Текст книги "Закрытые. Жизнь гомосексуалов в Советском Союзе"

Мир московских гомосексуалов оказался отнюдь не таким манящим, как представлял себе Павел. Командировка продлилась всего три дня, и Павел вернулся во Владимир, как только закончил дела.

Несколько месяцев спустя он снова поехал в командировку в Москву. И хотя поначалу Павел гнал из головы мысль о посещении туалетов, в конце концов он вернулся на Казанский вокзал. На этот раз он не стал заходить в туалет, а задержался в одном из залов ожидания. Вскоре к нему подошел симпатичный мужчина лет тридцати и представился Антоном. По обыкновению, между новыми знакомыми завязался разговор.

– Не хочешь зайти ко мне? Можешь остаться на ночь. Я живу здесь неподалеку, – предложил Антон.

Павел кивнул, и они вышли из здания вокзала. Антон привел Павла к похожей на дворец сталинской высотке, ничем не напоминавшей тесную хрущевку, в которой жил сам Павел (и подавляющее большинство советских граждан). На входе их встретил консьерж. Они поднялись на лифте и вскоре оказались в просторной, тускло освещенной квартире с паркетными полами и высокими потолками. Квартира, очевидно, принадлежала кому-то из советской элиты, о чем свидетельствовала обстановка: обои с тиснением на стенах, огромные ковры на полу, шкафы с инкрустированными дверцами. Даже античные колонны в прихожей!

Антон выдал Павлу тапочки и провел его на кухню размером почти со всю квартиру Павла. Негромко играла оперная музыка. Посреди кухни стоял большой стол, накрытый для ужина. На бутылках с алкоголем красовались этикетки с названиями, которые ни о чем бы не сказали большинству советских граждан: Hennessy V.S, Red Label, Jameson…

Антон с Павлом были не одни. У плиты стоял человек, чей пол Павел никак не мог определить. На вид ему было чуть за шестьдесят, он был одет в стильный экзотический халат, в одной руке держал сковороду и что-то переворачивал на ней лопаточкой. Вскоре Павел понял, что это мужчина, но очень похожий на женщину. Человек повернулся к гостям, улыбнулся, осмотрел Павла с головы до ног и сказал:

– Вот это красавца ты привел, Антон. Я так устал от женоподобных педиков, которых ты постоянно притаскиваешь. Поужинаем и сразу перейдем к делу. Не хотите ли французского коньяка? – Он кокетливо улыбнулся Павлу.

Голос и манера поведения пожилого мужчины показались Павлу женоподобными и отталкивающими, ему не понравилось, как прозвучало это «сразу перейдем к делу». Он вдруг почувствовал, что как можно быстрее хочет отсюда уйти.

«Что я здесь делаю? – подумал он. – Что это за урод? Почему Антон живет с ним?»

– Я ухожу! – резко сказал Павел, повернулся и выбежал из кухни, оставив мужчину в халате в недоумении. Антон бросился за Павлом.

– Подождите! Он хороший человек! – Антон окликнул Павла сверху, когда тот бежал по лестнице, перемахивая через несколько ступенек. – У него есть связи, он может тебе помочь!

Но Павел и слышать об этом не желал. Всё, чего он хотел, – раствориться в толпе и никогда больше не видеть ни Антона, ни его сожителя. Он добрался до первого этажа, проскочил мимо консьержа и выбежал на улицу[276]276
  Там же. С. 10.


[Закрыть].

После короткого перерыва у Павла снова появились дела в Москве. Третий визит в столицу закончился знакомством с Кириллом, привлекательным молодым человеком, которого он тоже встретил на Казанском вокзале. На этот раз Павел пригласил Кирилла в гостиницу «Ленинградская», в которой остановился. Уже не брезгуя анальным сексом, Павел позволил себе раскрепоститься. Позже он узнал, что Кирилл – оператор в телецентре «Останкино». Кирилл пригласил Павла побыть зрителем на съемках передачи, запланированных на следующий день, и Павел согласился.

– Там работает много наших, – сказал Кирилл. – На самом деле вряд ли в Москве есть место, где их больше, чем в «Останкино».

На следующий день они оказались в телецентре, высоком бетонном небоскребе, на съемках новостной передачи. Павел занял место в зрительном зале, а Кирилл и другие операторы – за камерами, направленными на серьезного телеведущего в сером костюме. Он зачитывал так называемые главные новости дня.

После съемок Кирилл провел для Павла экскурсию. Среди спешащих ассистентов, декораторов, гримеров и многих других сотрудников «Останкино» Павел замечал известных людей, которых часто видел по телевизору.

– Это?.. – Он кивнул в сторону мужчины в костюме и галстуке. Тот пронесся мимо с микрофоном и скрылся в одной из студий.

– Он самый, и он тоже из наших. – Кирилла позабавило искреннее удивление Павла.

– А что насчет него? – Павел указал на висевший на стене в коридоре календарь с изображением всесоюзной звезды.

– Да, и он тоже, я же говорил, тут почти все такие. Знаешь, их жизнь очень отличается от нашей. У многих есть связи, их покрывают. Был тут один очень известный театральный режиссер, его поймали с поличным с молодыми мальчиками. Суд проходил в закрытом режиме, и судья уже собирался отправить его в тюрьму, как вдруг кто-то высокопоставленный из партийных, его приятель, видимо, вмешался и заставил прекратить дело. Конечно, такое возможно, только если придерживаешься линии партии и не ругаешь власть. Если нет – никто тебя не защитит.

После экскурсии по «Останкино» Кирилл проводил Павла на вокзал.

– Приезжай ко мне в Москву еще, я буду тебя ждать. Вот мой номер, – сказал Кирилл, протягивая Павлу скомканный листок бумаги. – Ты мне очень понравился.

Признание Кирилла вызвало у Павла неловкость. Да, у него бывал секс с мужчинами, но он не собирался влюбляться в кого бы то ни было из них. Он любил жену и был счастлив с ней – просто время от времени приходилось удовлетворять свои гомосексуальные желания и как-то с этим жить.

«Эти москвичи и правда странные. Позволяют своей болезни взять верх и дают ей волю», – подумал Павел.

– Если хочешь, оставайся со мной и живи здесь, в Москве. Нам здесь гораздо проще, – с дрожью в голосе предложил Кирилл. Казалось, он сейчас заплачет, но его слезы нисколько не тронули Павла, а только усилили неловкость. Не в силах ответить тепло, он сухо сказал:

– Я не могу, у меня семья. Это было бы безответственно с моей стороны.

Они пожали друг другу руки, и, помахав Кириллу на прощание, Павел сел в поезд[277]277
  Там же.


[Закрыть].

Однако по дороге домой Павел никак не мог выбросить предложение Кирилла из головы. Он испытывал неоднозначные чувства. Хотя он догадывался, что его жизнь в Москве, несомненно, была бы совсем другой, несравнимо более комфортной, поддаться своему желанию и принимать на его основе настолько важные решения было совершенно неприемлемо. Павлу не просто было трудно представить двух мужчин, живущих как семья, – он знал, что такая семья порицалась бы обществом и подверглась бы остракизму.

«Нет, уж лучше я вернусь к жене и буду жить, как живут все нормальные люди», – говорил себе Павел, пытаясь вернуть душевное спокойствие.

Он решил на некоторое время воздержаться от поездок в Москву, чтобы отойти от столичных впечатлений и позволить себе «вернуться к нормальной жизни». Однако надежды, что время, проведенное с семьей, ослабит его влечение к мужчинам, не оправдались. В середине 1970‐х семейная жизнь Павла дала трещину. После череды скандалов Анжела оставила Павла и вместе с сыном переехала к матери в деревню[278]278
  Там же. С. 11.


[Закрыть]. Хотя его семья распалась, Павел сумел воспользоваться обретенной свободой. Он ездил по разным городам СССР по работе и в отпуск, заходил в местные общественные туалеты и бани в поисках партнеров для секса[279]279
  Там же. С. 11–12.


[Закрыть].

После нескольких таких поездок и анонимных свиданий с мужчинами Павел понял, что больше не хочет так жить. Страсть, как он всегда и боялся, взяла верх, и он, казалось, был уже не в силах остановиться. Павел не испытывал ни малейшего желания вернуться к жене и сыну или найти другую женщину, но хоровод безымянных мужчин лишь вгонял его глубже в депрессию. Ему была нужна помощь.

От одного из своих друзей-гомосексуалов он узнал о горьковском сексопатологе Яне Голанде, который занимался лечением гомосексуалов. Павел без колебаний отправился в Горький, где нашел клинику Голанда и записался к нему на прием. Выслушав его рассказ и сделав несколько записей, Голанд задал свой главный вопрос – вопрос, решавший судьбу пациента:

– Если завтра власти объявят, что уголовное наказание за мужеложство в нашей стране исключено из Уголовного кодекса, вы по-прежнему будете заинтересованы в моей терапии?

– Конечно, доктор. Иногда я думаю, что, может быть, было бы лучше, если бы меня поймали и отправили в тюрьму – по крайней мере, это помогло бы мне остановиться.

– Тогда, я думаю, мы можем начать терапию. Уверен, мы сможем вам помочь, – широко улыбаясь, сказал Голанд.

Глава 18, в которой мы узнаем о советском гей‐активизме

Москва, 1975

При Брежневе государственный аппарат разрастался, а Коммунистическая партия ширилась и становилась все более бюрократизированной. Советские чиновники окончательно перестали изображать аскетичных революционеров и теперь осыпали себя бесконечными привилегиями, о которых большинство советских граждан могли только мечтать. Они жили в роскошных домах, путешествовали за границу, ходили в специальные магазины, где не было дефицита продуктов, получали высококачественное медицинское обслуживание в элитных больницах, оснащенных по последнему слову западной техники, и отправляли своих детей в престижные университеты, чьи двери, как правило, были закрыты для тех, кто не принадлежал к элитарным кругам. Это раздражало советских граждан, так как многие не видели для себя почти никаких материальных перспектив. Недовольство общества росло. Экономический спад середины 1970‐х стал сказываться на советской экономике, что тоже подогревало ненависть граждан к властям и обиду на них.

Понимая, что их труд не вознаграждается должным образом, многие отказывались работать на государство и предпочитали направить свою энергию на нелегальную экономическую деятельность, которая казалась куда более выгодной. Это привело к деградации советского общества: трудовая этика как таковая разрушалась, процветала коррупция, у многих квалифицированных, но демотивированных специалистов опускались руки. Всё более распространенным явлением, особенно среди заводских рабочих, становился алкоголизм.

Из-за всего этого советские гомосексуалы никогда не смогли бы объединиться и отстаивать свои интересы так, как это сделали геи в США в середине 1970‐х. Экономический спад, массовый пессимизм и цинизм, самоустранение от общественной жизни в погоне за личной выгодой – всё это шло в ущерб общественному благу. Репрессии против открытой политической активности тоже никуда не делись. В обществе с таким количеством проблем, где к тому же подавлялись любые политические свободы, не могло быть и речи ни о каком гей-активизме.

В отличие от СССР, где гомосексуальные люди не предпринимали никаких попыток самоорганизации, в США в середине 1970‐х геи активно отстаивали свои права, участвуя в акциях и протестах против государственной гомофобии. Их совместные усилия привели к ряду важных шагов: так, Американская психиатрическая ассоциация под давлением активистов в 1973 году исключила гомосексуальность из официального списка психических заболеваний. В европейских странах при поддержке сочувствующих медиков и юристов геям также удалось пересмотреть гомофобное законодательство: мужские гомосексуальные половые акты были легализованы в Англии и Уэльсе (1967), Восточной Германии (1968), Болгарии (1968), Западной Германии (1969), Австрии (1971), Норвегии (1972) и других странах. Тем временем в СССР мужская гомосексуальность по-прежнему преследовалась по закону и количество приговоров по статье за мужеложство даже выросло с конца 1960‐х годов[280]280
  Healey D. Homosexual Desire… С. 262.


[Закрыть].

Несмотря на это, советские гомосексуалы активно налаживали в Союзе неформальную, теневую жизнь. В больших городах они собирались на так называемых Плешках – там они могли общаться, встречаться друг с другом и заводить новые знакомства. Конечно, гомосексуалы, жившие, например, в Москве или Ленинграде, в отличие от жителей небольших городов, более сознательно подходили к собственной гомосексуальности и полностью принимали свой образ жизни. Некоторые из них прекрасно понимали, что являются жертвами гомофобного угнетения со стороны государства, и иногда даже старались постоять за себя.

В начале 1970‐х Владимир Козловский, лексикограф из Нью-Йорка, интересовавшийся советской гомосексуальной субкультурой, решил окунуться в московскую уличную гей-жизнь и так познакомился с Мамой Владой – пузатым, невероятно эпатажным гомосексуалом. Мама Влада не стеснялась говорить о себе и своих друзьях-гомосексуалах в женском роде. Она водила Козловского на экскурсию по окрестностям Большого театра, где часто встречались московские гомосексуалы, и грудным басом рассказывала о суде по сфабрикованному делу над группой ленинградских геев. Многие другие гомосексуалы пришли тогда в суд, чтобы поддержать несправедливо обвиненных товарищей и освистать судью:

Ты слыхал, что в Ленинграде устроили показательный процесс над нашими? Так публика начала свистеть. Всё была липа от начала до конца с подставными свидетелями и всеми делами. ГБ дал директиву провести показательный процесс, и провернули его в лучшем виде по рецептам тридцать седьмого. Шантаж, подтасовка фактов, а у гомиков всегда презумпция виновности…[281]281
  Козловский В. Арго русской гомосексуальной субкультуры: материалы к изучению. Chalidze Publications, 1986. С. 16.


[Закрыть]

Мы растем, сколько бы нас ни притесняли бесовские силы. Только за последний месяц в садике было пять облав. Там, на Плешке, где обычно «девочки» делают свой променад, на днях был просто «девичий переполох»: дружинники похватали всех в узких джинсах и с подмазанными глазами. А сколько наших ребят сидит по тюрьмам и лагерям и сколько боится даже подойти к садику на пушечный выстрел?[282]282
  Там же.


[Закрыть]

Мама Влада также рассказала Козловскому о постоянных преследованиях со стороны КГБ, который, несмотря на отсутствие интереса к гомосексуалам в 1960‐е, в 1970‐е, похоже, поменял свое отношение к ним:

В Ленинграде еще хуже. Там гэбэшники стали засылать своих даже в Катькин садик[283]283
  Екатерининский сквер на площади Островского в Санкт-Петербурге (напротив Александровского театра) в советское время считался одним из главных мест встреч ленинградских гомосексуалов.


[Закрыть], борются с нашим братом, но уже не так лихо, как раньше. С потерями. Говорят, одна такая «насадка» нарвалась на нашего карате; тот ему красную книжку, а парнишка не сплоховал, гикнул и врезал тому так, что малая берцовая кость вошла в большую и через жопу вышла! И еще двадцатник из его партийного бумажника прибрал – за беспокойство и для острастки. В следующий раз не сунется, если из больницы выйдет[284]284
  Козловский В. Указ. соч. С. 16.


[Закрыть].

Осмелели наши кадры, хотя нажим все растет. Они теперь в наш огород мальчиков лет восемнадцати засылают. Глаза с поволокой, такие скромницы-давалки, липнут к нашим. Их человек по пять здесь на лавочках околачиваются. Но мы их всех тут наперечет знаем: видишь вон того, в джинсах и синей рубашечке, сама невинность? От него все шарахаются как от прокаженного. И насадки тут сидят, за обстановкой наблюдают, и все как один при шляпах и с газетами…[285]285
  Там же.


[Закрыть]

Мама Влада отлично осознавала растущий масштаб советской гомофобии:

И что мы им мешаем? А мешаем потому, что нонконформисты, не такие, как весь этот злоебучий пролетариат, у которого от пьянства уже ноги в жопу провалились! Мы неблагонадежные, нами управлять трудно. Ох и варварская страна. А мы от этого страдаем в особенности. Смотри, в Швеции или Голландии, говорят, разрешены браки между мужчинами[286]286
  Однополые браки впервые в мире были легализованы в Нидерландах в 2001 году, а в Швеции – только в 2009 году.


[Закрыть], а у нас иной раз боятся парни под руку по улице Горького пройтись[287]287
  Там же. С. 17.


[Закрыть].

Не понимают наши вожди-долбоебы, что, сколько меня ни сажай и ни прорабатывай, я не переменюсь. Это просто не от меня зависит. Я родился такой. Для меня все, что вы зовете нормальным сексом, противоестественно, отвратительно. Ах, если бы наверху узнали, какие славные имена в наших рядах… Их же собственные гэбэшники, комиссар милиции, кое-кто в правительстве, а народные артисты, заслуженные деятели искусства…[288]288
  Там же.


[Закрыть]

Хотя подобные настроения преобладали среди московских гомосексуалов, они не трансформировались ни в какое правозащитное движение.

Иногда, впрочем, помощь приходила из-за рубежа. Поскольку СССР теперь могло посещать все больше иностранных туристов, в их числе приезжали и иностранные гей-активисты, сочувствовавшие бедственному положению советских гомосексуалов. Под видом истовых коммунистов они получали разрешение на въезд в страну и встречались с гомосексуалами в крупных городах, выражали им поддержку, брали интервью, а в некоторых случаях и открыто бросали вызов гомофобии советских властей.

Один из таких активистов, итальянец Анджело Пеццана, посетивший СССР в 1977 году, даже осмелился выйти на улицу и устроить акцию протеста против притеснения гомосексуалов советским государством. За несколько дней до этого он побывал в гостях у Андрея Сахарова, известного советского диссидента и борца за права человека, в надежде заручиться его поддержкой.

Несмотря на то что Сахаров высоко оценил идею Пеццаны, сам он не выразил желания отстаивать права гомосексуалов и связывать свое имя с этой акцией: «Я не могу вас публично поддержать: скажут, что я гомосексуалист, а я должен бороться за гражданские права каждого. Но то, что вы делаете, это очень правильно». Разочарованный, но не сдавшийся Анджело решил воплотить свою идею без поддержки Сахарова[289]289
  Schiavazzi V. L’urlo di Pezzana per la difesa dei gay 37 anni fa a Mosca // La Repubblica. 2014. 11 February. URL: https://torino.repubblica.it/cronaca/2014/02/11/news/l_urlo_di_pezzana_per_la_difesa_dei_gay_37_anni_fa_a_mosca-78282247/.


[Закрыть].

Часть IV
При Горбачеве

Глава 19, в которой прибывший из Африки пациент ставит в тупик советских врачей

Москва, 1982

Ясным летним утром 14 августа 1982 года в Московскую инфекционную больницу № 2 на скорой доставили пациента, который только что приземлился в аэропорту Шереметьево. Владимир вернулся из Танзании, где работал при советском посольстве переводчиком. Первичный осмотр показал, что тридцатидвухлетний пациент крайне нездоров и страдает от какой-то неизвестной болезни[290]290
  Покровский В. В. Первый случай синдрома приобретенного иммунодефицита у гражданина СССР // Терапевтический архив. М., 1988. С. 10.


[Закрыть].

После госпитализации врачи взяли ряд анализов и обследовали Владимира, чтобы узнать больше о загадочном недуге. Молодой человек терял вес из-за непрекращающейся диареи и жаловался на необъяснимую усталость, причину которой врачи никак не могли определить. По словам Владимира, первые симптомы проявились в июле 1982 года, за месяц до его возвращения в СССР, и включали усталость, головную боль, бессонницу и постоянную диарею. Танзанийские врачи заподозрили малярию и после нескольких безуспешных попыток лечения посоветовали Владимиру срочно обратиться за помощью в Москве[291]291
  Там же.


[Закрыть].

– Вы можете вспомнить… может быть, вы что-то ели, что-то делали? Танзания – экзотическая страна, там водятся всякие причудливые бактерии, – продолжали расспрашивать московские медики. – Происходило ли с вами что-нибудь необычное?

– Нет, ничего такого, я просто плохо себя чувствую, держится температура, и не проходит диарея… – каждый раз отвечал Владимир, сглатывая комок в горле. С его лба лился пот.

После множества анализов и бесконечных пальпаций врачи поставили предварительный диагноз – бактериальная дизентерия, что поначалу успокоило Владимира, который боялся за свою жизнь: бактериальная дизентерия не казалась ужасной болезнью, от которой можно умиреть[292]292
  Там же.


[Закрыть]. Однако после первоначального облегчения Владимир вновь стал беспокоиться, что диагноз поставили неверно и он страдает от чего-то гораздо более серьезного. Переживал он потому, что умышленно утаил от врачей один эпизод из своей жизни в Африке – эпизод, в котором могла крыться причина заболевания. Это могло бы помочь врачам поставить правильный диагноз, но Владимир был слишком смущен, чтобы с кем-либо делиться. Он знал, что если раскроет свой секрет врачам, то рискует попасть в серьезные неприятности и, возможно, оказаться в тюрьме. Он старался даже не вспоминать об этом эпизоде в присутствии врачей, опасаясь, что они каким-то образом смогут прочитать его мысли и узнать правду.

«Если бы только лечение могло облегчить мои страдания», – думал он, ворочаясь по ночам на своей койке в изолированной палате.

Владимира лечили антибактериальными препаратами, и вскоре диарея пошла на спад. Отметив улучшение, Владимир приободрился и попросил его выписать.

– Я выздоравливаю и чувствую себя гораздо лучше. Думаю, я могу идти домой, – повторял он с энтузиазмом и несколько нервно, возможно, пытаясь убедить в этом в первую очередь себя самого. Врачи, однако, не горели желанием выписывать пациента и убедили его остаться под наблюдением по крайней мере еще на неделю. Для такой осторожности были основания.

К удивлению врачей и ужасу Владимира, через неделю у него поднялась температура, а тело покрылось сыпью, особенно на руках и ногах. Врачи также обнаружили, что у Владимира увеличены лимфатические узлы, а анализ крови показал увеличение количества лимфоцитов. Врачам удалось вылечить сыпь и сбить температуру, и снова казалось, что пациент готов к выписке. Однако вскоре появился новый серьезный симптом – кровь в стуле. Это стало поводом для проведения колоноскопии, которую удалось выполнить только через четыре недели после поступления Владимира в больницу, – до этого он отказывался от процедуры. Колоноскопия выявила уплотнения в толстой кишке и заставила врачей пересмотреть предыдущий диагноз[293]293
  Там же. С. 11.


[Закрыть].

Колоноскопию проводила строгого вида дама лет пятидесяти, одна из лучших специалистов-проктологов в Москве. То, как Владимир извивался и поворачивался на смотровом столе во время процедуры, навело доктора на неожиданные мысли. Она не знала, что именно заставило ее сомневаться: возможно, странное поведение пациента – его нервозность, женоподобный высокий голос, манерность, – то, как он жаловался, кривил лицо и стонал.

«Неужели он один из них? – спросила себя доктор. – Но даже если и так, какое отношение это имеет к его болезни? Конечно, это моральное развращение, и ему должно быть стыдно. Но могло ли это стать причиной заболевания или способствовать его развитию? Нет, не думаю». Всё это пронеслось у нее в голове, пока она наблюдала за Владимиром, который, радуясь, что процедура наконец-то закончилась, устало натянул штаны и сел на смотровом столе.

После дальнейших анализов и обследований врачи заподозрили опухоль в прямой кишке и перевели Владимира в отделение проктологии Московской больницы № 2, где у него снова поднялась температура и появились резкие непрекращающиеся боли в животе. После дополнительных анализов врачи снова изменили диагноз, на этот раз на болезнь Крона[294]294
  Там же.


[Закрыть]. Владимиру предстояло долгое и неприятное лечение. Его все больше изматывала неопределенность, бесконечные обследования, испытывающие и осуждающие взгляды врачей, которые казались ему унизительными. Владимира мучили бессонница и кошмары. Он знал, что ему не следовало делать то, что он сделал в Танзании. Он глубоко сожалел об этом. Лежа в унылой больничной палате, он вспоминал начало своей карьеры, как совсем недавно он жил в Москве и мечтал уехать из СССР в какую-нибудь экзотическую страну.

С раннего детства Владимир увлекался иностранными языками, особенно английским, и грезил путешествиями по миру. В 1970‐х – начале 1980‐х годов рядовым советским гражданам не разрешалось выезжать за границу, и зарубежные поездки были доступны лишь привилегированному меньшинству. Чтобы получить возможность выехать из СССР, необходимо было запросить специальное разрешение, указав железобетонные причины для выезда за пределы страны. Процедура подачи заявления на выезд в капиталистические страны была особенно сложной: желающие посетить капиталистический мир должны были продемонстрировать образцовую репутацию, безукоризненное прошлое, политические связи и свидетельства предыдущих поездок в Восточную Европу. Лица, претендовавшие на выезд в эти части света, должны были заполнить анкету на пяти листах с вопросами о семейном положении и трудовой биографии, случаях нарушения советского законодательства и родственниках, проживающих за границей. Наконец, желающим покинуть СССР необходимо было предъявить доказательства крепкого здоровья. Весь процесс был трудным и напряженным, а разрешение на выезд выдавали очень долго или не выдавали вовсе[295]295
  Gorsuch A. E. All This is Your World: Soviet Tourism at Home and Abroad After Stalin. Oxford: Oxford University Press, 2011. С. 111.


[Закрыть].

Строгая система позволяла советским властям отсеивать неблагонадежных кандидатов, которые могли предать Родину и сбежать в капиталистические страны. Иностранцу было гораздо проще приехать в СССР, чем наоборот.

Но были и исключения: представители некоторых профессий, напрямую связанных с зарубежными странами, без проблем получали разрешение на выезд. К привилегированным специальностям относились летчики-международники, моряки и, конечно же, дипломаты. Попасть в любую из этих профессий обычно удавалось благодаря связям или исключительным талантам и достижениям.

Владимир родился в обычной семье и не имел влиятельных родственников, которые могли бы помочь в построении карьеры, поэтому ему приходилось рассчитывать только на себя. Вопреки кумовству и семейственности, процветавшим в дипломатическом ведомстве, после университета Владимиру удалось получить работу переводчика в Министерстве иностранных дел, и в 1980 году ему предложили командировку в Танзанию. Владимир не мог нарадоваться такому предложению.

Работа при дипломатических и военных миссиях в африканских странах считалась достаточно престижной и сулила значительные материальные выгоды. Те, кому предлагали такую работу, могли увидеть страны, чья культура коренным образом отличалась от советской, а также значительно улучшить свое материальное положение. Так, после полутора лет работы в Анголе некоторые дипломаты могли позволить себе купить автомобиль. Зарплата советских представителей в африканских странах зависела от занимаемой должности, наличия вооруженных конфликтов на территории государства и климата. Некоторые должностные лица, определявшие оклад дипломатов и военных, командированных в Африку, считали, что из-за климатических условий работа должна оплачиваться тем выше, чем ближе к экватору находится сотрудник[296]296
  Григорьева С. Советская повседневность в африканских представительствах 1960–1980‐х гг. // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. 2017. № 6. С. 18.


[Закрыть].

Африканские страны представляли особый стратегический интерес для СССР: советские власти поддерживали их в борьбе против колониализма и активно участвовали в постколониальном восстановлении. В Союз часто приезжали учиться африканские студенты. По сравнению с другими странами региона Танзания считалась относительно безопасной для работы и жизни: там не велись боевые действия и даже имелся выход к океану, так что выходные Владимир мог проводить на пляже.

Чтобы получить разрешение на работу в Танзании, Владимиру пришлось преодолеть множество препятствий. После многочисленных медицинских осмотров, заполнения бесконечных бумаг и бланков и собеседований в КГБ он наконец-то был готов к поездке. Начальник выдал Владимиру заграничный паспорт, а внутренний паспорт и партбилет забрал до возвращения. Он также вручил ему билеты на самолет. Получив их, Владимир не мог сдержать восторга: он никогда раньше не летал на самолете.

Советское посольство располагалось в живописном портовом городе Дар-эс-Салам, бывшей столице Танзании, на берегу Индийского океана. Владимир получил отдельную комнату в посольстве и вскоре познакомился с остальными сотрудниками. Большинство из них были женаты, имели детей и уже давно работали в представительстве в Танзании. Они предпочитали не покидать территорию посольства и проводить время в компании коллег, жаловались на скуку, тоску по СССР и пили водку. Будучи молодым холостым мужчиной, Владимир с трудом находил с ними общие темы для разговора и предпочитал в свободное время исследовать город и окрестности.

Вопреки ожиданиям Владимира, Танзания оказалась страной с богатой культурой, впечатляющей колониальной архитектурой и чистейшими песчаными пляжами. Уставший от городских пейзажей и московской суеты Владимир оценил их особенно высоко.

Перед отъездом из Москвы сотрудники КГБ проинструктировали Владимира не сближаться с местными жителями и не забывать, что он едет не отдыхать, а работать. Владимир пообещал прислушаться к их совету, но, едва оказавшись в Танзании, сразу забыл о своих заверениях. Дружелюбие местных жителей очаровывало, Владимира так и тянуло с ними пообщаться. Само собой, он тоже привлекал к себе внимание местных: на него норовили украдкой посмотреть, а иногда разглядывали с нескрываемым любопытством. Владимир чувствовал эти взгляды везде: на рынках, в музеях и особенно на пляжах, где его обнаженное белое тело особенно бросалось в глаза.

Именно на пляже Владимир встретил Абдула, высокого широкоплечего темнокожего мужчину лет сорока с очаровательной улыбкой. Абдул сказал ему:

– Солнце слишком сильное для вашей белой кожи… Вам лучше сидеть в тени, иначе вы сгорите. Откуда вы?

Завязался разговор, и Владимир, забыв о данном сотрудникам КГБ обещании не связываться с местными, подружился с Абдулом. В течение последующих недель они несколько раз встречались на одном и том же пляже. Владимир рассказывал Абдулу о Советском Союзе и жизни при коммунизме, а Абдул с интересом слушал. Однажды Абдул пригласил Владимира в уединенное место на пляже, где совершенно неожиданно наклонился и поцеловал Владимира в щеку… Лежа на больничной койке в СССР, Владимир часто думал об Абдуле. Он скучал по нему, но в то же время жалел, что вообще с ним познакомился…

28 апреля 1983 года, спустя почти девять месяцев после поступления в больницу, Владимира выписали. Симптомы загадочной болезни, казалось, окончательно сошли на нет. Он испытывал огромное облегчение и особенно радовался тому, что ему удалось сохранить свою тайну. Владимир все еще чувствовал усталость, но ему очень хотелось поскорее выписаться и забыть месяцы в больнице как страшный сон. Он планировал вернуться в родной город в Подмосковье и устроиться учителем в среднюю школу.

– Мы бы рекомендовали вам какое-то время не возвращаться в Африку, – напутствовали врачи при выписке.

– Я и не собираюсь возвращаться. Я уже решил оставить дипломатическую карьеру и стать учителем, – ответил он, помахав им на прощание.