Текст книги "Магиер Лебиус"

Глава 18

– Теперь нужно пройти здесь, ваша светлость, – предупредительно сказал Лебиус. Указывая путь, магиер первым миновал захламленные столы… – А теперь – вдоль стеночки.

У «стеночки» плотными рядами стояли вросшие – не вмурованные раствором каменщика, а именно вросшие в кладку, целиком и частично – люди. Сами – почти окаменевшие, подобные древним скульптурам. Только живым. Еще. Полуживым… Дышащим. Едва. В основном, это были… Альфред Оберландский пригляделся внимательнее. Да нет же, не в основном, а всё сплошь – женщины. Молодые, изможденные, неподвижные. Полностью обнаженные.

Они не кричали и не стонали. Лишь некоторые беззвучно лили слезы. Не от стыда. Все они находились в таком состоянии, когда о стыде уже не думается. В таком состоянии, наверное, вообще о чем-либо думать сложно.

Голые женские тела, впечатанные в камень, были выставлены здесь вовсе не для удовлетворения чьей-то извращенной похоти. Тела эти тоже являлись опытным материалом магиера. Сырьем. И инструментом. У одних пленниц под вспоротой и распахнутой кожей зияли жуткие бескровные провалы, раны, пустоты… У других наружу выступали огромные уродливые наросты, поблескивающие металлом и сочащиеся сукровицей. У третьих вывернутое наизнанку женское естество соединялось бесчисленными трубками с…

Машиной? Существом? Совокупляющимся? Вынашиваемым? Рождающимся? Маркграф не знал. Если это и было дите, то точно не человеческое. Беспомощные носительницы… разносительницы человеческого рода выполняли сейчас иную задачу и иную волю магиера.

– Тебе нравится мучить женщин, а колдун? – не выдержав, осведомился Альфред Оберландский. Маркграф неодобрительно покачал головой. – Вообще-то, этим дамам нашлось бы другое применение. В солдатских казармах, например.

– Женщина дает жизнь, ваша светлость, – вкрадчиво объяснил Лебиус. – Мужчина ее отнимает.

– И что с того?

– Я занят оживлением неживого и разупокоением упокоенного, а для подобных опытов порой требуется животворящее женское начало. Только женщина способна взрастить в себе, либо вне себя то, что необходимо мне для работы. И лишь женская плоть может достаточно долго хранить м-м-м… некоторые быстропортящиеся детали.

– Детали големов? – нахмурился маркграф.

– И не только. – Магиер поглубже упрятал лицо в тени капюшона. – Я экспериментирую также и с гомункулусным материалом.

– А-а-а, припоминаю, – губы Альфреда изогнулись в кривой усмешке. – Что-то ты такое говорил… Не угомонился еще, значит? Не забросил эту затею?

– С вашего позволенья. Я всего лишь пытаюсь создать для вашей светлости жизнеспособных боевых гомункулусов. Они, конечно, не столь мощны, как големы, но и у них имеются свои преимущества. Из гомункулусов могли бы получиться…

– Да слышал-слышал я уже эти сказки! – раздраженно оборвал змеиный граф. – Но ведь пока ни один из твоих нелюдей, зачатых в ретортах и колбах, не живет больше двух дней.

– Уже живут, ваша светлость, – осторожно возразил Лебиус. – Мне уже удалось увеличить срок их самостоятельной жизни до недели. Я научился связывать зреющих гомункулусов с женской утробой и, думаю, совсем скоро…

– Вот когда будут реальные результаты – тогда и доложишь, – снова перебил магиера Альфред. – А до тех пор твоя главная задача – големы. Ну, чего встал? Куда идти?

– Теперь нам сюда, – спохватился Лебиус. – Нет, правее. Прошу вас, ваша светлость.

Шли дальше. «Сюда». «Правее». Потом – сворачивали налево. И опять – вправо. И вновь – за очередной поворот бесконечного лабиринта.

Чтобы увидеть не менее омерзительное зрелище.

В гигантских ваннах лежали трупы – нетронутые и выпотрошенные. И отдельные части человеческих тел. И тел нечеловеческих. И мертвые звери, и птицы. И ползучие гады, и рыбы. И насекомые неестественно крупных размеров. В одной из ванн Альфред увидел голову. Глаза были вынуты, глазницы – пусты, однако маркграф узнал лицо. Курт! Его верный знаменосец…

Рядом – в треногах и подставках – громоздились котлы и чаны. С кровью. И с жидкостью лишь отдаленно напоминавшей кровь. С дымящейся и остывшей, с кипящей и замороженной. Здесь под ногами уже не скрипело – хлюпало.

– Сюда! Сюда, ваша светлость, – звал и вел магиер.

И показывал дорогу.

Они шли. Петляли между столов, ванн и котлов. Казалось, это могло продолжаться вечно. И без того немалое пространство бывшей трапезной словно разрасталось. Вдаль, вширь. Колдовство? Наваждение? Вполне возможно. Магилабор-зала все-таки…

А смрад вокруг стоял… Жуткий, неимоверный смрад. Удивительно было, как при таком обилии огней, зловонных субстанций, едких веществ и пахучих предметов в мастератории еще оставалось, чем дышать. Морозный и горячий пар, удушливый дым и запах разложения не успевали подниматься вверх, под потолок, где специально расширенные старые окна и пробитые в определенном порядке новые отверстия-воздуходуи сквозняками гнали дурной воздух прочь и втягивали с улицы свежий, чистый. Гул и свист наверху не прекращался ни на миг и был сродни урагану в горловине ущелья.

Альфред Оберландский опять недовольно морщился:

– Здесь много огня и сильная тяга. Если вспыхнет пожар – сгорит весь замок.

– Не беспокойтесь, ваша светлость, пламя, используемое мною, совершенно безопасно, – поспешил заверить магиер. – В этих стенах мне послушен каждый огонек, каждый уголек, и каждая искорка, взмывающая к потолку.

– М-да? – недоверчиво протянул маркграф.

– Огни, которые вы видите вокруг, всего лишь выполняют порученную им работу. Все они горят ровно столько, сколько им приказано гореть. И так, как им велено. И,кстати, после розжига они не требуют топлива. Ни дров, ни угля, ни факельной пакли, ни свечного фитиля…

А ведь и в самом деле… Маркграф осмотрел ближайшую свечу – длинную и тонкую – красного (никак, с кровью смешанного?) воска. Свеча стояла в желтоватом подсвечнике. (Непростой, между прочим, подсвечничек: аккуратный спил берцовой человеческой кости…) В маленькой восковой лунке мерцал яркий огонек со слабой, едва заметной, магической прозеленью. Огонек мерцал, однако сверху, по спиральной дорожке, опутывающей свечной столбик, не текло ни единой восковой слезинки. Вопреки тому, что видели глаза, фитиль не сгорал, и воск не плавился.

– Мой огонь светит, греет, жжет и плавит только то, что должен осветить, согреть, сжечь и расплавить, – негромко продолжал Лебиус. – Возможно, вам кажется, что вокруг царит хаос, но на самом деле все здесь обстоит иначе.

– Неужели? – хмыкнул Альфред.

Хаос! Не беспорядок даже, а именно хаос – вот оно, самое верное определение для этой мастератории.

– Уверяю вас! – горячо, даже излишне горячо проговорил Лебиус. – В этих стенах все упорядочено. Более упорядочено, чем за их пределами. И к огню это относится тоже. Смотрите…

Из-под широких складок просторного магиерского одеяния вынырнула высохшая рука-палка. Пальцы-сучья подцепили с соседнего стола пожелтевший свиток гримуара[12]12
  Гримуары – трактаты по черной магии.


[Закрыть]. Старинный свиток, поистине бесценный для настоящего знатока оккультных наук.

Мгновение – и потрескавшийся край гримуара коснулся горящего фитиля свечи. Коснулся и замер в огне. Тонкий, сухой, будто осенний лист, пергамент должен был заняться огнем немедленно, пыхнуть, как порох, и с веселым треском обратиться в пепел в считанные мгновения. Однако зеленоватое колдовское пламя упорно не желал пожирать древние письмена. Огонек свечи лишь ласкал свиток, огибая его и вновь смыкаясь над ним.

Лебиус, не удовлетворившись произведенным эффектом, отошел в сторону – к железному треножнику, установленному над открытой жаровней. Магиер сунул пергамент в багровеющие угли. Из потревоженного нутра жаровни посыпались искры – все того же странного зеленоватого оттенка. И только-то…

На треножнике в неглубокой широкой посудине булькало олово с примесью какого-то синего порошка. Однако жар, плавивший металл, пощадил свиток.

А может быть, дело в тексте? В магическом заклинании, начертанном на пергаменте? Нет – Лебиус, отложив свиток, уже задумчиво ворошит угли. Голой рукой! Теми самыми сухими узловатыми пальцами-сучьями. И снова – снопы искр во все стороны. А пальцы даже не покраснели. Ни ожогов! Ни волдырей! Не загорелся, не затлел, не задымился и широкий рукав магиерского балахона, упавший в жаровню.

– Вы тоже попробуйте, ваша светлость, убедитесь… Только не касайтесь миски с оловом. Олово не закрыто магией и может обжечь. Жар, который вы ощутите у треноги, идет не от углей, а от расплавленного ими металла.

Лебиус отошел, освобождая маркграфу место у жаровни. Рука – целая и невредимая, вынутая из раскаленных углей, простерлась в приглашающем жесте.

Проклятый колдун! Это было похоже не на приглашение, а на вызов. На испытание смелости. Или ничего подобного? Или просто… Просто «попробуйте, ваша светлость, убедитесь»?..

Сжав зубы, Альфред попробовал. Заставил себя тронуть угли. Раскаленные, способные обуглить плоть. На вид – способные. На самом же деле…

А – ничего на самом деле.

На ощупь угли оказались твердыми. Как камни. И – холодными! Приятно прохладными. И неприятно осклизлыми, будто после дождя.

А вот сверху, от миски с булькающим оловом, – да, действительно, оттуда шло явственное тепло, жар… Что ж, там, где замешано темное чаротворство – все иначе, все на особицу, все вверх ногами поставлено.

Маркграф убрал руку из жаровни. Вздохнул с облегчением. И…

И с сожалением.

Это неуместное, казалось бы, чувство объяснялось просто и стыдно – завистью. Да, именно так: в глубине души властитель Верхних Земель Альфред Оберландский отчаянно завидовал беглому прагсбургскому магиеру. Завидовал, поскольку сам маркграф подчинять своей воле неукротимую стихию огня не умел. А хотелось. Безумно хотелось. И остальное тоже хотелось постичь – все то, что так легко или пусть не очень легко, однако давалось же Лебиусу!

Хотелось, но, видать, не судьба.

Глава 19

Формально маркграф Оберландмарки Альфред Чернокнижник прозвище свое носил не случайно, но – уж перед самим-то собой змеиный граф мог быть откровенным – не совсем заслуженно. Да, запрещенных книг по темным искусствам он прочел уйму, да, черных опытов провел немало. Но, увы, безрезультатно.

Альфред Оберландский так и не смог постичь сокровенных тайн, укрытых под толстыми кожаными переплетами и за двоякими… троякими… бесчисленными смыслами древних заклинаний, писаных истинными посвященными на забытых мертвых и воскрешенных заново языках. В итоге все самостоятельные изыскания маркграфа оказались тщетными и напрасными. А ведь добросовестно изучал, штудировал, пробовал… Не жалел ни сил, ни времени, ни средств. Зачем? Имелась причина. Веская.

Положение приграничного властителя, на земли которого постоянно точат зубы внешние враги империи и имперские соседи-соперники, было слишком шатким и ненадежным. Воинских сил в маркграфстве вполне хватало для того, чтобы поочередно отражать на узких горных тропах и перевалах агрессию недругов, не умевших по причине собственной гордыни договариваться друг с другом. Но рано или поздно они все же могли выступить сообща. А тогда – война. Долгая, тяжелая, непредсказуемая.

Потратить жизнь на защиту жалкого клочка каменистой неплодородной земли, все богатство которой составляли лишь несколько выходивших на поверхность рудных жил? О, нет! Честолюбивый Альфред Оберландский жаждал большего. Как минимум – сменить графский титул на титул герцогский. Еще лучше – стать имперским курфюрстом. А порой, в самых радужных мечтах, ему грезилась даже корона кайзера.

Замыслов было громадье, но вот реальных возможностей к их осуществлению… Альфред Оберландский не имел ни бездонной казны, ни влияния при императорском дворе, ни больших территорий, ни выходов к морям и сухопутным торговым путям, ни многочисленной армии, способной не только останавливать неприятеля в теснинах родных ущелий, но и вести крупномасштабные военные кампании на чужой равнинной земле, где придется сражаться с превосходящими силами противника и брать штурмом неприступные вражеские крепости. Зато маркграф обладал непозволительным свободомыслием, за которое в более доступных инквизиции областях, случалось, отправляли на костер и титулованных особ.

Осознав, в чем заключается его единственное преимущество, Альфред сделал ставку не на войска, деньги и протекцию. На другое. На то, что запрещено, проклято, гонимо. И церковью, и имперскими властями. А, следовательно, на то, к чему не смогут, по крайней мере, сразу и в открытую, прибегнуть явные и потенциальные враги Оберландмарки.

Сначала были скрытые деяния.

Были редкие книги и свитки удивительного и сомнительного содержания. Заветные магиерские гремуары-подлинники, черные списки-конспекты и подробнейшие комментарии к ним маркграфу тайком переправляли из-за границы. Верные люди Альфреда также разыскивали запрещенные тома по всей империи. Опасные книги выкупали и похищали. У ушедших в подполье колдунов, у букинистов, у палачей и даже у инквизиторов, не спешивших жечь улики, которые можно обратить в звонкую монету. Или в наживку для очередной жертвы.

Были знакомства и секретная переписка с несколькими чародеями и алхимиками, точнее, с людьми, именующими себя таковыми и нуждающимися в покровительстве. Было членство в паре-тройке закрытых… весьма закрытых орденов. Не было только ожидаемого результата.

Не сразу, не вдруг, но все же неглупый властитель Верхних Земель вынужден был признать, что черные искусства не даются неофитам, пусть даже упорным и прилежным, вот так запросто, с наскоку.

Однако и обратного пути у маркграфа уже не было. Добровольная склонность к чернокнижию оказалась вещью маркой и неукрываемой от чужих глаз и ушей. Правда о непозволительных изысканиях Альфреда все-таки выплыла наружу. Собственно, и не правда – так, смутные слухи, просачивающиеся из пыточных, где отцы-инквизиторы выведывали у очередных подозреваемых в колдовстве имена сообщников, помощников, приспешников и покровителей. Видимо, кто-то что-то слышал. Кто-то о чем-то догадывался. А кто-то, может, и вовсе брякнул на допросе имя оберландского маркграфа наобум, лишь бы самому уберечься от костра. Или не наобум, а по чьей-то подсказке. Это уже было неважно. Слухи, как выяснилось, имеют ту же силу, что и правда.

К Альфреду прочно прилипло зловещее прозвище. По Остланду, а вскоре – и по всей империи поползла недобрая слава о змеином графе, изучающем в своем логове запретное. Однако слава эта вдруг обернулась неожиданной стороной. Теперь уже не сам маркграф искал встречи с людьми, в той или иной мере соприкоснувшимися с тайными знаниями, теперь они искали контактов с ним.

Новоявленный Чернокнижник рассудил, что уж коли его репутация все равно подмочена, а самому темными искусствами овладеть не получается, следует привлечь к себе на службу других, более удачливых в этом деле. И кое-чему поучиться у них. Маркграф закусил удила. Альфред Оберландский вовсе перестал таиться.

Зычными голосами своих глашатаев – в приграничных селениях; тихим шепотом тайных лазутчиков – в придорожных кабаках на главных имперских трактах; подкинутыми записками – в торговых рядах сельских ярмарок и городских рынков маркграф объявил земли Оберландмарки «убежищем для гонимых и знающих». И призвал этих самых «гонимых и знающих» под свою руку, в неприступные горы Верхних Земель.

Дальше все пошло само собой. Дальше все сделала молва. Сделала даже лучше и скорее имперских гонцов. Падкие до сплетен людишки быстро разнесли призыв «проклятого Чернокнижника» по городам, замкам и селениям, передавая из уст в уста то, что было потребно Альфреду.

Итог превзошел самые смелые ожидания. Отнюдь не самого могущественного провинциального маркграфа в Остланде, да и в прочих имперских областях начали побаиваться больше, чем курфюрста и самого кайзера. А в земли Верхней Марки отовсюду потянулись колдуны и магиеры всех мастей. Правда, вместе со знатоками черных искусств через оберландскую границу толпами повалили и прочие «гонимые». Еретики, оспаривающие строки писания, беглые преступники, непойманые разбойники, дезертировавшие ландскнехты, убийцы, насильники, воры, мошенники и просто разорившиеся, спившиеся, обнищавшие, отучившиеся либо с детства не приученные к труду бродяги, которые также рассчитывали урвать свою долю от маркграфских щедрот.

С многочисленным приблудным отребьем, неправильно понявшим слова Альфреда, или расслышавшим в них лишь то, что желалось слышать, маркграф особо не церемонился. В суровых землях приграничной Оберландмарки всегда царили жесткие порядки и железная дисциплина. Бездельники во владениях змеиного графа не выживали раньше, и впредь разводить здесь таковых не собирались. Зато работников на рудниках, плавильнях и кузнях вечно не хватало.

Вместо легкой жизни и награды невесть за что пришлый сброд ждали цепи и рабский труд на благо Верхней Марки. А кто не желал надрывать пуп и гнуть спину – шел на плаху. Когда – прямиком, а когда – через пыточные застенки. В Оберландмарке любая кара вершилась проще, быстрее и строже, чем в прочих имперских областях. Только перешедшие границу «гонимые» узнавали об этом слишком поздно.

С теми же, кто объявлял себя еще «знающими», маркграф имел личные беседы. Продолжались они, впрочем, недолго – до первого предложения Альфреда продемонстрировать свое искусство. Увы, практически все пришлые «колдуны» и «магиеры», взывавшие о покровительстве, помощи и милости, на поверку оказывались либо откровенными шарлатанами, либо такими же неофитами, как сам маркграф, либо неумехами, не способными с пользой для дела применить свои мизерные познания.

Расправа над самозванцами была самой жестокой. «Спасение» рудниками им не полагалось, а на эшафот попадали лишь истерзанные до полусмерти тела. Изощренейшие пытки являлись последним испытанием. Но поскольку даже они не способствовали пробуждению у горе-чародеев дара темной волшбы, Альфред Оберландский расставался с разоблаченными обманщиками без малейшего сожаления и навсегда.

Вскоре поток званых и незваных гостей ослабел, а со временем иссяк вовсе. Зато дурная слава о маркграфе-Чернокнижнике окрепла необычайно. Возможно, поэтому на время присмирели соседи по обе стороны горных перевалов. Даже некогда спорные земли как-то незаметно оказались землями ничейными и в конце-концов отошли к Верхней Марке.

К маркграфу приглядывались. Внимательно и настороженно. Однако долго такое затишье продолжаться не могло. Известно ведь – рано или поздно страх, не нагнетаемый снова и снова, заставит врага не отступать, а нападать. А крепить страх было нечем. Черные искусства по-прежнему не давались маркграфу, больше привыкшему к мечу и боевому седлу. В самостоятельных штудиях Альфред не преуспевал ничуть. Достойного же помощника и учителя в магических изысканиях рядом по-прежнему не было.

Воинственные соседи снова начали роптать – пока еще вразнобой. Порой голос подавал даже слабак-император Альберт Немощный, подстрекаемый инквизицией. Медленно, но неумолимо приближалась неминуемая развязка.

Вот тогда-то, в годину подступающего отчаяния и тревожных мыслей, тягостного ожидания и неустанных работ по укреплению оберландского замка, с остландской границы дозоры доставили Лебиуса Марагалиуса Прагсбургского.

Того самого. Создателя глиняного голема.

Глава 20

При Лебиусе имелось две взмыленные лошади. Одна – верховая, другая – вьючная, груженная краткими конспектами ценнейших гримуаров и древними, высохшими до невесомости свитками. Вьючная – пала под стенами замка. То ли от тяжести поклажи, то ли от тяжести слов, записанных на желтом пергаменте и бумаге. Причем, у маркграфа сложилось такое впечатление, будто лошадь не просто издохла у ворот. Будто гость отпустил ее, позволив животному – на самом деле уже давным-давно загнанному и надорвавшемуся – умереть, когда нужда в нем отпала.

Лебиус находился в бегах. Однако был он при этом спокоен, вежлив и уверен в себе. Просил мало. Пустых обещаний не давал. И являлся тем, кем казался. Истинным носителем истинных знаний. Целого кладезя знаний. Магиер и некромант, колдун и чародей, знаток древних сакральных текстов и формул, алхимик, астролог и механикус-изобретатель к тому же. Первая же проверка, устроенная Альфредом, убедила маркграфа: перед ним настоящий мастер, которого можно щедро одаривать и с которого можно строго требовать. Много чего требовать…

– Моя магия не всесильна, ваша светлость, – честно сказал прагсбуржец, чего не говорили прочие. – Но все же я кое-что могу. И я готов помочь вам в ваших тайных помыслах. Взамен прошу покровительства и защиты. За мной послана погоня, а бежать мне некуда.

Тогда Альфред поверил Лебиусу. И до сих пор не пожалел об этом.

Барон Леопольд фон Нахтстлих, преследовавший беглого магиера на землях Верхней Марки, не вернулся в свой замок. Не вернулись и его люди.

Альфред и Лебиус в ту ночь долго беседовали наедине. В этой самой зале, бывшей тогда еще трапезной. А после Лебиус открывал свои магиерские тайны одну за другой, каждый раз находя новый способ удивить заступника и покровителя. Прагсбуржец не скрытничал, не пытался юлить и обманывать, отвечал на любые вопросы. Но…

Поначалу воодушевившийся маркграф пытался постичь колдовские секреты. Без устали зазубривал формулы и символы, сокрытую суть и явные признаки. Увы, вновь все его старания оказались напрасными. К тому же, выяснилось, что для достижения успеха на чернокнижном поприще, помимо собственно магиерского искусства, требовалось освоить еще и смежные науки. Алхимию, механику, рудное, плавильное и кузнечное дело, некромантию, человеческую анатомию и строение зверей, птиц, рыб, насекомых, состав неживых минералов, астрологию и многие другие области знаний, в которых прекрасно ориентировался Лебиус Прагсбургский и о которых представления не имел Альфред Оберландский. Ни времени, ни терпения на все это у маркграфа не было. В конце концов, он убедил себя, что подмастерьем и учеником колдуна становиться ему уже поздно.

– В истинной магии, как и в жизни, у каждого свой путь и свое предназначение, – по-своему объяснил неудачу Альфреда Лебиус. – И одному практику ступить на путь другого крайне сложно. Да и ни к чему это, ибо на чужом пути все равно не будет проку. Рано или поздно такая замена начет мешать обоим практикам в по-настоящему великих деяниях.

– Наверное, ты прав, – со вздохом согласился змеиный граф.

Альфред Оберландский забросил занятия темными искусствами и впредь удовлетворялся лишь поверхностными объяснениями прагсбуржца, а чаще – и вовсе конечными результатами его колдовских опытов. Благо, результаты эти вполне удовлетворяли Альфреда.

Лебиусу была предоставлена полная свобода действия. Его снабжали всем необходимым, включая трупы и свежую, теплую еще, кровь – благо, в темницах этого добра всегда было навалом. Половину помещений своего замка маркграф отвел под малые магилабор-залы, а бывшая трапезная стала главной мастераторией прагсбургского магиера.

Это было хозяйство Лебиуса. Полностью – его. Хорошо налаженное, оно работало само по себе, само на себя и само для себя. Работало даже в отсутствие Лебиуса – четко и безукоризненно, как добротные швицкие часы. Отлучки магиера никак не влияли на запущенные им колдовские процессы. И со временем самодостаточные, не знающие тишины и покоя магилабор-залы стали столь же привычными, как замковые казармы, конюшни, опочивальни, кухни, склады, оружейные, темницы, пыточные…

В мастераториях велась работа по созданию боевого механического голема и ставились иные странные, а порой и откровенно страшные опыты. Опыты Лебиус любил и проводил их всегда. Магиерские, некромантические, алхимические, механические… Всякие. Разные…

Пытливый ум магиера, его кипучая энергия и необъятные знания, долгие годы не находившие должного применения, в Верхней Марке выплеснулись будто прорвавший плотину безудержный поток. Колдун стремился либо создать что-то новое, не всегда, по мнению Альфреда, нужное и полезное, либо усовершенствовать старое, причем порой до неузнаваемости, до качественной, но опять-таки, как мыслил оберландский маркграф, никчемной, новизны. Впрочем, сам Лебиус всякий раз смиренно утверждал, что все его опыты имеют непосредственное отношение к основной работе.

Возможно, это было так, а может быть – нет. Конца-краю этому извержению мыслей, идей и экспериментов не предвиделось. Иногда Альфреду казалось, что магиер служит ему не за покровительство и защиту, а за саму возможность работать. В общем-то, такой энтузиазм прагсбургского беглеца маркграфу нравился. Альфреду Чернокнижнику лишь указывал, чем Лебиусу следует заняться в первую очередь, а что может подождать. Однако магиер, прекрасно справляясь с порученными заданием, умудрялся при этом выполнять уйму прочих дел и постоянно удивлял своего господина новыми открытиями и диковинками.

Одно только во всем этом крылось неудобство: крепость Альфреда Оберландского оказалось словно поделеной надвое. Причем, на территорию прагсбуржца старался не заходить без нужды и без личного сопровождения Лебиуса даже сам маркграф. Слишком уж странное и непонятное происходило там. А значит – и опасное для непосвященных. Или недопосвященных, коим и являлся, по большому счету, Чернокнижник, так и не сумевший осилить темные искусства.

Лебиус сразу предупредил, что настоящая магия не терпит присутствия посторонних, и вряд ли это было сказано для красного словца. Всем был памятен случай, когда подвыпивший молодой оруженосец Альфреда случайно забрел в малую магилабор-залу, дверь которой никогда не запиралась. Стражу переполошил жуткий крик. К тому времени, как из главной мастератории вызвали магиера, бедняга-оруженосец сгинул бесследно. С тех пор охотников заглядывать без спросу за магические двери – пусть даже открытые настежь – не находилось.

«В конце концов, так тоже правильно, – убеждал себя Альфред. – Пусть один чернокнижник беспрепятственно творит свою магию, а другой обеспечивает ему кров, пищу и защиту. И пользуется плодами его колдовства по своему усмотрению». Лебиус не возражал против подобного распределения прав и обязанностей. И все же маркграф дико завидовал магиеру, которому покорялось то, что было недоступно ему самому.

Вот с какими мыслями Альфред Оберландский по прозвищу Чернокнижник убирал свою руку из необжигающих углей жаровни. Сверху, от чаши, в которой булькало расплавленное и синюшное из-за неведомых добавок олово, к холодному багрянцу с прозеленью опускался жар. Опускался, но никак не мог нагреть пылающие колдовским огнем уголья.

– Теперь вы видите, ваша светлость: здесь пожара не будет, – убеждал Лебиус. – Даже если опрокинуть все жаровни, тигли, факелы и свечи. Даже если лить расплавленный металл в горючие смеси и порошки. Заклинания, усмиряющие огонь, произнесены мною не одну сотню раз, а пламя не станет своевольничать там, где в воздухе витают магические флюиды.

– Вот только витают-то у тебя здесь не только флюиды, колдун, – поморщился маркграф. Ему вдруг захотелось придраться и отчитать этого всезнающего и всеумеющего магиера. – Еще и запахи витают. Премерзопакостные, надо сказать. Неужели нельзя разогнать этот смрад?

Лебиус печально покачал головой:

– К сожалению, это мне не под силу. По стенам мастераторий я очертил границы, за которые не распространяется зловоние. Но эти же границы являются непреодолимой преградой для магических процессов. Так что использовать такую защиту внутри рабочих помещений я не могу.

– Так используй другую защиту, геенна тебя побери! Дышать же нечем!

– Невозможно, ваша светлость. Человек – самое покорное и, в то же время, самое неподвластное магиерской практике существо. Живые человеческие чувства – как высшие, так и низшие, в число которых входит обоняние – это не послушное пламя костра, колеблющееся от малейшего дуновения ветерка извне.

Альфред нахмурился. Маркграф плохо понял витиеватое объяснение колдуна.

– Чтобы защитить вас от неприятного запаха, мне пришлось бы произвести над вашей светлостью некие м-м-м… достаточно сложные действия магического характера – осторожно добавил магиер.

– Вот уж не стоит! – маркграф невольно отступил от собеседника.

Действительно, не стоило. Для таинственных и жутковатых экспериментов Альфред предоставлял прагсбургскому магиеру достаточно людей – живых и мертвых – но сам становиться подопытным Лебиуса маркграф пока не собирался.

– Даже думать об этом не смей, слышишь, колдун!

– Я и не смею, ваша светлость – Лебиус поспешно клюнул капюшоном перед вспылившим господином. – Я всего лишь объясняю…

– Будь любезен, впредь избавь меня от подобных объяснений. Запомни раз и навсегда: я – не они, – Альфред кивнул на ванны, в которых плавали человеческие тела – целые, выпотрошенные, нарезанные кусками, растерзанные на органы. – С ними ты можешь делать, что угодно. Со мной – нет.

– Да-да-да! Конечно, – капюшон трясся, соглашаясь.

Альфред снова скривился:

– Ох, и вонь! Хоть бы ароматические масла какие-нибудь использовал, воды там, мази, свечи… Ты же сведущ в алхимии!

– Я уже пробовал… испытывал сильные благовония, но от этого становилось только хуже, – пробормотал Лебиус. – Смешение приятного и неприятного создает в итоге еще более неприятное и устойчивое сочетание.

– Ну, конечно! – Альфред зло сплюнул на грязный пол. – Никакие благовония не забьют запах серы.

Брошенный в сердцах намек одного чернокнижника другому был понят правильно.

– Напрасно вы попрекаете меня связью с силами преисподней, – тихо и смиренно ответил магиер. – У них своя дорога, у меня – своя. Если мы пересекаемся, то редко и ненадолго. И весьма условно притом.

– Вообще-то, с этой силой достаточно пересечься единожды, чтобы впредь обречь свою душу… А впрочем, не будем об этом, – маркграф махнул рукой. – Миазмы твоей мастератории, пожалуй, отравит и саму адскую геенну.

Альфред прикрыл нос надушенным платком. Лучше не стало. Хуже – да. Как и говорил магиер. Маркграф выругался, убрал платок.

– Слишком много работы, ваша светлость, – Лебиус виновато развел руками. – А когда много работы, много отходов – испорченного, сломанного, сгнившего материала. Да и сам по себе магиерский труд пропитан колдовскими субстанциями, неприятными человеческому обонянию. Некромантия, к примеру, никогда особо не благоухала. И алхимия тоже. Я-то привык. Приучил себя. Я ведь, почитай, всю жизнь этим дышу. Я этим живу…

Альфред раздраженно пнул что-то маленькое, склизкое и толстое, попавшееся под ногу. То ли распухшего червя, то ли сочащийся гноем палец.

– Хоть бы убирали здесь получше!

– Не успеваем, ваша светлость, – вздохнул Лебиус.

– Да у тебя помощников больше, чем у меня оруженосцев!