Текст книги "Магиер Лебиус"

Глава 31

В хаотичных на первый взгляд росчерках между выступающим над смотровой щелью козырьком и гребнем на округлой макушке при более внимательном рассмотрении прослеживались скрытый порядок и какая-то непостижимая внутренняя симметрия. Четыре пучка связанных друг с другом и пересекающих друг друга отрезков, изгибов, спиралей. Определенной длины и толщины. Под определенными углами. Все казалось небрежным и строго рассчитанным одновременно. Да, заново, без ошибки, выписать такое… точно такое же сможет не всякая рука.

– Сейчас здесь только четыре знака, колдун, – вновь повернулся к Лебиусу Альфред. – А ты говорил о пяти.

– Первый стерт, – пояснил магиер.

– Зачем?

– Чтобы упокоить голема. Ибо «zmeet»-«истина», превращенная в «meet», имеет уже иное значение: «смерть».

– И всего лишь из-за одного символа истинная власть над големом умирает?

– Вместе с самим големом. На время. Которое нужно повелителю голема.

– Что ж, я все понял. – Альфред Оберландский еще раз окинул взглядом ребристый металлический каркас у стены. Подытожил: – Твой стальной рыцарь – грозная боевая машина. Но и абсолютно неуязвимой ее не назовешь. Практически несокрушимая в обычном бою, но тяжелая и громоздкая. Неутомимая, но и пройдет не везде. Боится воды и…

А вот теперь властитель Оберландмарки в упор смотрел на магиера.

– … и по большому счету подчиняется лишь одному человеку. Тебе, Лебиус Марагалиус.

Прагсбургский колдун опустил глаза. В знак согласия. Или – пряча взор. Понял намек?

– Мне не выгодно злоумышлять против своего покровителя, ваша светлость, – сбивчиво забормотал магиер. – Верхняя Марка – единственное место, где я могу…

– Можешь что? – маркграф подошел ближе. Ладонь Альфреда Оберландского поглаживала рукоять меча. – Что у тебя на уме, колдун?

Лебиус дрожал как осенний лист на ветру:

– Я бы не посмел… никогда… ничего дурного… против вас… Если нужно… буду рад… обучить вашу светлость… Поднимать и повергать голема… Пробуждать и умерщвлять…

– Э-э-э, нет, Лебиус, не обучишь, – маркграф чуть качнул головой, но немигающие глаза его по-прежнему смотрели в одну точку. Глаза Альфреда Оберландского пронзали, сверлили, ковыряли и безжалостно кромсали собеседника. – И ты сам это прекрасно знаешь. В моем распоряжении нет тех долгих лет, которые ты потратил на изучение магических формул и колдовской каллиграфии. А следовательно…

Не убирая руки с меча, маркграф шагнул к магиеру. Подступил почти вплотную. Лебиус попятился. Недобрая улыбка скользнула по губам властителя Верхних Земель.

– … следовательно, все будет иначе. Отныне верные мне люди станут денно и нощно дежурить при тебе. Считай… это м-м-м… почетным караулом. Охраной. От возможных соблазнов. Ты ведь, хоть и магиер, но тоже – слабый человек, подверженный соблазнам.

– Но…

– Я еще не закончил, колдун! – клинок маркграфа выскользнул из ножен на длину ладони.

Лебиус дернулся, будто его уже разрубили от плеча до паха. Съежился. Замолчал.

– На тебе ведь нет сейчас твоей чудо-кольчуги, не так ли? – улыбка Альфреда стала шире, хищнее. – Ты не считаешь нужным надевать ее в моем замке.

Просторный магиерский балахон, в самом деле, висел свободно – на теле, а не на доспехе. И под матерчатым капюшоном не поблескивали кольчужные звенья. И выражение перепуганного лица, бледнеющего в тени капюшона без слов говорило: кольчуги – нет.

– Так вот, колдун, отныне и впредь тебе запрещено носить какую бы то ни было броню. Мои люди проследят за этим. С сегодняшнего дня они будут сопровождать тебя всюду и неотступно. С обнаженными клинками в руках. И ты уж как-нибудь озаботься тем, чтобы уберечь их от влияния своей вредоносной магии. И от случайного влияния, и от предумышленного. Ибо при малейшей опасности, даже при пустяковом намеке на опасность, они изрубят тебя в куски. Соответствующие полномочия я им дам – даже не сомневайся. А мечами мои вояки машут быстрее, чем ты творишь свои пассы и заклинания.

– Да, да, конечно, – торопливо закивал Лебиус. – Если это угодно вашей светлости…

– Моей светлости угодно. И не только это. Единственный приказ, который тебе отныне позволено отдавать восставшему голему – это приказ о полном его подчинении мне. Дальнейшие распоряжения будут исходить только от меня. Потом, когда нужда в големе пропадет, ты его упокоишь. Под присмотром моих людей. И под моим личным присмотром.

– Разумеется, господин маркграф, я ведь вовсе не претендую… я всего лишь изготавливаю… для вас… и я… я…

– И если хоть что-то пойдет не так, колдун…

Маркграф молниеносно вырвал оружие из ножен. Мелькнувшее в воздухе острие замерло в каком-то дюйме от магиерского капюшона.

– Запомни, Лебиус, хороший боец, стоящий от тебя на расстоянии удара, всегда окажется расторопнее твоей механической твари и всех магиерских штучек, вместе взятых. А плохих воинов я к тебе приставлять не стану.

Секунду или две в воздухе висела зловещая тишина. Затем Альфред Чернокнижник бросил оружие в ножны. Лебиус выдохнул и утер капюшоном пот со лба.

Маркграф заговорил вновь. Неожиданно спокойным и доброжелательным тоном:

– Надеюсь, этот вопрос мы обсудили и впредь никаких недоразумений у нас с тобой не возникнет. А потому вернемся к твоему детищу. Насколько я понимаю, голем приспособлен не только к рукопашной схватке.

– А? Что? – Лебиус еще не вполне пришел в себя.

– Я имею в виду булаву, которую он так лихо швырнул на нидербургском ристалище.

– Да, – растерянно проговорил магиер. – Голем может бросать… Булаву, топор, камень, ядро от бомбарды…

Голос Лебиуса заметно подрагивал.

– Как далеко он может метнуть снаряд?

– Вы же сами все видели, ваша светлость. Там… Под Нидербургом. С одного конца ристалищного поля на другой он может…

– А дальше? Голем может забросить свою булаву дальше?

– Ненамного, – Лебиус вжал голову в плечи, будто в ожидании удара. – Вам ведь нужен был механический рыцарь, а не метательная машина.

– То есть неприятель сможет безнаказанно расстреливать голема издали…

Властитель Верхней Марки не гневался. Альфред Оберландский просто размышлял вслух, и Лебиус, наконец, взял себя в руки:

– Именно поэтому големов в бою должны сопровождать и прикрывать люди. Механические рыцари хороши, чтобы встретить натиск вражеской конницы. Или прорвать строй неприятеля и обратить его в бегство. Или защитить крепостную стену, если, конечно, она способна выдержать их тяжесть. Или разбить ворота осажденного замка. Для того же, чтобы вести дальний бой, у вас будут лучшие в империи, бомбарды и ручницы-хандканноны[15]15
  Ручная бомбарда или петриналь, в немецком варианте – хандканнон. Разновидность средневекового огнестрельного оружия, предшественник аркебузы. Переносная мини-бомбарда, представлявшая собой железный ствол, вставленный в деревянное ложе или снабженный длинной металлической рукоятью.


[Закрыть]. Я уже работаю над этим.

– Прекрасно, что работаешь, – одобрил Альфред. – Но только дальним огненным боем в наше время победы не делаются. У меня должно быть достаточное количество големов.

– Будут, – горячо пообещал Лебиус. – Непременно будут.

– Как скоро – вот что меня интересует?

– Скоро. Очень скоро. В самое ближайшее время я изготовлю еще пятерых… нет десятерых, – быстро поправился магиер, уловив мелькнувшее во взгляде собеседника недовольство. – Уже готовы механизмы и детали. И подходящие люди. Которые тоже… детали. Имеются в достаточном количестве необходимые смеси и эликсиры. Осталось только все это собрать воедино. Скрепить. Спаять. Произнести заклинания, запустить…

– Десять големов? – Альфред Оберландский свел брови. – За все это время? Мало! Медленно работаешь, Лебиус.

– Это только на первых порах, ваша светлость, только на первых порах! – забубнил магиер, оправдываясь. – Дальше дело пойдет быстрее, вот увидите. Самую трудную черновую работу я поручу големам. Это значительно ускорит процесс. Големы годятся не только для войны. Они неутомимы и трудятся гораздо лучше слабосильных людишек. Они выносливее моих теперешних помощников. И их мощь…

– А как же неоправданный износ? – перебил Альфред.

– О, этот износ будет оправданным, уверяю вас! Через пару месяцев к вашей дружине примкнет сотня големов.

– Сотня! – маркграф мечтательно улыбнулся. – С сотней таких рыцарей я отобьюсь от любого врага.

– Позволю себе заметить, с сотней големов вы не только отобьетесь от врагов, но и овладеете Остландом. С тысячей подомнете под себя всю империю. С десятью тысячами – станете властелином мира, – прагсбургский магиер Лебиус Марагалиус изливал приятнейший из бальзамов на трепещущую в радостном предвкушении душу Альфреда Чернокнижника.

– Хорошо, Лебиус, – удовлетворенно кивнул оберландский маркграф. – Очень хорошо, если все произойдет так, как ты говоришь. А теперь расскажи-ка мне, как обстоят дела с нашим пленником? С самым важным пленником…

Глава 32

Скудный дневной свет в отдушинах под потолком темницы сменился предзакатным полумраком. А вскоре нечеткие, размытые еще, но уже вполне различимые на темно-синем бархате неба ночные светила усеяли маленький кусочек пространства в рамке узилищного оконца. Одна звезда, вторая, третья…

Луна на этот махонький участок не попадала.

Свечерело быстро. Ощутимо потянуло прохладцей. Стал заметен пар изо рта. В окошках-отдушинах тоже парило: зловонное подземелье отдавало свое смрадное тепло наступающей ночи. А ночи в оберландских горах, должно быть, морозные.

Беспокойные обитатели общих клеток притихли. То ли готовились к ночлегу, то ли ждали чего-то. Гейнскому пфальцграфу Дипольду Славному ждать пока было нечего. А вот поспать бы и восстановить силы – это не помешает. Или хотя бы просто как следует обмозговать в долгожданной тишине и покое свое незавидное положение. Поискать выход из создавшейся ситуации. Составить план побега…

Дипольд последовал примеру Мартина. Преодолевая брезгливость, собрал в кучу влажную, склизкую солому, прилег и укрылся грязным, однако вполне теплым одеялом.

Подумать ему не удалось. Мысли в голову лезли какие-то сонные, вялые. Четкий план дальнейших действий никак не выстраивался. А потом и вовсе сморило. Впрочем, после всего пережитого немудрено… Пфальцграф пригрелся, начал задремывать. Так ведь и отдохнуть по-человечески не дали!

Тишину подземелья нарушил лязг темничного засова. Скрежетнула, нехотя отворяясь, маленькая тяжелая дверца в конце коридора.

У входа в подземелье замаячил факельный свет.

– Время кормежки! – зычно проревели с порога под надсадный скрип ржавых петель.

И как прорвало! Затихшее узилище вдруг взорвалось.

– Нам! Нам! Нам! – закричало, завизжало…

– Сюда! Сюда! Сюда! – заревело, застонало.

– На-а-ам! Сю-у-уда! – доносилось из густого мрака одновременно жалостливое, молящее, грозное и отчаянное.

Дипольд вскочил на ноги, стряхивая остатки дремы, недоуменно осматриваясь вокруг. Какой там сон! Под этакие-то вопли…

Пляшущее по решеткам факельное пятно освещало тощие руки, тянущиеся между железных прутьев. Стражников в этот раз было трое. Первый – с факелом в руках и коротким мечом на поясе, в шлеме и кольчуге – шел впереди. За ним – второй. Без доспехов, но тоже с мечом в ножнах и с двумя корзинами нехитрой снеди. Замыкающим шагал свирепого вида алебардщик в кирасе и широкополой каске. Этот всем своим видом выражал готовность безжалостно отсекать широким лезвием руки самых настырных просителей.

Но руки все равно тянулись.

Разносчик еды, не глядя по сторонам, наобум осчастливил несколько клеток. Где через одну, где через две, а где и через три камеры, он на ходу совал в грязные пятерни черствые лепешки и мятые фляги. В пропущенных клетках клянчили, стенали, возмущались. И лишь звяканье алебардного навершия о прутья и жгучие росчерки горящего факела по рукам заставляли узников отступать от решеток.

Но и те, кому перепало скудное подаяние, вовсе не радовались своей удаче и отнюдь не благодушествовали. В камерах счастливчиков вспыхивали нешуточные потасовки. Крики, рычание, глухие звуки ударов сливались с жадным чавканьем и бульканьем.

Вода разливалась, изрядная часть пищи затаптывалась. Воду, впрочем, не жалели – дрались не из-за нее. А вот разорванным, растерзанным и расщипанным лепешкам пропасть не давали. Оброненные крохи прямо с загаженного пола отправлялись в рты самых расторопных узников.

Жестокие драки в клетках нисколько не волновали тюремщиков. Все трое невозмутимо проследовали до конца коридора и, опустошив одну из двух корзин, начали возвращаться обратно.

Досталось не всем. И половине заключенных ничего не досталось. Однако раздавать содержимое второй корзины стража отчего-то не спешила. Судя по всему, эта доля предназначалась…

Так и есть! Троица остановилась перед клетками Мартина и Дипольда. Разносчик молча принялся за дело. Через прутья – прямо на пол, в вонючую сопревшую солому, как собакам, полетела пища. Хлеб, сыр, даже куски вареного мяса на кости. Много, сытно. И, в общем-то, совсем недурственно.

Но – как собакам…

Напоследок под клетками, на расстоянии вытянутой руки поставили две фляги. Хочешь бери – хочешь не бери. Хочешь – пей, хочешь – смотри.

Мартин взял. Дипольд, даже не взглянул – благо, жажда его сейчас не мучила. А вот есть хотелось зверски. В последние дни, во время поездки из нидербургских земель в Оберландмарку, он ведь, по сути, ничем, кроме вина, и не питался. Удивительное гейнское с неведомыми примесями чудесным образом поддерживало в пути силы отказавшегося от пищи пленника, Но теперь… Теперь от голода урчало в животе и ощущалась подступающая слабость.

И все же к валявшейся вокруг пище Дипольд не притронулся. Не пристало благородному пфальцграфу есть с пола, на потеху тюремщикам. Уж лучше сдохнуть от голода. Мартин, видимо, так не считал. Сосед в клетке справа ел жадно и торопливо.

Стражники еще раз обошли подземелье, посветили факелом в каждую камеру, заглянули во все углы, будто искали что-то. Потом принялись собирать мятые фляги – их узники возвращали, выставив между прутьев и отойдя в сторону – подальше от поблескивающей алебарды и трескучего огня. Видимо, таков был заведенный здесь порядок: фляги наружу, сами – внутрь. За неподчинение – наказание.

Вскоре стража удалилась. Исчезло факельное пятно, громыхнула дверь, лязгнул засов, и мрак темницы вмиг наполнился гулом недовольных голосов. Одни были возмущены тем, что их камере ничего не досталось. Другие жаловались, что от малой подачки, брошенной за решетку, в этот раз не удалось урвать ни куска. И все в голос осыпали бранью Дипольда и Мартина, которые могли сейчас «жрать от пуза».

Пфальцграф, впрочем, научился уже игнорировать эту бессильно-враждебную ругань.

– Мартин, – позвал Дипольд, – что это было?

Чавканье в клетке справа ненадолго прервалось.

– Кофмешка, – промычал набитым ртом бывший часовщик.

– Чего?

Сосед быстро прожевал. Судорожно проглотил кусак. Повторил:

– Кормежка. Вы же слышали, ваша светлость, как стража объявляла. Теперь уже до завтра еды не принесут. А может быть, до послезавтра. А может… В общем, вы бы тоже покушали, пока есть такая возможность.

Совет Мартина Дипольд пропустил мимо ушей. Кушать он привык в других условиях. И уподобляться скоту не собирался.

– А что стражники искали в клетках? – спросил Дипольд.

Снова недолгий перерыв в работе челюстей. Шумное глотание.

– Известно что – новых покойников высматривали. Сейчас доложат мастеру Лебиусу. Если ему нужны свежие трупы, мертвецов быстренько заберут и унесут в мастератории.

– А если не нужны?

– Значит, заберут не так скоро. Но я думаю, сильно они здесь завоняться все-равно не успеют. Трупаки Лебиусу требуются часто. Для работы, для опытов там всяких магиерских. Что же вы не кушаете-то, ваша светлость?

– Не хочу, – буркнул Дипольд.

– Не хотите? – удивился Мартин. – Совсем?!

Он чуть не подавился недожеванным куском, закашлялся. А с противоположной стороны, слева, вдруг послышалась возня. В совсем уж слабом, не лунном даже – звездном свете, скупо просачивающемся в окошко, Дипольд едва различил тощие руки, тянущиеся из-за разделительной решетки. Руки соседей слева теперь тянулись не к коридору, а в его, Дипольда Славного, клетку.

Глава 33

Камера слева оказалась в числе обделенных: туда не попала ни пища, ни вода. Возможно, поэтому ее обитатели и забыли так быстро об участи Сипатого. Оголодавшие, потерявшие человеческий облик и достоинство, лишившиеся в унизительном заточении остатков гордости и самоуважения, и утратившие осторожность, они уже не думали о том, что Дипольд в гневе может, переломать о железные прутья и их исхудавшие руки. Узники надеялись на лучшее. На милосердие неопытного новичка и на его неразумность.

– Ваша светлость! Сюда! Пожалуйста! Умоляем! Если вы сами не хотите! Хотя бы кусочек! Один! Хотя бы! Мне! Мне! Мне!..

Стоя на коленях и лежа на животах, они тянули к нему раскрытые ладони, как нищие на паперти. Стонали заискивающе, плаксиво и умоляющее. Но при этом настойчиво, громко.

Дипольд бросил им кусок хлеба, кусок сыра, кусок мяса. Лишь бы умолкли и заткнулись. Но щедрый подарок только раззадорил просителей и вызвал новый приступ жалостливо-настырных просьб.

И проклятий.

Ближние соседи умоляли и просили еще. Дальние все слышали и, осознавая, что им ничего не перепадет, поносили последними словами и «светлость», и облагодетельствованных «светлостью».

А Дипольд…

– Нате! Жрите! – в ярости, звеня цепью, Дипольд Славный пинал и швырял ногами (руками прикасаться было мерзко!) вываленную в грязи пищу. Перепачканные куски летели за прутья разделительной решетки. В растопыренные пальцы, в раззявленные рты.

– Жри-те!!!

Они жрали. Жадно, вырывая друг у друга, дерясь, чавкая. Роняя и вновь подхватывая оброненное с пола, покрытого грязью и нечистотами.

Все!

Кончилось!

Нет больше!

Ни кусочка!

Пфальцграф обессилено рухнул на солому и грязное вонючее одеяло. А вокруг выла, бесновалась, благодарила и проклинала тьма.

– Напрасно вы так, ваша светлость, – вздохнул Мартин. – Пока кормят, лучше ешьте сами. А то ведь могут и перестать кормить. А силы тут нужны, как нигде. К тому же, чем больше вы будете делиться с другими, тем меньше у вас будет покоя. Если вы хотите здесь…

– Не хочу, – глухо процедил Дипольд. – Здесь я ничего не хочу. Потому что мне здесь не место, Мартин! И я здесь не останусь!

Мартин вздохнул с сочувствием:

– Такое бывает. Со многими на первых порах случается. Но то, кому оставаться в клетке, а кому – нет, сейчас решаем не мы, ваша све…

Руки пфальцграфа метнулись между железных прутьев. Поймали, схватили, сдавили горло мастера, дернули на себя, припечатали голову соседа изуродованным лицом к решетке.

– Я! Здесь! Не! Останусь! – тихо, но отчетливо произнес Дипольд в сожженную половину лица, в немигающий глаз, лишенный века, в изрезанное, искромсанное ухо. – Ты понял меня, Мартин? Если нет, я сломаю тебе шею. Ты понял? Отвечай?!

– Правильно, светлость, убей Вареного!

Тьма вокруг вновь всколыхнулась и загомонила…

– Давно пора!

Ожившая узилищная тьма все видела и все примечала даже без света…

– Раздави его!

Чуткая тьма, не разобрав слов, все же расслышала в шепоте-крике Дипольда неконтролируемую ярость.

– Порви!

И быстро смекнула, в чем суть происходящего…

– Поломай!

Правильно смекнула тьма, что один одиночка, ненавистный обитателям общих клеток, готов придушить другого – такого же ненавидимого. И тьма подбадривала, подталкивала, подначивала…

А Дипольд – да, он, действительно, был готов. В таком состоянии – запросто. И придушить, и раздавить, и порвать, и сломать. Кого угодно. За что угодно. Дипольд по новой жег горящим безумным взглядом вареную образину соседа. А с той стороны решетки, с обезображенного лица, на него тупо и водянисто пялился глаз без века.

– От-ве-чай! Ты по-нял?

– А-а-а! – с превеликим трудом выпихнул из себя Мартин. – Да-а-а!

Не слово – хриплый стон.

– Всё понял? – не унимался Дипольд.

– О-о-о! Всё-о-о! Все-все-все! – быстро-быстро, испуганно-испуганно хрипел Мартин, безуспешно пытаясь кивнуть, но лишь двигая верх-вниз шершавой щекой-шрамом по шершавой рже толстого железного прута.

Пфальцграф ослабил хватку. Чуть-чуть.

Сразу – кашель. И сквозь него – натужное:

– Понял… к-хе… Вы здесь… к-хе… не останетесь, ваша светлость… к-хе… чего ж тут не понять-то? К-хе-к-хе! По-о-онял… отпустите…

– Это еще не все, – в самое ухо Мартина, мятое и искромсанное, прошептал Дипольд. – Ты мне поможешь бежать, как только представиться случай!

– Я? – пискнул Мартин. – Вам?

– Поможешь!

Пальцы Дипольда сжались на шее мастера, еще сильнее, чем прежде. Будто стальная големова клешня. Руки пфальцграфа за малым не втискивали голову Мартина в решетку. Несколько секунд такой хватки – и…

– Поможешь, или подохнешь!

– А… а… – силился и не мог выговорить Мартин. – А…а…у. По-мо-гу-у-у…

Дипольд отпустил и отпихнул жертву. Заставил себя отпустить. Не без труда причем. Ему Мартин-мастер еще может пригодиться. Значит, Мартин должен жить. Но до чего же хотелось сломать эту тонкую цыплячью шею, трепетавшую под пальцами!

Мартин упал на спину и попытался отползти подальше от рассвирепевшего соседа. Да только натянувшаяся цепь далеко не пустила.

Бывший часовщик по прозвищу Вареный, держась за горло, заходился в кашле и похожем на кашель плаче. Дипольд медленно приходил в себя. С удивлением смотрел на свои подрагивающие руки. На пальцы, что нехотя, через силу выпустили горло полузадушенного Мартина. А чего он, собственно, так взъярился на соседа? Что на него опять нашло? Впрочем, неважно. Что нашло, то и отпустило. Отпускало. Отпустит…

Просто обстановка. Просто не спал. Перенервничал просто. Ему просто-напросто не повезло: угодил в лапы Чернокнижника и очутился здесь, в маркграфской темница. И вареному Мартину не повезло тоже. В том, что бедолага оказался рядом с плененным пфальцграфом. Что попал под горячую руку.

Вот и все.

Все просто.

Все ясно.

Все понятно…

И хватит думать. Хватит гадать. Без того голова трещит и руки трясутся.

Дипольд снова полез под одеяло.

Спать!

Спать…