Текст книги "Крестовый дранг"

Глава 26

«Чем больше» у них не получилось, хоть и пахала арбалетостроительная бригада Сыма Цзяна, как проклятая.

Указания своим помощникам китаец давал по-татарски. Бурангул и Юлдус, вызвавшиеся помочь, кое-как переводили исковерканную речь на русский. Впрочем, переводчиков китаец тоже быстренько припряг – заставил плести тетиву. Лучше татарских лучников для этого все равно никого не сыскать. Мужики-ополченцы, отданные под начало Сыма Цзяну – те больше работали топорами, выстругивая детали для самострела. Трудились основательно, не за страх, а за совесть. Ворчали, конечно, в бороды на суетливого желтолицего бесерменина, но дело свое делали справно. Да и как не делать, если и сам Сыма Цзян не барствовал в сторонке, а показывал чудеса трудолюбия. Глядя на неугомонного старичка, Бурцев начинал понимать в чем кроется секрет экономического роста азиатской державы. Если все китайские пенсионеры крутятся вот так же, как заведенные, что уж говорить о молодежи!

Огромный – под два метра – необычайно толстый и неподатливый лук для своего порока Сыма Цзян изготовил собственноручно. А вот сгибали его всем миром. Попотели здорово, но упругие рога все же скрутили. Натянули тугую тетиву. Все!

Метательная машина вышла нехилая. Арбалет, точнее мощная аркабалиста, покоилась на простенькой деревянной раме с длинными ручками по краям. Так что при необходимости порок могли бы нести на плечах четверо воинов. Впрочем, для удобства транспортировки хитроумный китаец разместил свое детище на широких обозных санях. Получилось что-то вроде диковинной тачанки на салазках.

Там же, на санях, Сыма Цзян соорудил и поворотный механизм, здорово смахивающий на пулеметную турель «Цундаппа». На взгляд Бурцева, китаец попросту сплагиатил идею у немецких конструкторов, зато теперь громоздкий самострел мог ворочать по горизонтали и вертикали один-единственный человек. Правда, натягивать тетиву стрелометного монстра сподручнее было вдвоем. Для этой цели служила пара зарядных воротов.

Основное же достоинство орудия заключалась в том, что «большой ну» предназначался для метания десяти стрел сразу. Одним залпом китайский суперарбалет мог выкосить целое отделение. Не «цундаповский» пулемет, конечно, но тоже мало не покажется…

Под стрелы Сыма Цзян приспособил новгородские сулицы. Легкие, прочные хорошо сбалансированные метательные копья китаец снабдил еще и опереньем из тонких дощечек. Затем доложил, что первый многострел готов к испытаниям. Князь пожелал лично оценить возможности порока. По приказу Александра аркабалисту на санях подтянули к мотоциклу: решено было расстреливать щиты, выставленные у многострадальной пробитой уже пулями сосны.

Тетиву натянули, в пазы вложили первый десяток дротиков, но пробный залп дать Сыма Цзян не успел: в лагерь прискакал гонец из дальнего дозора. С тревожной вестью прискакал.

– Немцы, княже! Сюда идут. Вдоль Соболицкого берега.

– Много? – свел брови Александр.

– Передовой отряд только видели – полтыщи всадников. Но скоро подойдут и остальные.

Об арбалете и его создателе забыли сразу. Напрочь забыли. Лагерь ожил. Суетились люди, ржали кони. Войско готовилось. К битве ли, к походу – о том скажет князь. Но князь медлил, желая выслушать вначале соображения своих военачальников и бояр.

Скорый воинский совет состоялся тут же: меж фашистским «Цундапом» и китайским самострелом на салазках. Мнения разделились. Мудрый Данила призывал князя отступить на русский берег, там – в знакомых местах – выбрать подходящее место и лишь после этого принять бой. Арапша предпочитал вообще не ввязываться в сражение, без предварительной разведки. Гавриле Алексичу, его боевому товарищу Мише и княжескому телохранителю Савве было совершенно безразлично, где и когда бить немца. А вот Игнат с пеной у рта доказывал, что негоже русскому воинству бежать от врага. Отважного боярина поддерживал Андрей Переславский и еще несколько горячих голов.

– А ты, Василько, что скажешь? – неожиданно обратился Александр к Бурцеву.

– Там ведь не только ливонцы идут, князь, – осмелился напомнить Бурцев. – И союзники их тоже, о которых я рассказывал. А у них и невидимых стрел поболе нашего, и боевые машины – не чета самострелу Сыма Цзяна. Они только и ждут, когда мы выйдем навстречу. Нам же этого делать сейчас никак нельзя. Уходить нужно. И уходить по озеру. Так мы хотя бы выиграем время и обезопасим себя от танков…

– От кого?

– Ну, от тех гадов ползучих, колесниц-ашдаха, закованных в железные панцири.

– Думаешь, обезопасим?

– Да, князь. Они тяжелые слишком – потонут, если въедут за нами на лед.

– Зачем же отступать, княже?! – горячился Игнат. – Это ж позор какой! Да мы супостата стрелами закидаем, топорами порубим… Главное, выбрать самых опасных и навалиться всем миром, чтоб на каждого ихнего по десятку наших было, а потом уж и с остальными разделаемся.

– Слышь, Игнат, – не сдержался Бурцев, – возьми десять любых воинов и отойди хотя бы вон к той сосенке.

Он указал на простреленное дерево.

– А я буду здесь, один. Вот с этим, – ладонь Бурцева хлопнула по пулеметному стволу «Цундаппа». – И посмотрим, чья возьмет.

Игнат побледнел и заткнулся. Участвовать в предложенном эксперименте он не пожелал. Бурцев продолжал взывать к благоразумию:

– Князь, досточтимые бояре, храбрые витязи, вспомните судьбу отряда Домаша и Кербета. Может ли кто-нибудь упрекнуть их в трусости?

Возмущенный галдеж был ему ответом.

– Нет, – сказал за всех Александр.

– Следуя зову отважного сердца, а не разума, они вышли против противника, которого невозможно одолеть в открытом бою и пали все до единого. Возможно, это достойная смерть. Но если примеру разгона, сгинувшего под Моостой, последует все войско, кто защитит новгородские земли? Кто преградит ворогу дорогу на Русь?

Он умолк. Пафос кончился. Слова тоже. Если Ярославич не прислушается сейчас к голосу здравого смысла, что ж тут еще можно сказать…

– Выступаем! – распорядился князь.

Все замерли.

– На наш берег пойдем! Через Узмень.

Боярин Игнат открыл было рот, но Александр вскинув длань остановил его. Совет был закончен. Князь не желал более слушать ничьих возражений. Решение принято, и Ярославич отдавал последние распоряжения:

– Чудинов позовите – это их родная сторона, они должны лучше знать, где по-над берегом лед крепок, а где уже ненадежен. Будут проводниками. Дмитрий, Бурангул, – вы в передовом дозоре идете. Ты, Василько, со своим польским рыцарем к ним примкнете. А девицу вашу, как ее там… Ядвигу в обозе оставьте. И старика с пороком тоже. Скажи, Василько, мудрецу своему, пусть заряженным стреломет держит, а то мало ли что. И всем остальным быть начеку. Брони надеть. Тетивы на луки натянуть. Коней седлать. За дозором выступят конные дружины и пешие рати. Если лед выдержит, тогда и сани обозные через Узмень пойдут. До тех пор обоз под охраной держать надобно.

– Позволь, княже, мне обоз оборонять, – попросил Игнат.

Александр дернул плечом.

– Все неймется тебе, боярин? Мечом помахать охота, да? Ладно уж, оставайся, Игнат. Только смотри у меня… – внушительный княжеский кулак качнулся возле самого боярского носа. – Как увидишь, что войско по льду идет безбоязненно и беспрепятственно —сразу обоз веди. А коли лед не крепок окажется и ломаться начнет – бросайте сани и лошадей, сами уходите на наш берег. Пешими. Ясно?

– Ясно княже, – склонил голову Игнат. – Дозволь идти. К дозорам дальним хочу наведаться.

– Ступай, но чтоб осторожно. Увидишь немцев – без нужды в бой не лезь.

Князь отвернулся от боярина, грозно глянул на переминающихся соратников:

– А вы чего стоите? Лагерь снимать и по коням. Всё. С Богом!

Глава 27

На узменьский лед ступили довольно скоро. Шли с Соболицкого берега на северо-восток – к южной оконечности Чудского озера.

Не по-зимнему уже яркое и ласковое солнце светило вовсю. Противоположный берег неширокого проливчика просматривался великолепно. Километра три-четыре до него не больше. Это если по прямой. Но сейчас шли наискось – срезали путь, чтоб поскорее добраться до небольшого островного архипелага, изрезанного замерзшими озерными шхерами. Именно там князь Александр намеревался дать бой немцам. Места для маневра тяжелой рыцарской коннице возле русского берега немного, зато есть, где удобно расположить пехоту и куда спрятать засаду. Имеются и возвышенности, с которых можно будет наблюдать за ходом битвы.

Впереди на лыжах споро бежали проводники из эстов – Вейко с товарищами. Чудины указывали новгородскому войску безопасный путь в обход коварных сиговиц с ненадежным пористым льдом. К счастью, их тут было раз, два – и обчелся. Даже весной лед в узменьском проливе, который безвестные шутники по неведомой причине окрестили Теплым озером, стоял еще достаточно крепко. Как, впрочем, и на Чудском, и на Псковском озерах.

И все же Бурцев нервничал. Память услужливо воссоздавала картинки из учебника истории. Ну, те самые, на которых немецкие псы-рыцари уходили под лед… Бр-р-р, даже страшно подумать! А ну как попадется среди провожатых какой-нибудь эстонский Иван Сусанин, коему крестоносцы покажутся милее новгородцев. Заведет, блин, куда-нибудь, где лыжник проскочит легко, а всадники за ним пойдут ко дну. А уж коли конники перетонут, тяжелый «Цундапп» тоже на льду не удержится. Но не бросать же было самоходный трофей с немецким пулеметом в обозе.

Бурцев на мотоцикле ехал в авангарде дозора – сразу за проводниками и Дмитрием с Бурангулом. Так что, ежели чего – ему первому хлебать студеной озерной водички. Ему, да связанному Отто, что по-прежнему мычал в коляске, уткнувшись мордой в пулеметный приклад. Третьим садиться на рычащую «самоходную телегу» опять никто не пожелал. Да оно и к лучшему – легче будет.

Влажноватый снежок летел из-под цепких протекторов. Мотоцикл шел хорошо, не пробуксовывал и не скользил. Даром что замерзшая вода под колесами. Лед льду ведь рознь. А тут дело такое: если б «Цундапп» сейчас оскальзывался, то и тяжелые боевые кони, какими шипастыми подковами их не подковывай, чувствовали бы себя здесь коровами на хоккейном катке. Оступались бы кони, падали вместе с вооруженными всадниками. И ни новгородская конная дружина, ни рыцарская «свинья» на Чудское озеро ни в жизнь бы не полезли. И никакого Ледового побоища не случилось бы.

Ан нет: белая пустошь вокруг сейчас напоминала больше не застывшую водную гладь, а заснеженную равнину. Шершавый, шероховатый, совсем не скользкий ледок прятался под плотным хорошо слежавшимся настом. За такой лед легко уцепится и копыто, и мотоциклетная шина. Ехать по такому льду можно как по ровному автобану. Одно удовольствие так ехать. Если заставить себя забыть о многометровой глубине внизу…

Впереди маячили спины Дмитрия и Бурангула. Рядом Освальд беспечно переговаривался со Збыславом. Дядька Адам следовал в отдалении. Лучник в волчьей шкуре хмуро поглядывал то на теплое весеннее солнце, то на лед под этим солнышком. Ядвига осталась с обозом. Сыма Цзян тоже ждал переправы где-то там, на берегу – в санях возле своего заряженного самострела.

Бурцева снова передернуло. Твердь ледяного панциря казалась надежной. Но ведь начало апреля же, елы-палы! До боли в глазах Бурцев всматривался под колеса, стараясь вовремя узреть коварную полынью, вслушивался в нелепой надежде, уловить сквозь рокот двигателя сухой треск разламывающегося льда. Не терять бдительности! Быть готовым! В любую секунду! Если на белом покрове вдруг возникнут темные нити трещин и вспузырится чернь воды – вывернуть руль, дать газ… Или просто прыгнуть подальше, бросив, на фиг, и машину, и пленника, и боеприпасы? Тогда, быть может, пронесет. А может, и нет.

Однако смертельная опасность пришла не от воды.

Дозор благополучно перешел Узменский пролив, без приключений добрался до противоположного – русского берега озера. Берег этот был словно специально создан для того, чтоб переломать ноги рыцарской коннице: холмистый, заросший, испещренный заливчиками, покрытый непролазными торосами, окруженный каменистыми островками и зубцами одиноких скал, невысоко, но хищно торчащими из ледяного массив.

Александр Ярославич прав: пешцам, составлявшим большую часть новгородской рати, здесь драться куда как сподручнее, чем на ровной ливонской стороне. Если, правда, придется иметь дело с привычным врагом. Но…

Далекое-далекое гудение… Едва различимый, но такой уже знакомый гул… Над Соболицким берегом – пологим, пустынным, открытым возникла зловещая точка. Малюсенькая пока, едва заметная на горизонте мошка. Бурцев остановил мотоцикл, поднял к глазам бинокль. Точка перестала быть мошкой. Немецкая оптика позволяла различить фюзеляж и крылья. Гул над озером нарастал.

«Мессер»!

Бурцев выругался. Проклятье! Их передовой дозор еще может спрятаться, но все остальное воинство князя Александра, растянувшееся по Узмени, на льду – как на ладони. Замерзшая озерная гладь – не лес. Здесь не укроешься от авианалета под густыми сосновыми лапами.

Штурмовик придерживался прежней тактики: не поднимался слишком высоко, рассчитывая для начала позабавиться – напугать людей и лошадей ревом двигателя. Пока – напугать. А уж как подлетит поближе – начнет косить народ пачками. Бить по беззащитным живым мишеням, рассыпанным по ровной ледяной скатерти, удобно – не промажешь.

Немецкий ас будет жать на гашетку, расстреливать и топить, взламывать огнем пушек и пулеметов доспехи и лед. Будет снова и снова заходить в атаку и лупить сверху – хладнокровно, расчетливо, жестоко и безнаказанно – лупить до тех пор, пока не выйдет весь боекомплект.

Один-единственный самолет все воинство князя Александра, конечно, не перебьет. Но этого и не нужно. Вряд ли выжившие после авианалета смогут похвастаться прежней готовностью идти в бой. Драться с псами-рыцарями – это одно, а вот с самолетами…

– Змей! Змей поганый! – кричали русичи.

– Ашдаха! – орали татары.

– Смок! – вопил Освальд.

Стрельбы еще не было, но волнение среди ратников уже началось. И волнение это быстро перерастало в панику. Нужно было что-то делать. И притом немедленно. А большего, чем Бурцев сейчас не в состоянии сделать никто. Ладно, поиграем в ПВО. Авось пилот люфтваффе ничего не заметит.

Бурцев газанул, напугав до полусмерти скакуна Освальда, резко развернул «Цундапп». Красиво получилось, лихо, – как в кино, по-каскадерски. Да только не до зрелищности ему сейчас.

– Все за мной!

Он загнал машину на ближайший островок – высокий, с хвойным леском, обрывистый со стороны озера. Взлетел, трясясь, по крутому каменистому склону на самую верхотуру. Притормозил между огромными валунами, поросшими цепким разлапистым ельником. Идеальная позиция: пулеметный ствол смотрит вверх. А мотоцикл сверху не видать. Ну, или почти не видать.

Оп-ля! Вылетел, ойкнув, из коляски эсэсовский танкист, Бурцев занял освободившееся место у пулемета.

Будет один шанс. Только один. И этот шанс нужно использовать на все сто… Прокола быть не должно.

Сзади застучали копыта. Вовремя…

– Освальд! Дмитрий! Бурангул! Слазьте с коней! Зовите остальных! Прикройте меня! Так надо!

Подчинились ему беспрекословно. Даже гордый добжинец позабыл на время о шляхтической спеси. Все просто: только Бурцев знал сейчас, что делать. Остальные чувствовали это. И стремились помочь. Люди засуетился, выполняя приказ новоявленного командира. Толпились бестолково. Прикрывали…

– Да не так! Щитами прикройте! И меня, и телегу эту. Чтоб сверху не видать было. Быстро!

Не поняли. Но поверили. И успели: сгрудились тесной группкой вокруг мотоцикла, нагромоздили над «Цундаппом» диковинную «черепаху». Русские шиты – круглые и продолговатые, каплеобразные, деревянные, с железной обивкой. Легкие, плетеные, обтянутые кожей – татарские. А в центре – рыцарский, треугольный, умбонистый – Освальда… Для пули – плевое препятствие, но зато щиты и люди до поры, до времени скроют от глаз пилота пулемет, готовый к бою.

На то и расчет. По идее, сейчас «Мессер» должен выцеливать хвост растянувшейся по льду колонны и вряд ли разглядел, что впереди – в далеком дозорном отряде затесался военный мотоцикл. Значит, летчика, уверенного в своей неуязвимости, ждет сюрприз. Неприятный сюрприз, если преподнести его как следует.

Замычал пленник – унтерштурмфюрера Отто Майха кто-то в суматохе придавил тяжелым сапогом. Пинок другого сапога заставил немца замолчать. Воины, теснившиеся вокруг Бурцева, замерли. Воины во все глаза смотрели туда, где вот-вот начнется ад.

– Освальд, чуть-чуть присядь. Мне тоже нужно видеть, что там происходит.

«Мессершмит» атаковал.

Лед вздрогнул.

Присел не только добжиньский рыцарь —поневоле присели все. «Черепаха» мигом обратилась в некое подобие гномьего хирда. Слава Богу, люди, у которых разом вдруг подкосились колени, не побросали щиты. «Цундапп» с пулеметом оставался под прикрытием.

– Стоять, если хотите выжить и сбить эту тварь! – заорал Бурцев. – Всем стоять!

Глава 28

Они стояли. А «Мессер» бил… Летел вдоль колоны и палил. На этот раз немец не ограничился пулеметами: не стеснялся, гад, жать и на пушечные гашетки. И не только на них. Как оказалось, немецкий штурмовик нес на борту еще и бомбы. Небольшие, но зато немало. Точного бомбометания ему сейчас не требовалось. Самолет не сбрасывал даже, а буквально клал смертоносный груз на лед Чудского озера – туда, где толпилось побольше народу.

«Мессер» щедро высевал под собой стальные семена смерти. Пули прошивали насквозь и тела, и ледяной панцирь. Снаряды и бомбы вздыбливали воду и торосы. По белой глади шли трещины, льдины раскалывались, оживали, приходили в движение, переворачивались под тяжестью пеших и конных воинов.

Бежали прочь ополченцы и бойцы кончанских старост, гнали лошадей к спасительному русскому берегу посадские гриди, дрогнули боярские и купеческие воинские люди, княжеские дружинники и ратники владыки Спиридона тоже держались подле своих военачальников из последних сил.

Ржали кони, гибли люди. И тонули, тонули, захлебываясь в ледяной воде… Тот, под кем проламывался лед, камнем шел на дно: русские доспехи ненамного легче немецких – выплыть в них нереально.

«Мессер» приближался к авангарду новгородского войска…

Пара пулеметных очередей, грохот скорострельной пушки, взрыв бомбы – и авангард рассыпался, распался на одинокие разбегающиеся фигурки. Не очень удобная мишень. Удобнее была другая. Та, что на островке. Тесная кучка безумцев, стоявших под елочками плечо к плечу, щит к щиту. Сверху казалось: верные телохранители пытаются прикрыть знатного воеводу. И самолет летел прямо, летел не сворачивая, летел, не набирая высоты. Ас лихачил, ас делал вид, будто намеревается протаранить островок. И, наверняка, ухмылялся, гад, за штурвалом.

Летчик заходил в лобовую атаку, целя винтом и пушками в лица воинам Дмитрия и Бурангула.

«Хирд» нервно зашевелился.

– Держать щиты! Стоять на месте!

Голос Бурцева сорвался. Если бы кто-нибудь сейчас сказал, что он, сидя в мотоциклетной люльке «Цундаппа», с пальцем на спусковом крючке волновался меньше других, первую пулю получил бы именно этот умник.

– А теперь все прочь, мать вашу! И уши! Уши берегите, вашу мать!

Вопил Бурцев по-русски, но про уши почему-то правильно понял только сообразительный Бурангул. Татарин упал ничком в снег – рядом с эсэсовцем, плотно зажмурил узкие глазки, закрыл голову руками. Остальные о своих барабанных перепонках вовремя не позаботились. И пожалели. Особенно поплатились за нерасторопность Освальд и Дмитрий. Именно промеж их голов ударил трофейный «MG-42».

Немецкий летчик был слишком уверен в своей неуязвимости. Летчик слишком близко подлетел к групповой цели на островке. И слишком долго не нажимал гашетку.

Бурцев вдавил курок первым – сразу же, как только между плечистым Дмитрием и высоким Освальдом образовалась бойница. «Цундапповский» пулемет загрохотал, задергался, заходил ходуном на турели с амортизатором… «Мессер» тоже спохватился, огрызнулся, но уже неприцельно – абы как…

Рука летчика все-таки дрогнула в последний момент. Еще бы не дрогнуть, если из-за стены щитов вдруг начинает почти в упор шмолить невесть откуда взявшийся вражеский пулемет.

Дорожки ответных очередей «Мессера» пробежали в полудюжине шагов от «Цундаппа». Пара 20-милимитровых снарядов ударили еще дальше. Для щитоносцев, враз отпрянувших от мотоцикла, этого было более чем достаточно, чтобы ощутить себя почти мертвыми. Но Бурцев не прекращал стрельбу ни на миг. Сам сползая по дну коляски, он все выше, выше задирал на турели ствол пулемета.

Все-таки «MG-42», в который сейчас мертвой хваткой вцепился бывший омоновец, – вещь стоящая. Не случайно многие эксперты считали его лучшим пулеметом Второй мировой. Скорострельность двадцать выстрелов в секунду – не хухры-мухры. Раз секунда, два секунда и еще полсекунды. И гибкая металлическая лента питания на полсотни патронов в барабанной коробке – пуста. Но в бою и эти две с половиной секунды тянутся бесконечно.

Ошеломленный неожиданным отпором пилот люфтваффе рванул штурвал на себя, запоздало попытался уйти из-под обстрела в свечу. И подставил-таки серое брюхо машины. Бурцев не замедлил вспороть это брюхо от винта до хвоста.

Длинная очередь прошила фюзеляж.

Жалобно скрипнули вертикальные ограничители турели.

Кончились патроны в ленте.

«Мессер»-подранок оказался вне досягаемости для пулеметного огня.

Нужно развернуть мотоцикл, нужно сменить ленту, нужно перезарядить оружие… Слишком много всего нужно. Не успеть! Если пилот люфтваффе еще в состоянии продолжать бой – тогда кранты!

Бурцев завертел головой.

Вон он! Взмывший было к облакам самолет вновь заходит в атаку. Или… Да нет же, нет! «Мессершмитт» падал на крыло. В небе отчетливо обозначился дымный след. Веселый огонек бился под фюзеляжем.

Подбил? Неужели, в самом деле, подбил?!

Немецкий летчик не сдрейфил. Летчик тянул израненную машину к противоположному берегу. Да и выбора у фашика не оставалось: либо бить самолет о русские скалы, либо сажать на ненадежный лед, либо прыгать с парашютом прямо в лапы противника. «Мессер» летел низко и медленно. И все ниже, все медленнее. И больше не плевался огнем – не до того теперь!

– Уйдет ведь! – растерянно пробормотал Бурцев. – Уйдет, гад!

Не ушел. Одинокие обозные сани, лавируя меж трещин и пробоин во льду, неслись по замерзшему озеру навстречу самолету. Бурцев снова вскинул бинокль. Сыма Цзян со своим стрелометом!

Китаец остановил лошадь, бросил поводья. Перебрался к самострелу. Оружие заряжено, стрелы задраны вверх.

Дымящийся «Мессершмит» пронесся над самыми санями. Сыма Цзян спустил тетиву. Десяток оперенных дротиков с зазубренными наконечниками устремились к самолету. Один попал. Новгородская сулица, пущенная из китайского самострела, вонзилась в крыло, застряла, забилась на встречном ветру. Аэродинамика немецкой конструкторской мысли летела ко всем чертям. Но ведь летела же! Все еще летела… Воздушный ас отчаянно рвал штурвал на себя и ценой неимоверных усилий удерживал машину в воздухе. Более того, ему даже удалось подняться чуть выше. И еще немного, и еще…

Но рассеянная татарская конница уже мчала наперерез. Новгородские лучники и арбалетчики из обозной охраны тоже выбегали на лед. Паника прошла. Пришло вдохновение боя и пьянящее предчувствие победы над могущественным врагом. Для стрелков, привыкших бить влет степного кречета и играючи попадавших в глаз лесной белке, неповоротливый самолет, утративший былую скорость и маневренность, был прекрасной мишенью.

Оперенные жала с тяжелыми граненными наконечниками – из тех, что пробивают и кольчугу, и панцирь, летели отовсюду. Добрая дюжина достигла цели. Чья-то стрела вонзилась в закрылок, чья-то попала в хвост. И случилось то, что давно должно было случиться. Расстрелянный из пулемета, пробитый сулицей и утыканный стрелами «Мессер», наконец, сорвался в пике.

А за мгновение до того от самолета отделилась маленькая точка. Человеческая фигурка! Низковато вообще-то для прыжков с парашютом, но когда нет иного выхода… Купол раскрылся на критической высоте, даже, пожалуй, ниже.

«Мессершмитт» с треском вломился в лед возле самого Соболицкого берега. Взрыв, огонь, клубы черного дыма… Грозная машина будущего сгинула в пылающей полынье. Торжествующий рев русичей прогремел над озером. «Ура-а-а!», – вторили им татары. И есть ведь от чего надрывать глотки, есть: летающая тварь, нагнавшая столько страха на все войско, была повержена!

Парашютист опустился на прибрежную полосу. Неловко упал, кажется, повредил ногу. В отличие от танкиста Отто Майха, летчик люфтваффе геройствовал: палил из пистолета по мчавшимся к нему всадникам. Всадники падали. Один, второй, третий, еще двое. Потом вроде патроны кончились.

– Кто это, Василь?! – Пулеметные очереди били над самым ухом Дмитрия, и оглохший новгородец разговаривал теперь на повышенных тонах. – Ангел, что ли?! Дьявол?! Он что, умеет летать? Или был пленником дракона?!

Ага, как же! Новая хищная птица появилась. Пятьдесят раз по ней стрелял, пока она человека не отпустила…

Бурцев не ответил добжиньскому рыцарю. Звякнув кольчугой и пустой пулеметной лентой, выскочил из коляски, замахал руками, заорал во весь голос:

– Не стре…

Поздно! Да и разве услышат его отсюда?!

– …лять!

С десяток стрел – русских и татарских – уже утыкали парашютиста. Это оказалось проще, чем сбивать самолет.

– Б…ть! – присовокупил к своему возгласу Бурцев.

А что еще тут добавить? Одним важным пленником стало меньше.