро, в качестве рефлекса. Но стоило руке коснуться металла в кобуре, сделавший шаг вперед следователь, остановил своего коллегу, схватив за плечо.

– Не надо, – тихо сказал он.

– Как не надо? – удивился конвоир, взглянув на того удивленно, – он ведь пытается бежать.

– Просто делай, что говорю.

– Ну почему? – громко спросил Бруно, – зачем вы остановили его? Давайте дадим служителю порядка возможность исполнить свой долг.

Словно проигнорировав слова молодого человека, следователь все так же держал коллегу за локоть.

– Не нужно. Не доставать оружие, – сказал он, после чего поднял взгляд вверх, на Бруно, – он не сделает этого.

– Спорим, что сделает, – ответил тот.

– Нет. Ты сказал про обещание. Так что, мы сейчас просто уйдем. А ты отправляйся туда, откуда прибыл.

Бруно встряхнул плечами и усмехнулся.

– Поверили значит? Боюсь, что все немного сложнее, чем вы себе представляете.

– Ничего сложного. Мы уйдем в свою сторону, а ты в свою.

– Перестаньте. Ваши навыки внушения в сложившейся ситуации потеряли свою эффективность, – с лица Бруно исчезла улыбка, – чтобы не дать мне убить вас троих, вы должны отпустить руку вашего друга и дать ему шанс. И это не просьба, если вы все еще не сообразили, что к чему.

– Не надо, пожалуйста…

– Руку. Отпускайте.

Бруно уже был в его голове. Все это время, с самого начала. Стоило крепкому хвату ослабнуть, как конвоир, повинуясь с годами впитанным инстинктам, выхватил оружие и выстрелил, не колеблясь ни секунды. Обладающее отличной акустикой помещение храма наполнилось оглушительным эхо, и, прежде, чем оно успело утихнуть, с глухим стуком продырявленная насквозь голова второго конвоира упала на пол вслед за его же массивным бездыханным телом. Выстреливший мужчина в ужасе отпрыгнул в сторону и взглянул на собственную руку, все еще направлявшую оружие в то место, где мгновением ранее стоял его коллега.

– Что…?! Как…?! – вырвалось из его груди.

– Точное попадание, – сказал Бруно, одобрительно кивнув, – а теперь, вторая попытка.

Он снова медленно надавил и лениво извлек свою руку из сознания растерянного мужчины. Слишком уж там было неприятно и как-то жидко. Хотелось посетить душ, чтобы отмыться от всех этих соплей. Следователь попытался зажмуриться, но не успел сделать этого. Прогремел еще один выстрел, потом стук метала о каменную поверхность пола и грохот падающего тела. Мужчина медленно открыл глаза и увидел довольно улыбающегося Бруно где-то вверху над собой.

– Испугались?

Мужчина осторожно опустил взгляд вниз. Кровь залила весь пол, скрыв под собой красивый готический узор. Два мертвых тела лежали рядом друг с другом, словно специально упав голова к голове.

– А вы думали, что я вас убью? – спросил Бруно наигранно мягким голосом, – нет, я этого делать не буду. Знаете, мой Мастер устраивает все эти глупые испытания не просто так, чтобы развлечь. Нет, он пытается меня обучить. Так вот, я сам себе удивляюсь, но это, черт возьми, работает. Вот, например, сегодня я узнал, что держу слово. Да-да, и не говорите про этих двух бедолаг. Это все вот он, тот здоровяк, который рискнул. Я никого не убил. Не дам же я, в конце концов, пристрелить себя, верно? Баллистика, черт ее дери. А теперь вот еще я чувствую к вам определенную симпатию, представляете? Это удивительно. Вы ведь пытались мне помочь, все это время. Я оставлю вам вашу жизнь. Не знаю, какой она будет. После того, как эти двое испустили дух. Несколько человек из тех бедолаг, что сегодня пришли посмотреть на этот ритуал, совершенно точно расскажут про ваше агрессивное поведение. Может быть вам поверят, когда вы повторите мою историю. А что, чем черт не шутит, может встретится кто-то, такой же понимающий, как и вы сам. Уверен, что вы найдете нужные слова. У вас все получится. Ну а если все же не поверят, то мой вам совет. В качестве последнего желания сходите посмотреть на Вечное пламя. Незабываемое зрелище.

* * *

– Ты почувствовала это? Этот стержень. Сердцевину. Я называю это сутью предмета, но ты можешь дать собственное название. Все равно, только тебе его произносить. Суть есть у каждого предмета из всех, окружающих тебя.

– Даже у одушевленного?

– Именно. Даже больше – у одушевленного она гораздо более отчетлива. Потому что не статична. Я взял этот куб, потому что в нем легко распознать суть в первый раз. Потому что он полый. То есть, стержень ты придумываешь сама.

Деревянный кубик гулко упал на бетонный пол, рассыпавшись на множество кусочков, напоминавших теперь куски яичной скорлупы, тщательно и с трудом счищенной с варенного яйца.

– Извините, просто я…

– Я знаю. Именно это и должно было произойти. Ты потеряла суть, как только я сказал, что ее не существует. В физическом измерении. Понимаешь меня?

– Не очень. Стержень нереален?

– В том-то и дело. Реально все, что ты сама считаешь таковым. И всякий предмет будет наделен сутью, если ты его ею наделишь. Вот взгляни, – он указал ладонью на тонкие деревянные осколки у своих ног, – что это?

– Разбитый куб?

– Это один из вариантов. А еще?

– Осколки?

– Да. Из одного предмета произошло множество предметов. Из одной сути вытекло множество. И у каждого из этих осколков есть свой собственный стержень. Даже у самого крохотного. А собравшись воедино, они образуют одну общую суть. Ты понимаешь? Все это относится к любому одушевленному предмету в той же самой степени, что и к каждому из этих осколков. Протяни руку. Ты чувствуешь их?

– Не знаю, – она водила раскрытой ладонью от одного кусочка к другому.

– Зато я знаю. Нет, ты не чувствуешь. Потому что теперь твой мозг знает, что стержня на самом деле не существует. Но подумай о другом – как ты управляла кубом минуту назад, если сути, за которую ты держалась, на самом деле нет и никогда не было?

Осколки на полу еле заметно задрожали.

– Закрой глаза. Посмотри на все именно так, не используя зрение. Увидь каждый из этих осколков, не используя глаза.

– Кажется, я…

Небольшие кусочки сдвинулись со своих мест и плавно взмыли в воздух на высоту ее вытянутой руки. Вслед за ними – кусочки побольше, пока, наконец, каждый из лежавших только что осколков ни поднялся и ни выстроился в ряд, готовясь занять свое законное место в одной общей фигуре. Один за другим, они вставали на положенную позицию, образуя квадрат за квадратом, служившим одной из граней. Еще несколько секунд, и последняя составляющая – самый большой из осколков, медленно заняла пустовавшее пространство на одной из граней куба.

– Прекрасно. Ты невероятно быстро учишься, – он пустил куб в полет, небрежно отмахнувшись от него, и тот, пролетев через все помещение по диагонали, приземлился на одну из полок у стены, – а теперь сосредоточься и почувствую мою суть.

– Что? Нет, я не могу…

– Можешь конечно. Отбрось все предрассудки. Мы давно покинули то поле, на котором была начерчена грань этичности. Уясни наконец, что то, что мы изучаем, находится вне границ всего того, что ты знала до этого. А если так, то и законы, которые ты привыкла соблюдать внутри границ, за их пределами недействительны. Понимаешь? Протяни руку.

Она повиновалась, а он схватил ее запястье и приложил ладонь к своей груди.

– Ты ведь видишь. Всегда видела. Просто не понимала, что это. Я знаю, потому что когда-то испытывал в точности то же самое. Я даже помню эти ощущения. Почувствуй суть, ощути ее. Она внутри, всего в нескольких сантиметрах от твоей ладони. Чувствуешь?

– Мне кажется, что я что-то ощущаю…

– Да. Это он – стержень. Ты видишь, что суть совсем не такая, как у куба. Там она была чем-то ровным, с гладкими гранями, однотонной, похожей на столб. Здесь же нельзя даже точно сказать, какой она формы. Ее хорошо видно, но за нее очень сложно ухватиться, верно? Из-за ее формы. Но это только пока. Поверь мне, ты научишься. Уже очень скоро.

– Учитель, а зачем мне это?

– Что?

– Зачем мне учиться касаться сути одушевленного тела? Какой в этом смысл? Разве недостаточно того, что я смогу управлять неодушевленными предметами.

– Нет, Юка, этого недостаточно. Нельзя дробить магию. Это то, чему меня учил мой учитель. Если ты начнешь вычленять из нее то, что тебе нужно, она примется за то же самое. Это симбиоз. Взаимовыгодное сосуществование. Если ты начнешь развивать одну часть живого организма, при этом намеренно угнетать другую, что станет с этим организмом? Каким он станет? Верно. Никто не вынуждает тебя применять ее на своих сородичах. Но знать ее ты обязана целиком. Закрой глаза и дай эфиру завладеть тобой. Ты видишь его?

– Да, я вижу. Он поднимается в гору.

– То, что ты видишь – и есть его суть. В эфире она обретает очертания своего носителя.

– Три, два, один…

Раздался громкий стук в деревянную дверь.

– Войди.

Дверь распахнулась, впустив внутрь морозный воздух улицы. На пороге стоял невысокий худой человек, чье лицо было завернуто шарфом, а тело облачено в толстую меховую накидку.

– Что на этот раз?

– Простите, учитель. Из-за непогоды…

Мужчина повернулся к девочке.

– Юка, у тебя была та же непогода, что и у него? Вы ведь в одном и том же городе живете?

Девочка смущенно кивнула.

– Проходи к огню. Согрейся. Где твои друзья?

Юноша глубоко вдохнул, словно не решаясь ответить.

– Что произошло? Говори.

– В городе обыски, – ответил тот, стараясь не смотреть в глаза учителю, – они остались с родителями.

– Чего же ты не остался?

– Я хотел. Собственно, из-за этого и опоздал. Но отец сказал, чтобы я шел.

Учитель кивнул в ответ.

– Он умен, твой отец.

Юноша, наконец, по всей видимости, согревшийся у костра, подошел к учителю.

– Почему? – спросил он громким голосом, отчего сам не на шутку испугался.

– Прости, что? – удивленно взглянул на него мужчина.

– Почему вы не прекратите все это?

– О чем ты?

– Обо всей это тирании. Вы ведь можете в миг это прекратить. Почему вы до сих пор этого не сделали?

– Потому что это не мое дело, – ответил учитель спокойным голосом, – потому что я не имею к этому никакого отношения. Этого недостаточно?

– Разве то, что вы сейчас здесь, не является этим самым отношением?

– А почему ты этого до сих пор не сделал?

– Что? – удивленно переспросил юноша.

– Ты слышал. Так почему?

– Потому что я гораздо слабее. Если я…

– Слабее кого?

– Слабее вас, – ответил юноша.

– Но не слабее их, верно?

– Их очень много. Попытайся я воспротивиться, меня и всех моих близких ждет одно – смерть. Вы ведь знаете, учитель.

– А почему, в таком случае, ты упрекаешь меня в том, что я не иду на этот риск? Не рискую собственной жизнью.

– Вам ведь ничего не угрожает.

– Почему ты так решил?

– Потому, что знаю, кто вы. Видел, на что вы способны. Никто из них не сможет причинить вам вред, – он говорил уже далеко не так уверенно и энергично, как минуту назад.

– И это, по-твоему, означает, что я должен сам причинить им его?

– Вам даже не придется ничего делать, учитель. Мельхиор сдастся, когда поймет, на чьей вы стороне.

– Я вижу, что ты уже достаточно смел, чтобы называть его по имени. Это похвально. Юка, например, до сих пор не может этого делать, верно, Юка? – он взглянул на молчаливо наблюдавшую за происходящим со стороны девушку, и так смущенно отвела глаза, – это хорошо, когда смелость приходит вместе с умениями. Гораздо хуже, когда она ничем не подкреплена. Ну сделай я это, что дальше? Каким станет этот мир после этого? Я не имею ни малейшего желания совершать перевороты. Мне нет до этого никакого дела. И если ты до сих пор это не понял, значит я плохо тебя учил. Но если даже представить, что мне не все равно, то я опять же не могу ничего поделать. Просто потому, что не имею права.

– А он, стало быть, имеет? Почему? Потому, что он родился тут, а вы нет?

Учитель пожал плечами.

– Я не вижу смысла в продолжении этого разговора. Эти обыски, они проходят регулярно, разве не так? И, насколько я знаю, ни разу они не отразились на твоей семье или семьях кого-то из твоих друзей. Ну так чего ты тогда завелся?

– Просто не хочу дожидаться, пока это произойдет. Лучше предотвратить, чем бороться с последствиями. Вы сами этому учили.

Мужчина обернулся к девочке, когда юноша еще не успел закончить начатую фразу.

– А сейчас? – спросил он, – чувствуешь?

Та кивнула. В ее взгляде проскользнуло напряжение.

– Их двое, – тихо произнесла она, – что-то произошло.

Через мгновение в дверь снова постучали. Петли скрипнули, не дождавшись ответа. На пороге стояли еще двое молодых людей, одетых явно не по погоде легко, отчего их обычно бледные лица были раскрасневшимися, а изо ртов вырывались клубы пара.

– Простите, учитель, – сказал один из них.

– Говори, – ответил мужчина.

Взгляд вошедших был направлен на девушку.

– Юка, – сказал юноша, – они забрали твоего отца.

Он шел уже около получаса, стараясь ступать по как можно более плотному снегу, но это не всегда удавалось. Нога то и дело проваливалась в толщу морозного одеяла, застилавшего все вокруг. Тяжело было сохранять концентрацию, когда через сознание проходил бурный поток мыслей самого разного рода. Он мог увидеть тропу через снег, по которой можно было бежать вприпрыжку, мог даже сам эту тропу проложить, заставив снег стать твердым, но это требовало усилий, которые сложно было отыскать в царящем под коркой хаосе. Сомнения все еще мешали ему уверенно двигаться вперед, но неожиданный груз ответственности, замешанной с ярким пламенем гнева, все же придавал ему ускорение, не давая остановиться и повернуть назад, заставляя всякий раз извлекать ногу из поглотившего ее снега. «Возможно, это будет большой ошибкой». Эти слова снова и снова звучали в сознании сами по себе, произносимые таким знакомым и таким важным голосом. Он-то всегда мог отличить истину от ошибки. Каким-то, до сих пор неведомым образом, он умел обойти их все.

Впереди, за снежной завесой завывающей в ушах метели, вырос город. Его невысокие крыши конической формы буквально сквозили обреченностью, это отчетливо ощущалось даже тут, на почтительном расстоянии. Нужно было глушить в себе все это, чтобы подобные чувства не проросли внутри грудной клетки, сковывая все остальное, полезное. Среди однообразия низких построек колоссом выделялся дворец, возвышавшийся над всеми другими. К нему-то и лежала дорога путника. Дойдя до прогалины в городской стене, которую, очевидно, никто и не собирался заделывать, он шагнул на первую из улиц, венчавшуюся подобием дворцовой площади впереди, в нескольких сотнях метров. Улицы были абсолютно пусты, многие прилавки, подпиравшие здания, были наскоро оставлены хозяевами, а окна плотно закрытыми ставнями. Страх и отчаяние опускались на каменную мостовую вместе с крупинками снега, образуя под ногами толстый слой неприятной массы, так и норовившей пробраться под одежду и подняться вверх по ногам и позвоночнику прямо к затылку. С этим нужно было что-то делать. Снаружи давили эти чувства, внутри разгоралось пламя злости, разгоравшееся неохотно из-за сомнений, но все же грозящее вот-вот стать бесконтрольным пожаром. Его удивляла и одновременно беспокоила такая какофония ощущений. Дабы отвлечься, он принялся останавливать падающий по мере его продвижения снег, который теперь зависал прямо в воздухе и тактично отодвигался в сторону, как только путник приближался к нему вплотную. Призванный внушать страх и трепет, возвышающийся впереди черный замок становился все больше и мрачнее по мере приближения. Из одного из домов спешно выбежали двое мужчин с оружием наперевес, но, приблизившись на достаточное для зрительного контакта расстояние и, по всей видимости, сумев разглядеть, кто именно смеет расхаживать по ночным улицам в комендантский час, поспешно ретировались в направлении замка. Можно было остановить их, ведь это означало, что его будет ждать. Но нужно ли было это делать, и смогло бы это что-то изменить в грядущих событиях? Двое стражников, стоявших в карауле у ворот замка, сделали весьма убедительный вид, будто мимо них никто не проходит, и заснеженные улицы все так же пусты, какими и подобает им быть после заката солнца.

– Проводи меня к своему повелителю, – сказал он первому же, встреченному в стенах замка, стражнику.

Тот на мгновение замешкался, удивившись такой наглости и вообще тому факту, что этот человек сумел зайти так далеко за кордон. Вслед за удивлением пришла агрессия, которую можно было ощутить, даже не будучи сведущим о самом существовании эфира, настолько отчетливой она была. Потребовалось еще несколько мгновений, чтобы застигнутый врасплох стражник наконец осознал, кто именно стоит перед ним. Его лицо побледнело, а рука так резко дернулась в сторону от пояса, за которым был припрятан тонкий и острый клинок, который он намеревался использовать против нарушителя, что он отшатнулся будто бы от самого себя.

– Владыка сейчас в зале суда, – торопливо проговорил он, – к нему нельзя…

– Веди, – будто бы не услышав этих слов, сказал мужчина.

Стражник обреченно кивнул и направился вглубь дворца. По мере их продвижения, огромные дворцовые своды постепенно уменьшались, в конце концов образовав узкий проход с лестницей, уходившей под землю. Все здесь было пронизано страхом. От стен и потолка буквально веяло паникой, оставленной тут проходившими по этому коридору людьми. Все, абсолютно каждая присутствующая и находившаяся тут деталь, служило лишь одной цели – запугать. В итоге, когда человек, шедший под конвоем в глубину коридора, наконец, достигал его конца, он уже был порабощен страхом. Длинный тесный проход венчала толстая металлическая дверь. Стражник замер у самого входа, не решаясь пройти дальше. Его сковал тот самый страх, волны которого расходились во все стороны, ударяясь и отражаясь от стен, заполнив собой весь коридор. В эфире совершенно явно чувствовалось, что он боялся этого очень долго. Боялся оказаться не конвоиром, а конвоируемым в этих тесных стенах. И пусть ситуация обстояла немного иначе, но закостенелый испуг все равно пробрался наружу, сковав его конечности тяжелыми незримыми кандалами.

– Уходи, – сказал мужчина, сжалившись над человеком, который, по его же собственному мнению, совсем не заслуживал жалости.

Мимолетное желание наказать своего проводника за все то, что он делал по указке своего хозяина возникло, но тут же отошло на второй план, показавшись сейчас неуместным и абсолютно незначительным.

Дверь была пустой внутри металлической оболочкой, совершенно невесомой, настолько легко она поддалась малейшему колебанию в эфире. Здесь со страхом смешалась злость. Самая настоящая ярость. Просторное помещение с высоким давящим потолком тускло освещалось несколькими факелами на стенах. В самом центре стоял массивный деревянный табурет без спинки, на котором сидел невысокий сгорбленный мужчина. Он вздрогнул и обернулся, когда дверь отворилась, чуть было ни слетев с ржавых петель. Одновременно усталые и возбужденные глаза бросили на шагнувшего внутрь темного помещения мужчину опасливый взгляд. Чтобы понять все, пленнику потребовалось не больше пары секунд. На его бледном морщинистом лице землистого цвета за эту пару секунд сменилось сразу несколько настроений. За первоочередным и таким естественным для обстановки испугом, вместе с пониманием увиденного просочилось удивление, затем растерянность, легкий отголосок надежды, нотки облегчения, будто бы с души упал огромных размеров груз, долго не дававший глубоко вздохнуть, потом снова понимание, теперь уже неминуемых последствий, и снова страх, теперь уже немного иной, не тот, что был вначале. Вся эта карусель эмоций до такой степени взбудоражила эфир по центру помещения, что вошедший мужчина, замерев на несколько мгновений, пока встретившие его взгляды проходили собственную цепь ощущений, словно завороженный наблюдал за разноцветным облаком, медленно переливавшимся в воздухе над головой сидевшего на табурете. Когда удивление от открывшейся картины отступило, вошедший наконец разглядел под багряным знаменем, висевшим на противоположной стене помещения, длинный массивный стол, за которым сидело несколько человек в пышных одеяниях, а над самим столом возвышалось подобие трона, большого, деревянного, богато украшенного черной тканью, будто бы стекавшей по его рубленным твердым граням. На троне, прямо на фоне знамени восседал мужчина, то ли из-за пышных одеяний, то ли из-за необычного расположения самого трона, то ли действительно все обстояло именно так, казавшийся либо являвшийся огромным в сравнении с остальными присутствующими. В затхлом воздухе заструился страх. Он так или иначе исходил от каждого из сидевших за столом, и невозможно было определить, от кого он исходит в большей степени. Но совершенно точно страхом несло от того, кто сидел над всеми, и этот страх нельзя было спутать ни с чьим другим.

– Ты? – тихо спросил он, нарушив затянувшееся молчание.

– Я, – ответил пришедший, все еще не проходя вглубь помещения.

– И что же ты тут делаешь, Гастон?

– У меня к тебе дело, – ответил пришедший.

Все без исключения замерев наблюдали за развитием событий, кажется, что даже не решаясь дышать. Было слышно даже движение глазных яблок, как они трутся об орбитальные кости черепа, переводя взгляд с одного говорившего на другого.

Мужчина на троне рассмеялся, но природа этого смеха была скорее паническая.

– У тебя дело? Ко мне?

– Именно так.

– Нет у тебя никакого дела ко мне, Гастон. Ты даже находиться тут не должен. Проваливай, – он махнул массивной рукой, и снова обратил свой тяжелый взор на съежившегося на табурете мужчину, который так сильно вжал голову в плечи, что из-за ворота его куртки виднелась лишь одна лысоватая макушка, – продолжай. Ты как раз хотел признаться.

Но тот не продолжил, а вместо этого снова обернулся и взглянул на стоявшего у входа Гастона.

– Ты смеешь не повиноваться мне?! – воскликнул мужчина на троне, стукнув кулаком по подлокотнику, – ты говоришь только со мной! Этого проходимца тут нет и не может быть. Или может ты ждешь от него помощи? Ждешь, что он избавит тебя от наказания за твои преступления? Напрасно. Этого не произойдет. Никогда.

– Ты выслушаешь меня, – спокойно произнес Гастон.

– Что? – он прищурил и без того узкие глаза, оставив на их месте лишь узкие щелочки, – ты смеешь указывать мне?

– Брось, Мельхиор. Ты запутался. Не отличаешь уже тех, кем можешь командовать, а кем нет.

– Да как ты смеешь, щенок?

– Поаккуратнее, Мельхиор. Будь разумным. Сейчас твой язык – твой злейший враг, – сказал Гастон, подходя к мужчине на табурете и кладя руку на его плечо, – вставайте и идите к дочери. Она ждет вас дома.

Мужчина бросил мимолетный взгляд в сторону трона, после чего медленно поднялся.

– Сидеть! – воскликнул Мельхиор, – не смей подниматься с этого места, пока я тебе не позволил!

Пленник снова взглянул на Гастона, а тот в ответ спокойно кивнул и подтолкнул его в сторону выхода.

– Ты понимаешь, что сейчас собственными руками обрек этого простолюдина на смерть? Ты уйдешь. И некому больше будет защитить его и ему подобных преступников.

– Ты спятил, Мельхиор, – ответил Гастон.

– А ты, видимо, потерял память. Тебе напомнить, как все обстоит? Что это именно я позволил тебе находиться тут? Это я разрешил тебе обучать это отребье своей ерунде. Потому что твой Мастер попросил меня. Он клялся, что ты не будешь лезть ни во что, кроме этого своего обучения. И ты смеешь…?

– Хватит, – остановил его Гастон, – прекрати. Ты ведь понимаешь, что это бессмысленно.

– Твой Мастер обещал, что ты не будешь вмешиваться. Это было моим главным условием, и он пообещал мне.

– Но я ничего не обещал. Остальные обещания мне не интересны. Это пора прекратить, Мельхиор.

– Прекратить? И как ты собираешься прекращать? Хочешь бросить мне вызов?

– Я надеюсь, что до этого не дойдет, – ответил Гастон.

– Уверен, что ты надеешься. Одна смерть уже есть на твоей совести. Не заставляй меня стереть все упоминания о твоем пребывании в моем мире.

– Перестань. Пока еще можешь. Для кого весь этот цирк? Для них? – Гастон обвел взглядом безмолвных заседателей, – я обещаю тебе, что они забудут все, как только мы договоримся.

– Хватит! – закричал Мельхиор, приподнимаясь, – ты не смеешь мне перечить! Ты – никто!

– Не делай этого.

– Ты – лишний в моем мире! Ты не можешь указывать мне, что делать. Тебя вообще здесь не должно быть.

– Ну прекращай, ладно? – махнув рукой, ответил Гастон, – завязывай с этим. Я ведь сказал, что все эти люди не вспомнят об этом разговоре. Ты такой суровый. Для них. Обещаю, что так и останется. Просто ты вдруг, ни с того, ни с сего, станешь добрее. Прекратишь все эти обыски, задержания, допросы. Зачем это все? Ты спятил, просто сошел с ума. Вот тебе и мерещатся заговоры повсюду. Прекращай, Мельхиор. И не нужно строить такую гневную гримасу. Я не из твоих подданных. Для меня ты – обычный человек, который немного сведущ в эфире. И не больше. Ну, при всем твоем желании, не получится у тебя меня запугать.

В эфире возникло еле заметное колебание, которое даже не ощутилось бы, если бы Гатсон его не ожидал. Он улыбнулся.

– Я ведь говорю – хватит. С твоей тиранией покончено. С этой самой минуты.

Мельхиор сверлил его своим свирепым взглядом, не отводя взор ни на секунду. Он поднялся и выпрямил спину. Теперь стало ясно, что его огромный рост и исполинское телосложение вовсе не были иллюзией, вызванной одеяниями и позой. Он действительно был настолько огромен, что, выпрямившись в полный рост, едва не доставал кончиком своего венца до самого верха багряного знамени.

– Ты не имеешь права… Ты не можешь… Мастер обещал мне…

– Вот и спросишь с него при встрече, – ответил Гастон, – хотя, откровенно говоря, сомневаюсь, что возможность представится. И сядь обратно, на свое кресло, – он создал небольшую волну, которая с силой ударила Мельхиора в грудь, заставив снова опуститься на собственный трон, теперь уже не казавшийся таким уж неприкасаемым и внушительным, – я позволю тебе и дальше править. Но отныне твое правление будет основываться не на страхе. Ты меня понял?

Мельхиор не ответил, а просто продолжал сверлить стоявшего перед ним бородатого мужчину свирепым взглядом.

– Будем считать, что понял. В обмен на это, я сегодня же покину твой мир. Навсегда. Но только в том случае, если ты послушаешься меня. Если же что-то пойдет не так, и ты решишь взяться за старое, то знай, что дети смогут связаться со мной, и я вернусь. Так же быстро, как сейчас уйду. Вернусь, и покажу тебе, а вместе с тобой и всем остальным местным жителям, что такое настоящая магия. А теперь прощай. И запомни эти мои слова навсегда.

Гастон хлопнул в ладоши, и все присутствующие замерли, будто бы на остановленной видеопленке. Затем он поочередно дотронулся до сознания каждого из сидевших за столом, и легким движением ладони смахнул наружу воспоминания за последние несколько минут. Как и обещал. После этого он закрыл глаза и увидел выход. Тот самый, который назойливо маячил последние месяцы где-то на границе периферийного зрения.

Мельхиор выдохнул, огляделся и увидел направленные на него вопросительные взгляды. Некоторое время он прогонял услышанные слова, стараясь построить предстоящую речь так, чтобы не выглядеть глупо и неубедительно.

– На сегодня все, – наконец сказал он, – можете идти. Следующие наши собрания будут посвящены… экологии.

* * *

– Стой на месте!

Команда прозвучала угрожающе. Направление, откуда исходил голос, было трудно определить. Окружающая темнота и непроглядность густого леса с повсеместными хитросплетениями густо растущих деревьев смешивали звуки и предметы в общую неразборчивую массу. То и дело, по сторонам боковым зрением улавливалось движение, но сфокусироваться на объектах, передвигавшихся быстро и бесшумно, во мраке было практически невозможно. Девушка затаила дыхание и подняла обе руки перед собой, демонстрируя ладони. Слева и справа снова что-то промелькнуло, теперь уже гораздо ближе, чем прежде. Она различила человеческий силуэт, ну или силуэт кого-то, очень походившего на человека, прежде чем он снова скрылся за одним из толстых черных кривых стволов. Сердце быстро стучало, а адреналин, так мешавший в критические моменты мыслить трезво, поступал в кровь огромными количествами.

– Она безоружна, – послышался шепот где-то за спиной.

Девушка подавила желание обернуться на голос. Все внутри закипало от желания погрузиться в сознание очевидно окруживших ее живых существ, но она всячески боролась с этим инстинктивным порывом, снова и снова уверяя себя, что сейчас ей ничего не угрожает, что, вероятно, они бояться ее ничуть не меньше, чем она боится их, отсюда и произрастают корни их действий.

Прямо перед ней, в нескольких метрах, с веток одного из массивных деревьев что-то ни то упало, ни то, что вероятнее всего, беззвучно спрыгнуло на покрытую травой землю. Фигура медленно распрямилась, а еще через мгновение глаза ослепил свет зажженного факела. Это был человек. Необычайно высокий, но все же человек. Облаченный в темные одеяния, он двигался поразительно бесшумно для такого огромного тела. Его голова едва ли не касалась нижних веток дерева, с которого он спустился, а лицо было скрыто тряпичной маской, оставляя открытыми лишь большие темные глаза. Несколько долгих секунд, в которые не было слышно абсолютно ничего, кроме шелеста листвы, высокий незнакомец внимательно вглядывался в лицо хрупкой девушки, желая увидеть там что-то, что могло бы рассказать о ней немного больше, чем увидели его большие глаза изначально.