Текст книги "В эфире"

Когда путники достигли небольшой опушки, расположенной в низине между окружающими ее высокими деревьями, юноша уже видел всю картину целиком. Это походило на таз, наполненный водой, и если бы кто-то опустил в воду пустой стакан, накрыв им какой-то предмет, покоившийся в самом центре на дне, после чего, каким-то способом откачал из стакана оставшуюся там воду. То же самое происходило и тут. Тазом был лес, водой – эфир, а предметом, отгороженным от всего сущего – небольшой дом в центре опушки. Здесь, посреди этой тюрьмы, все было куда более привычным, очень напоминая его родной мир. Стало даже немного грустно, захотелось выбежать отсюда обратно в море из эфира, где все было так до опьянения просто.

Страж остановился перед маленькой дверью и нерешительно взглянул через плечо.

– Как ты намерен поступить?

– Уйди с дороги, – ответил юноша, отталкивая великана в сторону с порога и открывая дверь, – скоро сам все увидишь.

Внутри было темно и тихо. Слабый огонек жизненной силы исходил от двух обитателей лесной землянки. Один из них сидел в кресле-качалке, а другой мирно спал подле его ног на матрасе, сотканном из грубой соломы. Оба они были посреди выложенного из фонарей на полу круга. Маленькие, похожие на облысевших шимпанзе существа, были столь же жалки, сколь и смешны. Тот, что сидел в кресле, находился на грани сна и бодрствования. Он поднял на вошедшего юношу свои усталые большие глаза, а через секунду снова отвернулся, уставившись в пустоту перед собой. Незваный гость некоторое время стоял в дверях, изучая обстановку.

– Это и есть то страшное зло, о которым ты твердил? – спросил он у стоявшего снаружи стража, указывая на спящего крохотного зверька, – ребенок обезьянки?

Не дожидаясь ответа, он потянулся к спящему сознанию, лишь на мгновение задумавшись, находясь у самой границы.

– Тааак… – проговорил он, – а ты, стало быть, его сторож.

Он проделал ту же манипуляцию с особью постарше, мерно раскачивавшейся в своем старом кресле, и через мгновение оказался в светлом тоннеле его слабого, напоминавшего детское, сознания. Впереди виднелся хлипкий веревочный мост. Очевидно, это было связью пленника с пленителем. В два широких шага перемахнув на противоположный берег, он очутился внутри сырого и темного подвала с низким давящим потолком. Где-то слева мелькнула и быстро исчезла тень. Впереди вспыхнул одинокий факел, висевший прямо в воздухе, чьего света явно не хватало на все просторное и пустое помещение. Пройдя несколько шагов, юноша снова заметил движение, на этот раз с противоположной стороны.

– Эй, ужасное зло. Где ты? Я пришел посмотреть, так ли ты ужасно.

Что-то тут совершенно точно было, что-то сильное и отчасти знакомое. Но отчего-то ни страха, ни даже опасения не ощущалось. Как будто бы ничто не могло ему тут угрожать.

– Эй! Выходи, не бойся. Я просто хочу познакомиться.

Следующий скачок юноша заметил еще до его начала. Он резко выставил руку и кончиками пальцев ухватился за самый край мелькавшего в темноте сознания. С силой потянув улов к себе, и схватив его как можно крепче второй рукой, он уже хотел с ликованием засмеяться, когда почувствовал, что разум, который он поймал, в свою очередь, яростно вцепился в ответ. И принялся тянуть. Он тянул сознание юноши к себе с такой силой, которую тот ощущал всего несколько раз в своей жизни, и причем всего от нескольких живых существ. Уперевшись что было сил, он попытался высвободиться из неожиданного захвата, но тщетно. Еще мгновение, и схватившее его существо сумело бы овладеть им, если бы юноша не принял меры предосторожности. Маленькую часть своего разума он заранее направил на то, чтобы сконцентрировать на кончике сжимаемой в правой руке палочки как можно больше эфира, испускаемого собственным телом. В момент, когда перед глазами возникла изувеченная гримасой напряжения маленькая морда лесной обезьяны с длинными желтыми зубами и кровавыми прожилками в больших глазах, рука с палочкой поднялась вверх и с силой обружило между все еще не успевшими соединиться воедино брющимимся сознаниями толстую стену, отчего оба отлетели в разные стороны. Юноша упал на холодный, представлявший из себя плотно утоптанную землю, пол хижины, тяжело дыша и выдавливая из себя самые изощренные ругательства.

– Какого черта?! – повторял он, медленно поднимаясь и держась за затылок, где будто бы все еще ощущались сжимавшие и тянувшие его голову руки, – вот это да! Вот это аттракцион!

Он заметил облегчение в огромных белых глазах стража, взиравших на него сквозь небольшой дверной проем. Очевидно, он все еще продолжал считать то, что только что напало на юношу, гораздо большим злом, чем самого юношу. Это было даже обидно. Да, он был застигнут врасплох. Да, вероятно, он немного недооценил соперника. Самую малость. Но считать так..? Это же абсурд чистой воды. Снова мотнув головой и отряхнувшись от пыли, он с хрустом размял спину.

– Ну ладненько, – прорычал он и вновь потянулся к сознанию сидевшего в кресле старика.

Подойдя к веревочному мосту, он попытался разглядеть противоположный берег, но абсолютно все по ту сторону моста было окутано густым клубящимся серым дымом. Два коротких прыжка, и дым в том месте, куда он приземлился, рассеялся, образовав темное кольцо на каменном полу, тут же будто бы захлопнувшееся за его спиной.

– Ну ты, чертов паразит! Нужно поговорить. Да, я знаю, что ты такое.

Дым впереди рассеялся, и из него выступило небольшие обезьяноподобное существо, похожее на то, что сидело сейчас в кресле, только намного младше. Лицо и торс его были бледно-синими, как будто тронутые трупным окоченением. Два больших желтоватых глаза, покрытые сеткой лопнувших красных капилляров, сейчас внимательно изучали стоявшего в трех шагах молодого человека.

– Ну что, будешь еще фокусы показывать? – спросил юноша, с пренебрежением разглядывая в ответ неприятное существо.

– Ты силен, – ответило существо удивительно громким и высоким голосом, как будто принадлежавшим кому-то другому, – но тебе просто повезло.

– Возможно и так. Везет сильнейшим.

– Ты в моем мире. Здесь нет никого сильнее меня, – с каждым новым произнесенным словом существо стремительно увеличивалось в размерах, и теперь уже собеседник, смотревший на него сначала сверху вниз, должен был поднять глаза вверх, чтобы не потерять большие желтые глаза из виду.

– Надо же, как удивительно, – ответил юноша, улыбаясь, – ты умеешь расти в собственном сознании. Просто волшебство какое-то. Готов спорить, ты даже не знаешь, кто ты такой на самом деле.

– Я – Дио! – громкий голос заставил дым вокруг задрожать, – я повелеваю этим миром.

– Да уж. Вижу я, о повелитель, как ты даже собственным телом повелевать на можешь.

– Это временные затруднения. Очень скоро я вырвусь отсюда. А с твоим телом это будет еще быстрее.

– Размечтался, паразит. Я повидал парочку твоих братьев. Вот взгляни, – он поднял ступню и повернул ее к собеседнику, – там еще должен был остаться последний из них. Ну что, есть он там?

На лице вновь уменьшившегося до привычных размеров существа появился подобный улыбке оскал из россыпи желтых остроконечных зубов.

– Ты очень смешной. Кто ты такой? Я хочу знать, чьим телом завладею.

– Меня зовут Бруно. Но тебе эта информация не пригодится. И не льсти себе. В прошлый раз застал врасплох. О моем шикарном теле можешь только мечтать. Я раздавлю тебя, а потом устрою тут в этом лесу свой собственный парк развлечений. Жаль, что ты этого уже не увидишь. Тебе бы понравилось. Я вижу, что ты любишь развлекаться…

Не дожидаясь окончания фразы, существо так быстро прыгнуло вперед, что Бруно едва успел выставить перед собой ладони. Острые пальцы снова вонзились в затылок, стараясь либо притянуть сознание юноши, либо разодрать его в клочья. Стало ужасно стыдно, что он вновь попался на тот же прием. Неожиданность, бывшая всегда его собственным главным оружием, теперь уже второй раз играет против него самого. От осознания собственной глупости и непредусмотрительности гнев внутри забурлил и пролился наружу через закрытую крышку. Он схватил яростное существо за маленький подбородок одной рукой и что было сил запрокинул его голову назад. Боль в затылке стала физической. Паразит использовал все свои силы, чтобы проникнуть внутрь, и этих сил было достаточно, чтобы заставить физическую оболочку страдать от ментальной травмы. Пальцы все глубже и глубже погружались в его голову. Существо свирепо ревело, издавая неприятные звуки. Еще одно мгновение, и оно проникнет внутрь. Сил эфира тут, в этой темнице откровенно не хватало, они уже были на исходе. В последнем отчаянном рывке Бруно высвободил руку, до это сдерживавшую небольшое тельце на расстоянии от собственного, и, что было сил, потянулся вверх. Выше и выше, пока наконец не ощутил кольцо сети, опоясывающее поляну по окружности. Концентрированный эфир проник его сознание, и в ту же секунду он создал первое же, что пришло ему в голову. Пламя. Дикий и безудержный огонь в миг охватил его разум и как по цепи в ту же секунду перекинулся на все, что было с ним связано. В оно мгновение паразит вспыхнул и просыпался на пол черной золой. Бруно рухнул на каменные плиты пола внутри теперь уже безжизненного, стремительно разрушающегося сознании. Он поднял вверх дымящееся лицо и увидел, как во всех направлениях тлеет сеть внутри густого эфира. Мотнув головой, он вернулся обратно в собственное тело. Медленно поднявшись на ноги, он переступил через упавшее с кресла безжизненное тело старика, а потом, выйдя сквозь дверной проем, и через огромное тело Стража, лежавшего у порога. Еще очень слабо соображая после произошедшего, он осмотрел казавшиеся теперь гнилыми деревья по всему периметру опушки. Никаких признаков жизни здесь, в этом кишевшем ею несколькими часами ранее, лесу больше не ощущалось. Только один густой эфир, в недоумении повисший в воздухе бледным розовым туманом. Между двух ближайших деревьев откуда-то возникла дверь.

– Ну и кто здесь самое ужасное зло? – шатаясь, спросил Бруно у бездыханно распластавшегося у порога Стража.

* * *

– И что, мы должны сидеть и ждать, пока она закончит?

– У тебя есть не терпящие отлагательств дела? – спросил Мастер.

– А если и так? Что, если я очень спешу? Я могу уйти? – спросил юноша.

– Я ведь не держу тебя насильно, Бруно. Ты прекрасно знаешь. Ты мог уйти уже давно. Но вместо этого ты остался.

Бруно хмыкнул и, сложив могучие руки на не менее могучей груди, с презрением осмотрел неподвижно сидевшую в своем излюбленном кресле девушку, не подававшую абсолютно никаких признаков жизни. Особенно в глаза бросалась кожа ее лица землистого отталкивающего цвета. Все выглядело так, будто она сидит в этом кресле уже очень и очень давно. Не потому, что хочет, а потому, что уже не может никуда уйти.

– Мне просто интересно увидеть, как она…, – он замешкался, не зная, стоит ли произносить то, что вертелось на самом кончике языка.

– Что она? – спросил Мастер.

– Как она… справится со своим заданием, – громко сказал он, потом повернулся к другому сидящему на стоге сена юноше и беззвучно, одними губами прошептал, – сдохнет, – после чего улыбнулся и подмигнул ему.

Гастон абсолютно никак не отреагировал на эти его действия, продолжая отрешенно взирать, практически не моргая, на вялотекущие действия посреди амбара, которые, как он начинал понимать, уже порядком затянулись, серьезно превысив отведенный им хронометраж.

– Она справится, не волнуйся, – будто бы услышав то, что так и не было произнесено вслух, ответил Мастер.

– О, я не сомневаюсь, – ответил Бруно, – мне просто не может так повезти.

Мастер медленно подошел к креслу и, вытерев руки о висевшую за поясом тряпку, приложил ладонь правой руки к бледному лбу обездвиженной девушки.

– Может она уже это…, того, а? – с воодушевлением спросил Бруно.

– Завязывай, – сказал Гастон, скривив лицо в уставшей гримасе.

– О, адвокат проснулся. Ты продолжай спать. Того и глядишь, проспишь все самое интересное.

– Она возвращается, – сказал Мастер, убирая руку от холодного лба и поднимая с пола большой прозрачный шар с непрерывно и плавно опускающимся внутри на миниатюрный городок с маленькими башенками снегом.

Рука девушки, покоившаяся на подлокотнике старого вдавленного кресла, вздрогнула, а на лбу выступили крупные капли холодного пота. Глаза все еще были закрыты, а тело оставалось неподвижным. По впалой груди было неясно, начала ли она снова дышать. Шар в руках мастера будто бы потускнел, а затем снегопад плавно и практически незаметно для наблюдавшего прекратился. В тот же миг девушка широко открыла глаза и, резко наклонившись к собственным задрожавшим коленям, так, что чуть было не упала головой вперед, судорожно задышала, жадно глотая прохладный застоявшийся воздух амбара.

– Молодец, – сказал Мастер, улыбнувшись.

Гертруда подняла на него взгляд сквозь текшие из глаз слезы и улыбнулась в ответ.

– Да, действительно, молодец, – прохрипел Бруно.

– Она справилась, – сказал Мастер.

– Ну да, – ответил Бруно, не разъединяя сцепленных на груди рук, – последней из нас.

– Это не бег наперегонки, – сказал Гастон.

– Ну как знать. Для кого как. Я, например, был очень рад обставить вас обоих неудачников. Ты бы поменьше с ней нянчился, глядишь, и смог бы со мной побороться.

– За что мне нужно с тобой бороться? Ты не выполняешь задание так, как нужно. А сжигать все на своем пути может каждый дурак, – ответил Гастон.

– Это ты у нас выполняешь задания. А я не собака, чтобы за мячиком бегать. Я отправляюсь туда, чтобы решить проблему. То, как я ее решаю – мое лично дело, и тебя вместе с твоей подопечной никак не касается.

– Бруно в чем-то прав, – неожиданно вмешался в спор Мастер, глядя, как Гертруда с трудом поднимается на ноги, все еще глубоко вдыхая и вытирая струящиеся по щекам слезы.

Ее лицо стремительно обретало цвет. От землистой серости уже практически ничего не осталось.

– Прав? – удивленно переспросил Гастон.

– И снова этот удивленный тон, – довольно ответил Бруно.

– Мастер, как вы можете…?

– Да, прав, – прервал его речь Мастер, – нет никакого шаблона. Я отправляю вас туда, ожидая вашего собственного решения. То, каким оно будет, нигде не прописано. Это ваше личное дело. Так что, да, он прав, – он взглянул на часы, – а теперь вам пора идти. Время уже позднее. Я обещал, что отпущу вас прежде, чем начнет темнеть. Завтра утром будет новый мир.

– Что, опять? – спросил Бруно, – как мне это уже надоело! Мы только и делаем, что посещаем места вашей былой славы. Не пора ли нам самим прославляться?

– Ты этим и так занимаешься, – сказал Гастон, – посещенные тобой миры теперь совершенно точно стали местами твоей боевой славы.

– Завидуешь, да? Ну так завидуй молча. У тебя отлично получается молчать. Лучше всего остального.

Сказав эти слова, он встал и медленно направился в сторону выхода. Гертруда еще пару раз глубоко вдохнула, затем сделал несколько неуверенных шагов, за которыми последовали уверенные, и так же направилась к выходу из амбара. Через мгновение за ними последовал и третий юноша, спрыгнув со своего насиженного стога сена.

Дверь амбара уже скрипнула дважды. Мастер прошел к стене, спрятанной в тени, вдоль которой стоял стеллаж с сувенирными шарами. Он бережно поставил на полку тот самый, который держал в руках, затем брал по одному шару с полки и долго и пристально вглядывался внутрь, за стекло, стараясь не сотрясать внутреннюю атмосферу слишком сильно. Затем, насмотревшись, он протирал шар тряпкой, которую доставал из-за пояса, после чего ставил его обратно на прежнее место и переходил к другому. Причем брал он их по какой-то лишь одному ему известной очередности, не переходя в близстоящему, а выбирая какой угодно, только не соседний шар с тем, который ставил на место. Водрузив шар на полку, он еще несколько мгновений смотрел, как крошечные постройки внутри него медленно покрываются хлопьями снега, оседающего на дно после содрогания. Внутрь другого он смотрел до тех пор, пока волнение заполнявшей его жидкости не стабилизируется, и ничто не будет искажать миниатюрный пейзаж внутри. Каждое его новое действие было настолько плавным и, в то же время, настолько выверенным, будто бы он повторял эту процедуру много сотен раз, доведя ее до автоматизма и делая, даже не задумываясь над последовательностью собственных действий. В то же самое время, та бережливость и аккуратность, с которой он обхаживал каждый новый шар, свидетельствовала как раз наоборот о том, что для него это не просто механическая и бессмысленная работа – пытаться сохранить в чистоте предмет, хранящийся в старом амбаре, где главным обитателем была многолетняя пыль, настолько старая, что она не покидала этих стен с момента их возведения. Рутина, ставшая смыслом жизни. Ну или, по крайней мере, одним из многочисленных смыслов.

Свет из небольшого окна в крыше косо задевал стеллаж у стены, заставляя отчищенные от пыли шары разных размеров переливаться в темноте самыми разнообразными оттенками. Выполнив свою не совсем механическую работу, Мастер отступил на два шага назад и, склонив голову на бок, оглядел всю полку целиком. На его морщинистом обветренном лице появилась улыбка, которую очень редко могли видеть его ученики.

– Почему ты не ушел? – спросил он, все так же глядя на стеллаж под искусственно созданным углом, – родители наверняка уже давно ждут тебя.

После недолгой паузы из тени, которую отбрасывал один из высоких стогов сухого сена, вышел высокий и худой юноша.

– Я выдал себя? – спросил он, – это из-за дыхания?

– Нет. Это из-за двери.

– Двери? – переспросил Гастон.

– Да, – ответил Мастер, – дверь скрипнула только два раза. А я знаю, как и кто из вас через нее проходит.

– Значит дыхание было в порядке?

– В абсолютном, – ответил Мастер тоном, в котором Гастон с легкостью распознал одобрение, хоть о нем и не свидетельствовало практически ничего, – но ты не ответил.

Юноша ощутил острую необходимость в сомнениях, которые, как на зло, и не думали появляться.

– Мастер, я хочу спросить вас, – сказал он.

– Да? – спросил Мастер, наконец, оборачиваясь к стоявшему за спиной юноше, – и о чем же ты хотел спросить меня сейчас, когда остальные уже ушли?

В ожидании сомнений, Гастон выдержал недолгую паузу. Но их все не было.

– Бруно, Мастер, – сказал он.

– А что с ним?

– Вы ведь видите, какой он.

– Конечно вижу, – ответил Мастер, – а ты?

– Я?

– Да, ты, – ответил Мастер, указывая пальцем в грудь стоявшему в двух шагах напротив юноше, – ты видишь, какой он?

– Одним глазом, – ответил Гастон, постучав по стеклянному оку в глазнице указательным пальцем левой руки.

– И что видит твой глаз?

– Он видит, Мастер, что это никого из нас не доведет до добра.

Мастер усмехнулся и, вытерев руки о тряпку, снова спрятал ее за широкий пояс.

– Если бы я преследовал такую цель, то ни его, ни тебя тут бы не было. До добра нас вполне способна довести одна Гертруда. Причем, абсолютно без посторонней помощи.

– Вы ведь понимаете, о чем я говорю, – ответил Гастон спокойно, привыкший к тому, что диалог со знающим наперед его исход Мастером строить всегда трудно, – зачем вы это делаете? Вы ведь знаете, что для некоторых из нас это может плохо кончиться.

– Это я понимаю, Гастон, – теперь уже серьезно ответил Мастер, – прекрасно понимаю. Более того, я знаю, что именно так и будет. А еще я знаю, для кого именно все закончится плохо, – он снова улыбнулся и пожал плечами, – причем знал это я задолго до его появления тут.

– В каком смысле?

– Мы с тобой оба понимаем, что, если все будет продолжаться в том же ключе, то наступит день, когда он бросит мне вызов.

– И вы так легко об этом говорите?

Мастер снова пожал плечами.

– К чему утяжелять неизбежное? К тому же, которое и без того будет тяжелым. Он посягнет на это все, – Мастер обвел руками свой амбар, – и во многом именно поэтому здесь есть ты.

– Может быть есть смысл остановить его сейчас? Пока еще не слишком поздно?

– Поверь мне, уже слишком поздно. Время было упущено тогда, когда он переступил вон тот порог. Но это не вопрос сегодняшнего дня. И не завтрашнего. Он не приступит к этому до тех пор, пока не будет уверен, что я ему по силам. А до этого еще есть время, – он снова улыбнулся и покачал головой, – знал бы он, как все обстоит, напал бы уже сегодня.

– А как все обстоит? – спросил Гастон.

– Ты знаешь, как. Он очень преуспел в разрушении. Вполне возможно, что эта сторона его сущности уже успела опередить мою собственную. Да и возраст берет свое.

– Вы хотите сказать, что он сильнее вас? Если это так, то каким образом я…

– Я лишь сказал о разрушении, – перебил его Мастер, – это только одна из составных частей силы. Или ты забыл, что только баланс между всеми ее частями ведет к правильному развитию?

– Нет, не забыл.

– Хорошо. И никогда этого не забывай. Никогда не забывай о балансе. Как только баланс нарушается, вся структура теряет прочность. Бруно давно утратил свою прочность, допустив такой чудовищный перекос. Но это не делает его менее опасным. В конце концов, самый страшный удар тот, которого не видишь. И этот удар у него сильнее, чем я когда-либо видел.

– Зачем, Мастер? – спросил Гастон, – зачем он здесь?

– Потому что иначе нельзя.

– Да, я помню, вы это уже говорили. И рассказывали мне про равновесие. Но ведь рискуем не только мы с вами. Не только Гертруда, рискующая больше всего. Но и все они, – он кивнул в сторону стеллажа с россыпью поблескивавших самыми разными оттенками шаров, – сколько живых существ во всех этих мирах окажутся под угрозой, когда он до вас доберется? Я видел их. У них нет ни единого шанса против него.

– У них нет, ты прав, – ответил Мастер, кивнул, – я не в праве был передать им слишком многое. Только найти их, чтобы вы передали им все. Но зато у тебя, Гастон, они есть. Эти шансы.

– Вы сознательно сталкиваете нас, Мастер. Это неправильно. Я не должен отдать жизнь непонятно за что.

– Это сейчас тебе непонятно. К тому времени, как надо будет ее отдавать, ты уже все будешь понимать. Взгляни, – он указал рукой на мерцающие в темноте шары, – разве все это не заслуживает того, чтобы рискнуть своей жизнью? Ты был там, во многих из этих миров. То, что ты там увидел, не достойно того, чтобы рискнуть?

– Мастер, если я не справлюсь, он поработит и разрушит все миры, вы же понимаете?

Мастер улыбнулся и снова вытер руки о тряпку за поясом, после чего перебросил ее через плечо.

– Ты очень умен, Гастон. Но ум твой ограничивается знаниями. И хоть их у тебя уже необычайно много, как для обычного человека, но все же, их недостаточно, чтобы понять все. Ты смотришь на эти шары, думаешь о мирах, в которых побывал, и не представляешь, что, вполне вероятно, наш собственный мир стоит в стеклянном шаре у кого-то на полке.

Только теперь подоспели первые отголоски сомнений, в самый нужный из моментов.

– Я не уверен, что это так, – ответил Гастон.

– Это пока. Говорю же, у нас еще есть достаточно времени.

* * *

– Он близко. Я это чувствую.

– Тебе кажется. Успокойся.

– Нет, поверь мне, я знаю, что он скоро будет тут.

– Два года никаких вестей, и тут, вдруг, ни с того ни с сего…

– Поверь, прошу тебя.

– Расскажи старику о своем предчувствии.

– Не хочу его зря волновать.

– Так все-таки зря?

– Он очень слаб. Его время на исходе. Скажи я ему, это ничего не изменит.

– Тогда бери камни и беги. Он ведь идет за ними, верно?

– Он идет за камнями. И за Мастером. И за мной тоже.

– Тогда тем более тебе нечего там делать. Беги оттуда. И забери чертовы камни. Пусть не найдет их, когда явится.

– Нет, я не могу.

– Не можешь что?

– Оставить его.

– Ты серьезно? Мы ведь это уже тысячу раз обсуждали. Это неизбежно. Старик сам говорил тебе, как именно все закончится.

– Нет, я его не оставлю. Даже не представляю, что он с ним сделает.

– Убьет его. Это должно произойти, мы оба это знаем. Смерть всегда одинакова.

– Нет. Пожалуйста, не говори так. Ты же знаешь его наклонности.

– Тогда что ты от меня хочешь?

– Я прошу тебя прийти сюда.

– Прийти зачем?

– Вместе мы остановим его.

– Ты в своем уме?

– Я точно знаю, что мы сможем. Вместе.

– А я точно знаю, что ты слишком долго вытирала дерьмо за стариком.

– Не говори так.

– А как еще говорить? Ты одержима идеалами, которые старик никогда не поддерживал, разве не видишь? Он умрет. Как бы сильно ты этого не боялась. И если ты не уберешься оттуда с камнями, то и ты тоже отправишься за ним. Еще и собственноручно вручишь камни. Одумайся пожалуйста.

– Нет, я не брошу Мастера.

– Да что ты заладила-то?! Говорю тебе, что ты ничего не изменишь этой своей бессмысленной жертвой. Ты не можешь не понимать этого.

– Приди сюда. Он ждет тебя. Каждый день говорит об этом.

– Он бредит, ты же видишь. Старик никогда не хотел сталкивать нас. А теперь вдруг он зовет меня? С какой стати?

– Просто приди. Я прошу тебя.

– Нет, Гертруда, я не приду. Это не нужно ни мне, ни тебе, ни самому старику. И я точно знаю, что ты все прекрасно понимаешь. Собери камни и уезжай. Как можно дальше. Спрячь их там, где он их не найдет. Уверен, ты сможешь найти такое место.

– Я останусь.

– Зачем?! Зачем ты останешься?

– Останусь, чтобы защитить Мастера.

– Ну ты точно спятила. Нет, я не собираюсь в этом участвовать. Прости, Герта, но если ты до сих пор не сумела повзрослеть и понять, что здесь к чему, то я тут бессилен.

– Ты не можешь быть таким жестоким. Это ведь наш Мастер. Тот самый, который всегда приходил, когда был тебе нужен…

– Видимо, у нас немного разные воспоминания на этот счет. Ты бы тоже давно уже увидела всю картину целиком, если бы отошла от старика на пару шагов.

– …вспомни все хорошее, что он в тебе оставил, все те прекрасные миры, которые он тебе открыл…

– Я помню их все. Когда ты посещала их в последний раз? Видимо, уже очень давно, потому что многие из них больше не существуют. Наш добрый всемогущий Мастер и пальцем не пошевелил, когда его любимый ученик сжигал их один за другим, оставляя после себя дымящиеся руины. Страшно представить, сколько еще он разрушил за эти два года. И ты предлагаешь нам сражаться с ним? Нет, Гертруда, спасибо, но я – пас. И если в твоей прекрасной головке осталось хоть немного еще не полностью отравленного баснями полоумного старика разума, то ты послушаешься меня и уберешься оттуда вместе с камнями. Если не хочешь, чтобы и наш замечательный мир превратился в точно такие же развалины.

– Я остаюсь. Ты можешь и дальше прятаться…

– Прятаться? Что ты несешь?

– …либо ты можешь прийти сюда, ко мне, и вместе мы остановим зло.

– Черт тебя дери, Герта, послушай себя. Ты даже говоришь, как он. Все, прости, но мне пора возвращаться. В реальность, в которой я живу. А ты можешь и дальше жить в этой страшной сказке, если так хочется. И отдать за нее свою жизнь, раз уж она тебе совсем не дорога. Уверен, что ты поймешь, как именно все обстоит. Жаль только, что, судя по твоим словам, произойдет это слишком поздно.

– Я остаюсь…

– Ну тогда счастливо оставаться.

Его бесплотный дух снова поднялся над желтеющим полем, оставив дряхлый амбар далеко внизу, и пустился в головокружительный полет в розоватой материи эфира. Плывя с невероятной скоростью в его волнах, он видел те многочисленный ответвления, частички которых хранились замкнутыми в стеклянных шарах на старом стеллаже в амбаре Мастера. Многие из них теперь были закрыты навсегда, а по другую их сторону не существовало ничего, кроме пустоты, в которую даже не проникал вездесущий эфир. Было тошно смотреть на пустоту, оставшуюся в тех местах, где когда-то давно кипела и бурлила жизнь. Так тошно, что тошноту удалось ощутить даже здесь, в сотнях километров от оставшейся далеко внизу физической оболочки, способной испытывать это чувство. Равномерные волны разряженного на высоте эфира от невероятной скорости превратились в плотные нити, натянутые по небу, словно струны, и когда цель уже была так близка, когда близость собственного тела стала осязаемой, он увидел еще одно ответвление, которое не замечал никогда прежде. Струны сворачивали куда-то в сторону, туда, откуда не исходило абсолютно никаких признаков наличия жизни. Это не было похоже на мир, вход в который хранился в стеклянном шаре, нет, тут все было иначе. Создалось ощущение, будто он увидел скрытую под старой штукатуркой потолка дверь на чердак, которую не видел и не замечал никогда прежде. Разумеется, двери существуют для того, чтобы их открывали. Но что может находиться по ту сторону двери, запрятанной в глубине самого мироздания? Стало немного страшно. Прежде всего, от осознания неминуемости. Только увидев проход, он уже знал, что непременно в него войдет. Он свернул туда, когда до собственного тела уже можно было дотянуться рукой, и ощутил холодный камень под босыми ступнями. Чувство, которое невозможно было осознать, находясь в бесплотном состоянии. С высоты сотни метров, с импровизированного балкона в отвесной темной скале, было видно необъятное поле, поросшее высоким тронутым осенней желтизной камышом, открытое всем ветрам на свете. Поле волновалось, словно поверхность открытого океана, по которому во всех направлениях прокатывались хаотичные волны. Тронутое багряной зарей небо было ни то предзакатным, ни то предвещало грядущий восход солнца. Определить время суток было так же сложно, как и осознать само существование этого странного места. Главная странность заключалась в полном отсутствии эфира. Его тут будто бы никогда и не было. Он уже ощущал нечто подобное в других мирах, но в этот раз все чувствовалось иначе. Абсолютная пустота. Как если бы тут, в этом странном и даже немного пугающем месте все только начиналось. Либо же все должно было заканчиваться.

Неожиданная мысль поразила его, будто выпущенная из неоткуда стрела. Если нет эфира, то как он может быть тут, являясь его неотъемлемой частью сейчас, продолжая находиться вне собственного тела, оставленного где-то очень далеко? И если он по-прежнему бесплотен, то почему ступни так отчетливо ощущают холод камня? Множество вопросов требовали ответов, но четкое понимание ближайшего будущего и осознание все той же неминуемости дальнейших действий не оставляли пространства для размышлений. Слева, с высокого уступа вниз вела крутая лестница, вытесанная в твердом камне. Ступенька за ступенькой, он спускался, все глубже и глубже погружаясь в недра неизбежности. Продуваемое несуществующим ветром поле, высота камыша на котором доходила до самого плеча, оказалось столь же безжизненным, как и камень высоко вверху на скале. Под ногами хлюпала холодная вода. Он шел туда, куда должен был идти, хоть и не видел своими глазами конечной цели. Та самая точка отсчета. Или конечный пункт всякого пути. Неминуемый и неизбежный. Возможно ли, что оба этих пункта являются чем-то одним? Ведь если это действительно так, то весь путь представляет собой всего лишь замкнутый круг, где начало и конец этого самого пути представляет собой одну точку. Именно ту точку, к которой он сейчас пробирался через заросли камыша, утопая по щиколотку в безжизненной воде. В это невозможно было поверить. Был ли малейший смысл верить, когда еще несколько шагов, и любая вера непременно обернется знанием, естественным исходом любого истинного верования, наделяющим ее, веру, сакральным смыслом.