Текст книги "В эфире"

– То, что под лежачий камень вода не течет. Вон, даже акведук пришлось соорудить. Чтобы вы, наконец, поняли эту простую истину.

* * *

Сидевший напротив мужчина, напоминавший больше камень, нежели человека, пристально смотрел в глаза арестанту, извлекая из-под стола все новые и новые предметы. Вслед за черным кожаным бумажником на холодную металлическую, отполированную до блеска, крышку стола аккуратно опустился перочинный нож, погруженный в герметичный целлофановый пакет, отдельно четки в виде браслета, отдельно бусы из того же камня, и еще небольшую металлическую пластинку с выдавленным на ней изображением. Он на мгновение задержал последний предмет перед глазами, после чего, все так же беспристрастно взглянул на сидевшего напротив. И хоть на его каменном лице не пошевелился ни единый мускул, во взгляде отчетливо читался вопрос.

– На удачу, – ответил молодой человек, пожав могучими плечами.

Мужчина будто бы вспомнил о чем-то важном, что ускользнуло из его памяти и, снова запустив руки под стол, извлек еще один целлофановый пакет, в котором был длинный и тонкий предмет, очевидно, изготовленный из дерева или похожего материала. И снова этот взгляд. Он словно считал ниже собственного достоинства добавлять к нему какие бы то ни было эмоции, а адресат, которому этот взгляд предназначался, непременно должен был наделить его посылку смыслом. При том, обязательно правильным и подходящим. Тут второго быть не могло по определению.

Арестант не торопился с ответом. Он медленно переводил взгляд с закованной в пакет палочки на каменное лицо мужчины и обратно. В его голове было столько мыслей, столько способов он себе представил, как с помощью этого самого предмета высвобождается из оков, приковывавших его к ножке стола, а потом делает страшные вещи, которые, в сущности, страшными являлись лишь для него, этого человека из камня, так пристально глядящего сейчас через стол. Удивительно, но при всей сложности и неприятности ситуации, он не испытывал к нему, человеку напротив, ничего хоть сколько-нибудь особенно негативного, даже напротив, непробиваемость и монументальность последнего в какой-то степени вызывала уважение. Но все свои действия он мог лишь представлять, так как в пространстве вокруг недоставало одного, особенно важного элемента, пожалуй, даже самого важного из всех, и от осознания сего факта кровь внутри буквально бурлила и закипала.

Мужчина в бардовой рубашке и черном галстуке слегка приподнял брови, словно повторяя свой собственный беззвучный вопрос. Это была первая эмоция, появившаяся на его лице с того момента, как он открыл эту дверь и вошел в допросную комнату. Молодой человек снова пожал плечами.

– Это палка, – сказал он, стараясь произнести это как можно более безразлично.

– Очевидно, – впервые заговорил мужчина, медленно опуская предмет на стол, кладя его в ряд со всем остальным, изъятым при задержании, – очень ценная палка, раз из-за нее ты напал на полицию.

– Нет, просто моя. Не люблю, когда берут мое.

– Для чего она? – сухо и без каких-либо эмоций спросил мужчина.

– Чтобы спину чесать, – ответил молодой человек, слегка подавшись вперед.

Он произнес это будто вызов, и добавил экспрессии движением плеч, но человек напротив совершенно никак не отреагировал на подобный жест. Он лишь медленно склонил голову на бок и, пробежав глазами по ряду ровно выложенных на столе предметов, снова устремил свой тяжелый взгляд в лицо арестанту. Его жесткие, но сильно уставшие глаза словно пытались проделать дыру в том, на кого они были нацелены. Молодому человеку захотелось смеяться. Ситуация была совершенно абсурдной, и он никак не мог взять в толк, каким образом умудрился в нее попасть. Он действовал инстинктивно, снова и снова пробуя нащупать эмоциональный фон неприятного собеседника, но всякий раз удивленно и разочарованно выдыхал, все больше и больше злясь на абсолютно все.

– Ты знаешь, что тебя нет в общей базе данных?

Арестант в очередной раз пожал плечами. После чего он схватился за левую сторону лица, которую вдруг резко поразила жгучая боль.

– Может пропустили. Кто их разберет, эти ваши базы данных? – сказал он, потирая левую щеку.

– В общей базе есть абсолютно все, – сухо проговорил мужчина, не отводя своего сверлящего взгляда.

На лице молодого человека появилась улыбка. Немного злорадная, но, в целом, скорее ехидная.

– Неувязочка, – проговорил он.

– Кто ты такой?

– Меня всегда забавлял этот вопрос.

– Да? – в его интонации впервые прозвучал не двусмысленный и не завуалированный вопросительный знак, – что в нем забавного?

– На него ведь бесчисленное число ответов. Начиная от биологического вида и кончая политической позицией, мировоззрением и прочей ерундой. Не расстраивайте меня. Оставайтесь профессионалом, как с самого начала. Как в кино, вы видели все эти сериалы про полицию и детективов? Формулируйте свои вопросы.

Даже на откровенный вызов мужчина ровным счетом никак не отреагировал. Он просто продолжил вглядываться в сидевшего напротив молодого человека. Наконец, ни то получив необходимые ответы, ни то не дождавшись оных, он взглянул на часы и приподнял брови.

– Ты не поверишь, но мне есть чем заняться. Поэтому именно такой вопрос.

– Что, много дел? – с наигранным сочувствием спросил молодой человек.

– Ты даже представить себе не можешь, как много.

– Ну так расстегните эту штуку и верните мне мои вещи. И вы сможете заняться этими, без сомнения, важными делами. Давайте, – он поднял руку перед собой ровно настолько, насколько позволяла длина сковывавшей его запястье цепи.

– Без проблем. Ты называешь нам свое имя, мы находим тебя в общей базе, заполняем имеющиеся пробелы, после чего….

– Да нет меня в этой вашей базе, – перебил его молодой человек, с силой отдернув руку так, что привинченный к полу стол содрогнулся.

Мужчина в бардовой рубашке немного приблизился и с новой силой уставился на собеседника.

– Все есть в общей базе. Поэтому она называется общей. Ты говори, а мы все сделаем.

Молодой человек раздраженно хмыкнул и покачал головой.

– Меня зовут Бруно.

– Так, уже хорошо, – ответил мужчина, делая записи в блокноте, – а фамилия?

– Нет у меня фамилии.

Каменные брови снова приподнялись, и теперь уже взгляд был немного иной. Он не был сверлящим. На смену этому пришло удивление.

– Как прикажешь тебя понимать?

– Буквально. У меня нет фамилии. Фамилия ведь от родителей. Ну так их у меня нет.

– Ну значит, если родителей нет, то фамилию дали в приюте.

– Не был я ни в каком приюте. Слушайте…

– Нет, это ты слушай, – он буквально прошипел эти слова, при этом ни один мускул на его лице не дрогнул, – ты знаешь, что за нападение на служителя закона наказание очень суровое? Чтобы не мучить тебя подробностями, скажу просто. Если офицер, которому ты воткнул вот это, – он положил ладонь на пакет с палочкой, – под ключицу, не выживет, то тебе грозит смертная казнь. Так что, если хочешь жить, говори свою фамилию, и побыстрее, пока мне не надоела эта беседа. Скажи номер приюта, где рос, я сам узнаю.

На лице Бруно снова появилась улыбка. Он резко наклонил голову на бок, так, что в шее раздался хруст.

– Говорю же, не был я в приюте. Меня воспитали цыгане. Потом я научился жонглировать факелами, и мы ездили с бродячим шапито по городам и давали представления. Я, между прочим, знаменитость. Ну, в узких кругах. Вы, кстати, цирк любите?

– Ладно, – очевидно, отчаявшись, мужчина резко встал из-за стола и направился к двери.

– Постойте-постойте, я пошутил. Я все расскажу. Правда, обещаю. Не сердитесь. Сядьте и записывайте.

Следователь медленно вернулся на свое место и снова раскрыл блокнот, щелкнув ручкой.

– На самом деле, я правда никогда не был в приюте. Мои родители, они выбросили меня. Оставили в лесу. Я бы умер, если бы меня не спасли… – он словно замешкался, с трудом подбирая подходящие слова, а его голос дрогнул, грозя вот-вот сорваться.

– Кто тебя спас? – сухо, но с нотками плохо скрываемого сострадания в голосе спросил мужчина.

Бруно несколько раз глубоко вдохнул и поднял голову вверх, к свету, очевидно, стараясь сдержать накативший к глазам поток горьких слез.

– Меня спасли…, – он сделал еще одну многозначительную паузу, пытаясь сохранить голос ровным, – волки.

– Волки? – не поверив услышанному, переспросил мужчина.

– Да, волки. Они спасли меня. Вырастили и воспитали…

Следователь резко вскочил со своего места и рванул к выходу, а Бруно все-таки не справился с собственным голосом и разразился смехом, с трудом выкрикивая слова вслед уходящему мужчине.

– …Они были мне семьей! Черт возьми, я даже стал их вождем потом, когда старый волк умер!

– И давно он там?

Гастон помахал ладонью перед землистого цвета лицом молодого человека, неподвижно и ровно лежавшего на полу.

– Со вчерашнего вечера, – безразлично ответил Мастер, не отрываясь от своего замысловатого действа у верстака.

– Ого.

На бледное голое плечо молодого человека, лежавшего в самом центре амбара, опустилась толстая муха-горбатка. Немного посидев, она двинулась вверх, добралась до шеи и после, своими маленькими нервными шажочками, перебралась на лицо. Посидев еще несколько мгновений, она один раз обернулась вокруг своей оси, после чего, почесав лапки, прыгнула прямиком в приоткрытый рот.

– Фу! – воскликнул Гастон, увидев произошедшее и, согнувшись, что было сил, влепил бесчувственному телу пощечину, от чего голова того лишь слегка покачнулась и наклонилась вбок. Через секунду из темного промежутка между бледными губами на пол вывалилось оглушенное ударом насекомое.

Гастон поднял взгляд и увидел смотревшего на него Мастера. Стало немного стыдно.

– Муха, Мастер. Она…

– Думает, что он мертв. Как все остальное вокруг.

– Но он ведь правда умирает. Нельзя же так долго там находиться. Куда вы его отправили?

Старик, наконец, оторвался от своего верстака и, вытерев руки о грязный фартук, медленно подошел к лежавшему на земле Бруно.

– Туда, где нет эфира.

В первое мгновение Гастон не придал особого значения произнесенным Мастером словам, но, спустя секунду, его будто бы поразила молния.

– Вы отправили его туда?! – блуждающий взгляд остановился на мирно лежавшем на холодной земле стеклянном шаре, рядом с правой рукой бездыханного тела, – вы ведь говорили…

– Я помню, что говорил, – спокойно парировал Мастер в привычном ему безразличном спокойствии, – но я долго думал о твоих словах. И, знаешь, я пришел к выводу, что ты был прав. Отчасти, Бруно действительно опасен. Для всех нас. Немного поразмыслив, я пришел к выводу, что подобное испытание, если он его пройдет, станет для него хорошим уроком.

– Если пройдет?!

Гастон переводил взгляд с шара на неподвижно лежащего молодого человека. Казалось, что его тело уже начало источать неприятный запах, предвестник разложения. Но, вероятно, это просто воображение принялось рисовать самые жуткие из возможных сценариев.

– Ну да, – спокойной ответил Мастер, – нужно же пройти путь, чтобы вынести уроки, верно? Вот помню, однажды, когда еще…

– Мастер, – перебил его Гастон, в чьем стеклянном глазу отразился и загадочно сверкнул свет пробивавшегося сквозь прохудившуюся крышу амбара полуденного солнца, – если вы действительно думали об этом, то понимаете лучше меня, что он может не вернуться оттуда.

– Да, конечно. Как и ты из того же мира. И из всех других, в которые отправляешься. Такой риск есть всегда. Я говорил вам об этом очень много раз.

– Вы ведь понимаете, о чем я. В том мире нет эфира…

– Ну, справедливости ради, – Мастер покачал перед собственным лицом указательным пальцем, – это не совсем верно.

– …В том виде, в котором мы к нему привыкли. Без эфира и с теми законами, которые там царят, он погибнет. Он ведь не склонен к осторожности и дипломатичности. Совсем.

Мастер скривил губы в привычном ему жесте согласия и склонил голову на бок, слегка качнув ею.

– Значит, – сказал он тихо, – пришла пора проявить гибкость. Это будет ему уроком. В конце концов, мы с тобой как никто другой знаем, что даже самым твердым веществам порой нужно проявлять гибкость. Чтобы втиснуться в рамки.

Гастон безостановочно качал головой, отрицая каждое услышанное слово.

– Нет, Мастер. Нет, так нельзя. Они убьют его.

– Постой, – старик остановил его скитания, подняв перед собой ладонь, – разве не ты предлагал мне избавиться от него, пока еще можно? Кажется, именно так ты говорил. Твои же слова?

– Но не так!

– А как? Как тогда? Выгнать его? Чтобы совершенно потерять над ним контроль? В этом плане мы уже прошли точку невозврата. Назад нет пути. Он будет становиться только сильнее. И только опаснее. А так… Кто знает? Возможно, оказавшись бессильным, на одном уровне с остальными, он сумеет понять свои ошибки.

– Или стать еще злее, – Гастон снова судорожно затряс головой.

– Я не понимаю твоей реакции, – сказал Мастер, – думал, что ты поддержишь меня.

– Я не могу поддержать такое. Это никак не вяжется со всем тем, чему вы меня учили. А как же бесценность жизни? Как все ваши принципы?

– Еще я учил тебя, что все эти принципы, они как матрица. Они стандарт, каждый из которых можно видоизменить. Немного, в рамках разумного, в рамках своего восприятия действительности, своего понимания жизни. И только в целях всеобщего блага.

– Вы сейчас говорите о всеобщем благе? – Гастон едва сдерживался, чтобы не перейти на крик, – я был там, и знаю, как все обстоит. Знаю их законы. Всеобщее благо? Вы представляете, что будет с теми людьми, если он доберется до эфира?

– Да, прекрасно представляю, – спокойствие в голосе Мастера снова раздражало собеседника, он опять знал каждую из реплик, которые будет произносить Гастон, – да, ты был там. И знаешь свойство того эфира. Он не сможет причинить им слишком много вреда.

– Вы уверены? Я – нет. Я думаю, что он способен творить с помощью эфира ужасные вещи.

– Вот именно по этой причине я его и отправил туда. Слушай, я правда не могу понять твоего расстройства. Если бы я не знал тебя так хорошо, как знаю, то подумал бы, что ты сейчас жалеешь о собственных же словах. И мыслях.

– Я не хочу быть…

– Виноватым? – закончил мысль собеседника Мастер, – не хочешь нести ответственность? Ну, выходит, не для одного Бруно это послужит уроком. Сила слова – она такая. Сказанное не вернуть. В нашем случае и подуманное тоже. А мысль, мой друг, она ведь материальна. Тебе ли это не знать.

– Нет, не нужно это делать. Не надо обвинять меня.

– А почему? – голос Мастера все так же не менял интонацию, – потому что это будет для тебя слишком сложно?

– Потому, что моей вины в этом нет.

– А никто тебя и не обвиняет. Ты не вышел за пределы матрицы, а все твои действия и все твои мысли были лишь в целях всеобщего блага. Я прекрасно понимаю, что говоря это, ты и думать не думал о себе. Для этого не нужно читать твои мысля. Ясно, что ты волновался о других. И сейчас продолжаешь волноваться.

– Нет, Мастер. Я не хочу, чтобы было так. Только не так.

Мастер глубоко вздохнул и пожал плечами.

– Ну, – сказал он, опустив взгляд на неподвижного Бруно, – от твоего теперешнего желания уже мало что зависит. Все сделано. И мы либо получим нового Бруно, гораздо более чистого, как ты всегда хотел. Либо не получим. Как ты тоже хотел. А сейчас, прошу меня извинить, я обещал булочнику в городе, что починю его мельницу. Нельзя лишать людей хлеба, верно? Иначе, кто знает, куда они забредут в поисках удовлетворения своего голода.

Он снова вытер руки о фартук и, не снимая его, прошествовал к выходу из амбара. Скрипнула старая дверь на проржавевших насквозь петлях, внутрь на мгновение ворвался яркий солнечный свет, на секунду разогнав полумрак, но стоило петлям скрипнуть вновь, как тьма мгновенно вновь заполонила все внутри.

Дверь тесной комнаты снова распахнулась. Бруно лишь мельком увидел кулер для воды и край чьего-то стола, прежде, чем все пространство в открывшемся проходе загородил массивный корпус следователя. Его каменное лицо по-прежнему не выражало ничего, кроме безразличия, но глаза были иными. Ему, совершенно точно, не нравилось все то, что предстоит впереди. С чего бы? Он ведь совсем не знает сидевшего тут взаперти незнакомца. А если бы знал, то, пожалуй, и не подумал бы хоть как-то сострадать. Бруно ощущал, что проникся симпатией к этому человеку. Особенно ему нравилось, что этот мужчина без колебаний сделает то, что должен, хоть ему это и не особо нравилось.

– Ой, вот только не надо, ладно? – сказал Бруно, закатив глаза.

– Ты о чем?

– Вы собираетесь разрушить этот прекрасный образ непоколебимого служителя порядка. Не нужно. Он великолепен, мне очень нравится.

– Чтобы спасти человека, я готов пожертвовать любым образом.

– Только в том случае, если нужно спасать, – Бруно безразлично пожал могучими плечами, издав звон цепей наручников под столом.

– Я считаю, что сейчас нужно. Я спрашиваю в последний раз. Поверь, больше шансов не будет. Кто ты?

Бруно качнул головой и снова закатил глаза.

– Вы все равно мне не поверите. Даже если расскажу.

В его в меру низком голосе промелькнуло практически то же самое, чем отличался весь внешний вид собеседника. Безразличие. Пустое и такое гладкое, что по его идеально ровной поверхности с серьезным наклоном вниз стремительно скатывалось абсолютно все, что бы его не касалось.

– А ты попробуй.

– Моя палочка, – прошептал Бруно.

– Она в надежном месте.

– В сейфе, в углу дальнего кабинета. Да, действительно, очень надежно.

– Как ты..? – впервые на лице следователя посторонняя эмоция задержалась чуть дольше, чем на долю секунды.

Он наклонился и заглянул под стол, проверяя целостность оков на руках задержанного. Тот снова брякнул цепями. Пелена невозмутимости снова опустилась на глаза мужчины.

– Как ты это увидел?

– Я и не видел. Вы видели. Причем, смотрели достаточно долго. Рассматривали ее, крутили в руках. Но из пакета так и не достали. Похвально. Смогли побороть любопытство.

– Это протокол…

Он словно не знал, как следует себя вести, нужно ли оправдываться за свои действия или же все-таки понять, что в них не было ничего предосудительного, а собеседник просто пытается манипулировать его сознанием. Причем делает это как бы ради забавы, не прилагая абсолютно никаких усилий. Невзначай.

– Да-да, знаю. Служить и защищать. Это улика. Отпечатки пальцев, следы ДНК и так далее. Говорю же, вот это мне в вас и нравится. Настоящий солдат.

Где-то в глубине непробиваемой оболочки промелькнула искорка смущения.

– Ты будешь говорить?

– Ладно, – Бруно глубоко и звучно вздохнул и продвинул мощную грудь к крышке стола, – раз вы этого хотите.

– Да, хочу.

– Хорошо. Только не говорите потом, что я не предупреждал.

– Не буду.

– Итак, вы хотите знать, откуда я? Издалека. Вы даже не знаете о существовании этого места. Вообще-то, весь ваш мир – это всего лишь стеклянный шар, стоящий на пыльной полке в старом амбаре. В том амбаре их очень много. И мой Мастер… Он, знаете ли, кто-то вроде всемогущего существа. Ну, по крайней мере, он себя считает именно таким. Так вот, он отправляет меня во все эти шары по очереди, чтобы я стал таким же, как он. Я, как вы поняли, тоже не совсем обычный человек. Не могу подобрать нужного описания. Пожалуй, лучше остальных подойдет «волшебник». Я могу делать разные вещи, в основном ужасные и неприятные. Могу залезть вам в голову и внушить, что я, например, ваша мама. И вы будете любить меня до конца ваших дней. А если захочу, то превращу в пыль ваш разум, и вы станете обычным овощем. Могу простым усилием воли заставить все ваше отделение танцевать румбу, как в том фильме. Но это все до тех пор, пока у меня нет моей палочки. Той, что в вашем сейфе. Когда она в моих руках, я могу сжигать целые города. Да что там города? Миры! Вот так вот. Такая вот правда. Как теперь думаете, я плохо поступил, избив тех ваших коллег? На самом деле, все еще более относительно, чем вы себе представляете.

Некоторое время следователь пристально вглядывался в глаза собеседника, будто стараясь сквозь него разглядеть какую-то надпись на стене за его спиной. Затем он откинулся на спинку своего стула и, тяжело вздохнув, зачем-то посмотрел на свои пальцы.

– Что ж, занятная правда, – тихо проговорил он, – я бы даже мог в нее поверить, особенно после фокуса с сейфом. Но вот только не пойму, что же ты сидишь тут, дожидаясь своей участи, раз ты такой всемогущий. Как ты это объяснишь? Или твоя мама-волчица не позволяет воплощать фантазии?

– Вот тут-то как раз неувязочка, – Бруно щелкнул пальцами закованных в кандалы рук, – я такой всемогущий и опасный, потому что умею управлять эфиром.

– Эфиром?

– Да. Это такая субстанция, которая есть во всем вокруг. По сути, ее можно еще назвать, не знаю, может жизненной силой, или просто жизнью. Такая розовато-белая. Как туман. Иногда бывает густой, а иногда – едва заметной, как пыль.

– Ну так чего же ты не воспользуешься этим эфиром?

– В том-то и дело, что тут его нет.

– Где тут?

– Ну здесь, в вашем мире.

– Что, совсем нет?

– Вообще, ни капельки. Нет, он наверняка где-то есть. Точно есть, иначе, Мастер не отправил бы меня сюда. Но за все время, которое я тут провел, не почувствовал ничего, хотя бы отдаленно похожего.

– Как же так? Это ведь откровенная ловушка получается.

– Сам не знаю. Похоже на то. Мастер, он, знаете ли, себе на уме. Как бы хорошо ты ни читал чужие мысли, его ты никогда не прочтешь. По крайней мере, не прочтешь то, что ищешь. Поверьте, иначе, мы бы тут с вами не разговаривали.

– А что бы мы, в таком случае, делали?

– Я не знаю, что бы делал я сам, но вы, вероятнее всего, были бы уже мертвы. В этой связи, наверно, даже хорошо, что тут нет эфира. Это дало нам возможности, которых бы не было. Так, например, я смог познакомиться с вами. Я, к слову, был очень рад знакомству.

На его лице промелькнула улыбка. Сухая, но искренняя.

– Я тоже рад. Был рад, – следователь медленно поднялся и направился к выходу. У самой двери он остановился, словно вспомнил что-то, – да, собственно, я за этим вернулся. Ты приговорен к казни.

– Ого, – Бруно одобрительно скривил уголки губ, – оперативное правосудие.

– Да, дальше все будет еще оперативнее. Скоро приедет священник, и будет исполнен приговор.

– Вот только давайте без этой ерунды со священниками.

– Тут я ничем не могу помочь. Протокол, сам понимаешь. Вот, кстати, он и прибыл, – следователь отступил, освобождая проход для облаченного в черную рясу высокого человека, – проходите, святой отец. Я оставлю вас.

Дверь захлопнулась. Несколько долгих мгновений фигура в рясе с накинутым на голову капюшоном стояла неподвижно у самого входа. Бруно напрягся, но тут же оттолкнул от себя это состояние, почувствовав что-то, похожее на стыд. Чужеродная эмоция, пожалуй, даже самая нежеланная. Пауза затянулась, а ощущение дискомфорта нахлынуло с новой силой, и теперь уже не уходило просто гонимое силой воли. Нужен был эфир, чтобы стабилизировать самого себя, но в этом и состояла вся загвоздка.

– Я не собираюсь исповедоваться, падре, – грубо воскликнул Бруно, удивляясь собственным эмоциям, – не буду тратить ваше время.

Священник не шелохнулся. Из дискомфорта с быстротой оборотов токарного станка вырезалось раздражение. Еще несколько секунд этой глупой паузы, и раздражение станет яростью.

– Вы оглохли?! Проваливайте. Мне нечего вам сказать.

– Не шуми, – прозвучал голос из-под капюшона.

Глаза Бруно округлились. Он подался вперед и попытался заглянуть под низко опущенный черный капюшон, но незваный гость облегчил ему задачу, скинув кусок плотной ткани с головы.

– Ты? Что ты тут делаешь?

– Да заткнись ты! – прошипел Гастон, приложив указательный палец к губам.

Он внимательно вслушивался в то, что творилось по другую сторону двери. Бруно же окончательно заблудился в собственных эмоциях. Прежде он сожалел об отсутствии эфира, так как лишился оружия, теперь же постепенно понимал, что эта потеря гораздо обширнее и существеннее.

Гастон, наконец, отошел от двери и сел за стол, напротив запутавшегося молодого человека.

– Веди себя так, будто исповедуешься. Они видят картинку, но не слышат голос.

– Что за бред? – Бруно прищурился и дернул головой, – это допросная комната. Как тут без звука-то?

– Просто я его отключил, дубина. Они сейчас слышат исповедь, которую я видел в одном кино.

– И как ты это сделал? – в голосе Бруно отчетливо звучало недоверие, – тут ведь нет эфира.

– Ты уверен?

– Не понял. Ну конечно уверен. Ты ведь чувствуешь.

Гастон покачал головой.

– Ладно, слушай внимательно. Я помогу тебе выбраться.

– Сам справлюсь.

Бруно произнес это автоматически, не обдумав как следует, и испытал настоящее облегчение, когда собеседник пропустил эту его фразу мимо ушей. Не придется справляться самому.

– Я бы этого не делал, но, по всей видимости, они действительно собираются тебя казнить.

– И чего это ты вдруг меня пожалел? Сентиментальный стал?

– Это сейчас неважно, дурак. Так что, заткнись. А важно то, что ты должен мне кое-что пообещать, прежде чем я совершу это.

– Пообещать? Мы что, в детском саду?

– Это единственный выход. Другого нет.

– Выход есть всегда.

Бруно ответил жестким голосом, стараясь говорить как можно более независимо, но, по сути, ходя по тонкой грани терпения собеседника. Благо, он прекрасно знал, что в сравнении с его собственным, грань терпения Гастона весьма устойчива. Но его уверенность в том, что он не примет никаких действий собеседника, выглядящих как одолжение или помощь, все еще была непоколебима. Ради этого своего убеждения он был даже готов рискнуть и отказаться от услуг Гастона вовсе. Но только в самом крайнем случае, разумеется, когда дальнейшее сгибание станет чревато надломом.

– Ты уже должен был заметить, как трепетно они относятся к религии. Заметил?

– Ну да, – Бруно продолжал отвечать как можно более безразлично, как если бы его это все касалось лишь опосредованно.

– Завтра здесь религиозный праздник. Один из самых больших.

Гастон замолчал, не отрываясь глядя в глаза собеседнику.

– Ну? Что там с праздником?

– Сперва ты должен мне обещание.

– Что, черт возьми, за обещание?!

– Обещай, что никого не убьешь, – холодно проговорил Гастон.

Бруно скривил лицо и вопросительно поднял брови.

– Ты это серьезно?

– Или так, или я ухожу.

По тону этой его последней реплики Бруно понял, что он не блефует. Он действительно уйдет, если не получит своего обещания. Ну так и черт с ним, пусть подавится.

– Хорошо, – отрешенно проговорил Бруно, будто бы речь шла не о жизни и смерти, – если так хочешь, хорошо, я обещаю.

– Отлично, – Гастон стукнул ладонями по крышке стола и поднялся, двигаясь к выходу.

– Эй, а как насчет…?

– Праздник, дубина. Попроси их увидеть Вечный огонь.

Сказав это, он снова накинул капюшон на голову и вышел из комнаты.

Стоило тучному священнослужителю в сопровождении целой вереницы коллег по идолопоклонническому цеху показаться в проеме за алтарем заполненного огромного храма, как все мгновенно изменилось. Это стало ясно еще раньше, как только Бруно в сопровождении двух конвоиров и уже так хорошо знакомого ему следователя вышел из автомобиля, остановившегося на заднем дворе грандиозного сооружения с сверкающим золотом куполом. Уже тогда, как только один из сопровождавших открыл дверь, все мгновенно прояснилось. Бруно ощутил его, очень далеко и неотчетливо, но в обстановке абсолютной жажды даже этот проблеск стал тем самым глотком, который спасет ему жизнь. Эфир был в пламени, слабо мерцавшем в сосуде, который сейчас возник из проема за алтарем. Все как один зашевелились. Уголки губ Бруно медленно расползлись в сторону и слегка оголили передние зубы. Это был оскал в гораздо большей степени, чем улыбка. Желание протянуть руку и забрать то, что, как он считал, должно принадлежать лишь ему одному, дурманило и вышибало почву из-под ног. Пьянящее осознание победы, неизбежной и такой сладкой, снова и снова толкало его вперед, чуть ли ни поднимая над мозаичным полом. Но он оставался спокоен внешне, и кроме дикой улыбки его ничто не могло выдать. Следователь, завороженно наблюдавший за процессией, на мгновение обернулся.

– Эй, ты чего это? – сухо проговорил он, толкнув спутника локтем, – все хорошо? Ты доволен? Этого ты хотел?

Бруно медленно обернулся, и улыбка стала еще шире.

– Именно этого.

Следователь кивнул так, будто понимает эмоции спутника.

– Хорошо, – сказал он, – если хочешь, можем простоять до конца ритуала. Хочешь прикоснуться к Вечному огню?

– О, это было бы замечательно, – ответил Бруно, медленно кивнув.

– Хорошо. Тогда займем очередь. Сейчас все туда пойдут.

Бруно осторожно потянулся и дотронулся до эфира. Самое точное и незначительное касание, и все внутри будто вспыхнуло. Осталось недолго. Что? Обещание? Какое еще обещание? Бруно резко мотнул головой, словно пытаясь избавиться от навязчивого комара, жужжащего под самым ухом. Никаких обещаний. Они хотят его казнить. И они сделали бы это без колебаний. Так о каких обещаниях идет речь? Они ведь ничего никому не обещали, отправляя его на казнь. Но усилием воли он все же подавил в себе порыв сейчас же засунуть руку по локоть в черепную коробку парочки конвоиров и оторвать солидный кусок от их такого жалкого и крохотного сознания. Он уже ощущал их, всех и каждого из находящихся тут. Никто из них даже не подозревает, чему именно поклоняется. Какие у них легенды? Какие мифы? Не было ни малейшего желания узнавать. Ясно было одно – они не имеют ничего общего с эфиром, все они. Они поклоняются форме, не догадываясь о содержании. Бруно чуть было не расхохотался, поняв это.

Кто-то сбоку в очереди подтолкнул его в плечо.

– Эй, давай, не задерживай колонну.

Ради забавы Бруно заглянул в сознание этого человека, даже не оборачиваясь. С самого дна этого неглубокого водоема он извлек самое неприятное из имевшихся там воспоминаний и поместил его на передний план. Он даже не пытался это сделать, все вышло само собой. Сбоку в очереди зашумели и засуетились. Кто-то ни то заплакал, ни то проблевался на красивый мозаичный пол. Это уже было неважно. Эфир был прямо перед ним. Следователь, шедший впереди, провел рукой через холодное пламя и, не задерживаясь, прошел дальше к ступеням, ведущим вниз с помоста. Бруно медленно протянул руку, провел ею над огнем, и тот погас. Вся суета в просторном помещении в мгновение прекратилась. Случившееся было отчетливо видно из всех уголков зала. Бруно поднял ладонь, на которой синим огоньком сияло пламя. Первым мимолетное оцепенение нарушил тучный священник, что-то активно затараторивший и поднявший над головой висевший на шее массивный золотой крест. Они были так наивны. Все эти люди. Завладеть их растерянными сознаниями не составило никакого труда. Только лишь одного человека Бруно оставил в сознании. Следователь, уже спустившийся вниз с помоста по ступенькам, теперь изумленно оглядывался по сторонам, стараясь сообразить, что произошло со всеми этими людьми, отрешенно смотревшими в пустоту перед собой. Оглядевшись, он остановил взгляд на широко улыбавшемся молодом человеке, возвышавшимся над ним с пламенем, горевшим прямо в приподнятой ладони.